|
Читайте также: |
Когда Костю Кузьминского с Эммочкой и тремя борзыми начали в очередной раз выкидывать на улицу за неуплату - Юлик увидел некий вариант, показавшийся вполне подходящим. Костя, конешно, пытался остаться на Брайтоне, не из любви к маленькому Брайтону, который он все эти годы тихо ненавидел. А из любви к большому ОКЕАНУ, лежавшему прямо у ног Брайтона и соответственно у Костиных тоже.
Костя позвонил даже своему старому другу - ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ ХУДОЖНИКУ и рассказал, что вот плохи дела - если не внести к пятнице триста баксов - выкинут на хуй с вещами, борзыми и Эммочкой. Друг посочувствовал и сказал, что с жильем всегда большие расходы - у него вот в имении - тоже неприятность - погнулся чугунный столб для привязывания лошадей и вынь да положь - три штуки на починку - морока...
В общем, Юлик нашел что-то, правда без крыши, пола и стен - но зато на реке Делавер, да еще и на ручье, да еще и прямо возле узкоколейки.
Кузьминский согласился в ЭТО - въехать. Он продал пару картин художника, которому лошадь, блин, важнее старой дружбы и купил... нет, Костя купил не Отчий дом, а свой собственный ДОМ-МУЗЕЙ. И тут уж тема ПЕРВОЙ ЗИМЫ вступила на полную катушку - непонятно было как они с Эммочкой переживут эту первую зиму. Я звонила и спрашивала:
- Ну, унитаз у тебя, по крайней мере, есть?
- Есть, но куда ведет - неизвестно.
Вместо стен поначалу были какие - НАШИ РУССКИЕ БЕРЕЗКИ, обтянутые целлофаном. В общем, - ПЕРВАЯ ЗИМА.
А у моих все вышло наоборот - Юлик нашел для них совершенно игрушечный домик на горе в соседней деревне Экванак - оставшийся от двух гномов - мужа и жены. Все дверные ручки в этом доме находились где-то на уровне колен. Но зато там сразу было все, что необходимо для жизни - полный набор свершившейся Американской Мечты - кафель, коврики, креслица, даже ножи и вилки, и все к тому же подобранное по цвету в нежнейшей пастельной гамме «Кантри». Дети старичков-гномов решили ничего там не разрушать, а так и продать этот игрушечный набор «Счастливая старость» - в целом виде. Вот этот подарок и достался моим родителям.
Теперь там - на реке Делавер, прямо на горке - напротив пожарной команды стоит мой Отчий дом. И постепенно создается маленькая русская «артистическая» колония, вокруг Юлика, родителей, Кузьмы и Некрасовых.
Кузьма обжился и завел важные для хозяйства вещи - пулемет Калашникова, три неработающих джипа и яхту «Эмма Подберезкина» - яхта вполне исправная - но на воду ее никогда не спускают - лень. Эммочка посадила сад и огород. Потом они построили баню, а на втором этаже - комнаты для гостей. Каждый вечер ровно в десять, мимо усадьбы, на которой крупными русскими буквами написано «БАНЯ», проноситься товарный поезд, и машинист отдает Кузьминскому честь - вся округа знает - что это - русская знаменитость.
В деревне Экванак - горы и орлы. Иногда медведи.... Лирическое отступление:
Мама и медведь.
Мама стоит во дворе и готовит салат любимому мужчине (это папа). Вдруг кто-то тихонько и ласково трогает ее
за плечо...
- Миша, пойди душ прими, эта ваша манера не мыться - и ты и твоя дочь... запах же! А купание - мытья не заменяет. Мыться надо в ванной с мыл..............аааааааааааааа ааааааааааааааааааа!!!!!!!
Мама вбегает на веранду и запирается в доме, медведь некоторое время пытается выломать дверь, а потом мирно съедает не ему приготовленный салат (имя все же совпадает!) и уходит. Такие случаи на реке Делавер - нечасто - раза два-три за сезон. Мама говорит, что страшно было только в первый раз.
Внизу в деревне, меня спрашивают, в лавке мистера Ханта:
- Вы дочка русской писательницы, которая поселилась на горе?
