Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Алексей К. ТОЛСТОЙ 2 страница

Читайте также:
  1. Castle of Indolence. 1 страница
  2. Castle of Indolence. 2 страница
  3. Castle of Indolence. 3 страница
  4. Castle of Indolence. 4 страница
  5. Castle of Indolence. 5 страница
  6. Castle of Indolence. 6 страница
  7. Castle of Indolence. 7 страница

К сожалению, переводчик слукавил. Он перевел слово “наряд” не в соответствии со смыслом оригинала летописи, а следуя дурной традиции, заложенной еще два века назад норманистами-русофобами, для коих важно было подчеркнуть одно: на Руси “порядка нет” с подразумеванием — “никогда не было и не будет”. Дабы убедиться, что перед нами прямая и неуклюжая фальсификация, достаточно заглянуть в 10-й том академического “Словаря русского языка XI—XVII вв.” (М., 1983. С.227—230). Оказывается, понятие “нарядъ” в древнерусском языке имеет шестнадцать значений: 1. устройство, правопорядок, <…>; 2. руководство, управление, надзор, <…>; 3. оснащение, снаряжение, вооружение, <…>; 4. артиллерия, пушки, <…>; 5. заряд, снаряд <…>; 6. набор вещей, одежды, украшений, <…>; 7. парадная, церемониальная, нарядная одежда. <…>; 8. уборка, украшение (как действие), <…>; 9. убранство, внутренняя отделка, <…>; 10. совокупность вспомогательных деталей для оформления (застежки, пряжки и т.п.), <…>; 11. подкладка (обуви); 12. нашивки и кружево по полам одежды, <…>; 13. приказание о посылке людей на работу, службу и т.п. <…>; 14. комплект некоторых предметов, <…>; 15. состав, смесь; 16. подлог, сфабрикованное дело, <…>.

Однако большинство отечественных историков (не говоря уж об иноземных), клюнувшие на пустой норманистский крючок, могли бы и сообразить, что подлинный смысл Несторовой фразы связан с управлением и организацией. Их-то и не доставало рассорившимся новгородцам, почему они и обратились за помощью к близким по происхождению и языку варягам. Другими словами, требовался распорядитель, начальник, руководитель, управляющий (сегодня бы мы сказали: объявлен конкурс на вакантную должность). Для обозначения данных понятий в древнерусском языке и миропонимании существовало одно-единственное слово — “нарядникъ”, образованное от однокоренного “нарядъ”. Об этом, собственно, и говорится у Нестора, а вовсе не о каком-то беспорядке-хаосе, извечно присущем безалаберным русским людям.

Что дело обстояло именно так, а не иначе, доказывают и более поздние русские летописи, в которые традиционно, но с некоторыми уточнениями включалась “Повесть временных лет”. Так, в Тверской, Львовской, Никифоровской и др. летописях (в точном соответствии с действительным смыслом) вместо слова “наряд” поставлен “нарядник”. “Вся земля наша добра есть и велика, изобильна всем, а нарядника в ней несть, поидете к нам княжити и владети нами”, — записано, к примеру, в Холмогорской летописи. Еще более удачная формулировка содержится в Густинской летописи, где вместо спорного “наряда” прописана развернутая фраза “… но строения доброго несть в ней”.

Конечно, сам Нестор также освещал вопрос о призвании варягов не по документам, а понаслышке — на основе тех устных преданий, которые сложились ко времени начала работы над “Повестью временных лет” в дружинной среде. Историю, связанную с Новгородом (не говоря уж о предыстории), он знал плохо, фрагментарно и в основном в тех аспектах, которые имели непосредственное отношение к Киевской великокняжеской династии. Это отмечает и В.Н. Татищев, приступая к изложению начальных страниц русской истории в соответствии с Иоакимовской летописью. Точнее — он присоединяется к мнению тверского монаха Вениамина, сделавшего необходимые выписки из в дальнейшем утраченной Новгородской летописи, составленной епископом новгородским Иоакимом в основном во времена Ярослава Мудрого. “О князех руских старобытных Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяло у нас славян во Новеграде...” — таков приговор автору “Повести временных лет” в отношении знания им фактов ранней истории собственного Отечества.

