|
Читайте также: |
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА…
Через два дня Ефим отвез в город приезжего железнодорожника и солдата.
Перед их отъездом Марина долго думала, где устроить Ничипора Ивановича. Везти его на свою городскую квартиру было опасно, и она решила временно устроить его на явочной квартире вместе с железнодорожником, но Жук решительно запротестовал:
— Солдат теперь наш, он будет жить с нами. Кое в чем поможет нашей старухе, будет шить сапоги, хозяйство у нас общее, прокормимся!
Солдат ничего не имел против этого решения, и Ефиму пришлось отвозить его на квартиру Жука.
— Там у них все так прилично, куда там! — рассказывал дома Ефим. — Две комнатки с кухонькой, живут без квартирантов, чисто живут. Старуха ихняя, мать Конрада, видно, соскучилась за лето по своим хлопцам, все об Иоське спрашивала, чего долго не привозят. Ну и меня, конечным делом, накормила, напоила, Ничипору тоже обрадовалась. «Живите, говорит, живите! Мне сынок плохого человека не пришлет». Это она Жука, значит, сынком называет, а Иоську внучком. Да, сдружились наши хлопцы с солдатом. Иоська так от него ни на шаг не отходит, а как узнал, что солдат может сапожничать, так и совсем прилип. «Я, говорит, дядя Ничипор, помогать тебе буду, я папе помогал». Ну и, конечно, вцепился, чтобы столик отцовский взяли. Низенький такой столик, негодящий, весь ножом изрезанный. — Ефим развел руками и мягко улыбнулся: — Ничего не сделаешь, отцовская память. Перевез я и этот столик…
— А портрет Катри? — быстро спросила Динка.
— Ну, это в первую очередь. Сам Жук в бричку принес. И на городской квартире повесили, над этим сапожным столиком. Солдат хлопотал. Он, бедняга, видно, тоже семью почувствовал… И вот, скажем, железнодорожник. Образованный человек, прямо можно определить, не чета Ничипору Ивановичу, и уважали его ребята, и со всеми он за руку попрощался, а вот поди ж ты, к солдату больше привыкли…
— Ну что ж! Ничипор многое может им дать, он человек понимающий. Значит, все устроилось к лучшему! — сказала Марина.
Мышка подняла на нее умоляющие глаза.
— Значит, теперь мы можем уехать отсюда, мама? — нетерпеливо спросила она.
— Да, я думаю, тоже надо переезжать! — согласилась Марина.
Но Динка вдруг запротестовала:
— Нет, нет! Я никуда не поеду, мама! Я останусь здесь до приезда Лени! Вы уезжайте, а я останусь!
Сестры поссорились.
— Ты прекрасно знаешь, что одну тебя никто не оставит! Ты просто делаешь мне назло! Видишь, что я ни на что не могу смотреть без отвращения, и упрямишься! — со слезами говорила Мышка.
— Подумаешь, два каких-то сморчка полицейских! Да чтобы из-за них возненавидеть весь наш хутор, сад! Ты просто нервная барышня! — кричала Динка.
— Оставь ее, — тихо сказала Мышке Марина. — Скоро приедет Леня, при нем она не будет упрямиться. Оставь сейчас!
Мышка затосковала. Приезжая из госпиталя, она отказывалась даже рвать цветы для комнаты Алины.
— Я чувствую себя оплеванной, мама! Это такое унижение, когда чужие люди роются в твоих любимых вещах, в твоей постели… Я здесь перестала чувствовать себя человеком!
— Ну оставайся ночевать на городской квартире, — предлагала ей мать.
— Нет, я не брошу тебя и Динку. Об этом не может быть и речи! Уедем вместе!
После госпиталя Мышка забегала на городскую квартиру. От Васи давно не было писем. Однажды пришли сразу два письма от Почтового Голубя. Он описывал страшные картины боя, разрушения и смерти…
«Я не боюсь умереть, я солдат и должен быть готов ко всему, но если бы моя воля, я никогда не родился бы, я не убийца, но руки мои в крови…» Каждое письмо кончалось горячей мольбой прислать ему одно слово, хоть одно слово, с которым ему будет легче жить и умирать. Адреса в обоих письмах снова не было. Вместо адреса, как прежде, было нарисовано сердце, пронзенное стрелой и истекающее кровью.
— Ну что с ним делать, мама? Куда я напишу? Господи! Вот еще мученье! Ведь убьют его, а я буду мучиться всю жизнь!
— Несчастный Голубь! — бушевала Динка. — Ну что он за дурачок? Я просто делаюсь больной от его писем!
Она хватала листок и, надписав на конверте крупными буквами: ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, МИШЕ ЖНРОНКИНУ, опускала письмо в ящик. Письма Почтового Голубя расстраивали всех. Марина, держа их в руках, рассматривала с лупой штемпель.
— Попробуй писать по всем направлениям, где сейчас особенно упорные бои, безнадежно говорила она Динке.
Каждому хотелось хоть что-то сделать для несчастного Голубя, умоляющего о последнем слове, о последнем прощании.
Марина заезжала даже к матери Миши Жиронкина, но, узнав, что та ни разу не получала от сына ни одного письма, не стала ей ничего рассказывать, тем более что мать холодно сказала:
— Не пишет он нам! Что поделаешь, неблагодарный сын! Уж кажется, ни в чем ему отчим не отказывал, и такую мать, как я, поискать надо!..
— Да, надо поискать… — согласилась Марина.
* * *
На другой день, после отъезда солдата и железнодорожника, на хутор пришел Жук. Марина разговаривала с ним, как со взрослым, она серьезно и тепло благодарила его, и Жук, потеряв весь свой форс беспризорного мальчишки, держался со скромным достоинством и во всяком деле предлагал свои услуги. Уходя, он вызвал Динку в ореховую аллею. Они говорили шепотом, долго и горячо.
— Этого нельзя делать, ты подведешь Ефима! Они отомстят Ефиму, — убеждала товарища Динка.
— А чего же мы сидели здесь все лето? — гневно щуря глаза, твердил Жук и бил себя кулаком в грудь. — У меня душа горит! Понимаешь ты это?
— Я понимаю, у меня она тоже горит! Но только не это, мы уже не дети. Жук!
— Все равно, я должен отомстить и отомщу! — грозился Жук.
— Хорошо. Но знай, это против моей воли! Я не разрешаю тебе этого, и ты знаешь почему, — изо всех сил возражала Динка.
— Боишься? За Ефима боишься? А Иоськиного отца забыла? А студента, зарубленного в лесу?
— Я ничего не забыла и не забуду, Жук! — Динка положила руку на плечо товарища и, наклонившись, тихо прошептала: — Сделаем другое…
Жук оживился, два раза даже тихонько фыркнул в кулак и, слушая Динку, согласно кивал головой. Разговор их шел отрывистым шепотом, недоговоренными фразами.
— Иоську беречь как зеницу ока… Пузырь пусть не отходит от него… Револьверы возьми, проверь, не заржавели ли… Приму привяжу у околицы…
— Револьверы в порядке… Солдат нам все оружие перечистил… — Жук приблизил к Динке свое лицо с жарко горевшими глазами. — Когда?..
— Завтра… в полночь, — чуть слышно ответила Динка, и они расстались.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 79 | Нарушение авторских прав