Там на реке Делавер - охота на оленей. Мы давно знали эту реку - с того самого дня, как по редким первым питерским видикам прошла «Всегородская премьера» фильма «Охотник на оленей». Помните, как он начинается? Не гундосым голосом знаменитого переводчика Володи, а знакомым колокольным звоном, свадьбой в православной церкви и спутанной русско-украинской речью. Герои «Охотника на оленей» - фильма о вьетнамской войне и американском патриотизме - делаверские украинцы.
Там есть один кадр - героя спрашивают в сайгонском военном госпитале, как его имя и он отвечает:
- Mikolaytchyck.
- Mikolaytchyck? What,s kind of name - Мikolaytchyck?
- It,s AMERICAN name.
Так он отвечает - белоглазый красавец Кристофер Уолкер... Делаверский
украинец, прошедший плен и пытки крысами, видевший деревни, сожженные напалмом... Там - трое друзей. Один стал калекой, другой умер, третий вернулся на Делавер живым и здоровым... Но выстрелить в оленя этот человек больше не может. Он возненавидел войну. Войну, но не Родину, которая его туда укатала. В конце фильма, выжившие ребята сидят, выпивают и поют: «Благослови Америку, господи...» - по-английски.
Когда-нибудь так станет и в России - кто-то скажет про непривычно звучащее имя:
- Это - РУССКОЕ имя.
И люди не удивятся... братство и прощение - иных вариантов - не предвидится....
Река Делавер...
БОРЬБА С БУДДИЗМОМ И ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ.
- Река Делавер! Это уже полная фантастика!
На этот раз Ирка меня даже пожалела, одолжила двадцатку до пятницы, ни в чем обвиняла и только сокрушенно качала головой.
- Не знаю, что с тобой творится... правда бесы какие-то. Ну что ж с тобой делать то?
- Знаешь, Ирка, давай смотреть правде в глаза: Я - женщина немолодая...
- Это ты-то?
- Не перебивай! Немолодая, некрасивая, с ребенком на руках и... в доску
бедная. ЗНАЧИТ НЕМОЛОДАЯ, НЕКРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ЕБАНОГО КВИНСА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ - ТО ЕСТЬ ПРЕДМЕТ - НА ХУЙ НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ...
- Перестань сейчас же глупости говорить!
- Не перебивай! В общем, единственный мой шанс найти кого-нибудь - это
стать знаменитой. Моложе красивее и богаче - мне точно не стать, а знаменитой - могу. Для этого мне надо выйти из художниц и стать поэтессой. Буду выходить на сцену - читать стихи.
- Зачем стихи? Песенки свои пой. Они чудные! Ведь говорят же, что ты «Галич в юбке» и «поющая Цветаева».
Песенки я действительно сочиняла с 15-ти лет и пела друзьям на кухне.
- Песенки - забудь. И Цветаеву с Галичем. Особенно Цветаева - на
редкость удачный пример для подражания. И конец у нее прямо голливудский! Нет, в Цветаеву я играть не буду, я должна стать не «Наш Галич» и не «Наша Цветаева», а «Наша Ахматова» - вот кем я должна стать! И тогда мне достанутся в конце жизни «Наши ахматовские сироты, Наша оксфордская степень и Наша законная могилка в Комарово», а не «Наша петля в Елабуге».
- Но ты ж Ахматову не любишь.
- Стихи ее я не люблю. И личность ее мне предельно не близка, но что-то
важное она сделала. Вот наступил этот Двадцатый съезд - и людям вроде как разрешили снова в чего-нибудь верить. Ну, в чего-нибудь, или кого-нибудь, кроме Пушкина. Они оглянулись вокруг - а нет никого, и верить то не в кого. А тут Бродский, Найман, Бобышев и Рейн обнаружили на чердаке Ахматову - потемневшую икону - оставшуюся от ТЕХ, в кого можно было верить. Вытащили ее на свет божий и стало ясно, что икона - чистая, ничем не засранная и есть хоть что-то на что можно молиться. Так потихоньку народ и начал в себя приходить...
- Так ты хочешь стать не просто знаменитостью, ты иконой хочешь стать?
- Причем тут икона, я тебе просто объясняю свое отношение к Ахматовой.
И стишки тут совершенно не важны. Песни мои - хорошие и, по-моему, даже лучше, чем ахматовские стишки. Но я их петь не буду. Я буду как раз стишки зачитывать - они у меня в основном плохие, но это не важно. Я просто должна ЕЕ сыграть. Как хорошая актриса.