К любопытным соображениям могут привести также записки "О государстве Русском" английского посланника Джильса Флетчера. Он посетил Москву в 1588 году, в царствование последнего представителя династии Рюриковичей — Федора Иоанновича. Флетчера интересовала не только политическая ситуация, сложившаяся в России в конце XVI века, накануне Смуты, но также истоки и корни русской истории. Собирая в Москве материалы для будущей книги, он, судя по всему, пользовался какими-то недошедшими до нас источниками или же устной информацией знатоков данного вопроса. В пользу последнего предположения свидетельствует фраза из трактата Флетчера: "Русские рассказывают…" Оказывается, в то время в Москве начальную историю Руси излагали несколько иначе, чем это сегодня можно прочесть в "Повести временных лет". Согласно сведениям, полученным Флетчером от устных информаторов, братьев, призванных на княжение в Новгород, было изначально не трое, а четверо. И четвертого звали Варяг. Другими словами, Варяг оказывается именем не этноса или социума, не рода или военно-торгового объединения, а верховного вождя, по имени которого прозывались и все остальные.

Но и это еще не все. По Флетчеру, в первоначальном распределении власти участвовало не трое братьев-варягов, как у Нестора, а целых восемь претендентов на управление Русской землей. Помимо Рюрика, Синеуса, Трувора и Варяга, то были еще хорошо знакомые нам братья Кий, Щек, Хорив и сестра Лыбедь. Выходит, в Москве, предоставляя англичанину такую информацию, считали всех восьмерых современниками, а акт распределения земель и сфер влияния — единовременным. Из сказанного следует также, что первой русской правительницей-женщиной была не благоверная княгиня Ольга, а легендарная язычница Лыбедь, к которой восходит фольклорный образ прекрасной царевны Лебеди. Конечно, когда писалась христианизированная история Руси (а процесс непрерывного "редактирования", купюр и подчисток продолжался и в XVI веке, например, при составлении Степенной книги и Никоновой летописи) таким деталям уже не придавали никакого серьезного значения — их просто опускали за ненадобностью.

В свете всего вышесказанного интересно сравнить Несторову историю с утеряной Иоакимовой. Естественно, после такого сравнения многие начальные страницы Несторовой летописи никакой критики не выдерживают. Иоаким начинает с хорошо знакомой ему легендарной истории Словена и Руса и далее рассказывает о новгородских князьях, правивших в дорюрикову эпоху. Их имена — Вандал, Избор, Столпосвят, Владимир (не путать с Владимиром Святым!), Буривой. Правление последнего особенно интересно. По сообщению летописца, Буривой правил на обширной северной территории, по древней традиции именуемой Биармией (от этого слова происходит современное название Пермь). Столь огромные владения он приобрел в результате кровопролитной войны с варягами, которую развязал на свою же голову. Ибо в конечном счете варяги взяли реванш, наголову разгромили Буривого, принудили его к постыдному бегству, а Новгород обложили тяжелой данью. Отголоски этой войны и ее последствий нашли свое отражение уже на страницах “Повести временных лет”, где рассказывается о последующем изгнании варягов “за море”.

Любопытно и загадочно сообщение о столице Биармии, куда бежал Буривой. Она носит то же название, что и вся страна и располагалась на острове в неприступной крепости. Что это за остров, в каком море или озере он находится, какие следы далекого и великого прошлого сохранились там по сей день — про то можно лишь догадываться. Татищев считал, что упомянутым местом, где скрывался Буривой, можно считать остров между двумя руковами реки Вуокса, впадающей в Ладожское озеро: здесь, согласно летописям, еще в конце XIII века была построена русская крепость Корела, переименованная захватившими ее впоследствии шведами в Кексгольм, которые переиначили таким макаром карело-финских топоним Кекки-саари, что переводится как Кукушкин остров (ныне это город Приозерск Ленинградской области).

