Приговор Молотовского областного суда по делу М.Т. Данилкина

31 марта 1953 г.

г. Молотов

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики

Молотовский областной суд в составе:

Председательствующего Хлопиной

Народных заседателей Некрасовой и Егорова

При секретаре Протопопове

С участием прокурора Буканова и адвоката Теслер

рассмотрел в закрытом судебном заседании в г. Молотове31 марта 1953 года дело по обвинению Данилкина Михаила Тихоновича, 1914 года рождения, из крестьян-бедняков д. Каменец Спас-Деменского района Калужской области, русского, со среднем образованием, беспартийного, женатого, имеющего 2-х детей, участника Великой Отечественной войны, ранее не судимого, обвиняемого по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием

Установлено:

Подс[удимый] Данилкин, являясь литературным работником, начиная с 1950 года по день ареста в своих, так называемых, литературных произведениях высказывал контрреволюционные измышления.

Так, в пьесе «Жертва обстоятельства», в статьях «Глазами классиков», «Разговор со Сталиным», «Трактат о человеческом величии» и, особенно, в своем дневнике «Сокровенные мысли» и других произведениях он злобно клеветал на советскую действительность.

Выражал недовольство политикой Коммунистической партии и советского правительства, дискредитировал руководителей Советского государства. Вырывая из жизни отдельные, единичные факты недостатков и ошибок в работе некоторых работников, подсудимый Данилкин извращает в контрреволюционном духе всю советскую действительность.

Подс[удимый] Данилкин виновным себя признал за исключением работы «Ответ моим обвинителям», в котором он не усматривает положений антисоветского характера. В остальном выводы следственных органов считает правильным.

Областной суд находит вину Данилкина в контрреволюционном преступлении по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР доказанной его собственным признанием. Кроме того, вина его подтверждается произведениями, приложенными к делу, и заключением экспертизы.

На основании изложенного и учитывая особую общественную опасность совершенного преступления Данилкиным, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК облсуд

Приговорил:

Признать виновным Данилкина Михаила Тихоновича по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР и подвергнуть его лишению свободы сроком на десять (10) лет, с последующим поражением в избирательных правах в силу ст. 31 п. «а» УК на пять лет.

Зачесть осужденному в порядке ст. 29 УК предварительное заключение с 16 января 1953 г. Меру пресечения оставить содержание под стражей. Приговор может быть обжалован в Верховный суд РСФСРв 72 часа с момента вручения копии приговора осужденному на руки[347].

Председательствующий Хлопина

Н/заседатели Некрасова

Егоров

ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 9925. Т. 3. Л. 216–217. Подлинник. Рукопись.

Борьба с инакомыслием
(1954–1980^е гг.)

В пятидесятые годы карательная политика советского государства изменилась кардинальным образом. Власть отказалась от террористических методов уничтожения социальных группировок, политических чисток и национальных депортаций. Слово «террор» в официальном языке приобрело зловещее значение. «Это делалось для террора. Этот террор был направлен против партии, против правительства, против народа нашего», – возмущался Н.С. Хрущев на июльском (1953 г.) пленуме ЦК, разоблачая прежнюю практику.[348] И в течение последующих тридцати лет высшая партийная власть, несмотря на известные зигзаги и отступления, вызванные, как правило, обострением политических конфликтов на восточно-европейской периферии социалистического мира, придерживалась в целом той же линии.

