Глава 8 1 страница

«На войне как на войне!»

1 сентября 1939 года началась вторая мировая война. Германские войска без объявления войны вторглись на польскую территорию.

Днем Н. Чемберлен и Э. Даладье телеграфировали в Берлин предложение созвать мирную конференцию Англии, Франции, Германии, Италии и Польши на уровне глав государств. Предложение о ее созыве принадлежало Б. Муссолини, действовавшему с согласия Гитлера, которому переговоры были нужны, во-первых, для того, чтобы выиграть время для завершения военной операции в Польше, а во-вторых, чтобы с дипломатическим блеском похоронить ненавистную Версальскую систему, сохранив карликовое подобие прежней 2-й Речи Посполитой. В кругу своих приближенных Гитлер с откровенным презрением говорил о Чемберлене: «Пусть только посмеет явиться ко мне в Берхтесгаден этот “человек с зонтиком”... Я спущу его с лестницы пинком в зад. И позабочусь, чтобы при этой сцене присутствовало как можно больше журналистов» [842]. Великобритания и Франция были вынуждены начать «странную войну» с Германией, в ходе которой не происходило активных военных действий с обеих сторон[843].

В отношениях с И.В. Сталиным, напротив, Гитлер был предельно вежлив. «1 сентября в 11 часов в НКИД явился советник германского посольства в Москве Г. Хильгер и сообщил о начале войны с Польшей, о присоединении Данцига к Германии и передал просьбу начальника генштаба германских ВВС, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передач время передавала для срочных воздухоплавательных опытов непрерывную линию с вкрапленными позывными знаками “Рихард Вильгельм 1.0”. Кроме того, во время передач своей программы по возможности часто слово “Минск”. Советская сторона согласилась передавать лишь слово “Минск”, что использовалось люфтваффе в качестве радиомаяка»[844]. Этот аргумент в пользу подлинности пресловутых «секретных протоколов», к несчастью, не выдерживает никакой критики с сугубо аэронавигационной точки зрения. Центральная радиостанция Белоруссии ежечасно сообщала новости, которые начинались словами: «Говорэ Мiнск!» Опытные советские летчики использовали финские широковещательные программы для выхода на цель во время советско-финляндской войны[845]. Уместно напомнить, что японские истребители и палубные бомбардировщики, летевшие бомбить Пирл-Харбор 7 декабря 1941 года, использовали в качестве радиомаяка музыкальные передачи из Гонолулу.

Никакой военной помощи от Франции и Великобритании польское правительство не получило, за исключением одного истребителя Хоукер «Харрикейн» Mk.Iа, присланного в Варшаву накануне войны. Генерал Ш. де Голль писал в своих мемуарах: «Когда в сентябре 1939 года французское правительство по примеру английского кабинета решило вступить в уже начавшуюся к тому времени войну в Польше, я нисколько не сомневался, что в нем господствуют иллюзии, будто бы, несмотря на состояние войны, до серьезных боев дело не дойдет. Являясь командующим танковыми войсками 5-й армии в Эльзасе, я отнюдь не удивлялся полнейшему бездействию наших отмобилизованных сил, в то время как Польша в течение двух недель была разгромлена бронетанковыми дивизиями и воздушными эскадрами немцев. Вмешательство Советского Союза, несомненно, ускорило поражение поляков. Но в позиции, которую занял Сталин, неожиданно выступив заодно с Гитлером, отчетливо проявилось его убеждение, что Франция не сдвинется с места.… В то время как силы противника почти полностью были заняты на Висле, мы, кроме нескольких демонстративных действий, ничего не предприняли, чтобы выйти на Рейн»[846]. Фельдмаршал В. Кейтель, наоборот, восхищался своим обожаемым фюрером, когда повествовал, что «в ежедневных сводках сообщалось об авангардных боях местного значения и французских атаках наших позиций в предполье между “линией Мажино” и “Западным валом”. Наши немногочисленные гарнизоны несли потери, однако огневое соприкосновение с противником было непродолжительным и носило характер разведки боем. С чисто военной точки зрения тактика сковывающих боев, взятая на вооружение французами, выглядела маловразумительной, необъяснимой и противоречащей всем канонам воинского искусства. Лучшего момента для перехода в наступление, чем тот, когда наши главные силы были связаны на Восточном фронте, французам трудно было ожидать»[847].