Более чем вероятно, что на месте древней столицы Биармии впоследствии воздвигли другую крепость или даже монастырь. Такова вообще традиция — воздвигать рукотворную твердыню на месте поверженной святыни прошлого — тем более, что речь, как правило, идет о энергоемких, биогенных и пассионаротворных местах, определенных самой природой и избранной людьми для укрепления, преображения и торжества своего духа. К подобным сакральным точкам Северо-Западной Руси традиционно относятся две российские святыни — остров Валаам и Соловецкие острова. Всемирно знаменитые монастыри появились здесь только в последнее тысячелетие: Валаамский — по разным данным — не ранее XI и не позже XIV веков (но мы помним, что еще в I веке остров посетил и благословил апостол Андрей Первозванный); Соловецкий же был основан в 20—30 годы XV века. А сколько тысячелетий перед тем привлекали людей сии островные “чудеса света”? И какие сооружения воздвигались здесь нашими далекими пращурами, чьи корни уходят в глубины индоевропейской и общемировой культуры? Возможно, именно на обломках былой истории (и из обломков древних стен — в прямом смысле) были построены первоначально и Валаамский и Соловецкий монастыри. Так ли это или не так — предстоит определить будущим исследователям, и останки столицы Биармии еще ждут своих первооткрывателей.

Наконец, Иоакимовская летопись переходит к развернутому освещению истории приглашения варягорусов, где решающую роль сыграл уже упоминавшийся новгородский старейшина (воевода) Гостомысл. Историки XIX века, начиная с Карамзина, приклеившего последнему представителю Новгородской династии ярлык “мнимый”, не слишком жаловали его своим ученым вниманием, считая личностью фольклорной, коей нет места в истории, построенной в соответствии с собственными субъективными представлениями.

В дальнейшем эта странная позиция была закреплена. Советские историки Гостомысла всерьез не принимали и почти не упоминали. Этого имени не найти ни в Большой Советской Энциклопедии, ни в более объективной (по крайней мере — претендующей на большую объективность) 5-томной энциклопедии “Отечественная история”, начавшей выходить на волне “Перестройки” (хотя в прошлом, например, знаменитый и до сих пор во многом не превзойденный многотомный “Энциклопедический словарь” Брокгауза—Ефрона давал обстоятельную и некарикатурную статью о Гостомысле). Позиция историков непонятна и неоправдана (пускай она и остается на их совести!), каких-либо заслуживающих внимания аргументов у них попросту нет (а потому они вообще не удосуживаются их приводить). Между тем, Гостомысл — лицо не фольклорное, а абсолютно историческое: начиная с XV века он упоминается в летописях (например, в Софийских, а также в Рогожском летописце), не говоря уже о последующих. Вполне объяснимо, почему крамольное имя было вычеркнуто (вычищено) из более ранних летописных источников — он не вписывался в канонизированную и политизированную историю династии Рюриковичей.

Переписывать историю или подстраивать ее под свое субъективное мнение — дело безнадежное и неблагодарное. Не лучше ли беспристрастно анализировать имеющиеся факты? В изобилии их как раз и предоставляет Иоакимовская летопись. История “призвания варягов” изложена здесь не столь упрощенно, как у Нестора, не обладавшего, как бы теперь выразились, всей полнотой информации. По Иоакиму (и соответственно — по Татищеву), Гостомысл — сын Буривого (возможно, это даже не имя, а прозвище неистового новгородского князя, данное в соответствии с его необузданным характером) — быстро смекнул, что худой мир с варягами лучше хорошей войны, и вновь наладил с ними нормальные отношения. Тут впервые в русской историографии появляется формулировка, ставшая, начиная с Ивана Калиты, чуть ли не афоризмом: “И бысть тишина по всей земли...”