Для осуществления моего замысла, мы с Иркой отправились в мастерскую Комара и Меламеда на поэтический вечер. Вечером руководил крупный розовый мужчина в очках - доктор Андрюша. Андрюша сам был поэтом и читал смешные стихи - про натюрморт, сделанный из внутренних органов человека. Мне он понравился и стихи его тоже. Поняв, что он самый тут главный, я подошла к нему в перерыве:
- Андрюша, можно я тоже буду поэтессой? Понимаете, я развелась и мне нужен какой-нибудь любовник. Я хочу выходить на сцену и читать стихи, чтобы сразу много мужчин меня увидели...
- А вам не лучше в таком случае куда-нибудь в топлесс, например?
- Нет. Не лучше. Потому что я - толстая, без чувства ритма и вообще от
физкультуры освобождена с первого класса.
- Даже не знаю, что сказать.... С первого класса - да это серьезный аргумент... А стихи у вас есть?
- Стихи - плохие. Есть хорошие песни, но это неважно. Давайте я лучше плохие стихи прочту.
Как- то я его уболтала и он позволил мне выйти на сцену. Я вышла на сцену и объявила:
БОРЬБА С БУДДИЗМОМ.
Дальше я начала читать:
Если ты полюбишь Будду
Я тебе давать не буду!
Тут все сразу засмеялись, и мне стало легше. Дальше я уже без запинки прочла всю поэму:
Сколько время?
Два яврея.
Третий жид -
По веревочке бежит.
Бежит себе шатается,
Спрашивает дорогу:
Вы не скажете, как пройти к китайцам?
Говорят, они сделали доброго Бога.
Заглянул он в лавку корейскую.
Стоит на пороге и плачет.
Обменяйте мне долю еврейскую
На что-нибудь послаще.
Я о многом просить не буду
Не хочу ни любви, ни удачи,
Дайте только круглого желтого Будду
И круглую сладкую дыню впридачу.
...Значит, ты от нас ушел?
У буддистов хорошо.
Там и сухо и светло,
Ходит дедушка По Ло
(Принял пегую кобылу
За гнедого жеребца...)
А ты его принял было
За Бога и Отца?
Значит, ты идешь в буддисты?
Там у них тепло и чисто.
Пахнет рисом и лапшой.
Просветленною душой.
Как тебе я замолвлю слово
За мой бедный народ пастуший?
И за нашего Бога - злого?
И за наши темные души?
И за то, что не медом и мятой
Пахнут женщины и младенцы:
Кровью, семенем, жестким мясом
Да куда ж от этого деться?
Значит, ты идешь в японцы?
Ну, иди, иди, не бойся...
Бог желает тебе удачи.
Он поможет тебе дойти.
Ни буран, ни разъезд казачий
Твоего не прервут пути...
Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане,
У подножья восточных скал
И увидишь с дорожным мешком за плечами,
Бога, которого ты не искал.
Он встанет - усталый и спокойный.
(Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови)
и скажет:
Браток, ты просто меня не понял.
Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ...
Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась.
Не то что бы я особый враг буддизма - буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная - это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка - неразлучные брат с сестрой - оба они призваны вызвать возбуждение - там, где не от чего возбудиться, умиротворение - там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть - там, где не хватает любви, искусственную энергию - там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет - но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение - от чего то, что меня «всухую» возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит - то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть - знать что это - взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю - он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того - я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием - системой невмешательства, кроется - как и за любой формой нейтралитета - помощь врагу - в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения.
Но вообще - то нелюбовь к буддизму - это моя тайна, кажется, не любить буддизм так же неприлично, как не любить евреев - признаешься где-нибудь в приличном обществе, всяко, какой никакой, но пизды получишь. И правильно! Это все - сугубо личные проблемы, и их надо обсуждать дома - с домашними. Вот мы с Полей - любим иногда поговорить, на досуге, о нашей неприязни к буддизму и траве - интимный разговор матери с дочерью.
А стихи я написала, потому что Леня Лерман увлекался буддизмом, а мне хотелось, чтоб он мною увлекался, а вовсе не буддизмом этим - вот и написала. Кузьма - ужасно над этим стихом издевался и обзывал меня по-разному:
«Киплинг, говорящий на идиш», «Иосиф Уткин в пробковом шлеме»
и прочие ругательства.
