Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 6. Мировая душа. С. Н. Трубецкой 3 страница

Читайте также:
  1. A) жүректіктік ісінулерде 1 страница
  2. A) жүректіктік ісінулерде 2 страница
  3. A) жүректіктік ісінулерде 3 страница
  4. A) жүректіктік ісінулерде 4 страница
  5. A) жүректіктік ісінулерде 5 страница
  6. A) жүректіктік ісінулерде 6 страница
  7. A) жүректіктік ісінулерде 7 страница

К чему же возмущение, если дух непознаваем?! Откуда ж набраться категорий? А если он познаваем, если исходно мы и начали разговор с того, что духовная сущность познается в ее явлениях, даже больше, мы не можем познавать явления, если у нас нет способности воспринимать саму сущ­ность, то чего же делать темным то, что и так темно?! Почему не упрощать, не отталкиваться в исследовании от общедоступного и понятного? Не было ли для Льва Михайловича наслаждения в том, чтобы быть последним защит­ником уничтоженного царства?

Как бы там ни было, но «вещество различной тонкости и разреженно­сти» в физике конца девятнадцатого века, вероятно, означало то, что сей­час бы назвали разными видами энергии, поскольку сейчас и все-то веще­ство рассматривается физикой как частный случай энергии. А это значит, что мы опять вернулись к спору Лопатина с Гротом о применимости закона сохранения энергии к понятию души. И как бы я ни искал личного бессмер­тия и подтверждения самостоятельной жизни души, Лев Михайлович не­внятен со своей духовностью.

Но зато остается пронзительным и понятным вопрос, который его мучил:

«Почему я, однако, знаю, что все воспоминаемое мною было действительно?» (Лопатин. Понятие, с. 192).


Глава 7. Субстанция души. Лопатин

Это и есть вопрос о тожестве личности, но на самом деле это как раз вопрос о том, что является носителем моих воспоминаний, который совре­менная нейропсихология решить так и не смогла. Физического носителя эн-граммы, то есть собственно воспоминания, не найдено.

«Он не так неуместен, как может показаться. Ведь всех этих событий, пережитых мною вчера, сейчас уже нет. Вчерашний день прошел, а с ним прошло все, что его составляло. Правда, я о нем сохраняю воспоминание. Но что оке оно такое?

Ведь воспоминание есть мое представление или ряд представлений, кото­рый сознается мною теперь, сейчас, так же, как я, например, сейчас вижу перед собою горящую свечу» (Там же).

Вот отсюда и производится выход к природе души, которую Лопатин понимает как Я.

«Мне уже однажды приходилось защищать тот тезис, что сознание реаль­ности времени есть самое очевидное, самое точное, самое бесспорное доказа­тельство сверхвременной природы нашего я.

Если вспомним, что было сказано раньше о природе явлений вообще, об их отношении к времени и о природе самого времени, мы поймем неизбежность такого вывода. Для нас теперь ясно, что если бы душевная жизнь и сама душа представляли простую череду состояний, то существование каждого из них дол­жно было бы ограничиваться тем мгновением, в которое оно дано, но не могло бы содержать моментов уже протекших или еще не возникших» (Там же, с. 194).

«Другими словами, память и сознание времени суть a priori необходимые атрибуты деятельной субстанции, сознающей себя» (Там же, с. 195).

Если перевести это последнее высказывание с научного на русский, то означает оно, что человеческая душа не является чистой доской, как утвер­ждал Локк, потому что, по его взглядам, a priori, то есть до опыта, в ней ничего не может содержаться. Наша душа есть продукт нашего опыта. На это Лопатин говорит: душа не творится человеком с помощью восприятия, она даже не является «субъективным наростом на физиологических операциях жи­вотного организма» (Лопатин. Вопрос о реальном, с. 207), что и есть прирав­нивание души к череде явлений, — душа приносит с собой некоторые спо­собности из своего бессмертия. Из того самого безвременья, где она существует, когда не является нам в своих явлениях, и даже когда является. А приносит она с собой сознание времени и память. Кстати, Грот и с этим не согласился.