У Гостомысла было четыре сына и три дочери. Но сыновья поумирали — кто своей смертью, а кто пал в бою. Две дочери вышли замуж за иноземцев и покинули Русь. Осталась последняя — Умила. Ей-то и суждено было не дать угаснуть древнему роду и “дати ему наследие от ложеси его”. На сей счет у Гостомысла было чудесное видение во сне (явный контакт с ноосферой!): из чрева Умилы вырастает великое древо и укрывает своей огромной кроной с плодами Новгород. Чувствуя приближение смерти, Гостомысл повелел новгородцам не помнить старого зла и пригласить на княжение в Великий град достойнейшего из варягов, оженить его на Умиле и сделать верховным правителем. Так в на берегах Волхова появился Рюрик с братьями Синеусом и Трувором.

Правда, Иоакимовская летопись умалчивает, как происходило бракосочетание, а также кого и когда родила Умила Рюрику. Вместо этого летописец сообщает нечто совсем иное: вообще-то Рюрик давно был женат, и жен у него было несколько. А паче других любил урманку Ефанду (“урманка” можно перевести и как “мурманка”, то есть урожденная Мурманской земли, где наверняка также жили варяги, или же как “норманнка”, то есть “норвежка”: лично я склоняюсь к первой трактовке). Именно Ефанда, а не Умила родила того самого Игоря (Старого), коему и суждено было продолжить династию Рюриковичей.

Татищев попытался разобраться в запутанных и невнятных сведениях, почерпнутых в Иоакимовской летописи. Однако, вместо того, чтобы пролить свет на матримональные отношения Гостомыслова рода, он только еще больше запутал картину внутрисемейных связей. Посудите сами: в 21-м примечании к “иоакимовской главе” “Истории Российской” утверждается, что матерью Рюрика следует считать одну из Гостомысловых дочерей, выданных замуж “на сторону”. Если это не описка и не опечатка, то выходит, что Умила стала женой собственного племянника (сына одной из старших сестер). Вообще-то для мировой истории и культуры подобные браки не в диковинку. Наиболее показательный пример — греческая мифология, где инцесуальные отношения, вне всякого сомнения, отображают конкретные исторические реалии далекого прошлого. В частности, первой женой Зевса считается его тетка Метида — мать Афины Паллады. От брачной связи с другой теткой — титанидой Лето — родились близнецы Аполлон и Артемида. И т.д.

Для русской культуры, и истории, подобные факты не характерны (хотя в наиболее архаичных фольклорных записях их отголоски все же встречаются). Неизвестно также, какие древние традиции на сей счет, восходящие, быть может, к гиперборейским временам, бытовали в варяжской среде. Поэтому будем считать, что Татищев оговорился. Возможно, упоминая мать Рюрика, он имел в виду не дочь Гостомысла, а, скажем, его сестру, ранее выданную замуж за варяга. В таком случае, Рюрик — кузен Умилы, ну а браки между двоюродными братьями и сестрами допускались во все времена.

Осмысливая семейные связи Гостомысла, Татищев высказал также предположение, что легендарный Вадим, предводитель антирюриковского восстания в Новгороде (об этом на основе утраченных источников рассказывается только в одной — Никоновской — летописи) был внуком новгородского старейшины (опять таки от от одной из безымянных дочерей) и, следовательно, — двоюродным братом Рюрика.

Одним словом, Рюрик вовсе не был лицом, невесть откуда взявшимся: в Новгороде его давно и хорошо знали. Об этом, кстати, свидетельствует прожившее ровно тысячу лет в памяти народной старинное предание о его призвании на княжение в Новгород. Фольклорная версия событий была записана в Онежском крае известным ученым Елпидифором Васильевичем Барсовым от не менее известного сказителя Василия Петровича Щеголенка и опубликована в 1879 году в сборнике “Северные предания о древнерусских князьях и царях”. Согласно народным представлениям, подлинное имя Рюрика было Юрик и явился он в Новгород из Приднепровья. Новгородцы “залюбили” его за ум-разум и согласились, чтобы он стал “хозяином” в Новограде. (Р)Юрик наложил на каждого новгородца поначалу небольшую дань, но затем стал постепенно ее увеличивать, пока не сделал ее невыносимой (что впоследствии усугублялось с каждым новым правителем). Первые летописцы, упоминавшие имя Рюрика, вряд ли опирались на какие-то письменные источники, а скорее всего, использовали устные известия. Постепенно исконно русское имя Юрик, помянутое в северорусском предании, оваряжилось.

