|
Читайте также: |
му собранию больше торжественности, они нарядили половину людей, которых всех было 40 000, в белые одежды с кистями и украсили их шлемы перьями. В таком наряде они расположились близ Аквилонии. Против них выступил Папирий, и, чтобы ободрить своих солдат, он сказал:,«Non enim cristas vulnera facere, et picta atque aurata scuta transire romanum pilum»[113][12]. Чтобы рассеять высокое мнение, которое римское войско имело о неприятеле вследствие его клятвы, он сказал, что эта клятва не усиливает его, а еще хуже пугает, потому что ему приходится бояться и граждан, и Богов, и врагов. В сражении Самниты были разбиты, потому что храбрость Римлян и страх прежних поражений были сильнее той стойкости, которую могла придать им сила религии и присяги. Однако из этого видно, что, кроме религии, они не имели другого убежища, не видели другого средства и другой надежды восстановить свое мужество. Таким образом, это показывает, какое доверие может внушить хорошее пользование религией. Хотя это обстоятельство не относится прямо к римской истории, но оно имеет связь с одним из важнейших учреждений Римской республики, и я привел его здесь, чтобы не возвращаться вторично к тому же предмету.
ГЛАВА XVI
Народ, привыкший жить под монархической властью и каким-нибудь случаем освободившийся, с трудом удерживает свободу
Множество примеров, представляемых древними историками, доказывают, как трудно народу, привыкшему жить под монархической властью, сохранять потом сво-
боду, если он даже приобрел ее по какому-нибудь случаю, как приобрел Рим по изгнании Тарквиниев. Трудность эта понятна, ибо подобный народ не что иное, как грубое животное, которое хотя свирепо и дико, но вскормлено в тюрьме и в рабстве. Если его вдруг выпускают на свободу в поле, то оно, не умея найти ни пастбища, ни пристанища, становится добычею первого, кто вздумает снова овладеть им.
То же случается и с народом, который привык жить под чуждым ему правительством; он не умеет судить ни о своей защите, ни об обидах, наносимых обществу, не знает своих государей, и они не знают его, и вскоре снова подпадает игу, еще гораздо худшему, чем то, от которого недавно освободился) Впрочем, эти затруднения встречаются тому народу, который все-таки еще не вполне развращен, потому что окончательно развращенный народ не только не может просуществовать сколько-нибудь времени свободно, но не может даже и освободиться, как докажу ниже; вот почему я буду говорить здесь только о народах, которые еще не вполне развращены и в которых больше доброго, чем злого.
Кроме этого затруднения есть еще другое: оно состоит в том, что враги освободившегося государства составляют партию, а друзья его партии не составляют\Все, кто извлекал выгоды из тиранического порядка, пользуясь богатствами государя, образуют враждебную свободе партию; потеряв возможность наживаться, они не могут быть довольны и должны все пытаться восстановить тиранию, чтобы возвратить себе свою власть. Ревностных же партизан, друзей освободившиеся государства, как я сказал, не приобретают, потому что при свободном управлении почести и награды даются каждому за определенные заслуги, без которых никто не может получить никаких преимуществ; но при этом всякий, получивший награждение за свои подвиги, считает себя обязанным не государству, а только самому себе.(Притом, пока все наслаждаются благами свободы, никто не сознает, как они дороги: они состоят в том, что каждый может свободно и
безбоязненно пользоваться своим имуществом, не страшиться за честь жен и дочерей и не бояться за личную безопасность; но, обладая всем этим, никто не чувствует себя обязанным только за то, что его не оскорбляют.
Итак, как я сказал, свободное правление, вновь учреждаемое, имеет против себя враждебную партию, но не имеет партии друзей. Чтобы устранить эти затруднения и все беспорядки, возбуждаемые ими, нет средства более сильного, более действенного, более здорового, более необходимого, как убить сыновей Брута, которые, как показывает история, были вовлечены вместе с другими римскими юношами в заговор против отечества тем только, что не могли при консулах играть такой роли, как при царях; таким образом, народная свобода казалась им рабством. Кто достигает правительственной власти, как в республике, так и в монархии, должен обезопасить себя от всех врагов учреждаемого им нового порядка, иначе этот порядок будет недолговечен. Вот почему я считаю несчастными государей, которые для своего обеспечения должны прибегать к незаконным средствам, имея против себя врагом весь народ) у кого врагов мало, тот может без труда и без скандала отделаться от них; но, против кого все, тот никогда не обезопасит себя, и, чем будет свирепее, тем слабее будет его власть. В таком положении самое лучшее средство — стараться приобрести расположение народа.