Но и во взглядах Локка и во взглядах Лопатина остается место для еще одного вопроса: что же такое та доска, на которую опыт заносит впечатле­ния, или: что же такое та вневременная духовная субстанция, если у нее есть способность сознавать время и запоминать? Что является носителем памяти? Во что запечатлеваются воспоминания и где они живут тогда, когда я их не помню?

Может быть, прав был Ушинский, утверждая, что у души может быть некая «вещественность», хотя бы в виде сознания?


Круг четвертыйСлой первыйВек девятнадцатый

Глава 8. Споры о душе

Девяностые годы девятнадцатого века действительно были временем рас­цвета русского философствования. Не берусь перечислять все возникшие тогда направления философии, но что касается души, то тут спорили все и со всеми. Больше всех, конечно, с Лопатиным. Наверное, потому, что он был ярче других, а говорил невнятно, как бы присвоив себе право быть защит­ником чистой духовности. А остальные чем хуже?! Они тоже были духовны­ми людьми!

Убежденный славянофил и в то же время поклонник Гегеля Николай Николаевич Страхов, конечно, не называя имен, как это тогда полагалось, спорил в предисловии ко второму изданию своей книги «Об основных поня­тиях психологии и физиологии», вышедшей в 1894 году, вот с таких позиций:

«О душе часто мыслят так, что она есть некоторое существо, заключенное внутри тела, как бы в оболочке, и что потом, в минуту смерти, она покидает тело, вылетает из какого-то внутреннего места тела. Для многих такое поня­тие кажется несомненным, и отрицание его они готовы принять за отрицание самого существования души.

Между тем ясно, что здесь мы овеществляем душу, представляем ее себе в виде какого-то тонкого вещественного предмета и сообразно с этим вообра­жаем себе ее отношение. Она имеет механическую отдельность от тела и механическое соединение с ним. Но этою отдельностью мы ведь хотим только выразить, что душа отлична от тела, и выражаем это очень несовершенно. Точно так, представляя, что душа со всех сторон окружена телом, мы хотим выразить ее связь с телом, и опять выражаем очень слабо.

И так, отрицая эти понятия, мы можем прийти к лучшему пониманию души. Различие между душою и телом гораздо глубже, чем полагается в обыкно­венных представлениях; оно состоит не во внешней отдельности, в существен­ной противоположности, которую нам и следует изучать. Точно так и связь между душою и телом гораздо глубже, чем простое соприкосновение одного ве­щественного предмета с другим, в котором он заключен.

Телоне существо чуждое душе, в которое она как бы насильно вложена, а составляет некоторое ее непрерывное создание или, как говорится, воплоще­ние» (Цит. по: Грот. Памяти Н.Н. Страхова, с. 314—315).

Как здесь все намешано! И спор против вещественности, почти как у Лопатина, и в то же время спор против Лопатина, считающего душу суще­ством. И ничем не оправданный способ вещать нечто, что гораздо глубже, чем полагается в обыкновенных представлениях, заявляя всего лишь, что этою от­дельностью мы ведь хотим только выразить, что душа отлична от тела. Отку­да такая уверенность, что, видя душу существом, народ всего лишь хотел сказать, что она отдельна от тела?! Почему, скажем, этим он не хотел ска­зать, что, видя душу существом, он видит душу существом?

И как быть уверенным, что, отрицая эти понятия, мы можем прийти к лучшему пониманию души? Какой души? Как ее представляет философ?


Глава 8. Споры о душе

Или как она видится через ту путаницу, что сочинили европейские мысли­тели, пытаясь увязать между собой несколько ее проявлений? Как еще слаба была сама школа философствования, как молоды и поспешны были сами уже убеленные сединами философы, и как чаще всего глубоко было то, ради чего они спешили:

Телоне существо чуждое душе, в которое она как бы насильно вложена, а составляет некоторое ее непрерывное создание или, как говорится, воплоще­ние...

