Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Лингвистические законы

Читайте также:
  1. а) федеральные законы и нормативные документы
  2. Базовые законы групповой динамики
  3. Важнейшие законы распределения случайных величин
  4. Виды фотоэлектрического эффекта. Законы внешнего фотоэффекта
  5. Глава 1. Как утверждаются законы рекламы.
  6. Глава 1. Как утверждаются законы рекламы.
  7. Глава XX, в которой Лом и Фукс проявляют неосмотрительность в покупках, а Врунгель практически проверяет законы алгебры

Понятие лингвистического закона, получившего ши­рокое хождение в лингвистической школе младограмма­тиков, несомненно, было подготовлено предшествовав<152>­шей деятельностью представителей натурализма в языкознании — А. Шлейхера и М. Мюллера, которые рас­сматривали язык как природный организм и стремились подвести отдельные периоды развития языка под стадии роста живого организма. Вдохновляемая успехами есте­ственных наук XIX в. и стремясь соперничать с ними в методической точности, сравнительная грамматика ста­рается опереться на законы, становится наукой законополагающей. Универсализируя исторический подход к изучению языка, младограмматики наивысшую и един­ственную законную цель науки видели в установлении в эволюции языка регулярных процессов, которые после подведения их под известные формулы и определе­ния наличия специфических условий (места, времени, сочетания элементов) объявлялись законами. Так как упор в такого рода исследованиях делался на фонетику, где регулярные «единообразия, возникающие в извест­ном языке и в известное время и имеющие силу только для этого языка и времени»1 (что и составляет сущ­ность подобного закона) обнаруживаются с наибольшей наглядностью, то история языка превращалась в воз­можно более детальное перечисление по преимуществу фонетических законов. Примером подобных фонетиче­ских законов может служить смягчение в русском языке гортанных в позиции перед ы (кы, гы, хы>ки, ги, хи), которое происходило в XII—XIV вв., или отвердение ши­пящих и ц, которое закончилось к XVI—XVII вв. Эти за­коны перечисляются вне всякой связи друг с другом и с другими сторонами языка.

Если понятие закона применялось к другим сторонам языка, например к морфологии, то сущность подобного морфологического закона оставалась такой же, как и в фонетическом законе; он представляет все ту же форму­лу регулярного соответствия — только на этот раз морфо­логических форм. Специфические особенности грамма­тики сравнительно с фонетикой при этом совершенно не учитываются. «То, что справедливо по отношению к фонетике, — пишет А. Мейе,— справедливо также и по отношению к морфологии. Подобно тому как артикуляционные движения должны быть снова комбинированы<153> всякий раз, как произносится слово, точно так же и все грамматические формы, все синтаксические сочетания бессознательно создаются снова для каждой произносимой фразы соответственно навыкам, установившимся во время усвоения языка. Когда эти привычки изменяются, все формы, существующие только благодаря существо­ванию общего типа, по необходимости тоже изменяются. Когда, например, по-французски под влиянием tu aimes «ты любишь», il aime(t) «он любит» стали говорить в 1-м лице j'aime «я люблю» вместо прежнего j'aim (отражающего лат. amo), все глаголы того же спряжения по­лучили также в 1-м лице: распространение на пер­вое лицо является морфологическим законом и притом столь же строгим, как любой «фонетический закон». Морфологические нововведения сравнительно с фоне­тическими изменениями не оказываются ни более кап­ризными, ни менее регулярными; и формулы, которыми мы располагаем, выражают только соответствия, а не самые действия, вызывающие эти нововведения»2. В этом определении морфологического закона опять-таки отсутствует указание на закономерную связь явлений, обусловленных структурным характером языка.

Иное понимание закономерности языковых явлений представлено в универсальных законах глоссематики. Если лингвистические законы младограмматиков фор­мулировались для отдельных языков и тем самым учитывали особенности конкретных языков, то представи­тели этого направления языкознания стремятся устано­вить формулы отношения между элементами языковых структур, которые были бы пригодны для всех языков и для всех этапов их развития.

