Читайте также: |
|
– Его отказ был продиктован верностью или любовью?
– Я думаю, и тем и другим. – Она судорожно схватила его руки. – Но это было не худшее для него, Цезарион. Я… я… я не любила его, и он знал это. Это было самое большое горе для него. Я не считалась с ним! Помыкала им, унижала его перед легатами, которые не знали его хорошо. Будучи римлянами, они смотрели на него с презрением, потому что он позволял, чтобы им помыкала я, женщина! При них я заставляла его вставать передо мной на колени, я подзывала его щелчком пальцев. Я мешала ему совещаться, заставляла его устраивать пикники. Неудивительно, что они ненавидели меня! Но он никогда не испытывал ко мне ненависти.
– Когда ты поняла, что любишь его, мама?
– В Акции, во время массового дезертирства царей-клиентов и его легатов и после нескольких второстепенных поражений на суше. Пелена спала с моих глаз, иначе я не могу описать это. Я взглянула на его голову и увидела, что почти за одну ночь он поседел. Внезапно я почувствовала такое сострадание к нему, словно он – это я. И – пелена спала. В один миг, с одним вдохом. Да, я понимаю теперь, что любовь постепенно росла во мне, но в тот момент она явилась для меня полной неожиданностью. Потом события так стремительно стали развиваться, что у меня не было достаточно времени, чтобы показать ему всю глубину моей любви. А теперь, наверное, этого времени у меня никогда не будет, – печально закончила она.
Цезарион поднял ее с кресла, обнял и стал гладить по спине, словно ребенка.
– Он придет в себя, мама. Это пройдет, и у тебя появится случай показать ему свою любовь.
– Когда ты стал таким мудрым, сын мой?
Цезарион сдержал слово. Маленький тимониум для Марка Антония был построен за один день. Человек, чье лицо было Антонию незнакомо, крикнул ему издали, что еду и питье будут ставить у двери, и ушел.
Голод и жажда придут, конечно, но сейчас он еще не сильно ощущал их. Он открыл дверь и остановился на пороге, глядя на эту тюремную камеру. Ибо это была камера. И только когда он справится со своими душевными муками, он сможет выйти. Входя в этот дом, Антоний не знал, сколько продлится его заточение.
Словно в ярком свете он увидел все, что он делал неправильно, но каждый шаг надо было продумать детально.
Бедная, глупая Клеопатра! Цеплялась за него как за спасителя, хотя все в его мире видели, что Марк Антоний никого не может спасти. Если он не смог спасти себя, был ли у него шанс спасти других?
Цезарь – настоящий Цезарь, а не тот мальчишка-позер в Риме – всегда это знал, конечно. Почему бы еще он пренебрег тем, кого все считали его будущим наследником? Все началось там, с того признания его негодным. Его реакция была предсказуемой: он пойдет на Восток драться с парфянами, сделает то, что не успел сделать Цезарь. Заработает бессмертие и станет равным Цезарю.
Но с этим планом он потерпел крах, увяз в собственных недостатках. Почему-то всегда казалось, что еще достаточно времени для пирушек, и он вовсю предавался веселью. Но времени-то и не было. Ведь вопреки всему дела у Октавиана в Италии шли хорошо. Октавиан, всегда Октавиан! Глядя на голые стены своего тимониума, Антоний понял наконец, почему его планы не осуществились. Ему надо было проигнорировать Октавиана и продолжить кампанию против парфян, а не преследовать наследника Цезаря. Напрасно потраченные годы! Напрасно! Напрасные интриги, нацеленные на свержение Октавиана; сезон за сезоном, ушедшие на то, чтобы поощрять Секста Помпея в его тщетных замыслах. Антонию не надо было оставаться в Греции, чтобы обеспечить это. Если Октавиану суждено было победить Секста Помпея, присутствие Антония не могло предотвратить это. И не предотвратило, в конце концов. Октавиан обхитрил его, победил вопреки ему. А годы шли, и парфяне становились сильнее.