Я замираю перед этим образом и не в силах идти дальше. За ним — целая вселенная, которую еще только предстоит исследовать, а в моем распоряже­нии всего лишь неуверенная детская ножка, которой я щупаю ту материю, на которую придется ступить. Я не в силах даже вымолвить слово о том, что назвал Страхов, потому что я прикладник и работаю уже много лет с поня­тием души, как говорится, руками. И мне не осилить такое сходу...

А вот для великих теоретиков девяностых, вроде Николая Яковлевича Грота, все было просто и ясно в загадках, которые находили другие филосо­фы. Он бодро и уверенно подыскивал имена всему, что не укладывалось в его собственные построения. Дать имя — значит сделать управляемым и неопасным. Как оженить молодого буяна или нейтрализовать валентный атом агрессивного химически вещества связью, которая превращает вещество в инертное. Тогда в этой среде можно жить и делать свое дело.

Слова Николая Николаевича Страхова он нейтрализовал так:

«Конечно, в этих воззрениях Страхова на отношение души и тела отчасти слышится отклик учения Гегеля о "природе " как "идее " в форме инобытия или отчуждения, о "теле"как форме "инобытия души", о "смерти"как "возвраще­нии идеи в себя"из своего инобытия» (Там же, с. 315).

Всё, можно идти дальше! Со Страховым покончено, новая вселенная закрыта... Да и некогда, надо еще разобраться с Лопатиным.

Кстати, по поводу того, что Лопатин не прав, Страхов, похоже, был согласен с Гротом, хотя, конечно, и совсем с другой точки зрения:

«Величайшую ошибку, по нашему мнению, делают те, которые ставят в познании душу и тело на одну доску и говорят, например, что сущность того и другого нам одинаково неизвестна, что понятие вещества так же трудно, как понятие духа, или еще труднее, или что, признавая неизвестное нам начало элек­тричества, мы должны с неменьшей ясностью и достоверностью признать и особое начало душевных явлений и т. п.

После Декарта, на основании его удивительного анализа, подобные сопос­тавления духовного и вещественного мира стали очень обыкновенны. Тотчас появились и существуют до сих пор так называемые материалисты и спириту­алисты» (Там же, 316).

При всей завуалированное™, это узнается как спор с главными мысля­ми Лопатина. Спор немножко хамский, почему и не называются имена: ве­личайшую ошибку делают те...


Круг четвертый— Слой первыйВек девятнадцатый

Почему величайшую? Почему вообще ошибку? Не думайте, что это ут­верждение будет доказано. Оно не может быть доказано, потому что Страхов и не пытался понять Лопатина, он просто сделал из него символ тех, кто говорил неверно. А говорили они неверно в воображении Страхова, как за век до него герои философических диалогов, которые приводили возраже­ния, удобные для опровержения.

Грот тоже никогда не пытался понять Лопатина, да и других филосо­фов, я думаю. К примеру, он не принял самого красивого и четкого рассуж­дения Лопатина о том, что для того, чтобы иметь память и осознавать вре­мя, нужно быть не явлением, исчезающим вместе со временем, а сущностью. Не принял тоже, в каком-то смысле, хамски. Без попытки понять и сличить с действительностью. Просто сказал, что не принимает. И прозвучало это так же, как если бы какой-то недоумок заявил явившемуся ему Богу: А вот не верую, и не убедишь! И вообще, тебя нет, ты мне мерещишься!

Произошло это на заседании Психологического общества в 1896 году, где обсуждался реферат Лопатина «Понятие о душе по данным внутреннего опыта». Тогда по Лопатину прошлись все, как будто сводили с ним счеты. И было это для философов так же просто, как для поэтов сказать великому собрату: что-то, брат, не берет за душу... Не производит, знаешь ли...

И ведь не сказано ничего, тем более, плохих слов, а убили наповал.

Вот и Лопатина били жестоко, как умеют только настоящие интелли­генты. Так, что не придерешься. Не буду пересказывать всего. Первым нано­сил удары Токарский. Его пропущу. Он, считай, что естественник. Затем оп­ровергал В. Ивановский. Переводчик английской ассоциативной психологии и Милля. Опровержения его мне малопонятны:

«Я нахожу, что произведенный Вами, Лев Михайлович, анализ памяти не может служить доказательством для предлагаемого вами принципа субстан­циальности души.