Другим видом подобных же универсальных или панхронических законов фактически являются в значитель­ной мере априорные теоретические построения некото­рых языковедов. К числу таких панхронических законов принадлежит, по сути говоря, бинарная теория Р. Якоб­сона. Сущность этой теории заключается в том, что все фонологические противопоставления расчленяются на бинарные противопоставления, в соответствии с чем, например, система гласных i—е—e—а членится на<154> (i—е): (e—а) и далее на i: е и e: а. Принцип бинарности распространяется им и на морфологические явле­ния3. Аналогичный характер носит попытка Р. Якобсона классифицировать противопоставления в зависимости от порядка, в каком они усваиваются детьми по мере овла­дения языком. Р. Якобсон утверждает, что этот порядок точно противоположен тому, в котором больные, стра­дающие афазией, теряют способность пользоваться фо­нологической системой. Установленная данным спосо­бом последовательность якобы такова, что ни в одном языке не может существовать более или менее всеобъ­емлющего противопоставления, если в этом языке нет противопоставлений, предшествующих ему в указанной последовательности4. Речь, следовательно, в данном случае идет о том, что порядок усвоения детьми различ­ных звуковых типов характеризуется закономерным по­стоянством, обусловленным распространением этих ти­пов в различных языках. Всеобщие законы соединения (комбинаций) фонем стремился установить Б. Трнка. В качестве такого универсального закона он выдвигает положение, в соответствии с которым в пределах одной морфемы не могут стоять два члена одной коррелятив­ной пары5. Н. Трубецкой многочисленными примерами доказывает несостоятельность этого закона6, но не отка­зывается от самой идеи установления всеобщих законов комбинации фонем и в качестве такового со своей сто­роны выдвигает закон несовместимости различительной долготы с различительным ударением7. Не вдаваясь в<155> подробный анализ такого рода всеобщих законов, нель­зя не согласиться с мнением А. Мартине, отмечающего следующее их негативное качество: «Указанные форму­лировки, которым хотят придать характер «панхронических законов», заслуживают критики в особенности по­тому, что, будучи облечены в форму прорицаний, они навязываются исследователю и скрывают действитель­ные отношения между изучаемыми объектами»8.

Оригинальное понимание лингвистического закона представлено в Пражской лингвистической школе. «За­коны, управляющие высказываниями в данном языке, — пишут по этому поводу Б. Трнка и др., — как и законы естественных наук, следует считать законами абстракт­ными, но действующими и поддающимися контролю. По своему характеру они — в отличие от законов естествознания, действующих механически, — являются нор­мирующими (нормотетическими) и, следовательно, име­ют силу только для определенной системы и в опреде­ленное время. Если эти законы закрепляются, напри­мер, в грамматике, они оказывают обратное нормирую­щее влияние на индивидуумы, усиливая обязательность и единство языковой нормы. Нормирующий характер языковых законов не исключает возможности того, что некоторые из них действуют для ряда языков или даже для всех языков в исторически доступные для исследо­вания эпохи (ср., например, закон минимального кон­траста смежных фонем в слове). Все языки мира имеют, помимо своих особенностей, и основные сходства; сход­ства эти следует подвергать научному анализу и сводить к научным законам»9. Как явствует из приведенной ци<156>таты, в этом случае само понятие закона подвергается значительному переосмыслению и фактически сводится к понятию нормы. Поскольку же норма может быть про­изводным от целенаправленной деятельности человека, при таком понимании лингвистического закона он теряет качество объективности.

Таким образом, понятие закона в языкознании не од­нозначно, под него подводятся разные процессы и явле­ния, которые в своем проявлении часто не имеют ничего закономерного. Именно в силу этого обстоятельства са­мо употребление термина «закон» в языкознании сопро­вождается обычно оговорками, суть которых сводится к тому, что лингвистические законы — это законы особого порядка, что их нельзя сопоставлять ни с какими други­ми законами, что само применение этого термина к язы­ковым процессам носит условный характер и пр.