Ошибки, одна за другой! Деллий первым ввел его в заблуждение, потом Монес. И Клеопатра. Да, Клеопатра…
Почему он поехал в Афины, вместо того чтобы остаться в Сирии той весной, когда вторглись парфяне? Потому что он боялся Октавиана больше, чем настоящего, естественного врага. Подвергая опасности собственное положение в Риме, он сам разрушил основание своей силы и духа. И теперь, спустя одиннадцать лет после Филипп, у него не осталось ничего, кроме стыда.
Как он может посмотреть в глаза Канидию? Цезариону? Его римским друзьям, еще живым? Столько людей умерло из-за него! Агенобарб, Попликола, Лурий… А такие люди, как Поллион и Вентидий, были вынуждены уйти в отставку из-за его ошибок… Как он снова посмотрит в глаза столь достойному человеку, как Поллион?
Шагая по земляному полу, он все думал, думал, вспоминая о еде, только когда уже шатался от изнеможения или останавливался, удивляясь, что за когтистый зверь терзает его желудок. Стыд, стыд! Он, которым так восхищались, которого так любили, всех их подвел, задумав погубить Октавиана, хотя это не было ни его долгом, ни его лучшей идеей. Стыд, стыд!
Только с наступлением зимы, необычно холодной в этом году, он успокоился настолько, что смог думать о Клеопатре.
А о чем было думать? Бедная, глупая Клеопатра! Ходила по палатке, подражая поведению поседевших на полях сражений римских маршалов и считая себя равной им в военном искусстве только потому, что она оплачивала счет.
И все это ради Цезариона, царя царей. Цезарь в новом обличье, кровь от крови ее. Но разве мог он, Антоний, противоречить ей, если все, чего он хотел, – это угодить ей? Зачем еще он пошел на эту сумасшедшую авантюру – завоевать Рим, если не из-за любви к Клеопатре? В его голове она заменила собой ту парфянскую кампанию после его отступления от Фрааспы.
«Она была не права. Я был прав. Сначала сокрушить парфян, потом идти на Рим. Это был лучший вариант, но она не понимала этого. О, я люблю ее! Как мы можем ошибаться, когда подвергаем испытанию наши цели! Я уступил ей, хотя не должен был этого делать. Я позволил ей разыгрывать роль царицы перед моими друзьями и коллегами, а мне нужно было просто конфисковать военную казну и отослать ее саму в Александрию! Но у меня не хватило смелости, и в этом тоже мой стыд, унижение. Она использовала меня, потому что я позволил меня использовать. Бедная, глупая Клеопатра! Но насколько же беднее и глупее это делает Марка Антония?»
Когда наступил март и погода в Александрии опять стала тихой, Антоний открыл дверь своего тимониума.
Чисто выбритый, с коротко стриженными волосы – о, сколько в них седины! – он появился внезапно во дворце, громко призывая Клеопатру и ее старшего сына.
– Антоний, Антоний! – заплакала она, покрывая его лицо поцелуями. – Теперь я снова могу жить!
– Я изголодался по тебе, – шепнул он ей на ухо, потом мягко отстранил ее и обнял Цезариона, который был вне себя от радости. – Я не буду говорить тебе того, мой мальчик, что все должны говорить тебе, но ты заставляешь меня снова почувствовать себя молодым, и моя задница еще болит от пинка сапога Цезаря. Теперь я седой, а ты вырос.
– Недостаточно вырос, чтобы служить старшим легатом, но ведь и Курион и Антилл тоже еще недостаточно взрослые. Они оба здесь, в Александрии, ждут, когда ты выйдешь из своей тимониевой раковины.
– Сын Куриона? И мой собственный старший? Edepol! Они тоже уже мужчины!
Цезарион засиял.
– Мы все встретимся за отличным обедом, но только завтра. Сначала вы с мамой должны побыть вместе.