А сама я считала, что это лучшее из моих стихотворений
Мой бедный пастуший народ, представленный в мастерской Комара и Меламеда некоторым количеством зубных врачей и адвокатов - тоже был в полном восторге.
Куда бы не занесла еврея жизнь - от телячьего вагона до Аппер Ист-сайда, никогда он не чужд изящной словесности. Любовь к слову видимо последнее, что остается - вымаривают ли наше тело голодом, или душу - излишней сытостью, а стихам находиться место везде...
Мои стихи кого-то просто развеселили, а кого-то тронули. Знание почти всех присутствующих о буддизме было не больше моего и сводилось к смутной сплетне о том, что «У Наташки Козловой муж ушел в буддийский монастырь...», некоторое время назад поразившей Русский Нью-Йорк. Тем не менее, мои стихи дали людям возможность почувствовать их личную причастность к какому-то, хоть и тоже смутному Богу - но, СВОЕМУ-НАШЕМУ, и из стихов явно следовало - что он-то будет получше, чем у буддистов!
Людям обычно такие стихи нравятся. (Мне тоже нравятся такие стихи!)
В результате, я снискала некоторый дешевый успех и уже следующим утром проснулась знаменитой, а в тот же вечер раздался телефонный звонок:
- Юля? Здравствуйте. Это Андрей Рицман - мы познакомились вчера. Вы что-то говорили насчет любовника. Я все же не понял - у вас есть любовник?
- Именно что - нет! Если б был - стала бы я со сцены стихи читать!
Стихи у вас очень забавные, но вам совсем не обязательно становится
поэтессой, для того чтобы иметь любовников. Вашим любовником - буду я.
Вот этот розовый доктор из предместья как- то решительно не вписывался в мою идею любовника.
- Нет, Андрюша, вы знаете, я такая женщина, ну дикая, некоторые меня считают даже СУМАСШЕДШЕЙ. Любовник мой должен быть - ну такой, знаете, такой Феденька Протасов. Чтобы он там пил, к цыганам ездил, кидал, знаете ли, хрусты направо и налево, требовал «Невечернюю»...
- Это - я.
- Чего?
- Все, что вы описываете - это я.
Ну вот - подумала я, кажется нашего полку сумасшедших и вправду прибыло
- можно по крайней мере наладить группу поддержки и дружбу по интересам.
- Нет, Андрюша, вы все же меня не понимаете. Мне нужен такой человек, который пьет запоем, потом бродит ночью по городу...
-...Пешком, потому что полицейские отобрали у него ключи от машины, а потом они его вяжут и он одному из них разбивает нос, а потом ему приходиться долго судиться...
- Ой, откуда вы знаете такие истории?
- Потому что это - мои истории. Я же сказал - человек, который вам
нужен - это я!
(Ну и что я теперь буду делать с этим, выдуманным мною чудовищем, которое пьет запоем и бродит, по ночному городу, разбивая носы полицейским? Этот хуев Голем может и мне запросто нос разбить....)
- Завтра встречаемся в «Дяде Ване» в полвосьмого. Вам подходит?
Мне подходило.
«Дядя Ваня» - маленькое кафе на 54-й между 8-й и 9-й. Над входом гордо реет Андреевский флаг. Хозяйка - красивая русская актриса Марина, но все ее зовут «Тетя Маша». В «Дяде Ване» - уютно и спокойно, под крылом у Маши собираются русские девушки с судьбой - актрисы, танцовщицы из топлессов, скучающие «американские жены», валютчицы, приехавшие в Нью-Йорк на гастроли или просто бляди на отдыхе. Во всяком случае, если где в этом городе и можно встретить большое скопление красивых баб - так это в «Дяде Ване», поэтому я и указала точный адрес этого заведения.
Но, если для знакомства «Дядя Ваня» место самое подходящее, то для первого свидание - совсем неудобное - там все друг друга знают и нету никакой приватности.
Поэтому мы с Рицманом решили перейти оттуда в какое-нибудь другое место.
Мы вышли на улицу. Вокруг простиралась «Адова кухня» - так называется район Сороковых и Пятидесятых улиц между Девятой и Одиннадцатой авеню. Там куча всяких забегаловок.
- Я вам сочинил стихи.