Так, например, о фонетических законах Йоз. Схрайнен пишет: «...языковые регулярности или параллельные ря­ды в языковых изменениях, происходящих в определен­ных границах места и времени, называют звуковыми за­конами. Но с физическими или химическими законами они не имеют ничего общего; они собственно и не «зако­ны» в обычном смысле слова, но скорее звуковые пра­вила, покоящиеся на определенных тенденциях или исто­рических процессах»10. Такую же характеристику фоне­тических законов дает и Г. Хирт: «О звуковых законах в смысле природных законов, по сути говоря, не может быть и речи»11. Тем не менее всякого рода регулярные процессы или соответствия традиционно продолжают именоваться в языкознании законами.

Понятие лингвистического закона не получило доста­точно четкого определения и в советской науке о языке12. Теория акад. Н. Я. Марра, занимавшая в советском<157> языкознании в течение некоторого времени господствую­щее положение, отвлекала наших лингвистов от изуче­ния специфики законов развития языка. В соответствии с общим вульгаризаторским характером своей теории Н. Я. Марр подменил лингвистические законы социоло­гическими. Он стремился, как он сам об этом писал, «ослабить значение внутренних законов развития языка, как такового, перенося центр тяжести не только в семан­тике, но и в морфологии на обусловленность языковых явлений социально-экономическими факторами»13.

Именно как противопоставление этой установке Н. Я. Марра после дискуссии 1950 г. в советском языко­знании получило широкое хождение понятие внутренне­го закона развития языка14, а перед советскими языко­ведами была поставлена задача изучения внутренних законов развития конкретных языков. Такая направлен­ность лингвистического исследования должна была бы быть охарактеризована положительным образом15.

К сожалению, советские языковеды на первых порах при определении сущности понятия внутреннего закона развития языка, т. е. по сути дела лингвистического закона в собственном смысле, исходили не из наблюдения над процессами развития языка, а из догматического истолкования работ Сталина16, хотя вместе с тем в ряде работ этот вопрос рассматривался и в собственно лингвистическом плане17. <158>

Современное понимание задач советского языкозна­ния совершенно не снимает с повестки дня проблему внутренних законов языка, если под ними понимать специфические для языка формулы закономерных процес­сов. При таком понимании этого вопроса вполне оправ­данным представляется и определение лингвистических законов как «внутренних», но это определение не должно давать повода к выделению лингвистических законов в особую группу, ставить их вне обязательных характе­ристик закона вообще.

При определении внутреннего закона развития языка как лингвистического следует исходить из того общего понимания закона, которое дано в философии диалекти­ческого материализма.

Основными характеристиками, которые должны быть представлены также и в лингвистических законах, явля­ются, следовательно, следующие.

Законы природы и общества имеют объективный характер. Следовательно, и зако­номерности развития языка нужно изучать не в аспекте индивидуально-психологическом, как это, например, де­лали младограмматики при объяснении возникновения в языке новых явлений, и не как зависящие от человече­ской воли, что утверждал Н. Я. Марр, ратовавший за искусственное вмешательство в развитие языков. По­скольку язык представляет собой общественное явление особого порядка, обладающее своей спецификой, постольку свойственные ему особые, внутренние законо­мерности развития следует изучать как объективные за­коны, в которых и раскрывается специфика данного явления.