После самых замечательных часов любви, которые она когда-либо испытывала, Клеопатра лежала рядом со спящим Антонием, как упрямое насекомое, пытающееся охватить ствол дерева. Сгорая от любви к нему, она обрушила на него поток слов, потом вся отдалась ему, утонула в потрясающих ощущениях, которые она в последний раз испытывала, когда Цезарь держал ее в своих объятиях. Но это была предательская мысль, она отбросила ее и постаралась вести себя так, чтобы Антоний увидел, как она любит его.
Он рассказал ей все, к чему был готов, больше всего желая заверить ее, что он не кутил, что его тело осталось прежним, а ум – все таким же ясным.
– Я ждал, что небо обрушится на меня, – закончил он. – Один, апатичный, совершенно разбитый. А сегодня утром, на рассвете, я проснулся исцеленный. Не знаю, почему и как. Просто проснулся, думая, что, хотя мы не можем выиграть эту войну сейчас, Клеопатра, мы можем предоставить Октавиану возможность потратить деньги. Ты говоришь, что мои легаты, находящиеся здесь, все еще на моей стороне, а твоя собственная армия находится в лагере у Пелузия. Значит, когда Октавиан придет, мы будем ждать его.
Их идиллия длилась недолго. Вмешалась жизнь и разрушила ее.
Хуже всего были известия, принесенные Канидием в начале марта. Канидий путешествовал один по суше из Эпира в Геллеспонт, потом пересек его и попал в Вифинию, доехал до Каппадокии и перешел Аман, никем не узнанный. Даже последний отрезок пути через Сирию и Иудею остался без происшествий. Канидий тоже постарел, его волосы поседели, голубые глаза поблекли, но его верность Антонию осталась прежней, и он смирился с присутствием Клеопатры.
– Акций пал в самом колоссальном морском сражении, когда-либо проводимом, – сказал он за обедом, на котором присутствовали молодой Курион, Антилл и Цезарион. – Многие тысячи твоих римских солдат были убиты, Антоний. Ты знал это? Так много, что только горсточка уцелела. И их взяли в плен. Но ты сам продолжал сражаться, даже когда «Антония» была объята пламенем. Потом ты увидел, что царица покидает тебя и возвращается в Египет, и тогда ты прыгнул в пинас и кинулся ей вдогонку, оставив твоих людей. Ты пробирался сквозь сотни умирающих римских солдат, игнорируя их просьбу остаться, ты только хотел догнать Клеопатру. Когда ты догнал и она взяла тебя на борт, ты выл, как раненая собака, три дня сидел на палубе, покрыв голову и отказываясь двинуться с места. Царица взяла у тебя твой меч и кинжал. Ты был как безумный, чувствуя себя виноватым в том, что покинул своих людей. Конечно, Рим и Италия теперь абсолютно убеждены, что в лучшем случае ты – раб Клеопатры. Твои самые преданные сторонники покинули тебя. Даже Поллион, хотя сражаться против тебя он не будет.
– Октавиан в Риме? – спросил Цезарион, прерывая пугающее молчание.
– Он был там, но недолго. Он выступает с легионами и флотом, чтобы присоединиться к тем, что ждут его в Эфесе. По слухам, у него будет тридцать легионов, хотя не более семнадцати тысяч кавалерии. Кажется, он должен плыть из Эфеса в Антиохию, может быть, даже до Пелузия. Пассаты дуть не будут, но южные ветры в последние годы запаздывают.
– Как ты думаешь, когда он прибудет? – спокойно, невозмутимо спросил Антоний.
– В Египет, наверное, в июне. Говорят, что он не будет переплывать Дельту. Из Пелузия до Мемфиса он пойдет по суше и приблизится к Александрии с юга.
– Мемфис? Это странно, – произнес Цезарион.
Канидий пожал плечами.
– Я только могу предположить, Цезарион, что он хочет полностью изолировать Александрию, чтобы она не могла получить помощь. Это разумная стратегия, предусмотрительная.
– А мне она кажется неправильной, – заметил Цезарион. – Автор этой стратегии – Агриппа?