Мне думается, что сознание реальности прошлого не является неразложи­мым и первичным актом духа; если бы мы обладали способностью прямо, непос­редственно сознавать реальность прошлого, то не было бы самого процесса ус­тановления этой реальности, не было бы и всех тех ошибок в которые мы впадаем на всех его стадиях, а между тем и этот весьма сложный процесс, и сопровож­дающие его ошибки, неточности, явления ложной памяти и тому подобное — несомненны» (Прения по реферату Л.М. Лопатина, с. 517).

Определи Лопатин свое понятие души, и вопрос Ивановского мог бы прозвучать просто и полезно: как хранится память в том потоке времени, каким оказывается наша душа, и почему при воспоминании мы как бы те­ряем ясность видения прошлого? Хотя при этом знаем, что в определенных условиях, под гипнозом, например, можем вспоминать все до мелочей. Иначе говоря, будь исходное рассуждение до конца определенным, Ивановскому пришлось бы говорить о чем-то полезном, к примеру, о том, как эти ошиб­ки в памяти позволяют познать ту самую природу или «невещественную вещественность» хранящей воспоминания основы.


Глава 8. Споры о душе

Ведь ошибки в памяти — не доказательство отсутствия того, что по­мнит, а всего лишь наблюдения над тем, как оно работает, и описания качеств этой самой «субстанции». Ивановского же понесло от мыслей Лопа­тина в какую-то логистику, значит, Лопатин ему это позволил своим спосо­бом рассуждать. Ошибки среди философов не прощаются и не служат для движения к истине — они уязвимости, и за них убивают.

В ответ Лопатин попытался объясниться, в сущности, говоря, что его не пытаются понять. Мысль его по-прежнему кристальна:

«Субстанция и феномены (то есть явления — АШ) не только слова, кото­рые можно безразлично употреблять в одном и том же смысле, но понятия с совершенно определенным и неодинаковым содержанием, которое я и старался выяснить в начале моего реферата. Без предположения субстанциальности духа самые очевидные психические явления не только непонятныони прямо немыс­лимы» (Там же, с. 518).

Иначе говоря, он опять тыкает в глаза философов простой очевиднос­тью: не может, являясь, ничего не являться!

Вот на это старый дружище Коля Грот, дождавшийся своей минуты, достает свой кинжал и вежливо заявляет: не позволите ли и мне, Бруту:

«Я придерживаюсь мировоззрения референта, но должен сознаться, что из сегодняшнего доклада Льва Михайловича я не почерпнул аргументов в пользу дуализма.

Для того, чтобы говорить о душе как о самостоятельной субстанции, надо показать, чем эта духовная субстанция отличается от материальной...» (Там же, с. 518).

Искренний друг всем сердцем сочувствует провалу товарища...

С какой стати надо плясать от материальной субстанции? Может быть, это надо делать потому, что материализм стал правящим мировоззрением науки? Тогда наука — политика!

Соврал Грот, просто воспользовался тем, что все навалились на одного и доказали его неправоту простым большинством голосов и глоток. Сам в девяносто седьмом году будет заявлять в статье о душе, что материализм неверен, а надо исходить из энергетизма! Соврал, чтобы протащить соб­ственные мыслишки. А Лопатина он просто не услышал и не понял. Да и не хотел понимать. Некогда ему было, скорее хотелось сказать свое. Вот он его и нейтрализовал.

А что свое? И почему оно было важнее даже дружбы или истины?

Возможно, как раз потому, что и было истиной для Николая Яковлеви­ча. Или откровением. И я не могу сказать, что он не имел права вот так отмахиваться от других мыслителей. Мысль, которая пыталась выразиться сквозь него, была столь велика, что он не мог ее воплотить двадцать лет, а оставалось ему всего три года.


Круг четвертый— Слой первый— Век девятнадцатый

Глава 9. Психическая энергия. Грот

Я уже рассказывал, что в истории философии считается, что Николай Яковлевич Грот (1852—1899) часто менял взгляды, причем, вплоть до про­тивоположных. Г. Флоровский пишет о нем в связи с подъемом русской фи­лософии, так:

«И настойчивая философская проповедь преодолела, наконец, и обществен­ное равнодушие, противление и упрямство. В 80-х годах эта проповедь стано­вится совсем открытой и получает размах почти что общественного движения.