Польская армия имела на вооружении 889 легких танков и танкеток различных типов, которые вступили в борьбу с 2800 бронированными машинами вермахта. Против 780 военных и вспомогательных самолетов, в том числе 165 боеспособных истребителей ПЗЛ P.11, действовали 2000 бомбардировщиков и 500 истребителей Люфтваффе. Всего в течение трех недель ожесточенных воздушных боев польские летчики уничтожили 285 самолетов противника, в числе которых были 79 новейших истребителей Мессершмитт Bf-109 и Bf-110[848]. На боевом счету легких танков 7ТР (польская модификация английского танка Виккерс Mk.IIE) оказалось более 200 уничтоженных немецких танков Pz.Kpfw.I и Pz.Kpfw.II[849].

Генерал-фельдмаршал В. Кейтель вспоминал, что 30 августа 1939 года он трижды встречался с фюрером.

«Первая беседа состоялась в зимней оранжерее, когда Гитлер зачитал мне список политических требований немецкого правительства:

1) Вольный город Данциг возвращается в состав германского рейха.

2) К нему через коридор прокладывается экстерриториальная железная дорога и экстерриториальная автострада.

3) В состав рейха возвращаются не менее 75% земель, заселенных фольксдойче.

4) Под контролем международных организаций в отторгнутых областях необходимо провести референдум о возвращении в состав рейха.

Гитлер спросил, что я думаю по этому поводу; я ответил, что требования более чем умеренные и абсолютно справедливые.

Во второй раз я встретился с Гитлером 30.08.[1939]. Он сказал, что у него нет ни минуты свободного времени для меня, поскольку как раз сейчас он собирается диктовать ответ Даладье. Тот взывает к чувству фронтового братства и призывает не допустить развязывания войны. Искреннее и доброе письмо фронтовика-окопника - пример того, как относятся к проблеме войны “за коридор” во Франции.

Третий раз я встретился с фюрером на совещании вместе с Браухичем и Гальдером во второй половине того же дня. Гитлер в очередной раз перенес день “X” - теперь на сутки, то есть на 1.09.[1939]. Он объяснил, что вплоть до 31.08.[1939] включительно намеревается ждать появления полномочного представителя польского правительства или наделения соответствующими полномочиями польского посланника в Берлине Липского. 1.09.[1939] — последний срок начала операции; если Варшава не примет ультиматум, день “X” переноситься не будет»[850].

На совещании в Берхтесгадене «Гитлер сообщил, что присутствовавший на совещании министр иностранных дел фон Риббентроп, с которым он в нашем присутствии попрощался, вылетает в Москву для заключения со Сталиным пакта о ненападении. Тем самым, говорил он, у западных держав выбиты из рук главные козыри. Блокада Германии также теперь не достигнет результата. Гитлер намекнул, что он для того, чтобы создать возможность для заключения пакта, пошел на серьезные уступки Советскому Союзу в Прибалтике, а также в отношении восточной границы Польши. Из его слов, однако, нельзя было сделать вывод о полном разделе Польши. В действительности Гитлер… еще во время польской кампании рассматривал вопрос о сохранении оставшейся части Польши. Прослушав речь Гитлера, ни генерал-полковник фон Рундштедт, ни я, ни, очевидно, кто-нибудь из остальных генералов не пришли к выводу о том, что теперь при любых обстоятельствах дело дойдет до войны. Два соображения особенно, казалось, заставляли сделать вывод, что в последнюю минуту все же, как и в Мюнхене, все завершится мирным путем.

Первое соображение заключалось в том, что в результате заключения пакта с Советским Союзом положение Польши стало безнадежным. Если учесть, что следствием этого было лишение Англии орудия блокады, и что действительно для оказания помощи Польше она могла пойти только по кровавому пути наступления на западе, то казалось вероятным, что Англия под нажимом Франции посоветует Польше пойти на уступки. С другой стороны, Польше должно было теперь стать ясно, что британские гарантии практически потеряли

силу. Более того, она должна была считаться с тем, что в случае войны с Германией в ее тылу выступят Советы, чтобы добиться осуществления своих старых требований в отношении восточной Польши»[851].