– Не думаю, что Агриппа в этом участвует. Статилий Тавр – заместитель Октавиана, а Корнелий Галл подойдет из Киренаики.
– Захват в клещи, – сказал Курион, демонстрируя свои знания.
Антоний и Канидий подавили улыбки, Цезарион надулся. Действительно! Захват в клещи! Какой проницательный этот Курион.
Теперь, когда Антоний пришел в себя, с плеч Клеопатры упал огромный груз, но у нее не получалось вновь обрести прежнюю энергию и состояние духа. Опухоль немного выросла, ноги в подъеме и лодыжках стали опухать, появилась одышка, а иногда ею овладевало непонятное беспокойство. Во всем этом Хапд-эфане винил зоб, но не знал, как его лечить. Лучшее, что он мог сделать, – посоветовать ей ложиться на кровать или на ложе, приподняв ноги, каждый раз, когда они отекали, особенно после долгого сидения за рабочим столом.
Ее мстительность и высокомерие сделали непримиримыми врагами двух человек на ее сирийской границе – Ирода и Мальхуса, а Корнелий Галл заблокировал Египет с запада. Поэтому Клеопатра вынуждена была искать союзников далеко от дома. Посольство к царю парфян со многими подарками и обещанием помощи, когда в следующий раз парфяне вторгнутся в Сирию. Но что она могла сделать для мидийского Артавазда? Его власть продолжала неуклонно усиливаться по мере того, как он медленно продвигался в Парфянскую Мидию, используя в своих интересах людей при дворе парфянского царя. Армянский Артавазд, которого привезли в Александрию для триумфального парада Антония, все еще считался пленником. Клеопатра казнила его и послала его голову в Мидию, дав послам наказ заверить царя, что его маленькая дочь Иотапа останется помолвленной с Александром Гелиосом и что Египет полагается на Мидию, которая постарается сдерживать римлян вдоль армянских границ. Чтобы помочь осуществлению такой политики, она послала золото.
Время шло, и приходили сообщения, что Октавиан в пути. Это побуждало Клеопатру строить все более и более дикие планы. В апреле она переправила волоком небольшой флот быстроходных военных кораблей через пески из Пелузия в Героонполис на конце Аравийского залива. Больше всего теперь ее беспокоила безопасность Цезариона, и она не видела другой возможности обезопасить его, кроме как послать его в Индию, в Малабар или на большой, грушевидной формы остров Тапробана. Что бы ни случилось, Цезариона надо куда-то отослать, где бы он совсем повзрослел. Только полностью созревшим мужчиной мог он вернуться и победить Октавиана. Но не успел флот встать на якорь в Героонполисе, как набатейский Мальхус сжег все галеры до единой. Это не остановило Клеопатру, она переправила еще несколько кораблей в Аравийский залив, но уже в Беренику, где Мальхус не мог их достать. С ними шли пятьдесят самых верных ее слуг с приказом ждать в Беренике, пока не прибудет фараон Цезарь. Потом они должны будут плыть в Индию.
Поскольку было невозможно оживить Общество непревзойденных гуляк, Клеопатра задумала основать Общество компаньонов в смерти. Цель была та же – веселиться, пить, есть и хоть на несколько часов забыть стремительно настигающую судьбу. Хотя это общество, несмотря на свое название, никогда не было мятежным, как и прежнее Общество непревзойденных гуляк, это были сплошные праздники. Ненужное, принудительное, безумное занятие.
Антоний был трезв, несмотря на употребление вина, хотя и умеренное, ибо он предпочитал проводить свои дни с легионами, тренируя их, совершенствуя их мастерство. Цезарион, Курион и Антилл всегда находились при нем, когда он был в таком воинственном настроении. У них не было желания стать членами Общества компаньонов в смерти. В их возрасте они отказывались верить, что смерть возможна. Любой может умереть, но только не они.