Андрюша начал читать стихи прямо на улице - громко и вдохновенно, но в
эту минуту грянул гром, и началась жуткая гроза. В Нью-Йорке, как и в Питере, погода меняется каждые полчаса без малейшего на то основания, так что Айрис Мэрдок с ее чудной фразой «Эта сумасшедшая старуха - лондонская погода» - может смело отдыхать, пожила бы она У НАС!
Гром грянул, и мы с Андрюшей заметались по «Адовой кухне» в поисках какого-нибудь славного местечка - нырять абы куда, нам не хотелось - все-таки, первое свидание - не хуй собачий! Славное местечко нашлось почти сразу - что-то забавное в стиле 60-х, с оранжевыми пластмассовыми креслами и розовыми торшерами, мы вбежали мокрые, плюхнулись в эти кресла и Андрюша снова начал читать стихи:
Ты лежишь на краю теплой бездны,
Названной одиночеством ночью.
Или покоем? Судить бесполезно.
Каждый себя доживает заочно
Так вот и я; оживая помалу,
Впрок берегу затвердевшую данность.
Мертво губами шепчу все условия
И прижимаю к себе одеяло...
В эту минуту я вдруг увидела у него за спиной что-то странное. Я увидела абсолютно голого малайского мальчика лет 15-ти. Он стоял к нам спиной, и я увидела его круглую желтую попу - почти, как наяву. Но ясно было, что наяву такое происходить не может, поэтому я зажмурилась и крепко потерла глаза. Когда я их снова открыла - попа никуда не исчезла.
Я помню страшный разговор,
Сердцебиенье без обмолвок,
Где слово - ледяной осколок,
Входило в ткань судьбы.
И не осталось ничего,
воздушной ток молчанья,
осел как мокрый снег...
Андрюша читал, вдохновенно запрокинув голову и прервать его было немыслимо - к тому же он читал мне посвященные любовные стихи:
...Забыть нельзя,
(я пью твой горький смертный сок),
но вот, остыв и не простив,
перетопить соль бурую
московских зимних улиц
в теченье речевых,
бездомных, донных строк...
Я открывала и закрывала глаза, в надежде, что видение исчезнет, но оно не исчезало. Наконец мой новый друг закончил, и я молча показала ему глазами, чтобы он обернулся. Он обернулся и небрежно заметил:
Жопа... Это мы в гейский бар заскочили
Тут только я заметила, еще нескольких голых мальчиков. Что касается
того - первого мальчика, то он нес на блюде, приставленном к низу живота, своего «мальчика» джентльмену за столиком напротив нас. Джентльмен стал принесенное сокровище тихо поглаживать, а я вылупилась на них так, что нас, наконец, заметили, определили как разнополых - НЕНАШИХ натуралов и так закидали косыми взглядами, что пришлось уйти.
Голый мальчик так и остался самым ярким моментом в нашей с Андрюшей любви. Дальше все пошло как-то странно: он звонил мне по несколько раз в день, и домой и на работу, объяснялся в любви и читал стихи - множество стихов. Но больше ничего не происходило. Ничего не произошло ни на следующий день, ни через неделю...
- Ирка, я все-таки не понимаю - что у меня с ним происходит?
- Но он тебя любит? Влюблен?
- Слушай, каждый день я прихожу с работы и там полный автоответчик
стихов и признаний в любви! Да у меня такой СТРАСТИ в жизни не было!
- Но ты с ним спала? Хоть раз - было у вас?
- Нет еще. Но может это период ухаживанья?
- Какого ухаживанья? Ты же говорила, что он сразу в первый день в
любовники попросился. Ты вообще с ним часто видишься?
- Да я не виделась с тех пор - с голого мальчика. Он все занят.
- Не виделась? Так уж две недели прошло! Ты не понимаешь, что
происходит? Он никаким любовником тебе никогда не будет.
- Но он стихи читает, в любви объясняется!
- Правильно. Он сидит в своем госпитале, на дежурстве - делать ему не
хрен - и пишет эти стихи, а потом читает на твою машинку. А потом едет домой - спать с женой. Он любит свою жену Лену и спит с ней, а ты ему нужна для вдохновения. Понятно?
- Так чего теперь делать?
- А что - он тебе мешает? Ну, стихи эти и клятвы?
- Да нет, наоборот приятно, но только я думала, дальше чего-нибудь
будет.
- Ничего дальше не будет. С этим вариантом - все ясно. Это, между прочим - не худший вариант. Ты с ним, с Андрюхой этим - дружи. Дружи, но ни на какой секс не рассчитывай, он уже давно был бы, если бы хоть как-то входил в его планы.