Из дневника начальника Генерального штаба сухопутных войск «третьего рейха» генерал-полковника Ф. Гальдера тоже явствует, что ликвидация Польши как государства никогда не входила в планы Гитлера. Ей в лучшем случае была уготована участь герцогства Варшавского, наскоро слепленного Наполеоном Бонапартом в 1807 году. После 3 сентября, когда Франция и Англия объявили войну Германии, для фюрера было жизненно важно сохранить оскопленную Польшу и подписать с ее новым марионеточным правительством мирный договор. В этом случае западные державы будут вынуждены начать переговоры с Берлином о созыве мирной конференции по «Данцигской проблеме», и решить ее в пользу Германии. Однако все эти прекраснодушные планы Гитлера и германской дипломатии могли быть легко похоронены непредсказуемым и коварным Сталиным.

Министр вооружений «третьего рейха» А. фон Шпеер считал, что Гитлер только тогда осознал, какой крупнейший дипломатический просчет он совершил 23 августа 1939 года. «Население воспринимало положение с начала войны гораздо серьезнее, чем Гитлер и его окружение. Из-за всеобщей нервозности в первых числах сентября в Берлине была объявлена воздушная тревога. Вместе со многими берлинцами я отсиживался в общественном бомбоубежище. Люди были напуганы, и настроение в подземелье было подавленным. Совсем иначе, чем в начале первой мировой войны, они не ликовали и солдат не засыпали цветами. Улицы оставались пустыми. Видя всеобщую растерянность, Гитлер ночью приказал упаковать чемоданы и погрузить их в машину, чтобы выехать на Восток, на фронт. Три дня спустя после нападения на Польшу я был вызван для прощания в рейхсканцелярию, и застал в затемненном шторами светомаскировки кабинете Гитлера в подавленном состоянии. Подъехали машины, он коротко попрощался со своими придворными. Никто на улице не обратил внимания на это историческое событие - Гитлер уезжал на им же инсценированную войну»[852].

Соединения РККА в западных приграничных военных округах в это время занимались плановой военной и политической подготовкой согласно расписанию мирного времени. Никаких заметных приготовлений к выступлению советских воинских частей из гарнизонов резидентами немецкой разведки отмечено не было.

«7.09.39. Главком у фюрера (во второй половине дня). Три возможных варианта развития обстановки:

1) Поляки предлагают начать переговоры. Мы к ним готовы на следующих условиях: разрыв Польши с Англией и Францией; остаток Польши будет сохранен; районы от Нарева с Варшавой - Польше; промышленный район - нам; Краков - Польше; северная окраина Бескидов - нам; области [Западной] Украины - самостоятельны.

2) Русские выступят.

3) Если западные союзники начнут наступление, демаркационная линия та же. Политически мы не заинтересованы в продвижении к Румынии».

12.09.39. Разговор главкома с фюрером. Русские, очевидно, не хотят выступать. [Они] хотят взять себе Украину, чтобы удержать французов от вмешательства, и считают, что поляки будут согласны заключить мир… Фюрер готов удовлетвориться восточной частью Верхней Силезии и Польским коридором, если Запад не будет мешать»[853].

О пресловутой линии демаркации советско-германского в Польше в армейских штабах вермахта по-прежнему ничего не было известно. 10 сентября 26-й корпус под командованием генерала от артиллерии А. Водрига получил задачу на следующий день «по меньшей мере, достигнуть линии Малишева — Руски»[854], а 11 сентября начальник штаба группы армий «Север» генерал-лейтенант Г. фон Зальмут отдал приказ немецким войскам занять города Осовец и Белосток[855]. Генерал-фельдмаршал Т. фон Бок потребовал от 19-го моторизованного корпуса овладеть Брестом. В тот же день 21-му армейскому корпусу было приказано «наступать через Замбрув в восточном направлении»[856]. Через три дня фон Бок распорядился направить соединения левого фланга 3-й армии на Луков, Мендзыжеч, а командующему 4-й армией — организовать наступление к востоку с задачей выйти на линию Волковыск — Гродно. Одновременно 19-му моторизованному корпусу ставилась задача «одной моторизованной и одной танковой дивизиями выдвинуться на рубеж Влодава - Ковель. Одна моторизованная дивизия, усиленная танковым подразделением, подчинялась 4-й армии с целью достигнуть через Кобрин и Пружаны линии Барановичи — Слоним»[857]. Любой, кто знаком с военной проблематикой, понимает, что имея четкие директивы Генерального штаба о линии демаркации, ни один военачальник не рискнул бы отдать столь противоречивые приказы, чреватые военным конфликтом с сильнейшей армией мира - РККА.