Не приходится сомневаться, что родословное древо Рюрика первоначально выглядело вовсе не так, как оно представлялось спустя тысячелетие. Нетрудно предположить: раз у основателя первой российской великокняжеской и царской династии было множество жен, то, следовательно, было и немало детей (во всяком случае — не один Игорь, как это следует из подчищенной и “исправленной” “Повести временных лет” или официальной истории). Сказанное подтверждает и один из немногих подлинных документов, сохранившихся в составе Несторовой летописи — уже цитированный договор Игоря с византийцами. Последующие “редакторы” сплоховали и не обратили внимания на перечень имен: по поводу двух — Слуды и Акуна, присутствовавших при подписании договора в Царьграде, сказано, что они являются племянниками Игоря, то есть детьми его брата (братьев) или сестры (сестер). Участие в дипломатической миссии свидетельствует о достаточно высоком и прочном месте Игоревых племянников (и Рюриковых внуков) при великокняжеском дворе. К сожалению, ничего не известно об их дальнейшей судьбе, а также о судьбе их потомков (если ветвь вскоре не прервалась).

 

* * *

 

Следующее важнейшее событие русской истории, последовавшее за летописным рассказом о “призвании князей”, связано с созданием Рюриком первого очага российской государственности. Здесь вновь нас ожидает полная разноголосица летописцев и нестыковка сообщаемых ими фактов. В первую очередь это касается вопроса о первой Рюриковой столицы. Сколь вольно и беззастенчиво обращались с летописными текстами последующие редакторы и переписчики видно хотя бы по одной-единственной, но принципиально важной, фразе, касающейся распределения русских земель после призвания князей. Во всех современных переводах “Повести временных лет”, в хрестоматиях, научных компиляциях и учебниках говорится, что после прибытия на Русь Рюрик стал княжить в Новгороде, Синеус — на Белоозере, а Трувор — в Изборске. В действительности же в наиболее древних и авторитетных летописях про Рюрика сказано нечто совсем другое. В Ипатьевской (см. ее фрагмент, приведенный выше) и Радзивилловской летописях говорится, что, придя в Новгородскую землю, братья-варяги первым делом “срубили” город Ладогу. В нем-то “сел” и стал править Рюрик. Следовательно, Ладога является первой столицей новой правящей династии Рюриковичей. Между прочим, в одном из списков “Сказания о Словене и Русе” есть любопытное уточнение: Рюрик “срубил” первую столицу Державы Рюриковичей не на том месте, где долгое время находилась всем хорошо известная Старая Ладога — на левом берегу Волхова в 12 километрах от Ладожского озера, — а на острове посреди озера: “... А столицу свою Рюрик на острове езера Ладоги заложи...” (это известие вряд ли случайно и требует особого внимания и осмысления).

Про то, что Новгород Великий был избран Рюриком в качестве стольного града, в данном фрагменте летописей вообще ничего не говорится. В Лаврентьевском списке на этом самом месте вообще зияет пробел. Вот эту-то лакуну Карамзин и заполнил Новгородом. Новгород же создатель “Истории Государства Российского” позаимствовал из никому не доступной теперь и заведомо поздней Троицкой летописи, которая сгорела вместе с другими бесценными реликвиями русской культуры во время знаменитого Московского пожара 1812 года. Карамзин успел сделать из утраченного списка обширные выписки. Но что любопытно: в самом тексте Троицкой летописи так же, как и в Лаврентьевском списке, на месте упоминания первой столицы Рюрика значился пробел. Зато на полях рукой какого-то позднего читателя была сделана приписка — “Новгород” (в те времена украшать поля древних книг собственными замечаниями считалось в порядке вещей). Вот эту-то чужую приписку XVIII века Карамзин ничтоже сумняшеся и выбрал в качестве шаблона для своей версии эпизода с “призванием князей”, что стало каноном и для большинства последующих трактовок.

