Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ВЛЕЧЕНИЕ» К МОДЕ

То, что мода служит носителем бессознательного и желания, что ее пытаются таким образом истолковывать — ничего не значит, ведь в моде сегодня само желание. Действительно, существует особое «влечение к моде», которое имеет мало общего с индивидуальным бессознательным, — это нечто столь неистовое, что с ним не спра­виться никакому запрету, это желание упразднить смысл, погрузиться в чистые знаки, в первозданную, непосредственную социальность. По сравнению с такими социальными процессами, как медиатические, эко­номические и т.д., мода сохраняет в себе нечто от радикальной соци­альности, не в плане психологического обмена содержаниями, а в пла­не непосредственной общности знаков. Об этом писал уже Лабрюйер: «Любителю редкостей дорого не то, что добротно или прекрасно, а то, что необычно и диковинно, то, что есть у него одного. Модное и труднодоступное он ценит больше, чем совершенное. Собирательство для него не развлечение, а страсть, которая если и уступает в силе честолюбию и любви, то лишь потому, что предмет ее очень мелок»1.

У Лабрюйера страсть к моде сближается со страстью собиратель­ства и с такими предметами страстного влечения, как тюльпаны, птицы или же гравюры Калло. Действительно, мода сближается с коллекцией (как это явствует из самих этих названий) топкими косвенными сход­ствами. По словам Оскара Уайльда, «обе они дают человеку такое чув­ство защищенности, какого никогда не давала даже религия».

1 Ж. де Лабрюйер, Характеры, М.-Л., Художественная литература, 1964, с. 312. — Прим. перев.

Спасти свою душу через моду — коллективная страсть, страсть к знакам, страсть к циклу (коллекция ведь тоже цикл), приводящая к тому, что какая-нибудь модная черта с головокружительной быстро­той циркулирует и распространяется во всем обществе, удостоверяя его интеграцию и вбирая в себя любые идентификации (так же как общий признак коллекционных предметов интегрирует субъекта в едином, бесконечно повторяемом циклическом процессе).

Эта мощь и это наслаждение коренятся в самом устройстве модного знака. Семиургия моды противоположна функциональности экономики. Этике производства1 противоположна эстетика манипу­лирования, самоудвоения и тяготения к одной лишь модели как зерка­лу: «Лишенная содержания, она [мода] становится зрелищем, посред­ством которого люди показывают сами себе свою способность сооб­щать значение незначительному» (Барт, «Система моды»). Отсюда все чары, вся завораживающая сила моды — от решений, которые она изрекает, не опираясь ни на что кроме себя самой. Это наслаждение произвольностью как благодатью для избранных, кастовая солидар­ность, связанная с дискриминативной силой знака. В этом мода ради­кально расходится с экономикой, хотя и увенчивает ее собой. По сравнению с безжалостной целенаправленностью производства и рынка, которые она вообще-то сама же и инсценирует, мода представ­ляет собой праздник. Она вбирает в себя все цензурируемое режи­мом экономической абстракции. Она переворачивает все категоричес­кие императивы.

В этом смысле она отличается спонтанной заразительностью, тогда как экономический расчет отделяет людей друг от друга. Раз­гружая знаки от всякой ценности и всякого аффекта, она сама стано­вится страстью — страстью к искусственности. Модный знак абсур­ден, формально бесполезен, он образует совершенную систему, где ничто более не обменивается на реальность, он произволен и вместе с тем абсолютно последователен, обязательно соотнесен с другими зна­ками — отсюда происходит его заразительная сила, а равно и достав­ляемое им коллективное наслаждение. Мода — по ту сторону рацио­нального и иррационального, прекрасного и безобразного, полезного и бесполезного; и вот эта ее во всех отношениях имморальность, легко­весность порой сообщает ей (в обществах тоталитарных, пуританских

1 Но, как мы видели, сегодня и сама экономика строится согласно этой не­детерминированности, из нее удаляется этика, уступая место производству как «целесообразности без цели», которое смыкается с головокружительной беспо­лезностью моды. А следовательно, и о производстве можно сказать то же самое, что Барт писал о моде: «Система отбрасывает смысл, однако ничем не поступа­ется в самом зрелище значения».

или архаических) субверсивную силу и, в отличие от экономики, все­гда делает ее тотальным социальным фактом — к которому и подход должен быть тотальным, как у Мосса к обмену.

Мода, как и язык, изначально стремится к социальности (это доказывает от противного фигура денди в своем вызывающем оди­ночестве). Но в отличие от языка, который стремится к смыслу и перед ним устраняется, мода стремится к социальности театральной и сама собой любуется. Тем самым для каждого из нас она оказывает­ся местом особой напряженности, зеркалом, где отражается наше же­лание собственного образа. В противоположность языку, который стремится к коммуникации, она без конца разыгрывает коммуника­цию, вовлекает ее в игру ничего не сообщающей сигнификации. От­сюда доставляемое ею эстетическое удовольствие, которое не имеет ничего общего с красотой или безобразием. Так не является ли она своего рода праздником, бесцельным удвоением коммуникации?