Впрочем, все это, я знаю, не соответствует заглавию этой главы, потому что я разговорился о государстве, тогда как мне следует говорить о республике; но, чтобы не воз-i ращаться более к этому предмету, я скажу о нем еще несколько слов. Итак, государь, желая расположить к себе враждебный ему народ, — речь идет, конечно, о государе, ставшем тираном своего отечества, — должен прежде всего рассмотреть, чего желает народ. Окажется, что народ желает двух вещей: во-первых, отомстить тому, кто стал причиною его рабства; во-вторых, восстановить свою свободу. Государь может удовлетворить первое желание вполне, а второе — отчасти. Касательно первого мы име-
ем следующий пример. Клеарх, тиран гераклейский, был изгнан; вслед за тем в Гераклее возникли несогласия между народом и аристократией; аристократия вознамерилась помочь Клеарху и, сговорившись с ним, водворила его в Гераклее против воли народа, уничтожив народную свободу. Таким образом Клеарх очутился между высокомерием аристократии, которую не мог ничем ни удовлетворить, ни исправить, и ненавистью народа, который не мог переносить потерю свободы. Он решился одним ударом избавиться от притязаний аристократии и расположить к себе народ. При первом удобном случае он истребил всю аристократию, к великому удовольствию народа. Этим путем он удовлетворил одному желанию народному — желанию мести. Что касается до другого желания народа — восстановить свою свободу, то государь не может его удовлетворить и должен рассмотреть, какие причины побуждают народ желать свободы. Он найдет, что весьма немногие желают свободы из властолюбия; огромное большинство желает свободы для безопасности. Во всякой республике, какова бы она ни была, высших должностей достигает не более 40 или 50 граждан, что, конечно, очень немного, и от них легко обеспечить себя, лишив их жизни или дав им столько почестей, чтобы они до некоторой степени удовлетворились своим настоящим положением. Что касается большинства, желающего только безопасности, его легко удовлетворить учреждениями и законами, которые могли бы согласить власть государя с общественным спокойствием. Если государь делает это и если народ убедится, что он ни в каком случае не нарушает этого закона, то народ в скором времени удовольствуется и успокоится. Примером этого служит королевство Французское, которое наслаждается спокойствием только потому, что короли его связаны множеством законов, имеющих целью оградить безопасность народа. Законодатели этого государства учредили, чтобы короли распоряжались по своему усмотрению войском и деньгами, но во всем прочем не могли бы поступать вопреки предписаниям закона. Итак, государь или республика, не оградив-
шие себя в самом начале, должны обезопасить себя при первом удобном случае, как сделали Римляне. Кто пропустит этот случай, тому поздно уже будет каяться, что не сделал необходимого.
Римский народ не был еще развращен, когда восстановил свою свободу; убив сыновей Брута и прогнав Тарквиниев, он мог сохранить свободу всеми средствами и учреждениями, о которых мы рассуждали. Но будь этот народ вполне развращен, то ни в Риме, ни в другом месте не нашлось бы годных средств для сохранения свободы, как нам покажет следующая глава.