Упоминание Новгорода в конспекте Карамзина, не имеющее никакого отношения к Нестору-летописцу, было немедленно канонизировано, абсолютизировано и объявлено истиной в последней инстанции. Так вроде бы из благих побуждений происходит элементарный подлог и фальсификация истории. Карамзина по сей день выдают за Нестора, а неискушенному читателю и в голову не приходит, что всё это шито белыми нитками. Кстати, самый выдающийся исследователь русского летописания — академик Алексей Александрович Шахматов (1864—1920), — являвшийся таким же ярым норманистом, как и Карамзин, нигде Ладогу на Новгород не заменял, хотя и не понимал истинной политической и идеологической подоплеки летописных метаморфоз. Не может не удивлять также и странная разборчивость в выборе кумиров: выписки Карамзина из утраченной Троицкой летописи признаются более достоверными чем текст самого Нестора-летописца, а вот аналогичный конспективный пересказ Татищевым утраченной Иоакимовской летописи, не совпадающей с официальной и официозной точками зрения, считается сомнительным и чуть ли не поддельным.

Имя Гостомысла всплывает в Иоакимовской летописи еще один раз в связи с женитьбой Игоря, воспитателем которого, как хорошо известно уже из “Повести временных лет”, стал Олег (Вещий). У Нестора он назван просто родичем (“от рода ему суща”), Иоаким уточняет: Олег — шурин, то есть брат одной из Рюриковых жен, скорее всего все той же Ефанды (чужаку доверять сына-наследника было рисковано). Он-то и подыскал жену Игорю на Псковщине. Звали будущую русскую святую Прекраса. Но Олег по какой-то неясной до конца причине переименовал ее и назвал в соответствии со своим собственным именем Ольгой (в “Повести временных лет” она поименована еще и Вольгой). Так вот у Иоакима подчеркивается, что была Ольга-Прекраса не простого звания, а из Гостомыслова рода (Татищев в примечании уточняет: Ольга — внучка Гостомысла и родилась от его старшей дочери где-то под Изборском).

Истинный свет на все эти загадки и нестыковки проливает известие Типографской летописи, названной так потому, что один из ее наиболее известных списков первоначально принадлежал Синодальной типографии. Здесь прямо сказано, что будущая княгиня Ольга была родной дочерью Олега Вещего. В таком случае вновь встает вопрос о степени родства и правах наследования власти между Гостомыслом и Олегом — одним из самых выдающихся деятелей начальной русской истории. Если принять интерпретацию Татищева: Ольга — Гостомыслова внучка от его старшей дочери, то неизбежно выходит, что отец этой дочери и есть Вещий Олег, чья фигура сравнима с любым из представителей князей-рюриковичей и подавляющее большинство из них оставляет далеко позади. Отсюда и его законные права на княжение и на правонаследование. Так, может быть, именно данный факт старательно изымался из летописей последующими цензорами, дабы у новгородцев не возник соблазн заявить о своих правах на приоритет в верховной власти?