Командующий I-м Воздушным флотом А. фон Кессельринг пишет: «В то время мы не рассчитали на вмешательство России в конце кампании, не говоря уже о трениях, возникших вскоре между Россией и Германией в связи с обстрелом русскими истребителями самолетов, находившихся в моем подчинении. Никак не отреагировать на этот инцидент из уважения к русским было весьма непросто. Всех нас это особенно разозлило еще и потому, что русские вообще не проявляли особого дружелюбия и даже скрывали от нас жизненно необходимые метеорологические прогнозы. Все это впервые познакомило меня с тем, какой странной может быть коалиционная война»[858].

Генерал-лейтенант Э. фон Манштейн сообщает, что «после того как Советы 17 сентября объявили войну Польше, и Висла была намечена в качестве демаркационной линии между ними и нами, Гитлер стал очень спешить с занятием Варшавы. Он приказал захватить город к 30 сентября. То, что политическое руководство требует от генералов достижения победы, это понятно. Но то, что оно устанавливает и срок, когда победа должна быть одержана, это, безусловно, нечто необычное»[859]. Это означало, что никакого секретного протокола о линии демаркации польской территории не было – Договор о границах фюрер стремился подписать по факту присутствия немецких войск на определенных территориях.

Генерал Г. Гудериан вспоминает, что 16 сентября «штаб 4-й армии генерал-полковника фон Клюге переместился ближе к нам, и мы снова вошли в его подчинение. Крепостная бригада “Летцен”, которая так храбро сражалась на Нареве, несколько дней обеспечивала наш левый фланг, а затем была также подчинена 4-й армии. Командующий 4-й армией приказал моему 19-му армейскому корпусу продвигаться одной дивизией на юг, другой на восток к Кобрину, третьей — на северо-восток к Белостоку. Осуществление этого решения привело бы к разделению корпуса на отдельные части, и всякое управление им стало бы невозможным»[860].

Только 17 сентября 1939 года, когда польское правительство эмигрировало в Румынию, неожиданно для вермахта начался Освободительный поход Красной Армии на Западную Украину и Западную Белоруссию. Главнокомандующий польской армией маршал Э. Рыдз-Смиглы приказал военнослужащим не оказывать вооруженного сопротивления частям Красной армии, рассчитывая на неизбежное столкновение ее передовых соединений с вермахтом. В Румынию перелетело более 100 самолетов: 19 бомбардировщиков ПЗЛ P.37 «Лось» и четыре эскадрильи легких бомбардировщиков ПЗЛ P.23 «Карась», истребителей ПЗЛ Р.7а и Р.11. За ними последовали 34 танка Рено R.35 из 21-го батальона легких танков, а в Венгрию ушел моторизованный разведывательный отряд, сформированный из остатков 21-го и 81-го бронедивизионов.

Агентура польской военной разведки в Советском Союзе являлась одной из лучших и разветвленных организаций такого рода, и любая скупая информация о линии демаркации неизбежно стала бы известна ее резидентам. Развертывание механизированных и кавалерийских соединений и стрелковых дивизий РККА требовало кропотливой работы штабов и управлений всех уровней, что привело бы к неизбежной утечке информации.