ГЛАВА XVII
Развращенный народ, достигнув свободы, с величайшим трудом сохраняет ее
Я полагаю, что Риму было необходимо или отделаться от царей, или в самом скором времени впасть в бессилие и ничтожество. Можно судить, до какого развращения дошли бы эти цари через два, три поколения; разврат непременно начал бы переходить от глав государства к его членам, и когда им заразились бы и члены, то не было бы средства исправить зло. Но так как верхушку отрубили, когда остальное было еще не повреждено, то не трудно было восстановить свободный порядок. Нужно признать за несомненную истину, что развращенное монархическое государство никогда не может достичь свободы, хотя бы государь был уничтожен со всем своим родом; это ведет только к смене одного государя другим, и государство никогда не получит свободы, если ему не попадется какой-нибудь добрый и честный правитель; но и тут свобода его продлится лишь на столько времени, на сколько продлится жизнь этого государя. Так было в Сиракузах при Дионе и Тимолеоне, добродетели которых в разные времена, когда они жили, давали этому городу
свободу; но едва они умирали, как он тотчас подпадал прежней тирании. Рим представляет еще лучший пример: по изгнании Тарквиниев он мог тотчас восстановить свою свободу; но по умерщвлении Цезаря, Калигулы, Нерона, по пресечении всего Цезарева рода он не мог не только сохранить свободы, но даже хотя бы на миг овладеть ею. Такая разница в событиях одного и того же города зависит от того, что во времена Тарквиниев римский народ не был еще развращен, а в последнее время развратился окончательно. Тогда, чтобы удержать свободу и внушить ненависть к царям, достаточно было взять с народа клятву, что он не допустит, чтобы в Риме кто-нибудь царствовал; между тем как впоследствии всей власти и всей строгости Брута со всеми легионами войска оказалось недостаточно, чтобы склонить народ удержать свободу, которую он возвратил ему по примеру первого Брута. Это происходило от развращения, внесенного в народ партией Мария, глава которой, Цезарь, до того ослепил массы, что они не видели ига, которое сами возлагали себе на шею.
Хотя этот пример Рима убедительнее всякого другого, однако я приведу другой, заимствованный из истории современных народов. Я утверждаю, что нет такого события, как бы важно и насильственно оно ни было, которое могло бы дать свободу Милану или Неаполю, потому что они вполне развращены. Это обнаружилось после смерти Филиппе Висконти, когда Милан хотел восстановить свободу, но не мог и не умел удержать ее. Следовательно, для Рима было большим счастьем, что цари его скоро развратились и их можно было выгнать, пока разврат еще не проник в недра города. Вследствие неиспорченности Рима все бесчисленные возникавшие в нем смуты приносили Республике не вред, а пользу, потому что намерения граждан были честны.
Из всего этого можно сделать тот вывод, что для общества неразвращенного не вредны никакие смуты и беспорядки; но для общества развращенного бесполезны самые лучшие законы, если только ими не руководит решительный человек, который проводит их так энергично, что совершенно исправляет все общество. Впрочем, я не
знаю, случалось ли это когда-нибудь и может ли даже случиться. Во всяком случае из всего сказанного следует, что государство, пришедшее в упадок по развращенности целого общества, если бы неожиданно и поднялось из своего упадка, то это могло бы произойти только по добродетелям одного человека, случившегося в нем, а не по достоинству всего общества, которое и не думало бы поддерживать добрые учреждения. Как скоро преобразователь умирает, общество возвращается к своим прежним нравам. Так было в Фивах, где при жизни Эпаминонда его добродетели твердо поддерживали порядок в республике и ее могущество; но после смерти его она впала в прежние беспорядки. Дело в том, что человек не может прожить так долго, чтобы успеть прочно утвердить добрый порядок в городе, который долго вел скверное существование. Поэтому, если преобразователь не проживет необыкновенно долго или не оставит достойного преемника, если, как я выше сказал, добродетельных наследников ему не окажется, государство быстро придет в упадок, из которого потом его можно вывести только страшными потрясениями и кровопролитиями. Это зависит от того, что развращение и неспособность к свободной жизни происходят от гражданского неравенства, а для восстановления равенства необходимы самые крайние меры, но весьма немногие умеют или желают пользоваться этими мерами, как подробнее увидим в другом месте.
ГЛАВА XVIII
Как сохранить свободный порядок в развращенном государстве, если он существует, или как водворить, если его нет
Я полагаю, что не будет противоречивым и неуместным после изложенного в предыдущей главе рассмотреть здесь, может ли развращенное государство сохранить свободный порядок, если обладает им, или если не обладает, то может ли оно водворить его у себя. Относительно это-
го вопроса я утверждаю, что и то и другое очень трудно, никаких правил здесь нельзя дать, потому что в каждом частном случае приходится действовать иначе, смотря по степени развращенности, однако полезно рассмотреть все, и потому я не оставлю без внимания и этого вопроса. Предположим самое развращеннейшее государство, чтобы таким образом обнять предмет во всей его трудности, ибо, где разврат всеобщий, там нельзя обуздать его никакими законами и учреждениями. Очевидно, что, как добрые обычаи нуждаются для своего поддержания в законах, так и законы для их соблюдения нуждаются в добрых обычаях. Учреждения и законы, установленные в республике при ее возникновении, когда люди были еще честны, становятся потом, когда люди делаются подлы, неуместными. Законы изменяются вследствие разных происшествий в государстве, но учреждения не изменяются никогда или по крайней мере редко; поэтому новые законы ни к чему не служат, так как сохранившиеся прежние учреждения портят их. Для лучшего уразумения этого я замечу, что в Риме существовали учреждения касательно правления или, вернее, государства и потом законы, которые через должностных лиц обуздывали граждан. Государственные учреждения обусловливали власть Народа, Сената, Трибунов, Консулов, совещания и выборы должностных лиц и законодательство. События почти совершенно не изменили этих учреждений. Изменились только законы, обуздывавшие граждан, каковы законы о прелюбодеянии, о роскоши, о честолюбии и многие другие, изменявшиеся постепенно, сообразно тому, как граждане все более и более развращались. Государственные учреждения сохранялись прочно, хотя среди развращения стали непригодны, так что возобновляемые законы уже не могли удерживать людей на честном пути; дабы новые законы достигали своей цели, было необходимо, чтобы по мере нововведений в законодательстве преобразовывались бы и основные учреждения.
Бесполезность прежних учреждений после развращения общества обнаруживается главным образом в двух отношениях: в деле назначения должностных лиц и в за-
конодательстве. Римский народ давал консульство и другие важнейшие государственные должности только тем, кто просил их. Вначале этот обычай был очень хорош, потому что только те и искали этих должностей, которые считали себя достойными занимать их, так что отказ считался позорным, и всякий старался поступать хорошо, чтобы заслужить избрание. Но, когда общество развратилось, этот самый обычай сделался в высшей степени пагубным, потому что должностей стали добиваться не те, кто был достойнее, а те, кто был сильнее. Люди же, не обладавшие могуществом, как бы ни были они добродетельны, из страха не решались искать их. Эта вредная перемена произошла, конечно, не вдруг, а постепенно, как всякое другое зло. Когда Римляне покорили Африку и Азию и подчинили себе всю Грецию, они сочли свободу свою обеспеченной и не видели более вокруг себя врагов, которых стоило бы опасаться. Эта беспечность и эта слабость неприятелей сделали то, что римский народ при выборе консулов стал обращать внимание не на достоинства избираемого, а на любезность его, выбирая того, кто более умел понравиться согражданам, а не того, кто умел лучше побеждать врагов; потом любезным людям стали предпочитать могущественных, так что вследствие неудобств этого учреждения честные люди были совершенно устранены от должностей. Так и в законодательстве: трибун и всякий другой гражданин мог предлагать Народу законы; все граждане могли высказываться «за» или «против» этих законов, прежде чем его пускали на голоса. Когда граждане были честны, это учреждение было полезно, потому что всегда полезно, чтобы всякий, имеющий в виду что-нибудь полезное для общества, мог предложить его; хорошо также, чтобы всякий мог высказать это свое мнение, дабы народ, выслушав каждого, мог выбрать лучшее мнение. Но, когда граждане развратились, учреждение это сделалось вредно, потому что одни сильные стали предлагать законы не ради общественной свободы, а ради собственной власти и никто из страха не смел возражать им, так что народ обманом или насилием был вынужден решать собственную свою погибель.
Следовательно, чтобы и среди развращения Рим мог удержаться свободным, было необходимо изменять его учреждения по мере установления новых законов. Для злого гражданина нужны иные учреждения и порядки, чем для доброго; где так различно вещество, там не может быть одинакова и форма. Изменять эти учреждения можно было бы, или преобразовав их все разом, когда обнаружилось, что они стали негодны, или мало-помалу, по мере того как познавалось их неудобство, но касательно того и другого я скажу, что все это почти невозможно. Для постепенных преобразований необходимы мудрые люди, которые подмечали бы порчу учреждений издалека и как только она возникает. Но весьма может быть, что таких людей в государстве совсем не явится или если бы и явились, то очень возможно, что они не могли бы убедить других в том, что им самим так очевидно; люди вообще, привьгкнув к какому-нибудь порядку, неохотно меняют его, а тем более если зло не совершено явно и если приходится доказывать его разными доводами. Что касается внезапного, полного преобразования учреждений, когда негодность их известна уже всякому, я полагаю и это очень трудным, потому что хотя бы зло было совершенно очевидно, но поправить его все-таки не легко. Дело в том. что для этого недостаточно обыкновенных средств, особенно когда эти средства сделались негодны; здесь необходимо прибегать к чрезвычайным мерам, например к насилию и к оружию; необходимо прежде всего сделаться господином в государстве и приобрести возможность распоряжаться им по своему усмотрению. Но такая цель, как преобразование государства для восстановления в нем гражданского порядка, предполагает человека добродетельного; между тем сделаться посредством насилия властелином республики предполагает злодея; стало быть, очень редко найдется честный человек, который захотел бы овладеть властью бесчестными средствами, хотя бы и с благой целью; еще реже, чтобы негодяй, достигнув верховной власти, захотел поступать хорошо и чтобы ему вздумалось добродетельно употреблять власть, гнусно приобретенную.
Из всего этого следует, как трудно или невозможно сохранить или учредить республику в государстве развращенном. Поэтому во всяком случае лучше установить в таком государстве порядок монархический, чем народный, чтобы людей, дерзость которых не могут исправить законы, обуздывала по крайней мере власть монархов. Больше с ними нечего делать; все прочее было бы жестокой и бесполезной попыткой, как я заметил по поводу Клеомена. Клеомен, чтобы ему не мешали, убил Эфоров, и Ромул по той же причине убил брата и Тита Тация Сабина, и оба потом воспользовались своею властью хорошо, но надо обратить внимание на то, что оба они имели дело с подданными, не постигнутыми еще таким развращением, о котором мы говорим в этой главе, поэтому они могли выполнить свои намерения и придать этому выполнению благовидный характер.
ГЛАВА XIX
Государь слабый может удержаться, если наследует хорошему правителю; но государство не может удержаться при двух слабых правлениях, если одно из них тотчас же следует за другим
Рассматривая достоинство и образ действий трех первых римских царей — Ромула, Нумы и Тулла, мы видим, что Рим был необыкновенно счастлив, имея первым своим царем человека свирепого и воинственного, вторым — мирного и религиозного, а третьим — подобного Ромулу жестокостью и предпочитавшего войну миру. Риму было необходимо, чтобы в числе первых государей его нашелся мирный законодатель гражданского быта; но также необходимо было, чтобы следующие цари опять обладали теми же качествами, как и Ромул, иначе город впал бы в изнеженность и стал бы добычей своих соседей. Вообще заметим, что наследник хорошего правителя может сохранить государство благодаря достоинствам своего
предшественника, если сам даже и не обладает такими добрыми качествами; он может удержаться и воспользоваться плодами предыдущего правления. Но если бы ему случилось прожить слишком долго или если после него правление перейдет к государю, также не обладающему достоинствами первого, то государство неизбежно придет в упадок. Точно так же и наоборот, если друг за другом следуют два превосходных правителя, то они совершают великие подвиги и слава их возносится до небес.
Известно, например, что Давид был отличный полководец, правитель честный и мудрый; мужество его было таково, что он победил и ниспровергнул всех своих соседей и оставил своему сыну Соломону царство совершенно спокойное; Соломон мог благодаря ему управлять им мирными средствами, а не оружием и благополучно пользоваться плодами доблестей своего отца. Но он уже не мог завещать сыну своему Ровоаму того же, что получил от своего отца; Ровоам, не имея ни достоинств деда, ни счастья отца, с трудом сохранил шестую часть государства. Баязид, султан турецкий, будучи более склонен к миру, чем к войне, мог пожинать плоды трудов отца своего Мухаммеда, который, подобно Давиду, победил всех соседей и оставил сыну сильное государство, где легко было сохранять спокойствие и мирными средствами. Но, если бы сын его, нынешний повелитель Сали, был более подобен отцу, чем деду, государство пало бы; однако, по-видимому, он намерен даже превзойти деда своею славою. Все эти примеры доказывают то, что я сказал, — что после хорошего правителя может удержаться и слабый, но что два непосредственно следующих слабых правителя не могут сохранить государства, кроме разве такого, как Франция, которая держится своими древними учреждениями. Слабыми правителями считаются те, которые не отличаются воинственностью.
Итак, мы видим, что доблесть Ромула дала Нуме Помпилию возможность управлять Римом в течение многих лет мирно. Нуме наследовал Тулл, который своим свирепым мужеством напоминал Ромула. После него царствовал Анк, одаренный от природы так, что мог и править в
мире, и вести войну. Сначала он желал идти мирным путем, но вскоре увидел, что соседи, считая его изнеженным, презирают его; тогда он пришел к убеждению, что для сохранения Рима должно воевать и подражать не Нуме, а Ромулу.
Этот пример должен служить уроком всем правителям. Если они будут подражать Нуме, то сохранят государство, а может быть, и погубят, смотря по обстоятельствам и по расположению судьбы; если же будут подражать Ромулу, который всегда был вооружен осторожностью и воинственностью, то, наверное, сохранят, если только против них не подымется какая-нибудь особенная непобедимая сила. Можно считать несомненным, что, если бы третьим царем римским был человек, не способный восстановить оружием воинскую славу своего народа, последнему было бы невозможно или по крайней мере очень трудно стать в стране твердою ногою и совершить все подвиги, которые он совершил. Таким образом, пока Римом правили цари, ему постоянно грозила опасность упадка при правителе слабом и порочном.
ГЛАВА XX
Два доблестных правителя, царствующих преемственно, совершают великие дела; и как хорошо учрежденная республика всегда имеет хороших правителей, то успехи и приобретения ее должны быть обширны
Изгнав царей, Рим избавился от опасности, которая, как я сказал, грозила ему от них, в случае если бы в нем воцарился правитель слабый или порочный. Верховная власть перешла к консулам, которые получали ее не наследственно, не интригами и не честолюбивым насилием, а по свободному выбору и потому были всегда люди самые лучшие. Рим пользовался их добродетелями, а по временам и их удачей и таким образом достиг высшего
величия во столько же лет, сколько прожил при царях. Мы видим, что двух преемственных правлений великих правителей бывает иногда достаточно для покорения мира, пример чего представляют последовательные правления Филиппа Македонского и Александра Великого. Чего же должна достигнуть республика, имеющая возможность обладать не только двумя хорошими правителями, но и длинным рядом самых превосходных вождей, преемственно следующих друг за другом? А такое преимущество возможности иметь хороших правителей бывает в каждой хорошо устроенной республике.
ГЛАВА XXI
Как достойны порицания государи и республики, не имеющие собственной армии
Современные государи и республики, не имеющие для зашиты и нападения собственных войск, должны стыдиться и видеть из примера, представленного Туллом [Гостилием], что этот недостаток их зависит не от отсутствия людей, способных к военной службе, а от их собственной вины и неумения составить войско. Тулл, воцарившийся в Риме после сорокалетнего мира, нашел народ совершенно не привыкшим к войне; тем не менее, вознамерившись начать войну, он не подумал обращаться к Самнитам, Тосканцам или другим народам, привыкшим воевать; как человек очень умный, он решился устроить собственное войско. Он действовал так умно, что в скором времени образовал превосходнейших солдат. Ничего не может быть очевиднее, что где есть люди, а нет солдат, то виновато в этом не положение страны и не природа, а нерадение государя.
Недавно еще мы видели доказательство этого. Всякий знает, что недавно король Английский напал на королевство Французское с войском, набранным в среде собствен-
ного народа. Государство его тридцать лет находилось в мире и не имело ни солдат, ни военачальников, служивших на войне; тем не менее он не усомнился напасть на государство, обладающее множеством хороших военачальников и войск, которые не переставали воевать в Италии. Дело в том, что король этот — очень мудрый человек [114] [1] и государство его так хорошо устроено, что в нем и в мирное время на забывают военного искусства.
Пелопид и Эпаминонд фиванские, освободив Фивы и свергнув спартанское иго, нашли этот город привыкшим к рабству, а народ совершенно изнеженным. Но такова была их доблесть, что они не усомнились в возможности вооружить этот народ, вывести его в поле против спартанских войск и победить их; все писатели говорят о том, как эти два вождя доказали, что не в одном Лакедемоне рождаются воины, но всюду, где рождаются люди, лишь бы нашелся человек, способный приучить их к военной службе, подобно тому как Тулл умел приучить Римлян. Вергилий прекрасно выразил эту мысль, показав, что он вполне разделяет ее, словами:
...Desidesque movebit
Tullus in arma viros[115][2].
ГЛАВА XXII
На что следует обратить внимание в поединке трех римских Горациев с тремя альбанскими Куриациями
Тулл, царь римский, и Меттий, царь альбанский, условились, что тот народ будет господствовать над другим, трое воинов которого победят в поединке трех воинов другого[116][3]. Альбанские Куриации были убиты, а из римских Горациев остался в живых один, и, таким образом, Меттий, царь альбанский, со своим народом подчинился
Римлянам. Гораций, возвращаясь в Рим победителем, встретил свою сестру, которая была замужем за одним из убитых Куриациев и оплакивала смерть своего мужа; за это брат убил ее. Он был предан за убийство суду, и хотя после долгих прений освобожден, но не столько за заслуги свои, сколько по просьбам отца. По поводу этого происшествия заметим три обстоятельства: во-первых, никогда не следует подвергать риску всю свою судьбу, пуская в дело лишь часть своих сил; во-вторых, в благоустроенном государстве проступки никогда не должны извиняться прежними заслугами; в-третьих, неблагоразумно полагаться на соглашения, выполнение которых должно или может подлежать сомнению. Всякому обществу так тяжело подчиняться рабству, что нелепо было думать, чтобы кто-нибудь из этих царей и народов согласился подчиниться участи, которой по предварительному соглашению подвергала их случайность исхода действий трех граждан. Меттий не замедлил доказать это: хотя после победы Римлян он признал себя побежденным и обещал повиноваться Туллу, но в первом же походе, который он сообща с ним предпринял против Вейянов, вместе со своим народом стал искать средств изменить ему, потому что хотя поздно, но убедился наконец в безрассудстве условия своего подчинения. Касательно этого третьего замечания я сказал уже все, что следовало, а о двух первых мы поговорим отдельно в двух следующих главах.
ГЛАВА XXIII
Не следует подвергать опасности свою судьбу, не отдавая делу в то же время всех своих сил; поэтому часто опасно охранять теснины
Всегда считалось безрассудством подвергать опасности всю свою судьбу, не действуя в то же время всеми своими силами. Безрассудство это совершается различ-
но. Так, например, поступили Тулл и Меттий, когда поставили в зависимость благоденствие всего своего отечества и мужество такого множества людей, которые составляли их войско, от счастья и мужества всего-навсего трех граждан, составлявших самую ничтожную часть их военных сил. Они забыли, что этим поступком они обращают в ничто все труды своих предшественников по устройству государства для доставления ему долговременного свободного существования и образования из его граждан защитников своей свободы; все это оказывалось бесполезным, если судьба государства полагалась в зависимость от такого ничтожного поединка. Цари эти, конечно, не могли придумать ничего более безрассудного.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 92 | Нарушение авторских прав