Закон берет наиболее существенное во внутренних отношениях явлений. Так как в формуле закона представлена в обобщенном виде свойственная явлениям закономерность, то сама законо­мерность оказывается шире закона, она не покрывается целиком его формулой. Но, с другой стороны, закон углубляет познание закономерности, обобщая частные явления и обнаруживая в них элементы общего. Поэто­му и лингвистический закон всегда шире отдельного ча­стного явления. Это можно проиллюстрировать следую­щим примером. В древнерусском языке начиная с XI в. можно обнаружить явление исчезновения слабого глухо<159>го ъ в начальном предударном положении (например, кънезь>князь). Этот фонетический процесс осуществ­лялся с полной регулярностью, и его, таким образом, вполне можно отнести к числу классических фонетиче­ских законов, как их понимали младограмматики. Но в действительности это только частное явление, уклады­вающееся в общую закономерность развития фонетиче­ской стороны русского языка. Эта закономерность состоит в общем прояснении глухих гласных ъ и ь в сильном положении (ср., например, сънь — сон, дьнь — день) и падении их в слабом положении, причем это па­дение проходило не только в начальном предударном положении, но и в других позициях, включая открытый конечный слог. Эта общая закономерность выступает в истории русского языка в многообразии частных изме­нений, внутренняя сущность которых остается, однако, одной и той же. Общая формула этого закона не охва­тывает всех особенностей конкретных случаев его про­явления. Например, известные отклонения обнаруживает фонетическое развитие слова грек. «В старину, — пишет проф. П. Я. Черных, — до падения глухих, слово грек произносилось с ь после р: грькъ, прилагательное грэч'ьский (например, народ). Это прилагательное должно было звучать в литературной речи гр'эцк'ий (из гр'эч'ск'ий), и, действительно, мы говорим: грецкие орехи и т. п. Под влиянием, однако, краткой формы этого прилагательного гр'эч'эск (из грьчьскъ) в эпоху падения глухих появилось в суффиксе -эск- и в слове гр'эчэск'ий, причем такое произношение этого слова (с суффик­сом -'эск-) стало нормальным в литературном языке»18.

С другой стороны, формулирование закона углубляет и расширяет познания частных и конкретных явлений, так как он устанавливает в них общую природу, опреде­ляет те общие тенденции, по которым проходило разви­тие фонетической системы русского языка. Зная эти за­коны, мы располагаем возможностью представить раз­витие языка не как механическую сумму отдельных и ничем не связанных друг с другом явлений, но как зако­номерный процесс, отражающий внутреннюю взаимо­связь фактов развития языка. Так, в разобранном при<160>мере все отдельные случаи прояснения и падения глухих представляются не как разрозненные случаи фонетиче­ских изменений, а как многообразное проявление единой по своей сущности закономерности, которая обобщает все эти частные явления. Тем самым закон отражает наиболее существенное в процессах развития языка.

Другой характерной чертой закона является то, что он определяет повторяемость явлений при наличии относительно постоянных условий. Эту черту закона не следует принимать в слишком суженном значении, и вместе с тем понятие лингвистического закона нельзя строить только на ней.

Так, например, если взять один частный процесс су­жения долгого гласного о: > и:, который происходил в английском языке в период между XV и XVII вв., то он осуществлялся с большой регулярностью и проис­ходил повсюду, где наличествовали одни и те же условия. Например, в слове tool — «инструмент» (to:l>tu:l), в слове moon — «луна» (то:п>ти:п), в сло­ве food — «пища» (fo:d>fu:d), в слове do — «делать» (do:>du:) и т. д. Однако сам по себе этот процесс, не­смотря на то, что он обнаруживает повторяемость явле­ний при наличии постоянных условий, не является еще лингвистическим законом в собственном смысле этого слова. Если бы оказалось возможным ограничиться только одним признаком регулярной повторяемости яв­ления, то тогда бы можно было целиком принять и ста­рое понимание закона, как он формулировался младо­грамматиками. У такого хотя и регулярного, но частного явления отсутствуют другие признаки закона, которые указывались выше. Явление одного порядка должно быть поставлено в связь и соотнесено с другими явления­ми, что позволит выявить в них элементы общей для данного языка закономерности. И самую повторяемость явлений необходимо рассматривать в плане общей этой закономерности, строящейся на основе частных и конк­ретных явлений. Изучение истории английского языка позволило установить, что разбираемый случай перехода о:>и: есть частное проявление общей закономерности, в соответствии с которой все долгие гласные английского языка в указанный период сужались, а наиболее узкие (i: и и:) дифтонгизировались. Закономерную повторяе­мость и следует соотносить с этим общим процессом,<161> оказавшимся ведущим для фонетической стороны английского языка на определенном этапе ее развития и принимавшим многообразные конкретные формы. Регу­лярная повторяемость каждого такого случая в отдель­ности (например, указанного перехода о:>и:) есть толь­ко частный случай проявления закономерности. Регуляр­ности этого порядка носят наиболее наглядный харак­тер, так как они единообразны, но, рассматриваемые по отдельности, вне связи с другими регулярными явления­ми, они не дают возможности проникнуть в сущность закономерности фонетического развития языка.