«Весьма показательной и поучительной была позиция Советского Союза, занимаемая им в ходе германо-польской войны. Само собой разумеется, что сразу же после начала боевых действий против Польши Гитлер по дипломатическим каналам призвал Сталина к немедленным действиям и участию в походе - рейх был заинтересован в “блицкриге”, поскольку мы опасались за незыблемость наших границ на Западе. Сталин, напротив, стремился получить свою долю польского пирога малой кровью и сообщил, что Красная Армия сможет начать наступление не раньше чем через 3 недели, которые потребуются ему для перегруппировки сил и завершения мобилизации. Военный атташе рейха генерал от кавалерии Кестринг получил указания оказать давление на русских, но ответ оставался неизменным: РККА еще не готова к войне. Однако когда на юге немецкие дивизии форсировали Сан, и Варшава оказалась непосредственно в районе боевых действий, Сталин решил пренебречь “небоеготовностью” своей армии», - пишет В. Кейтель[861]. Различия в свидетельствах двух генералов вермахта объясняются тем, что в случае с Гальдером мы имеем дело с дневником, а в случае с Кейтелем – с поздними воспоминаниями.

В Освободительном походе приняли участие 15-й механизированный корпус, которым командовал С.М. Кривошеин, наступавший на Брест, и 25-й под командованием И.О. Яркина, следовавший на Львов. Это вызвало невообразимую сумятицу в Генеральном штабе вермахта. Все ожидали, какой из двух вариантов действий изберет Москва?

Из дневника Ф. Гальдера:

«20.09.39 (среда). Трения с Россией: Лемберг (Львов). Разговор с генерал-полковником Браухичем.

Йодль: Действовать совместно с русскими. Немедленное совместное урегулирование разногласий на месте. Если русские настаивают на территориальных требованиях, мы очистим территорию.

Решено: русские займут Лемберг (Львов), а германские войска очистят город. День позора немецкого политического руководства (курсив наш – А.Г.). Окончательное начертание демаркационной линии. Сомнительные вопросы оставлены открытыми.

Фюрер: Не должно произойти никакого обострения политической обстановки. “Окончательная линия по реке Сан”.

Браухичу: Дистанция — 10 км. Русские вперед не продвигаются (Кейтель!). Отходить постепенно. Ярослав, Перемышль, далее на юг — Турка. За четыре перехода.

Форманн: Для удовлетворения настойчивых требований Ворошилова фюрер принял решение об окончательной демаркационной линии, о чем сегодня будет официально объявлено. Она проходит по р. Писса, р. Нарев, р. Висла, железная дорога вдоль Сана, Перемышль (от Хырова до перевала - неясно).

Фюрер хочет, чтобы впереди этой линии не погиб ни один наш солдат.

Вейцзекер: Какова же теперь окончательная линия?»

Немецкий редактор «Военного дневника» делает весьма важное подстрочное примечание: «Статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Э. Вейцзекер ответил Гальдеру, что окончательное урегулирование вопроса о демаркационной линии будет осуществляться не министерством иностранных дел, а верховным главнокомандованием»[862].

Так в итоге и произошло. Соглашение о демаркационной линии 20 сентября было опубликовано в кратком официальном советско-германском коммюнике:

«Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит па реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до ее впадения в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по реке Сан до ее истоков.

Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов

Военный атташе Германии в СССР генерал от кавалерии Э. фон Кестринг»[863].

Вечером 19 сентября его содержание было обнародовано в специальном выпуске новостей всеми центральными радиовещательными станциями СССР и «Радиостанцией Коминтерна».

Комбриг И.О. Яркин в первый же день похода утерял управление своим корпусом. Спустя два дня из строя из-за перегрева двигателей, поломок трансмиссий, неритмичного подвоза горюче-смазочных материалов и элементарной неопытности командиров и механиков, призванных из запаса, большинство танков осталось на обочинах и кюветов дорог под охраной своих экипажей. Командование 25-го механизированного корпуса прибыло на встречу с германскими офицерами на мобилизованных колхозных лошадях. Стоит ли этому удивляться, когда на техническую подготовку советских танкистов отводилось всего 50 учебных часов. Сам командир корпуса только в 1935 году получил звание лейтенанта и должность командира роты, а после возвращения из Испании он был сразу назначен на генеральскую должность[864].