В начале мая из Сирии пришло сообщение, которое потрясло Антония. Еще на пути в Афины он увидел сотню римских гладиаторов, выброшенных на берег на Самосе, и нанял их, чтобы они сразились в победных играх, которые он был намерен устроить после разгрома Октавиана. Он заплатил им и дал два корабля, но Акций нарушил его планы. Услышав о поражении Антония, гладиаторы решили ехать в Египет и драться за него там, но не на арене, а как настоящие солдаты. Они доехали до Антиохии, где их задержал Тит Дидий, новый губернатор Октавиана. Потом прибыл Мессала Корвин с первыми легионами Октавиана и приказал их всех распять. Таким способом Корвин хотел сказать, что любые гладиаторы, сражающиеся на стороне Марка Антония, рабы, а не свободные люди.
По какой-то причине, непонятной Клеопатре, эта печальная новость подействовала на Антония так, как не подействовали события при Акции и Паретонии. Несколько дней он безутешно плакал, а когда пароксизм горя прошел, Антоний, казалось, потерял интерес, энергию и дух. Наступила депрессия, но под маской лихорадочного веселья в Обществе компаньонов в смерти, которое он посещал регулярно, напиваясь до бесчувствия. Легионы были забыты, египетская армия забыта, и когда Цезарион напоминал ему, что он должен образумиться и сохранить боевой дух в обеих армиях, Антоний не обращал на него внимания.
Именно в этот момент жрецы и номархи Нила от Элефантины до Мемфиса – тысяча миль – пришли к фараону Клеопатре и предложили биться насмерть до последнего египтянина. «Пусть весь Египет по Нилу встанет на защиту фараона!» – кричали они, стоя на коленях и уткнувшись лбами в золотой пол ее зала для аудиенций.
Решительная, несгибаемая, она все отказывала, и наконец они ушли домой в отчаянии, убежденные, что римское правление будет концом Египта. Но они не ушли, пока не увидели ее слезы. Нет, плакала она, она не позволит Египту стать кровавой баней ради двух фараонов, у которых едва ли течет в венах египетская кровь.
– Эту бессмысленную жертву я не могу принять, – сказала она, плача.
– Мама, ты не имела права отказать им без меня, – упрекнул ее Цезарион, когда узнал об этом. – Мой ответ был бы таким же, но, не потребовав моего присутствия, ты лишила меня моих прав. Почему ты думаешь, что твое поведение избавляет меня от боли? Оно не избавляет. Как я могу править сам, если ты все время отстраняешь меня? Мои плечи шире твоих.
Пытаясь вывести Антония из депрессии и присматривая за тремя молодыми людьми – Цезарионом, Курионом и Антиллом, Клеопатра еще контролировала строительство своей пирамиды, которое она начала, следуя обычаям и традиции, когда в семнадцать лет взошла на трон. Пирамида располагалась в пределах Семы, большой территории внутри Царского квартала, где были похоронены все Птолемеи и где в прозрачном хрустальном саркофаге лежал Александр Великий. Там был один из ее братьев-мужей, которого она убила, чтобы посадить на трон Цезариона. Другой утонул в водах Нила у Пелузия. Каждый Птолемей имел свой склеп, как и все Береники, Арсинои и Клеопатры, которые правили. Это были небольшие сооружения, хотя по всей форме, соответствующей фараону: сам саркофаг, канопы, охраняющие статуи, и три небольших внешних помещения, наполненные едой, питьем, мебелью, с изящной тростниковой лодкой, чтобы плыть по реке ночи.
Поскольку в пирамиде Клеопатры должен был лежать и Антоний, она была вдвое больше других. Ее собственная сторона была закончена. Рабочие торопились завершить помещение для Антония, прямоугольное по форме, сделанное из темно-красного нубийского мрамора, отполированного как зеркало. Его внешние стены украшали только картуши ее и Антония. Две наружные массивные бронзовые двери со священными символами вели в прихожую, откуда через две двери можно было попасть в обе половины пирамиды. Переговорная трубка проходила сквозь пятифутовую кладку рядом с левой створкой внешней двери.