Иное дело — повторяемость явлений, связанная с за­коном. Она может принимать многообразные формы, но сущность этих форм будет единая и именно та, которая определяется данным законом. Так, если обратиться к приведенному выше примеру из истории английского языка, то это значит, что переходы e:>е:>i: (ср. слово beat — «бить»; be:tq>be:t>bi:t), e:>i: (ср. слово meet — «встречать»: me:t>mi:t), о:>и: (ср. слово moon — «лу­на»: mo:n>mu:n) и т. д. являются хотя и многообразны­ми по своей конкретной форме, но едиными в своем принципе явлениями, повторяемость которых воспроиз­водит одну и ту же закономерность: сужение долгих гласных.

От взаимоотношений закона и конкретных случаев его проявления следует отличать возможность взаимо­подчинения различных закономерностей развития языка. Наряду с закономерностями указанного характера в развитии языков можно вскрыть закономерности отно­сительно узкого охвата, которые служат основанием для закономерностей более общего порядка. В этом случае изменения более общего порядка осуществляются на основе ряда изменений более ограниченного охвата, яв­ляясь порой их следствием. Например, такой важный и сыгравший большую роль в развитии грамматического строя закон, как закон открытых слогов, установивший­ся еще в общеславянском языке-основе и продолжавший действовать в ранние периоды развития отдельных сла­вянских языков, сложился на основе ряда разновремен­ных фонетических изменений. К ним относятся процессы монофтонгизации дифтонгов (раньше всех монофтонгизировались дифтонги на и, затем дифтонг oi и далее дифтонги с плавными сонантами), упрощение различных<162> групп согласных и т. д. В данном случае мы имеем дело уже с взаимоотношениями отдельных закономерностей, координирующих процессы в разных сторонах языка.

Указанная характеристика законов развития языка может дать повод к замечанию, что все определенные выше регулярные явления изменения системы языка представляют собой нечто более сложное, нежели зако­ны: это скорее общие тенденции развития языка, чем от­дельные законы. С этим возражением, основанным на традиционном понимании лингвистических законов, на­до считаться. Отношение к подобному возражению мо­жет быть только двоякого порядка. Или следует при­знать всякое, даже единичное и изолированное явление в процессах развития языка закономерным — и именно к такому пониманию толкает утверждение А. Мейе, что закон не перестает быть законом, если даже он засвидетельствован только единичным примером. В этом слу­чае следует отказаться от всех попыток обнаружить в процессах развития языка те общие черты, которые ха­рактеризуют всякий закономерный процесс, и признать, что лингвистические законы — это законы «особого по­рядка», характер которых определяется одним единст­венным положением: не может быть следствия без при­чины. Или же надо стремиться выявить в процессе раз­вития языка указанные общие черты всякого закономер­ного процесса. В этом втором случае придется произве­сти известную дифференциацию фактов развития языка и даже новое их осмысление. Но зато языкознание тогда сможет оперировать общими для всех наук категориями и перестанет в своей области считать, например, упавшее с дерева яблоко «особым» и отдельным законом. Пред­почтительно, очевидно, идти этим вторым путем. Во вся­ком случае на него будет ориентировано дальнейшее изложение этого вопроса.


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 98 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: I. ЯЗЫК | Теория знаковой природы языка | Элементы знаковости в языке | Структурный характер языка | II. МЕТОД | Взаимоотношение методологических основ науки о языке и ее специальных методов | Что такое развитие языка | Функционирование и развитие языка | IV. ЯЗЫК И ИСТОРИЯ | Контакты языков |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Математическая лингвистика?| Общие и частные законы языка

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)