Комбриг С.М. Кривошеин привел в Брест 17 танков БТ-7 и 10 плавающих танков Т-38. Вот как описал этот эпизод генерал-полковник Л.М. Сандалов: «На брестском направлении указанная линия демаркации была нарушена войсками немецкой группы армий “Север”, во главе которой стоял генерал-фельдмаршал Т. фон Бок. Моторизированный корпус этой группы переправился через Западный Буг, захватил значительный район вокруг Бреста и стал распространяться на восток от него. Командующий 4-й армией комдив Чуйков… приказал авангардной танковой группе комбрига С.М. Кривошеина занять Брест и заставить немецкие войска отойти за Буг. В Бресте состоялась встреча Кривошеина с Гудерианом при участии сотрудника Наркоминдела»[865]. Разумеется, командарм своей властью никогда не мог отдать подобного приказа, не получив прямого одобрения из Кремля.

По предложению Кривошеина на привокзальной площади города была организована военный парад «дружественных армий». Впереди двигались покидавшие Брест немецкие пехота и танки, а вслед за ними шли боевые краснозвездные машины с расчехленными орудиями. После марша советские танки вышли на железнодорожные пути и направили пушки на паровозы, которые должны были вывести имущество, реквизированное у еврейского населения, и музейные ценности. В результате воинские части вермахта покинули разграбленный город налегке. «В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеий, танкист, владевший французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться, - вспоминает Гудериан. - Все вопросы, оставшиеся неразрешенными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими [военными]. Мы смогли забрать все, кроме захваченных у поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина»[866].

Начальник артиллерии Киевского Особого военного округа комбриг Н.Д. Яковлев вспоминает: «К 6 часам 19 сентября мы подошли к селению Винники, что в трех километрах западнее Львова. …И вдруг впереди, охватывая Львов, показались пехотные цепи немцев. Кстати, с немцами нам было приказано не вступать в конфликт. Но о том, что граница СССР теперь проходит по реке Сан, было объявлено по радио. Следовательно, немцы об этом тоже должны были знать». Ему с начальником кавалерии КОВО комдивом О.И. Городовиковым пришлось вступить в непростые переговоры с немецкими офицерами. Лишь вечером немецкие войска начали отход с окраин Львова, так как к городу подошли три роты 38-й легкотанковой бригады, а также батальон 10-й танковой бригады, имевшей на вооружении средние танки Т-28. Прибывшие вместе с танкистами представители Комитета Обороны СССР П.А. Курочкин, Ф.И. Голиков и А.Н. Серов договорились с начальником польского гарнизона бригадным генералом В. Лангером о порядке добровольной передачи города[867].

Решительные действия Наркомата обороны и Советского правительства в польском вопросе значительно усложнили внешнеполитическое положение и географические контуры «третьего рейха». На его западных границах началась «странная война», а Конгресс США объявил о предоставлении неограниченных кредитов государствам, которые являются противниками гитлеризма. Восстановление автохтонных польских районов в границах бывшего Царства Польского, но теперь уже в составе СССР, делало крайне уязвимыми все наземные и воздушные транспортные коммуникации внутри самой Германии, включая ее столицу - Берлин. Ни Словакия, ни Венгрия, ни Румыния, вместе взятые, не имели армии, сопоставимой с прежней австро-венгерской военной машиной. Советский Союз, «используя противоречия внутри империалистического лагеря», без заметных усилий превратился в самое мощное евразийское государство.

И Гитлер вовремя, что называется, ногой придерживал дверь: 20 сентября 1939 года в Берлине был наскоро подготовлен проект документа «Основные принципы договора об обороне между Германией и Литвой», превращавшего Литву в германский протекторат.

«20 сентября 1939 г. Правительство Германского Рейха и правительство Литвы, учитывая политическое положение в Европе в целом и с целью гарантировать интересы обеих сторон, которые во всех отношениях дополняют друг друга, договорились о нижеследующем:

Статья I.

Без ущерба для своей независимости как государства, Литва отдает себя под опеку Германского Рейха.

Статья II.

С тем, чтобы эта опека могла осуществляться на деле, Германия и Литва заключают между собой военную конвенцию.