Пока ее и Антония, забальзамированных, не положат там, высоко на стене останется открытым большое отверстие, до которого можно подняться по бамбуковым лесам. Лебедка и большая просторная корзина позволяют доставлять людей и инструменты. Процесс бальзамирования занимает девяносто дней, так что пройдет полных три месяца между смертью и запечатыванием отверстия. Жрецы-бальзамировщики будут спускаться и подниматься со своими инструментами и помощниками. Кислый раствор и кислотные соли они получали из озера Тритон на краю римской провинции Африка. Даже это уже было приготовлено. Жрецы жили в специальном здании вместе со своими инструментами.
Внутреннее помещение Антония было соединено с ее помещением через дверь. Оба помещения были красиво украшены стенными росписями, золотом, драгоценными камнями. Там были все предметы, которые могут понадобиться фараону и ее супругу в царстве мертвых. Книги для чтения, забавные сцены из их жизни, все последние египетские боги, очень красивая картина Нила. Еда, мебель, питье и лодка были уже там. Клеопатра знала, что теперь уже недолго ждать.
В комнатах для Антония стоял его рабочий стол и его курульное кресло из слоновой кости, его лучшие доспехи, несколько тог и туник, столы из цитрусового дерева на подставках из слоновой кости, инкрустированные золотом. Его миниатюрные храмы с восковыми фигурами всех его предков, занимавших должность преторов, и бюст его самого на колонне, который он особенно любил. Греческий скульптор покрыл его голову пастью львиной шкуры, так что лапы льва были сцеплены на груди, а над головой Антония блестели два красных глаза. Единственным, что отсутствовало в его помещении, были искусные доспехи и одна тога с пурпурной каймой – все, что может ему понадобиться перед концом.
Конечно, Цезарион знал, что она делает, и должен был понять, что это означает: она думает, что они с Антонием скоро умрут. Но он ничего не сказал и не попытался разубедить ее. Только самый глупый фараон не будет думать о смерти. Это не значило, что его мать и отчим думают о самоубийстве. Это значило, что они войдут в царство мертвых, имея все необходимое, наступит ли их смерть как результат вторжения Октавиана или не наступит еще сорок лет. Его собственная гробница строилась по всем правилам. Его мать поставила ее рядом с Александром Великим, но Цезарион переставил ее в небольшой, скромный угол.
Цезарион испытывал двойственное чувство. Он был возбужден, предвкушая сражение, но в то же время страшился за судьбу своего народа, который может остаться без фараона. Достаточно уже взрослый, чтобы помнить голод и чуму тех лет между смертью его отца и рождением двойняшек, он чувствовал огромную ответственность и знал, что он обязан выжить, что бы ни случилось с его матерью и ее мужем. Он был уверен, что ему разрешат жить, если он умело проведет переговоры и отдаст Октавиану столько сокровищ, сколько тот потребует. Живой фараон намного важнее для Египта, чем тоннели, битком набитые сокровищами. Его представление об Октавиане и его мнение о нем имели личный характер. Он никогда не говорил об этом с Клеопатрой, которая не согласилась бы с ним и из-за этого плохо думала бы о нем. Цезарион понимал дилемму Октавиана и не мог винить его за его действия. Мама, мама! Сколько высокомерия, сколько амбиций! Рим пошел на Египет, потому что она посягнула на мощь Рима. Для Египта вот-вот начнется новая эра, и Цезарион должен будет взять ее под контроль. Ничто в поведении Октавиана не говорило о том, что он – тиран. Цезарион полагал, что Октавиан видит свою миссию в том, чтобы освободить Рим от его врагов и обеспечить своему народу безопасность и процветание. С такими целями он будет делать все, что должен, но не больше. Разумный человек, с кем можно поговорить и заставить понять, что стабильный Египет при стабильном правителе никогда не будет представлять опасности. Египет, друг и союзник римского народа, самое лояльное к Риму царство-клиент.
Двадцать третьего июня Цезариону исполнилось семнадцать лет. Клеопатра хотела устроить в его честь большой прием, но он и слышать об этом не хотел.