Устойчивое антитеррористическое настроение властвующей группировки нельзя свести только к психологическим переживаниям сталинских сановников, уставших от страха, обреченно ожидающих мученического конца в ходе какой-нибудь новой репрессивной кампании. Хотя в качестве самого первого импульса, этот момент не следует сбрасывать со счетов. И если в 1936–1938 г.г. они смертельно боялись реставрации капитализма, крестьянской войны, военного заговора, политического переворота, то спустя двадцать лет они испытывали ужас, прежде всего, перед созданными ими же карательными органами.[349]

Неприятие террористических методов правящей группировкой имело также иное, более глубокое основание. С социологической точки зрения, отказ от проверенных временем техник отправления власти был не случаен. Смягчение репрессивных практик можно объяснить в первую очередь консолидацией правящей бюрократии в особую социальную группировку, достаточно влиятельную для того, чтобы оградить свои интересы от посягательств высшей власти. Да и сами высшие руководители все в большей степени ощущали свою кровную связь с широким и все разрастающимся слоем административных, хозяйственных, военных и производственных кадров. Отказ от террора был одним из важнейших способов не столько личной, сколько социальной самозащиты.

Карательная политика правящей бюрократии приобрела новую ориентацию, направленную на сдерживание, ограничение и, в крайнем случае, подавление иных социальных сил, претендующих на ее монопольные позиции в обществе и государстве. И здесь ключевым пунктом становится тема легитимности власти, ибо только через нее бюрократия получает доступ к экономическим и социальным ресурсам.

Попытаемся кратко охарактеризовать составные части легитимности в том виде, в каком они исторически оформились в середине пятидесятых годов. На первое место здесь выдвигается коммунистический проект – грандиозная цель, оправдывающая тяготы и лишения, придающая патетический смысл повседневной практике.[350] Коммунистический проект был неразрывно связан с традицией, глорифицирующей советскую историю на всех ее этапах и во всех проявлениях. Две символические фигуры: Ленин и Партия, наделенная антропоморфными чертами, – олицетворяли славное прошлое, незаметно перетекающее в настоящее и обращенное к будущему. Еще одним составляющим легитимности можно считать принцип народности. Власть, вышедшая из народа, советуется с ним, ему служит, его воспитывает и о нем заботится. И, наконец, в последние десятилетия советской истории повысился статус научности. Власть ведет правильную политику, поскольку именно она – и только она – владеет фундаментальными знаниями человеческого бытия.[351]

Вся идеологическая работа партии была направлена, прежде всего, на то, чтобы укоренить эти правила политического мышления в массовом сознании общества, не допустить сомнений в их верности и безальтернативности. Между тем, социальная действительность все меньше напоминала картину справедливого динамичного и процветающего общества, изображаемую партийными пропагандистами.

Отказ от террора благоприятствовал естественным процессам социальной дифференциации, в том числе, и по имущественному признаку. Партийные функционеры всех рангов и по образу жизни, и даже по внешности не соответствовали облику верных ленинцев, учившихся у Ильича скромности, принципиальности и служению людям. Колебания в уровне жизни широких масс населения, дефицит продуктов питания и промышленных товаров, деградация деревни на фоне пропаганды успехов порождали настроения недовольства. С ними, главным образом, из-за их распространенности, власти приходилось мириться. Охота на ворчавших обывателей не была открыта. Опасность представляли люди, не только недовольные своей жизненной ситуацией, но оспаривающие из-за социальных или идейных соображений легитимность власти. Именно против них и были направлены репрессии.

Здесь наблюдается известный парадокс. Для громадного большинства советских людей социалистическая идея и соответствующая ей практика остались обрядом, данью традиции, демонстративными правилами речевого поведения, в некоторых случаях, ярким праздничным церемониалом. Если у них и возникал интерес к общественным проблемам, то он носил вполне умозрительный, досуговый характер. Периферию общества составляло меньшинство, к которому принадлежали люди, целиком и полностью принявшие идейный комплекс, образующий ядро легитимности. Они были готовы по его образцу выстраивать свой жизненный курс и на его основе оценивать и поправлять поступки иных людей, в том числе и людей власти. Они эмоционально переживали многочисленные отступления от социалистических норм, что отличало их от миллионов граждан, получивших возможность обустраивать свою личную жизнь вдали от политики домашними средствами. Именно это меньшинство на первых порах поставляло политических и идейных протестантов.

В свою очередь власть предоставляла достаточно поводов для критики. Она теряла сакральность. