Глава XXXVIII 9 страница

деятельно, что взял и разрушил город, а жителей истребил или обратил в рабство.

В 1512 году испанская армия вступила во Флорентийскую область для восстановления Медичи во Флоренции и для взыскания с этого города контрибуции. Ее привлекли сами Флорентийцы, уверив Испанцев, что помогут им с оружием в руках, как только вступят в область республики. Испанцы вступили на равнину, но, видя, что никто к ним не пристает, и терпя недостаток в съестных припасах, предложили мир. Но Флорентийцы, возгордившись, отвергли его; вследствие этого республика потеряла Пра-то и пала.

Итак, правительства, атакованные несравненно сильнейшим неприятелем, делают величайшую ошибку, отвергая предлагаемое примирение. Как бы ни были тяжки условия его, но в них непременно будет что-нибудь выгодное, почетное и составляющее приобретение победы. Так, Александр соглашался даровать Тирийцам те самые условия, которые они прежде предлагали ему, а он отвергал; и им следовало вполне удовольствоваться этим, потому что для них и без того было довольно славы оружием принудить такого героя принять их условия. Точно так и для Флорентийцев было совершенно достаточно торжества принудить испанские войска уступить хоть некоторым их желаниям и отказаться хоть от одной из трех предположенных целей: целью Испанцев было, во-первых, изменить во Флоренции образ правления; во-вторых, устранить республику из-под влияния Франции; в-третьих, получить с нее деньги. Флорентийцам было бы совершенно достаточно и для чести, и для выгоды, если бы из этих трех целей неприятель достиг только двух последних, а от первой, важнейшей, потому что она касалась самого существования республики, отказался. Им не следовало гнаться за второстепенными преимуществами: лишь бы уцелела республика, а остальное было не так важно; притом если бы и была надежда одержать более блистательное торжество, то все-таки не следовало в этом случае рисковать, потому что риск был

слишком велик и на карту ставилось самое существование республики; на такой риск благоразумный человек никогда не решится, кроме самой крайней неизбежности. Шестнадцать лет пробыл Ганнибал со славой в Италии, и, когда наконец, Карфагеняне вызвали его спасать отечество, он нашел, что Гасдрубал и Сифас разбиты, все Нумидийское царство потеряно, Карфаген стеснен в стенах своих и государство лишено всех средств защиты, кроме него и его армии. Видя, что его армия составляет последний оплот отечества, он не хотел рисковать ею, не испробовав предварительно всех других мер; таким образом, он не счел недостойным себя просить мира, будучи убежден, что только мир, а не война представляет его отечеству надежду на спасение. Когда мирные предложения его были отвергнуты, он решился сражаться, рассчитывая, что в сражении ему представляется еще надежда на победу или по крайней мере на славную гибель. Если, стало быть, такой великий человек, как Ганнибал, имея целую армию, избегал сражения и искал мира, понимая, что поражение будет роковым для независимости его отечества, то как же должен поступать тот, кто не обладает таким гением и такою опытностью? Но в том-то люди и заблуждаются, что не умеют полагать пределов своим надеждам; не сообразив своих средств, они увлекаются несбыточными надеждами в гибель.

ГЛАВА XXVIII

Как опасно для государя или республики оставлять без отмщения обиды, нанесенные правительству или частным лицам

Римская история показывает нам, какие последствия имеет негодование за нанесенную обиду. Мы видим пример этого в событиях, вызванных посольством трех Фа-

биев[194][13] к Французам [галлам], когда последние напали на Тоскану [Этрурию], особенно на Клузий Жители этого города послали просить помощи Римлян, и Римляне отправили послов к Французам [галлам] объявить им именем Народа римского, чтобы они прекратили войну в Тоскане [Этрурии]. Послы их, люди больше дела, чем слова, прибыв в Клузий, вступили в ряды Тосканцев и приняли участие в битве их с Французами [галлами]. Последние, узнав об этом, обратили на Римлян все негодование, которое питали прежде к Тосканцам. Послы их жаловались римскому Сенату на нанесенное им оскорбление и требовали в удовлетворение выдачи трех Фабиев. Но Сенат отверг их требование и не согласился даже сам наказать своих послов; мало того, на следующих же комициях Фабии были избраны в консульские Трибуны. Это еще более увеличило негодование Французов [галлов], и они приняли за выражение презрения к ним и за намерение оскорбить их эти почести, оказываемые людям, заслужившим наказание поступками в отношении их. Воспылав гневом и местью, они напали на Рим и взяли город, кроме Капитолия. Таким образом, это бедствие постигло Римлян за нарушение справедливости- посланники их нарушили ius gentium и заслуживали наказания, а вместо того были награждены. Стало быть, всякая республика и всякий государь должны остерегаться наносить подобные обиды не только целому народу, но и частным лица5л Человек, глубоко оскорбленный обществом или частным лицом и не получивший удовлетворения, какого желает, будет стараться отомстить: если он живет в республике, он в возмездие станет стараться погубить ее; если живет под властью государя и хоть сколько-нибудь уважает себя, то не успокоится, пока не отомстит как-нибудь государю, хотя бы ясно видел, что месть эта сопряжена для него с опасностью и даже гибелью.

В доказательство мы можем представить прекрасный и вполне истинный пример Филиппа Македонского, отца

Александра. При дворе его был один прекрасный и знатный юноша, Павсаний, в которого был влюблен один из первых сановников Филиппа, Аттал. Он несколько раз приставал к нему с просьбами, но, видя его отвращение от подобного дела, решился хитростью или силою добиться того, чего не мог достичь другими средствами Он устроил великолепный пир, на который пригласил Павсания и много других знатных баронов, когда гости наелись и напились, он велел взять Павсания и отвести в уединенный покой, где не только насильственно удовлетворил свою страсть, но в довершение оскорбления предал его на растление многих других гостей. Павсаний несколько раз жаловался на эту обиду Филиппу. Царь некоторое время подавал ему надежду на отмщение, но потом не только не удовлетворил его, а еще назначил Аттал а правителем одной греческой области. Увидя, что враг его вместо наказания получил награду, Павсаний обратил свое негодование с того, кто нанес ему такое оскорбление, на Филиппа, который не дал ему возмездия. И вот однажды, когда Филипп праздновал свадьбу дочери с Александром Эпирским и торжественно шел в храм на церемонию среди двух Александров, сына и зятя, Павсаний заколол его. Пример этот имеет много общего с примером Римлян и должен служить правителям доказательством, что не следует до того презирать людей, чтобы предполагать, что их безнаказанно можно осыпать оскорблениями; они должны помнить, что оскорбленный готов решиться на месть, невзирая ни на какие опасности, хотя бы в мести его ожидала верная смерть.

ГЛАВА XXIX

Судьба ослепляет людей, когда они начинают препятствовать ее планам

Внимательно исследуя события истории, мы видим, что происходит много таких, где небо, по-видимому, не желало допустить вмешательства человеческого разума и

предусмотрительности[195][1]. Рим отличался мужеством, религиозностью и порядком; однако и там бывали подобные события. Удивительно ли после того, что они так часто случаются в городах и странах, лишенных всех этих качеств? Один подобный случай, постигший Римлян, разительно доказывает могущество небес и влияние их на человеческие дела; поэтому Тит Ливий подробно и красноречиво говорит о нем, рассуждая так. Желая показать Римлянам свое могущество, небо ввело сперва в заблуждение Фабиев, отправленных послами к Французам [галлам], и через них побудило последних начать с Римом войну; потом оно распорядилось, чтобы в Риме не было принято для этой войны никаких мер, достойных римского Народа; по его воле был сослан в Ардею в изгнание Камилл, единственный человек, способный противостоять такой опасности; притом Римляне, неоднократно назначавшие Диктаторов для отражения нападений Вольсков и других враждебных соседних племен, при приближении Французов [галлов] к Риму не приняли этой меры. Далее, они так вяло собирали войска и вообще действовали так медленно, несмотря на важность обстоятельств, требовавших чрезвычайной деятельности, что встретили неприятеля уже на реке Аллии, всего в десяти милях от Рима. Наконец, Трибуны, располагаясь лагерем, не приняли никаких обычных мер предусмотрительности: не исследовали местность, не окружили себя ни рвами, ни валами — словом, не сделали ничего, что предписывало божеское и человеческое благоразумие; выстраивая войска к сражению, они расположили их слабыми и редкими рядами, так что солдаты и полководцы оказались недостойными римского военного порядка. Поэтому, едва неприятель атаковал их, они бежали, не пролив ни одной капли крови; часть их ушла в Вейи, а другая отступила в Рим и, не заходя домой, удалилась в Капитолий, так что Сенат, не помышляя о защите города, не велел даже запереть ворот; иные сенаторы бежали из Рима, а другие

последовали за войсками в Капитолий. Однако для защиты Капитолия были приняты благоразумные меры: бесполезных людей туда не пускали, и в крепость везли весь хлеб, какой могли, чтобы иметь возможность выдержать осаду; беспомощная толпа стариков, женщин и детей большею частью удалилась в окрестности, а остальные остались в городе в жертву Французам [галлам]. Но тем не менее, читая о подвигах, совершенных этим народом столько лет назад, и потом о действиях его во время французского [галльского] нашествия, трудно поверить, что речь идет об одном и том же народе. Описав все эти беспорядки, Тит Ливий заключает словами: «Adeo obcoecat animos fortuna, cum vim suam ingruentem refringi non vult»[196][2]. Это заключение в высшей степени справедливо, и вот почему люди вообще не заслуживают ни похвал, ни порицаний за свое счастье или несчастье, ибо в большинстве случаев мы находим, что к величию или падению их привели обстоятельства, которые зависят от воли небес и которые дали им случай действовать искусно или лишили их его. Имея в виду какую-нибудь великую цель, судьба избирает человека такого ума и таких способностей, чтобы сразу видеть все случаи, которые она ему представит.

Точно так же, желая показать пример великого падения, судьба избирает людей, увлекающих государства в гибель. Если при этом встретится человек, способный воспрепятствовать ее цели, она губит его или лишает возможности действовать и приносить пользу. Приведенный пример доказывает, что судьба, желая упрочить величие Рима и возвести его на ту степень могущества, которой он впоследствии достиг, сочла нужным предварительно подвергнуть Римлян бедствию (как мы подробнее увидим в начале следующей книги), но не хотела погубить их окончательно. С этой целью она побудила их изгнать Камилла, но не допустила умертвить его; дозволила взятие Рима,

но охранила Капитолий; по ее воле Римляне ничего не сделали для защиты города, но приняли все меры для охранения Капитолия. Далее, судьбе было угодно, чтобы большая часть войск, разбитых на Аллии, отступила в Вейи. Таким образом, все меры, принимаемые для охранения Рима, были ниспровергнуты судьбой. Но в то же время она приготовила все, чтобы вырвать его из рук неприятеля: она привела римскую армию в Вейи, а Камилла—в Ардею, так что войска могли оправиться под предводительством этого полководца, на котором не было пятна поражения, и избавить отечество от неприятельского нашествия. В подтверждение моей мысли можно было бы привести еще несколько современных фактов, но я считаю ее и без того уже достаточно доказанною и потому опускаю их. Повторю только как несомненную истину, доказываемую всею историей, что люди могут способствовать предначертаниям судьбы, но не могут мешать им, могут замышлять против нее ковы, но не в силах победить ее. Поэтому никогда не следует отчаиваться: цели судьбы неисповедимы, ибо она стремится к ним путями извилистыми и потаенными; следовательно, надо всегда надеяться и, надеясь, не унывать, как бы ни были тяжки обстоятельства.

ГЛАВА XXX

Действительно могущественные государи и республики приобретают союзников не деньгами, а мужеством и славою

Во время осады Капитолия Римляне ожидали помощи от Вейянов и от Камилла, но, побуждаемые голодом, решились вступить в соглашение с Французами [галлами] и удовлетворить их известным количеством золота. Условия были уже заключены и золото вешалось, как вдруг прибыл Камилл со своей армией. По словам историка, в

этом участвовала воля судьбы, которая не хотела «ut Roman! auro redempti non viverent» (чтобы Римляне были обязаны своим существованием золоту)[197][3]. Обстоятельство это замечательно не только само по себе, но еще потому, что Республика приняла его за руководство в своих дальнейших действиях; с тех пор она никогда не приобретала владений за деньги, никогда за золото не заключала мира, а всегда достигала своих целей силою оружия. Я полагаю, что в этом отношении Рим составляет единственный пример среди республик. Отношения государства к соседям составляют главное мерило его могущества. Если оно находится в таком положении, что для приобретения его дружбы соседи платят ему дань, это доказывает, что оно действительно могущественно; но, если соседи, хотя бы и слабейшие, получают с него же деньги, это несомненный признак его бессилия.

Читая римскую историю, мы видим, что Массалийцы, Эдуи, Родосцы, Гиерон Сиракузский, цари Эвмен и Масинисса — словом, все державы, сопредельные с Римским государством, наперерыв платили ему дань и давали деньги на все его надобности, лишь бы иметь его своим союзником, не ища взамен денег ничего, кроме его покровительства. Иное представляют нам слабые государства, начиная с нашей Флоренции, которая с самого начала своего существования и даже во время величайшего процветания своего платила решительно всем, так что во всей Романье не было ни одного самого мелкого владетеля, который не получал бы от нее платы; она платила Перуджийцам и Кастелланам и вообще всем соседям. Будь этот город силен духом и оружием, отношения эти были бы совершенно иные и все платили бы ему, лишь бы приобрести его покровительство, вместо того чтобы продавать ему свою дружбу. Впрочем, не одни Флорентийцы поступали так малодушно; такими же трусами оказывались и Венецианцы, и даже король Французский, кото-

рый, имея такое государство, живет данником Швейцарцев и короля Английского. Все это происходит оттого, что они обезоружили своих подданных, предпочитая иметь возможность грабить их и избегать мнимых опасностей, чем оградить себя от действительной, обеспечить свое государство и доставить ему прочное благоденствие. Правда, этот беспорядок дает временное, мнимое спокойствие, но зато в смутные времена причиняет бедствия и неизбежную гибель. Было бы слишком долго рассказывать, сколько раз Флорентийцы, Венецианцы и Французы откупались деньгами от войны, подвергая себя позору, который Римляне допустили только однажды. Точно так же утомительно было бы перечислять все города, купленные Флорентийцами и Венецианцами; это было в высшей степени безрассудно, потому что, приобретая золотом, они не умели сохранить приобретенное железом. Римляне действовали так мужественно и благоразумно все время, пока были свободны, но, попав под иго императоров, особенно когда императоры развратились и стали предпочитать мрак свету, государство начало откупаться то от Парфян, то от Германцев, то от других сопредельных народов; это привело наконец империю к падению.

Это искажение прежнего образа действий зависело от обезоружения подданных и влекло за собой другое, худшее зло, а именно что, чем ближе приближается неприятель, тем государство оказывается слабее. Дело в том, что подобная внешняя политика заставляет правительство угнетать собственных подданных, чтобы иметь средства устранять неприятеля от своих пределов. Для отражения неприятеля от своих границ правительство нанимает соседних владетелей и племена. Вследствие этого неприятель на границе встречает некоторое сопротивление, но, перейдя ее, идет уже беспрепятственно к сердцу страны, и правительство не имеет никаких средств остановить его. Ясно, до чего такой образ действий нелеп и безрассуден. Главное дело в том, чтобы защитить сердце страны, а не конечности; государство может существовать, лишившись рук и ног, но, будучи поражено в сердце, гибнет.

Между тем правительства, поступающие подобно флорентийскому, защищают конечности, а сердце государства оставляют неприкрытым. Немудрено, что всех их постигает такая же участь, т.е. едва неприятель перейдет границу и вступит в пределы страны, как им уже не остается никаких средств к спасению. Недавно это случилось с Венецианцами, которые погибли бы совершенно, если бы город их не был окружен морем. Франция реже доходила до такой крайности, потому что так обширна, что имеет очень мало неприятелей, которые были бы сильнее ее. Однако в 1513 году, когда в нее вторглись Англичане, в ней распространилось общее смятение, потому что и сам король, и все подданные убеждены, что одно поражение может предать все государство во власть неприятеля. У Римлян было не так: чем больше приближался неприятель к Риму, тем более средств имело государство противиться ему. Так, во время похода Ганнибала в Италию Римляне после троекратного поражения и после потери множества полководцев и воинов могли не только остановить неприятеля, но даже кончить войну победоносно. Это зависело от того, что они твердо оградили сердце государства, а о конечностях заботились меньше. Основанием их государства были римский Народ, латинское племя, земля Италии и колонии; оттуда они почерпали столько войск, что могли сражаться со всеми и покорить весь мир. Истину этого доказывает вопрос, заданный карфагенянином Ганноном послам Ганнибала после поражения при Каннах. На хвалебный рассказ их о подвигах Ганнибала Ганнон спросил их: присылал ли римский народ просить мира и восстал ли какой-нибудь латинский город или какая-нибудь колония против Римлян? Когда они отвечали отрицательно, Ганнон сказал: «Стало быть, еще ничего не сделано».

Эти слова и вышеприведенные примеры доказывают, что древние республики поступали совершенно не так, как нынешние. Вот отчего теперь так часто совершаются такие изумительные падения и возвышения. Ибо, когда в людях нет мужества, судьба любит показывать им свою

власть; по ее прихоти республики и государства беспрестанно падают и возвышаются, и это будет продолжаться до тех пор, пока не найдется человек, который почитал бы древние учреждения, чтобы восстановить их и таким образом лишить судьбу возможности обнаруживать свой произвол чуть не с каждым восходом солнца.

ГЛАВА XXXI

Как опасно вверяться изгнанникам

Правителям беспрестанно приходится иметь дело с изгнанниками других государств. Поэтому я считаю нужным коснуться в числе этих рассуждений и вопроса об опасностях, какие представляет доверие, оказываемое этим людям. В этом отношении мы находим замечательный пример у Тита Ливия, хотя сам по себе этот факт не относится к его истории. Когда Александр Великий отправился со своей армией в Азию, дядя и шурин его Александр Эпирский повел войско в Италию, куда его призывали лукканские изгнанники, обнадеживая, что с их помощью он может овладеть всей страной. Увлеченный этой надеждой и обещанием, он прибыл в Италию, но был убит этими изгнанниками, которым сограждане обещали разрешить возвращение в отечество, если они умертвят царя. Ясно, стало быть, как мало заслуживают доверия обещания людей, изгнанных из отечества. Во-первых, надо иметь в виду, что, как только им представится возможность возвратиться на родину помимо внешней помощи, они не задумаются покинуть своего союзника, невзирая ни на какие обещания. Во-вторых, желание их возвратиться на родину так сильно, что они, естественно, и сами увлекаются обманчивыми надеждами и, кроме того, еще склонны придумывать разные предположения, которым и сами не верят. Таким образом, среди их увлечений и вымыслов нельзя добраться до истины; увлечение надеждами,

которые они подают, приводит только к бесполезным расходам, а иногда и к погибели.

Для доказательства довольно примера Александра Эпирского; но вот еще пример: возмутившись против своего отечества, Фемистокл бежал в Азию к Дарию и наобещал ему таких выгод, если он нападет на Грецию, что царь решился предпринять поход. Но, не имея возможности выполнить свои обещания, Фемистокл со стыда или от страха казни отравился. Стало быть, если такой великий человек мог впасть в такую ошибку, то еще более ошибок наделают те, кто, не обладая таким умом и мужеством, будут больше увлекаться своими страстями и желаниями. Итак, государю не следует пускаться в предприятия на основании сведений, сообщаемых изгнанниками, потому что в большинстве случаев эти предприятия оканчиваются позором и гибелью. Надо еще заметить, что хитростью и изменническими сношениями редко удается овладеть городом. Я поговорю об этом подробнее в следующей главе, где буду рассуждать о способах, при помощи которых Римляне брали неприятельские города.

ГЛАВА XXXII

О способах Римлян брать города

Все учреждения Римлян были приспособлены к войне, поэтому они воевали всегда успешно и война была им выгодна как относительно расходов, так и во всех других отношениях. Они избегали брать города осадой, находя этот способ до того дорогим и неудобным, что не стоит тех выгод, какие доставляет взятие городов. Таким образом, они предпочитали осаде всякий другой способ покорения, и во всей их истории за столько веков и в стольких войнах мы встречаем очень мало примеров осады. Они брали города приступом или по договору. Приступы производились или открытой силой, явным, прямым нападением, или военной хитростью. В первом случае они

брали город с боя, атакой, не разрушая стен (это называлось «aggredi urbem corona», потому что войска окружали город и нападали разом со всех сторон); им удавалось нередко с одного приступа брать даже такие большие города, как Новый Карфаген в Испании, взятый таким образом Сципионом. Если приступ был неудачен, они начинали бить стены таранами и другими военными машинами, или делали подкоп, которым проникали в город (так овладели они Вейями), или, чтобы подняться на один уровень с осажденными, строили деревянные башни, или наваливали землю к наружной стороне стен и по этой насыпи поднимались на стены. Из всех этих способов атаки для осаждаемых было всего опаснее общее нападение со всех сторон: защитникам приходилось отстаивать разом все пункты укрепления. Для этого было необходимо, во-первых, иметь многочисленный гарнизон, чтобы отражать в одно время столько атак и помогать друг другу; во-вторых, нужно было, чтобы все воины были равно мужественны и стойки, потому что если неприятель преодолевал оборону хоть на одном пункте, то не было уже никакого спасения. Таким образом, этот способ нападения часто удавался. Но если он не удавался с первого раза, его уже не возобновляли, потому что он подвергал войска слишком тяжким потерям: будучи pacтянута на большое пространство вокруг всего города, армия не могла противиться сильной вылазке осаждающих в каком-нибудь одном пункте; притом он расстраивал и утомлял войска, поэтому его употребляли только раз и когда можно было застать неприятеля врасплох. Когда разрушали стены, осажденные, как и теперь, возводили за разрушенными новые укрепления, Против мин вели контрмины и отражали в них неприятеля оружием и разными измышлениями, как, например, наполняли бочку перьями, зажигали и, когда она разгоралась, бросали ее в мину, так что вонь и дым изгоняли неприятеля оттуда. Против башен осаждающих действовали, стараясь разрушить и сжечь их. Когда осаждающие делали насыпи, осажденные подкапывали внизу стену, засыпанную насыпью, и через этот

подкоп таскали насыпанную землю внутрь укреплений; таким образом, насыпь никогда не могла достигнуть высот крепостных укреплений. Все эти способы нападения годны лишь на короткое время; если они долго остаются безуспешны, то приходится снять осаду и искать других средств одержать победу. Так Сципион, вступив в Африку, осадил Утику, но, не имея возможности взять ее, снял осаду и выступил против карфагенской армии, чтобы нанести ей поражение. Можно также предпринять правильную осаду, как поступили Римляне под Вейями, Капуей, Карфагеном, Иерусалимом и другими городами, которые не удалось взять с первого нападения. Хотя бывали примеры взятия городов хитростью, как, например, Палеполиса, взятого Римлянами по соглашению с некоторыми жителями, но вообще такие предприятия редко удаются, несмотря на то что к ним часто прибегают. Неудобство их состоит в том, что для расстройства их достаточно самой ничтожной помехи, а между тем препятствия и замешательства здесь встречаются гораздо легче, чем во всех других случаях. Действительно, во-первых, замысел легко может открыться до приведения его в исполнение; открыть его очень нетрудно, потому что интрига всегда очень сложна и затруднительна, и притом почти всегда находятся предатели; сверх того, приходится вступать в сношения с врагами и придумывать для этих сношений разные предлоги, разоблачить которые нетрудно. Во-вторых, если заговор и не был открыт заблаговременно, во время исполнения замысла возникает множество затруднений: дело потеряно, если прийти слишком рано, и точно так же, если опоздать; если произойдет хотя малейший шум, как крик гусей в Капитолии[198][4], если возникнет какое-нибудь замешательство или будет сделана хотя бы самая ничтожная ошибка — словом, самый пустой случай может погубить при подобных обстоятельствах все дело. Притом мрак ночи вселяет робость в предпринимающих такое рискованное дело. Большинство людей, которых

ведут на такое предприятие, незнакомо с окружающею местностью; уже одно это смущает, пугает их и располагает бежать при малейшем, хотя бы самом вздорном, поводе. Воображение родит и преувеличивает опасности и наводит ужас. Арат Сикионский был особенно счастлив в этих тайных ночных нападениях. Но, смелый в этих предприятиях, он был робок, когда приходилось сражаться открыто, при дневном свете; так что это зависело скорее от какой-то особенной способности его, чем от легкости подобных предприятий. История показывает, что из множества затеваемых таких покушений в исполнение приводится очень немного, а удается еще меньше.

По договору города сдаются или добровольно, или вынужденные силой. Добровольно они сдаются, когда какая-нибудь посторонняя необходимость заставляет их предаваться на волю другого государства, как, например, Капуя предалась Римлянам; иногда же они отдаются добровольно, желая разделить с другим государством выгоды его прекрасных правительственных учреждений и увлекаясь примером других, которые предались ему с пользою для себя; по этой причине отдались Народу римскому Родосцы, Массалийцы и другие. Договоры, вынужденные силою, заключаются или вследствие продолжительной осады, или вследствие постоянных притеснений, набегов, грабежей и других бедствий, во избежание которых город отдается неприятелю. Из всех этих способов завоевания Римляне чаще всего употребляли последний; как мы уже видели, они более четырех с половиной столетий притесняли своих соседей, ослабляя их поражениями и грабежами и приобретая на их счет славу, пока наконец не вынудили у них договоров. Они испытали все способы, но, кроме этого, все оказывались опасными или бесполезными. В самом деле, осада утомительна и убыточна; приступ сомнителен и опасен; на заговоры нельзя положиться, и вообще взятие города, который решился упорно защищаться, требует иногда многих лет осады, между тем как поражением неприятеля в открытом поле Римлянам случалось в один день приобретать целое царство.

ГЛАВА XXXIII

Римляне предоставляли своим полководцам совершенную свободу действий

Кто желает извлечь пользу из чтения «Истории.» Ливия, должен, по моему мнению, замечать все поступки Народа и Сената римских. В числе других обстоятельств, достойных внимания, замечательна власть, которую Римляне давали Консулам, Диктаторам и другим военачальникам, посылая их за границу. Им вверялось самое обширное полномочие, так что Сенат оставлял за собою только право начать новую войну и заключить мир, а все остальное предоставлялось на волю и власть Консула. Когда Народ и Сенат решали начать войну, например против Латинов, все ведение этой войны поручалось на усмотрение Консула. От него зависело, дать сражение или уклониться от боя, напасть на тот или другой город. Это подтверждается многими примерами, особенно одним случаем в тосканских войнах. Разбив неприятеля близ Сутрия, консул Фабий вознамерился перейти с армией Циминийский лес и вторгнуться в Тоскану[199][5]; при этом он не только не посоветовался с Сенатом, но даже не уведомил его о своем походе, хотя решился перенести войну в страну незнакомую, новую и опасную. Но тут замечательна еще мера, принятая Сенатом: узнав о победе Фабия, Сенат возымел опасение, чтобы Консул не перешел через Циминийский лес в Тоскану; находя неблагоразумным начинать новую войну и подвергаться дальнейшим опасностям. Сенат послал Консулу двух Легатов с запрещением вступать в Тоскану. Но, когда они прибыли к армии, Консул уже успел вторгнуться в Тоскану и разбить неприятеля; таким образом, посланные остановить войну Легаты вернулись вестниками победы и славы. Рассматривая этот образ действий, мы видим, что он был основан на глубоко умном соображении. Если бы Сенат тре-

бовал от Консула, чтобы он следовал его приказаниям, то полководец не мог бы действовать так быстро и так старательно уже потому, что в случае успеха честь принадлежала бы не ему одному, а большею частью Сенату, по плану которого он действовал. С другой стороны, Сенату пришлось бы распоряжаться делами, о которых он не имел понятия, потому что хотя большинство членов его обладало большой военной опытностью, но, находясь в удалении от места военных действий и не зная множества подробностей, знание которых необходимо для разумных распоряжений, они неизбежно наделали бы ошибок, если бы вздумали распоряжаться. Поэтому они предоставляли Консулам действовать по своему усмотрению и безраздельно пользоваться славой, полагая, что желание приобрести ее будет служить достаточным побуждением действовать честно и благоразумно. Я потому так распространился об этом, что нынешние республики, как Венеция и Флоренция, поступают иначе. Не говоря уже о другом, их военачальники, проведиторы и комиссары не смеют поставить батареи без совета и разрешения правительства. Нечего сказать, похвальный образ действий! Зато он со всеми прочими принадлежностями и довел их до такого положения, в каком они находятся теперь.

Дата добавления: 2015-11-26