– Что-нибудь поскромнее, мама. Семья, Аполлодор, Ха-эм, Сосиген, – твердо сказал он. – Никаких компаньонов в смерти, пожалуйста! Попытайся отговорить Антония!
Это оказалось не таким трудным заданием, как она ожидала. Марк Антоний был измотан, он устал.
– Если мальчик так хочет, пусть будет так. – Рыже-карие глаза блеснули. – Сказать по правде, моя дорогая жена, сейчас я больше смерть, чем компаньон. – Он вздохнул. – Теперь, когда Октавиан дошел до Пелузия, осталось недолго. Еще месяц, может, чуть дольше.
– Моя армия не устояла, – сквозь зубы сказала Клеопатра.
– Хватит, Клеопатра, почему она должна была устоять? Безземельные крестьяне, несколько поседевших римских центурионов времен Авла Габиния – я бы не стал просить их отдавать свои жизни, если Октавиан этого не захочет. Нет, действительно, я рад, что они не дрались. – Его лицо исказила гримаса. – И еще больше я рад, что Октавиан отослал их домой. Он поступает скорее как путешественник, чем как завоеватель.
– Что его остановит? – с горечью спросила она.
– Ничего, и это неоспоримый факт. Я думаю, нам надо немедленно послать к нему переговорщика и спросить об условиях.
Еще накануне она накинулась бы на него, но это было вчера. Один взгляд на лицо ее сына в день рождения сказал ей, что Цезарион не хочет, чтобы землю его страны пропитала кровь ее подданных. Он согласился на оборону до последнего солдата римского легиона в лагере на ипподроме, но только потому, что те войска жаждали сражения. В Акции им было отказано в этом, поэтому они хотели драться здесь. Победа или поражение – неважно, лишь бы был шанс подраться.
Да, в итоге было сделано так, как хотел Цезарион, и это, во всяком случае, был мир. Пусть будет так. Мир любой ценой.
– Кто встретится с Октавианом? – спросила Клеопатра.
– Я думаю, Антилл, – сказал Антоний.
– Антилл? Он ведь еще ребенок!
– Вот именно. Более того, Октавиан хорошо его знает. Я не могу придумать лучшей кандидатуры.
– Да, я тоже не могу, – подумав, согласилась она. – Но это значит, что ты должен написать письмо. Антилл недостаточно сообразительный, чтобы вести переговоры.
– Я знаю. Да, я напишу письмо. – Он вытянул ноги, провел рукой по волосам, теперь уже побелевшим. – Дорогая моя девочка, я так устал! Скорее бы все закончилось!
Она почувствовала комок в горле. Проглотила его.
– И я тоже, любовь моя, жизнь моя. Я умоляю простить меня за ту пытку, которой я подвергла тебя, но я не понимала… Нет-нет, я должна перестать извиняться! Я должна смело признать свою вину, не уклоняться, не извиняться. Если бы я оставалась в Египте, все было бы совсем по-другому. – Она прижалась лбом к его лбу – слишком близко, чтобы видеть его глаза. – Я недостаточно любила тебя, поэтому сейчас я страдаю. О, это ужасно! Я люблю тебя, Марк Антоний. Люблю больше жизни. Я не буду жить, если тебя не будет. Все, чего я хочу, – это оказаться навечно вместе с тобой в царстве мертвых. Мы будем вместе в смерти так, как никогда не были при жизни, потому что там есть покой, согласие, самая замечательная свобода. – Она подняла голову. – Ты веришь в это?
– Верю. – Блеснули его мелкие белые зубы. – Вот почему лучше быть египтянином, чем римлянином. Римляне не верят в жизнь после смерти, поэтому они не боятся смерти. Цезарь всегда говорил, что смерть – это вечный сон. И Катон, и Помпей Магн, и все остальные. Ну что ж, пока они спят, я буду гулять в царстве мертвых с тобой. Вечно.