В этом отношении особенно показательна история Московского Психоло­гического общества и образ его долголетнего председателя Н. Я. Грота. Его удачно называли в некрологах "философским скитальцем". Он так и прожил всю жизнь в смене мировоззрений, в тревоге и почти суете около этих предель­ных вопросов. Но у него была несравненная искренность бескорыстного искате­ля...» (Флоровский, с. 377).

Что имеет в виду Флоровский под искренностью мыслителя той поры? Наверное, способность гореть захватившей его идеей. Сам Грот вовсе не был согласен с таким мнением о себе насчет суеты и скитаний, конечно. В 1897 го­ду он писал:

«Мы намерены подвергнуть анализу понятие психической энергии в его от­ношении к понятию души и к понятию энергий физических и рассмотреть тео­ретически вопрос о возможности применения к исследованию душевной жизни «закона сохранения энергии».

Задачею статьи будет не окончательно решить вопрос, а обосновать гипо­тезу, которая, по нашему убеждению, может быть чрезвычайно плодотворна для дальнейших научных исследований» (Грот. Понятия души, с. 244—245).

И тут же в сноске добавлял к этому:

«Считаем необходимым заметить здесь, что мысли, излагаемые нами в на­стоящей статье, были подготовлены всеми нашими исследованиями в течение 20-летнего периода учено-литературной деятельности» (Там же, с. 245).

И далее приводит список своих работ на полстраницы.

Единственное, что не помянуто в этом списке, — разве что дипломная работа, за которую он получил золотую медаль в Петербургском универси­тете, имевшую просто символическое название: «Опровержение Платона и пифагорейцев по метафизике Аристотеля». Не любил Николай Яковлевич идеалистов! И Лопатина не любил...

Ответом духовно-метафизическим изысканиям Лопатина стала вышед­шая в 1897 году статья Грота со знаковым названием, в котором сразу был видно, что она написана именно в ответ на последнюю Лопатинскую ста­тью: «Понятия души и психической энергии в психологии».

Еще одна статья о «понятии души», в котором речь о понятии не пой­дет, а пойдет об ином понимании. Исходно Грот, как и полагается последо­вателю Аристотеля, бьется за создание из психологии науки, поэтому ясно, что до души ему дела нет, ему есть дело до того, как ее использовать для наукотворчества. И как поставить психологию в ряд с естественными науками.


Глава 9. Психическая энергия. Грот

Мне тоскливо приводить все его доводы за то, как было бы здорово, если психологи смогли бы занять достойное место... Пропущу я их! Ограничусь одной итоговой мыслью:

«По нашему мнению, вся проблема сводится к ответу на вопрос: подчинен ли психический процесс, как и все остальные процессы природы, закону сохране­ния энергии, или не подчинен?

Если подчинен, то психология, по нашему глубокому убеждению, которое мы надеемся оправдать впоследствии, приобретает основной принцип для более точ­ной и строго научной разработки психических фактов, и с этой точки зрения распространение "экспериментальных методов " на изучение всех психологичес­ких проблем станет делом ближайшего будущего» (Там же, с. 242—243).

Ну, а если не подчинен, то психологию ждет будущее печальное, дос­танется она таким, как этот противный Лев Лопатин:

«Останется еще за психологией старая область отвлеченных метафизи­ческих рассуждений и мечтаний о субстанции души и ее отношении к веще­ству» (Там же).

Вот исходный подход Грота. Он очень похож на подход Аристотеля. Дра­ма гениального ученика великого учителя разыгрывалась и переигрывалась в веках бесконечное число раз. Даже когда люди были независимы друг от друга, как Моцарт и Сальери, они продолжали биться на стороне одного из этих философов. И я не могу сказать, что кто-то из них был прав, а кто-то — враг. Мне кажется, что Грот был слеп в отношении того, что исследовал Лопатин, только потому, что у него едва хватало глаз, чтобы рассмотреть свое.