Ирка было как всегда права, прошло и три недели и четыре, мы с Андрюхой действительно подружились и даже иногда встречались в «Дяде Ване» выпить по рюмочке, но никаких завершенных действий между нами не происходило.
Так проще, привычней. Забудь меня. Пыль
застынет знакомым и матовым слепком.
И оклик, приняв очертание «мы»,
Осядет на дно и запомнится пеплом...
В это время в моей жизни начало происходить что-то, что заставило меня отвлечься на некоторое время от поисков любви и сосредоточиться на поисках хлеба насущного.
Гармент-дистрикт - это район в Нью-Йорке, где делают одежду. Тридцатые - улицы между Мэдиссон и Восьмой. Седьмая в этом месте называется «Фэшн эвеню» и на углу Седьмой и Сороковой даже стоит памятник Портному - еврейский старик в ермолке, сидящий за швейной машинкой.
Известно ли вам, что Нью-Йорк стоит на трех китах, это:
«Фэшн бизнес»
«Паблишинг бизнес» и
«Интертеймент бизнес».
А, проще говоря - Тряпки, Книжки и Зрелища.
Все это - на самом деле еврейские деньги. Про это я тоже сочинила стихи:
ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ.
Где пустили - там и княжим
Слава Всевышнему.
Наша денежка - портняжья,
Балаганная, книжная...
Не стыдись ее звона,
Поднеси ее к устам,
Мальчик - белая ворона,
Залетевший в волчий стан.
Мы устроили - как знали
От Бруклина - до Голливуда
Мальчик, хочешь жить с нами?
Среди храма и блуда,
Среди блуда и храма,
Шансонеток, жилеток,
Плохих стихов,
Человечьего хлама,
Сметенного со всех уголков.
Мы устроили, как веселей и проще,
А придут за нами, в который раз -
Утекай в кукурузу, хлопчик,
Не тебе - умирать за нас
Вожди, подстрекаемые народами,
Нас снова посадят в вагоны телячьи,
А ты, давай огородами, кирпичами Южного Бронкса,
Беги, прячься.
Не жалей обреченное племя,
Раздели с нами жизнь, но не смерть
Не жалей свое бедное семя,
что в нас не успело созреть...
Вот и кончился город человечьего хлама
Шансонеток, жилеток, плохих стихов,
Снова варят суп из еврейской мамы,
Перинного пуха и куриных потрохов.
И опять настала полночь
И опять не стало нас...
Глухо воет Матерь волчья,
Матерь божья - не подымет глаз.
....................................................................................
...А в Австралии - за океаном -
Нас как - будто еще не били....
Остатки собрали храма и балагана
Оплакали и... поплыли!
За еврейскими деньгами,
За веселою наживой...
Мальчик, хочешь плыть с нами?
Мы пока еще - живы.
Это - тоже - «Киплинг, говорящий на идиш и Уткин - в пробковом шлеме». Но мне уж больше не приходилось читать стихи - в поэтессы меня приняли после первого раза - единодушно и без испытательного срока, но легче мне от этого не стало - никакая «Наша Ахматова» мне явно не светила - ни почета я не обрела, ни уважения, а лишь еще больше дурной славы.
Однажды Яша Крейно - знаменитый исполнитель еврейских песен, вытащил меня на радио в свою передачу «Блуждающие звезды». Поскольку блуждающих звезд явно не хватало - его коллеги попросили одолжить меня им на прямой эфир. Я никогда раньше на радио не была и не очень понимала, что такое прямой эфир, но поскольку меня назвали известной еврейской поэтессой - то я и не стала петь песни о бедных девушках, а начала читать это патриотическое стихотворение.
Почти сразу за стеклом передо мной появилось чье-то красное злое лицо. Лицо яростно замахало руками. Яша безмятежно улыбался. Потом человек, сидящий слева от меня, начал бить Яшу ногой по ноге (все-таки не меня, а Яшу, и то хлеб!) Когда прямой эфир кончился, они стали жутко на меня орать, обзывать хулиганкой, в общем, устроили безобразную сцену. Я никак не могла поверить, что это - евреи. Не особенно они были похожи на евреев, я, пожалуй, сильней смахиваю. Кроме того, непонятно, что им не понравилось.