Октавиан, я уверен, ты не хочешь, чтобы римляне продолжали умирать, а судя по тому, как ты обращаешься с армией моей жены, ты не хочешь, чтобы и египтяне умирали.
Я думаю, к тому времени, как мой старший сын достигнет тебя, ты будешь в Мемфисе. Он везет это письмо, потому что я знаю, что в этом случае оно ляжет на твой стол, а не на стол какого-нибудь легата. Мальчик очень хочет оказать мне эту услугу, и я счастлив позволить ему это.
Октавиан, давай не будем продолжать этот фарс. Я признаю, что в нашей войне агрессором был я, если это можно назвать войной. Марку Антонию не удалось ярко блеснуть, это так, и теперь он хочет все закончить.
Если ты позволишь царице Клеопатре управлять ее царством как фараону и царице, я упаду на меч. Хороший конец жалкой борьбы. Пошли свой ответ с моим сыном. Я буду ждать ответа три рыночных интервала. Если к тому времени я не получу ответа, я буду знать, что ты мне отказал.
Три рыночных интервала миновали, но ответа от Октавиана не пришло. Антония беспокоило, что его сын не вернулся, но он решил, что Октавиан задержит мальчика до своей полной победы. Что делают потом с сыновьями тех, кто занесен в проскрипционные списки? Обычная практика – изгнание. Но Антилл много лет жил у Октавии. Ее брат не прогонит человека ее крови. И не откажет ему в доходе, достаточном, чтобы жить так, как должны жить Антонии.
– Ты действительно думаешь, что Октавиан примет условия, которые ты выдвинул в письме? – спросила Клеопатра.
Она не видела письма и не просила показать его ей. Новая Клеопатра понимала, что дела мужчин принадлежат мужчинам.
– Думаю, что не примет, – ответил Антоний, пожав плечами. – Хоть бы Антилл дал мне знать.
Как сказать ему, что мальчик мертв? Октавиан не хочет договариваться, ему нужна казна Птолемеев. Знает ли он, где ее найти? Нет, конечно. Поэтому он выкопает в песке Египта больше дыр, чем звезд на небе. А Антилл? Живой, он может создать проблемы. Шестнадцатилетние мальчишки – как ртуть, и хитрые. Октавиан не будет рисковать и сохранять ему жизнь, опасаясь, что он убежит и сообщит своему отцу его диспозиции. Да, Антилл мертв. Имеет ли значение, скажет она об этом его отцу или соберет совет? Нет, значения не имеет. Поэтому незачем добавлять еще груза на его плечи, и без того слабые. (О боги, неужели она применила это слово к Марку Антонию?)
Вместо этого она заговорила о другом молодом человеке – Цезарионе.
– Антоний, у нас, наверное, есть еще три рыночных интервала до прихода Октавиана в Александрию. Я думаю, что где-нибудь поблизости от города ты дашь ему бой, да?
Он пожал плечами.
– Солдаты этого хотят, поэтому – да.
– Цезариону нельзя позволить участвовать в сражении.
– Боишься, что его убьют?
– Да. Я совершенно уверена, что Октавиан не позволит мне править Египтом, но и Цезариону он тоже не позволит. Я должна отправить Цезариона в Индию или на Тапробану, прежде чем Октавиан начнет охотиться за ним. У меня есть пятьдесят надежных людей и небольшой быстроходный флот в Беренике. Ха-эм дал моим слугам достаточно золота, чтобы обеспечить Цезариону хорошую жизнь в конце поездки. Когда он будет совсем взрослым мужчиной, он сможет возвратиться.
Антоний внимательно смотрел на нее, хмуря лоб. Цезарион, всегда Цезарион! Но она была права. Если он останется, Октавиан выследит его и убьет. Обязательно убьет. Ни один соперник, так похожий на Цезаря, как этот египетский сын, не должен жить.
Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
V ВОЙНА 32 г. до Р. Х. – 30 г. до Р. Х 6 страница | | | V ВОЙНА 32 г. до Р. Х. – 30 г. до Р. Х 8 страница |