В знаменитом договоре Олега с греками 912 года, заключенного после блистательной осады Царьграда и капитуляции византийцев нет ни слова о князе Игоре (Старом) — номинальном властителе Киевской Руси, опекуном которого якобы был Олег. Из 33 лет его княжения поздние редакторы полностью вычеркнули из летописей записи, касающиеся 21 (!) года. Как будто в эти годя ничего не происходило! Происходило — да еще как! Только вот Олеговым престолонаследникам что-то не понравилось в его деяниях или родословной. Последнее — более вероятно, ибо, если следовать логике Иоакимовской летописи, Олег мог относиться к собственно Гостомыслову и исконно новгородскому роду. Этому нисколько не противоречит и сообщение Нестора о том, что Олег, которому Рюрик перед смертью передал на руки и поручил воспитание малолетнего наследника Игоря, был родственником (“от рода ему суща”) основоположника династии. Родственником можно быть и по линии жены, коей стала Гостомыслова дочь Умила. Таким образом, и линия новгородского старейшины Гостомысла — главного инициатора приглашения в правители Рюрика — не прерывалась. Что же стало с Умилой и ее детьми (если таковые вообще появились на свет) — теперь остается только догадываться. Гипотезы возможны самые невероятные. Для фантазии беллетристов здесь вообще безграничное поле деятельности. В целом же перед нами одна из волнующих и нераскрытых загадок далекого прошлого.

То, что Олег Вещий — первый подлинный строитель Русской державы прекрасно осознавали во все времена. Он расширил ее пределы, утвердил власть новой династии в Киеве, отстоял легитимность Рюрикова престолонаследника, нанес первый смертельный удар по всевластию Хазарского каганата. До появления на берегах Днепра Олега и его дружины “неразумные хазары” безнаказанно собирали дань с соседних славянских племен. Несколько веков сосали они русскую кровь, а под конец попытались даже навязать и совершенно чуждую русскому народу идеологию — исповедываемый хазарами иудаизм. Случилось это уже после того, как русский князь-язычник Святослав вместе со своей языческой дружиной сломал хребет Хазарскому каганату. Могущество хазар было подорвано еще и по одной причине. Понять ее помогает судьба другого кочевого народа, сопредельного южнорусским славянам.

Речь пойдет о предках современных болгар, которые тогда именовались булгарами и говорили на тюркском наречии. Обитали тюркоязычные кочевники-протоболгары в придонских, приазовских и причерноморских степях, примыкавших к Северному Кавказу. Здесь они основали государство Великая Болгария со столицей в ранее разграбленной и сожженной гуннами Фанагорией (современная Тамань). Отсюда же они были вытеснены хазарами из степной отчины в придунайские степи. Вскоре беглая орда во главе с вождем-пассионарием Аспарухом форсировала Дунай, вторглась на Балканы и, слившись с семью автохтонными славянскими племенами, дала начало болгарской нации и Болгарскому государству.

Всё это хрестоматийные факты. Вопрос же совершенно в другом: как случилось, что тюркоязычные булгары, дав свое имя безвестным балканским славянам, стали говорить на славянском языке. Ведь язык вовсе не тот феномен, с которым можно обращаться как вздумается и менять по прихоти, как перчатки. Смерть языка означает смерть народа. В Болгарии, однако, ничего подобного не произошло. Почему? Всё очень просто: потому что славянский язык, с коим столкнулась орда хана Аспаруха, не был ей абсолютно чуждым. Потому что в составе орды, не скованной никакими религиозными ограничениями и запретами, было множество (если не большинство) славян. Потому что гаремы тюрко-булгар в основном состояли из славянских пленниц, а их дети, естественно, говорили на славянском языке, который в силу чисто географических причин был проторусским. Потому-то, кстати, язык болгар, отделенных от России и Украины неславяноязычными Румынией и Молдавией, оказался более близким русскому и украинскому, чем язык, скажем, граничащих с ними поляков или словаков*.

Сказанное с некоторыми оговорками вполне можно спроецировать и на Хазарский каганат в пору его соприкосновения с данниками — русскими племенами. На протяжении многих столетий сама возможность выживания и воспроизводства хазар обеспечивалась за счет непрерывного пополнения гаремов прекрасными славянскими полонянками, до которых были столь охочи горячие восточные витязи. Подтверждением тому служат скупые слова Радзивилловской летописи, где говорится, что хазары предпочитали в качестве русской дани “по девице от дыма”. Другими словами, от каждого двора, или “дыма” бралась в хазарский гарем красна девица, как впоследствии, спустя почти тысячу лет, брался в военную пору от каждого двора (“дыма”) парень-рекрут.