Наиболее «праздничной» она предстает в том своем аспекте, ко­торый касается одежды и знаков тела, так как во всем этом есть элемент «wasteful consumption»1, «потлача». Впрочем, сказанное верно главным образом для высокой моды. Именно это позволяет журналу «Вог» выступить со следующим прелюбопытным символом веры: «Что мо­жет быть еще более анахроничным, еще более овеянным мечтами, чем парусный флот? Это Высокая Мода. Это крепкий орешек для эконо­миста, Противоположность всякой доходности, вызов всякой демократи­зации. Максимум людей высшей квалификации с горделивой медли­тельностью изготовляют минимум моделей сложного покроя, которые будут повторены, с такой же медлительностью, в лучшем случае раз двадцать, а в худшем ни разу... Платья ценой в два миллиона... Так за­чем же эта растрата сил? — спросите вы. А почему бы и нет? — отве­чают творцы, мастера, работницы и 4000 заказчиц высокой моды, кото­рые все одержимы одним и тем же стремлением к совершенству. Кутю­рье — это последние авантюристы современного мира. Они культивируют бесполезный поступок... Зачем Высокая Мода? — дума­ют ее хулители. А шампанское зачем?» И дальше: «Ни практически, ни логически невозможно оправдать безумные авантюры одежды. Излиш­няя, а стало быть необходимая, мода принадлежит к области религии». Потлач, религия, даже ритуальная феерия выразительности, как в брач­ных нарядах и танцах животных, — все идет в ход, чтобы восславить моду наперекор экономике, как прорыв к иной, игровой социальности.

Но, как мы знаем, реклама тоже выдает себя за «праздник по­требления», масс-медиа — за «праздник информации», ярмарки — за

1 Расточительное потребление (англ.).Прим. перев.

«праздник производства» и т.д. Художественный рынок или скачки тоже могут сойти за потлач. Почему бы и нет? — спросил бы журнал «Вог». Повсюду функциональное расточительство пытаются выдать за символическое уничтожение. Экономика так сильно утвердила среди нас свой принцип пользы, так сковала нас своим требованием функциональности, что все выходящее за эти рамки легко приобрета­ет аромат игры и бесполезности. Но при этом не замечают, что закон ценности действует и далеко за пределами экономики, что истинное его поле действия — это сегодня епархия моделей. Всюду, где есть модели, утверждается и закон ценности, осуществляется репрессия через знаки и репрессия самих знаков. Оттого радикальное отличие разделяет символические ритуалы и знаки моды.

В первобытных культурах знаки открыто циркулируют по всей протяженности «вещей», в них еще не «выпало в осадок» озна­чаемое, а потому у них и нет никакого основания или истинного смысла. Реальности, этой наиглавнейшей из наших коннотаций, не су­ществует. В мире знака нет «заднего смысла», нет бессознательного (которое представляет собой последнюю, самую хитрую из коннота­ций и рационализации). Знаки взаимообмениваются здесь вне всяких фантазмов, без галлюцинаций реальности.

Поэтому они не имеют ничего общего с современным знаком, чей парадокс так охарактеризован у Барта: «Неустанно действует тенденция превращать чувственное в значимое, тенденция ко все бо­лее сложно организованным системам. Одновременно, в тех же са­мых размерах, знак стараются замаскировать в качестве знака, скрыть его систематическую природу, рационализировать его, подвести под него основание, связать с какой-нибудь мировой инстанцией, субстан­цией, функцией» («Система моды», с. 285). В эпоху симуляции знаки только и делают что выделяют реальность и референцию как некий сверхзнак, подобно тому как мода только и делает что выделяет, вы­думывает наготу как сверхзнак одежды. Реальность умерла, да здрав­ствует реалистический знак! Таким парадоксом современного знака определяется его радикальное отмежевание от знака магического или ритуального, который используется при обмене в случаях маски, тату­ировки или праздника.

Пусть мода и феерична, но это все еще фееричность товара и, более того, фееричность симуляции, кода и закона.


Дата добавления: 2015-07-20; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ КАК СИМУЛЯТИВНАЯ МОДЕЛЬ | ТРУД И СМЕРТЬ | ЛЕПНОЙ АНГЕЛ | АВТОМАТ И РОБОТ | ПРОМЫШЛЕННЫЙ СИМУЛЯКР | МЕТАФИЗИКА КОДА | Тактильность и бинарность | ГИПЕРРЕАЛИЗМ СИМУЛЯЦИИ | KOOL KILLER, ИЛИ ВОССТАНИЕ ПОСРЕДСТВОМ ЗНАКОВ | Легковесность уже-виденного |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ПЛАВАЮЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ЗНАКОВ| МОДИФИКАЦИЯ ПОЛА

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)