И не надо недооценивать то, что он действительно пришел к «энерге­тизму» за двадцать лет то его создания Вильгельмом Оствальдом. А ведь энер­гетизм действительно можно считать наиболее влиятельным мировоззрени­ем современной физики. И суть его, если говорить для простых людей, до сих пор сводится к тому, что пишет Грот, рассказывая об Оствальде:

«Все свойства так называемого вещества можно рассматривать как про­явления энергии: так масса есть в сущности энергия движения, способность наполнения пространства есть энергия объема, тяжесть — энергия положения, наконецхимические свойства сводятся к химической энергии» (Там же, с. 246).

Способы говорить, конечно, изменились в современной физике, но суть осталась прежней. Впрочем, Грота и не занимает действительно, что там делают физики. Ему важно лишь хоть как-то привязаться со своей психоло­гией к естественнонаучному основанию.

«Поэтому, оставляя пока в стороне вопрос о существовании специально-психической энергии, спросим себя, прежде всего, в праве ли мы говорить о психо­физической энергии наших органов чувств, мозга и вообще нервной системы?

На этот второй вопрос мы находим обстоятельный ответ в талантливой статье известного немецкого философа К. Лассвица, "О психофизической энер­гии и ее факторах ", которая появилась в том же году, как и статья Оствальда (1895-АШ). <...>

14 Заказ №1228 209


Круг четвертый— Слой первый— Век девятнадцатый

"Если,говорит Лассвиц в начале своей статьи,все физические измене­ния состоят из обмена энергий, и если все психические перемены, которые созна­ются нами, связаны с физическими изменениями в нашей центральной нервной системе,все равно как бы мы ни представляли себе характера этой связи,то мы вправе координировать со всеми изменениями индивидуального сознания известные изменения в состоянии энергии в соответствующем нервном аппара­те"...

"Конечно, бесплодность прежних попыток найти физиологические корреля­ты психических процессов порождает разочарования; но до сих пор все взгляды на психические движения вытекали из молекулярной (то есть атомистической) теории материи. Должна быть по крайней мере сделана попытка, — говорит Лассвиц,рассмотреть, куда могут привести в области психологического ана­лиза методы энергетики"» (Там же, с. 249—250).

Поразительно емкое и многогранное описание исходных условий зада­чи, которую ставил перед собой Грот. Особенно если не забывать обо всех тех муках, которые испытывали психологи, стремясь сделать свою науку частью естествознания. И при этом нельзя не признать, что сторонники того направления, которое разрабатывал Лопатин, испытывали не меньшие муки с тем, как сохранить дух неприкосновенным и неисследуемым, но умопос­тигаемым.

Я не знаю, где истина, как не знали и они. Но двигаться необходимо. И, похоже, двигаться им было нужно навстречу друг другу. Хотя бы затем, чтобы вместе отбросить два тупиковых предположения, как отбрасывают Лассвиц и Оствальд предположение, что «психика есть функция клеток не­рвного вещества». Возможно, она и связана с веществом, да нет, она опре­деленно с ним связана, — иначе как бы душа управляла телом, — но не механически и не так просто, как в Ньютоновской механике.

Поэтому я считаю вполне рабочим предположением, когда Грот гово­рит, объясняя Лассвица:

«Другими словами: "психофизическая энергия есть та часть энергии нерв­ной клетки, колебания которой свойственно непосредственно испытывать в форме индивидуального состояния сознания".

Психофизическая энергия есть "подвижная энергия мозга и процесс ее пре­вращения есть физиологический коррелят психических феноменов"» (Там же).

Этот подход тоже не дал возможности ответить на загадку сознания. Это мы знаем из истории. Но он определенно был движением вперед.

Что здесь, собственно, сказано? Что сознание есть те энергетические поля, которые окружают наш мозг. Это то, к чему придет современная фи­лософия вслед за современными предположениями физиков в самом конце двадцатого века. Грот и Лассвиц опережали свое время на век. Но эта гипоте­за окажется недостаточной даже при современном понимании поля и нали­чии новых инструментов исследования. И при этом она докажет, что нали­чие полей бесспорно, как и наличие биоэлектричества.