Видимо само предсказание, а я ведь только хотела сказать:
-Не обижайтесь на меня за то, что я не встаю с вами в очередь за ортопедическими матрасами и грантами на изучение английского. Когда будет очередь в телячий вагон, я встану вместе с вами, не скажу что радостно побегу, но, придется, никаких действий к тому, чтоб эту очередь миновать, я не предпринимаю...
- Яша! Эти мужчины - что они так орут на меня? Они обиделись? Они что - евреи?
- Это не мужчины и не евреи! Это бесполое, безнациональное существо под названием СОВОК!
В общем, дурную славу снискать легко, а почет и уважение - впоследствии могущие привести меня к любви и сексу, кажется еще больше от меня отдалились с момента перехода из художниц в поэтессы.
Значит - три кита - три еврейские денежки:
Зрелища - от поглядеть на Сорок второй за 25 центов в дырочку - как ябуцца, до Бродвейских мюзиклов и Метрополитэн Оперы.
Издательства - самые крупные во всем мире.
И - шмотье, есть три места на земле откуда идет одежда - Париж, Милан и
вот наш Гармент-дистрикт. Тут в Нью-Йорке работают великие дизайнеры. Тут разрабатывают фасоны и рисунки тканей, и тут же на маленьких фабричках вся эта одежда создается. А рядом - на соседних улицах - аксессуары, ювелирка, меха, кожа - все тут: Тридцатые - Сороковые улицы. Посредине Бродвей - именно в этом месте он становится пресловутым - Бродвей тянется через весь Нью-Йорк, но печально известный советский телекомментатор Валентин Зорин всегда вел свои репортажи именно отсюда - с Таймс сквер и всегда начинал их словами:
- Я стою на ПРЕСЛОВУТОМ Бродвее.
Большинство фабрик - подпольные. Еврейский портной остался только в
бронзе
(так они и начинали - в 1905-м году), а теперь за машинками сидят китайцы - безъязыкие, беспашпортные ребята, привезенные в трюмах.
В нашем бизнесе - текстильном, происходит вот что: верхние деньги - еврейские, дальше - средний уровень, на среднем уровне вступают еще и корейцы - южные конешно, много маленьких студий принадлежит корейцам, а художники - это три вида людей: корейцы, китайцы и русские.
Все это - представители Великой китайской школы графики, из Китая она достигла ближайших соседей - Кореи и России. Японцы, конешно тоже так могут, но японцев не очень много в Нью-Йорке, им видимо и дома хорошо. Хотя все что есть - тоже в нашем текстильном деле.
Не знаю, кто первый догадался, что завозить в трюмах из Китая можно не только простой народ для швейных фабрик, но и художников, только благословляю судьбу, что так поздно догадался - успела вырастить Полю, пока еще работа наша стоила 10-15 баксов в час. Поле было уже 16, когда наша лавочка начала трещать по швам. Работы становилось все меньше и меньше, и никто не хотел платить, как следует, зачем, ведь китайцы - те, из трюмов, сделают все задешево.
Наступили дни, когда Мелисса - хозяйка стала класть грузинам по десять заданий, а нам с Иркой, по одному и ясно было, что на это не прожить и надо уходить из этого уютного места под названием «Русалочка», куда-то в большой и жесткий мир. Ирка этого мира боялась как огня, но ее жизнь миловала - она быстро и испуганно перебралась на соседнюю улицу в русскую студию, к доброй девушке Тане.
Таня - красивая деревенская девушка, тоже кончившая Муху, открыла когда-то крошечную студию на три стола, чтобы отмывать деньги своего мужа - тоже красавца, казанского узбека, занявшегося в Америке - исконным ремеслом предков - он гонял по свету караваны необандероленых шелков. Таня родила прекрасному контрабандисту троих детей и вела свою студию - лениво, без энтузиазма, но все же заказы потихоньку капали. Ирка уже давно потихоньку там подрабатывала, и, поняв, что «Русалочка» медленно, но верно идет ко дну, перенесла к Тане свою кофеварку и ящик с красками.
Остальные два стола у Тани были уже заняты - армянской и грузинской девушками.
Грузинскую девушку Фену, мы с Иркой сами туда и посадили. Однажды мне позвонил Сашка Захаров - художник и радостно сообщил, что послал к нам в студию, молодую прелестную красавицу из Тбилиси.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 89 | Нарушение авторских прав