Правда, соответствующее место из Радзивилловской летописи считается не просто спорным, но еще и темным. Здесь дословно сказано: “А козаре имаху <…> по бели и девеци от дыма”, что означает “А хазары брали по белке и девке от дыма”. Раньше Радзивилловская летопись с ее изумительными красочными иллюстрациями считалась личным и бесценным достоянием литовских князей и была практически недоступна для исследователей. Долгое время она хранилась в Кёнигсбергском замке (откуда у нее и другое название — кенигсбергский список) и лишь после Семилетней войны в качестве трофея была доставлена в Петербург, где уже имелась копия, сделанная по заказу Петра Великого. Теперь же 5-тысячным тиражом издано прекрасное факсимильное издание Радзивиловской летописи, оно есть во всех научных библиотеках, а кое-где еще и в продаже. Поэтому каждый, кто не поленится открыть 8-й факсимильный лист и взглянет на воспроизведенную здесь раскрашенную миниатюру, может самолично увидеть русского данника, склонившегося перед самодовольным хазарином со связкой шкурок (явно не беличьих, а, скорее, куньих) и каким-то горшком в руках (что в нем — не сказано), а сзади него жмется испуганная стайка круглолицых русских девушек, коим суждено стать хазарскими наложницами.

Справедливости ради необходимо отметить, что про девушек, которых хазары требовали в качестве дани от каждого дыма и которые в конечном счете явились причиной постепенного обрусения хазарского социума, говорится лишь в Радзивилловской летописи. Во всех прочих списках, в том числе и в наиболее древних — Лаврентьевском и Ипатьевском — упоминание про девиц вообще отсутствует, а вместо слова “девицы” стоит “веверицы”, что переводится и как “белки”, и как “ласки”, и как “горностаи”. Общеизвестно, что каждый переписчик летописей вносил свой “редакторский вклад” и безбожно правил первоначальный текст (а то еще и придавал ему нужную идеологическую направленность): потому разные летописные списки так и отличаются друг от друга. Чем вызвана была замена в летописных текстах “девиц” на “вевериц” — теперь сказать трудно. Скорее всего, это связано с тем, что когда первые русские князья освободили полян, древлян, северян и вятичей от постыдной хазарской дани, они заменили ее на традиционную для русского полюдья — шкурки куниц, белок да горностаев (вевериц).

Но и обвинять создателей Радзивилловской летотиси — переписчиков и художников — в ошибке (а то и подлоге) также не пристало. Сдается, именно они как раз ближе всех к истине и, быть может, опирались на какой-то дополнительный, ныне утраченный протограф. Вдумайтесь сами: ну, что за дань такая — по белке от дыма, когда, правда, несколько позже, при сыне Дмитрия Донского Василии I, был установлен “штраф”: за нанесенную рану — 30 белок, а за синяк — 15. Это свои-то так брали — а тут хазары! Последние вообще всех обдирали, как липку — хорошо, если сам цел оставался. Так что с одной беличьей шкуркой здесь что-то явно не так. И горностаевая прибавка не спасает. А вот девицы — в самый раз. К тому же вскоре русские красавицы стали самым ходовым товаром на восточных невольничьих рынках.


Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 168 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Городской романс. | Алексей К. ТОЛСТОЙ 4 страница | Александр ПУШКИН | Александр БЛОК | Игорь СЕВЕРЯНИН | Александр БЛОК 1 страница | Александр БЛОК 2 страница | Александр БЛОК 3 страница | Александр БЛОК 4 страница | Алексей К. ТОЛСТОЙ |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Алексей К. ТОЛСТОЙ 1 страница| Алексей К. ТОЛСТОЙ 3 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.011 сек.)