Есть ли какие-то иные «энергии», которые отличались бы от уже извес­тных физике, пока обнаружить не удалось. Несчастный Вильгельм Райх даже


Глава 9. Психическая энергия. Грот

попадет в тюрьму в пятидесятых годах прошлого века за то, что попытается сделать теорию энергетизма прикладной технологией для извлечения денег из американцев. И ему американской наукой будет жестко сказано: нет та­кой энергии, которая была бы сознанием!

А ведь речь идет даже не о сознании, а о душе. Остается только предпо­ложить, что душа где-то за этими полями, где-то в еще более тонкой, ду­ховной среде. Но при этом, раз она способна воздействовать на тело, хотя и не напрямую, она должна иметь какую-то среду для передачи своих воздей­ствий. И энергетические поля и биоэлектричество оказываются пока самыми предпочтительными средами для этого просто потому, что других мы даже не предполагаем.

Грот прав, мы имеем право хотя бы проверить это предположение. В качестве исходного допущения своего исследования Грот принимает ут­верждение, сделанное Н. Страховым:

«Страхов говорит <...>: "Душевная жизнь, подобно свету, может иметь бесчисленные степени, от яркого солнечного сияния до сумерек, граничащих с тьмою. Истинная ее природа обнаруживается, конечно, при полном ее раскры­ тии, следовательно, в человеке,и в те минуты полной душевной энергии, которые иногда испытывает человек. Рассматривая эту полную душевную жизнь, мы видим, что признание истины, блага и свободы, то есть признание за нашею душевною жизнью реального значения, действительного содержания, составляет необходимое условие, при котором и можем мы жить "...

Значит, и Н. Н. Страхов признает степени и количества душевной или психической энергии в человеке, как их признают впрочем и все химики, физики и биологи, не говоря о философах, историках, социологах, моралистах.

Поставим же снова ребром вопрос: что такое психическая или душевная энергия» (Там же, с. 255—256).

Оба рассуждения не строги, если использовать язык самого же Грота. Оба они очень хотят быть современными и уж как-то болезненно страстно гоняются за научной модой. Пришла мода говорить об энергии, будем гово­рить об энергии. А что это такое? Ну, вот и посмотрим! Иными словами, ни один из русских энергетистов не озаботился тем, чтобы полноценно вывес­ти понятие «энергия», им было достаточно того, что слово это хорошо зву­чит. И еще больше их устраивало как раз то, что оно непонятно, и тем сразу выделяет их из числа простых людей.

А ведь очевидно, что они оба, как бы между делом, вкладывают в слово «энергия» сразу два смысла. Один — тот, что взяли у физиков. А второй — бытовой. Да и не просто бытовой, а бытующий в той русской интеллигент­ской среде, которая избрала говорить «красивше», чем собственный народ. Этим я хочу сказать, что когда эти самые химики, физики и биологи, не говоря о философах, историках, социологах, моралистах, переживали свои минуты пол­ной душевной энергии, существовали слова, которыми это же самое можно было бы назвать по-русски. Они это русское заменили на модное, но именно в тех словах, которыми описал бы это «энергетическое состояние» русский человек, и открылось бы бытовое понятие, наложившееся на физическое понятие энергии.


Круг четвертыйСлой первый— Век девятнадцатый

Для Грота очевидно, что где бы мы ни использовали слово «энергия», речь идет об энергии, поэтому он спокойно доказывает свои утверждения языковыми примерами.

«Мы постоянно говорим о психической или душевной энергии и работе лю­дей, об их умственной, волевой, нравственной, творческой, деятельной энергии, употребляем выраженияэнергичный, не энергичный, мало энергичный человек, разумея большую или меньшую силу воли, инициативы, настойчивости и посто­янства в преследовании целей, — говорим, что душевная энергия у человека ос­лабла или возросла, сосредоточилась на том или другом предмете и т. п.» (Там же, с. 275).


Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 120 | Нарушение авторских прав



mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.021 сек.)