Статья III.

Оба правительства должны незамедлительно вступить в переговоры друг с другом в целях установления тесных и всеобъемлющих экономических отношений между двумя странами.

Основное содержание военного соглашения:

1) Численность, дислокация и вооружения литовской армии должны быть регулярно устанавливаемы при полном согласии Верховного командования вермахта.

2) Для практической реализации условий § 1 в Каунас направляется германская военная комиссия»[868].

25 сентября Гитлер подписал Директиву № 4, согласно которой следовало «держать в Восточной Пруссии наготове силы, достаточные для того, чтобы быстро захватить Литву, даже в случае ее вооруженного сопротивления». Фюрер опять открыто блефовал, но, похоже, в Москве именно этого и ожидали. В тот же день на начавшихся советско-германских переговорах об урегулировании линии границы В.М. Молотов от лица СССР предложил обменять Литву на территории Варшавского и Люблинского воеводств. Советское руководство, таким образом, согласилось восстановить западную границу по «линии Керзона», что являлось гарантией соблюдения правительством СССР международных обязательств.

У. Чёрчилль в своем выступлении в Палате общин по достоинству оценил этот продуманный дипломатический ход И.В. Сталина: «То, что русские армии должны были встать на этой линии [Керзона], было совершенно необходимо для безопасности России против нацистской угрозы. Как бы то ни было, эта линия существует, и создан Восточный фронт, который нацистская Германия не осмелится атаковать. Когда господин Риббентроп на прошлой неделе был вызван в Москву, ему пришлось узнать и принять тот факт, что осуществление нацистских планов по отношению к прибалтийским странам и Украине должно быть окончательно остановлено»[869].

Генерал-полковник Ф. Гальдер с видимым облегчением записал в своем дневнике:

«22.09.39. Вечером 3 октября немецкие войска должны перейти окончательную демаркационную линию. Политические переговоры относительно точного начертания этой линии еще продолжаются. Большое значение придается непосредственной передаче нашими войсками всех важных объектов русским войскам (аэродромы, крупные города, вокзалы, важные в экономическом отношении объекты, с тем, чтобы не допустить их разрушения). Переговоры вести через офицеров связи, которые будут устанавливать детали передачи объектов в каждом конкретном случае в зависимости от их величины и значения. Точный порядок будет выработан.… После доклада главкома фюрер согласился со следующим порядком: чисто военные причины вынуждают нас провести эвакуацию немецких войск за демаркационную линию в восемь этапов. Необходимое время — 14 дней, так как следует закончить, или прервать еще продолжающиеся местами бои.

Русские могут вступить на передовые позиции немецких войск, включая населенные пункты Белосток, Брест, Холм, 10 км западнее Львова, Дрогобыч, Борислав, к середине дня 22 сентября. Продвижение с этой линии на запад только в 6.00 …скачками, от рубежа к рубежу. Рубежи будут сообщены к этому времени с указанием их на картах. Эвакуация всех войск за демаркационную линию будет закончена к 4.10.39. Между немецкими и русскими войсками постоянно должен быть промежуток в половину дневного перехода». В целом, «отход перед лицом Советов» генералитет Германии, за малым исключением, воспринял негативно, как следует из записей Гальдера[870]. Об этом пишет и Г. Гудериан: «Демаркационная линия, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест. Такое решение министерства мы считали невыгодным. Затем было установлено, что район восточное демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже не могли эвакуировать наших раненых и подобрать поврежденные танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный»[871].

Наводившая ужас на своих англо-французских противников германская армия после одержанной в Польше военной победы поспешно уступала завоеванные немалой кровью своих солдат позиции по указанию из Кремля! Фюрер, по воспоминаниям генерал-майора Н. Форманна, испугался, узнав о выступлении Красной армии, и даже переспросил: «Против кого?» Авторитет Гитлера в глазах ближайшего окружения впервые пошатнулся[872].

Главнокомандующий сухопутными войсками В. фон Браухич считал по результатам «блистательной польской кампании», что немецкая армия оказалась не готова к серьезной войне. В докладной записке Гитлеру он указал две веские причины:

Дата добавления: 2015-08-05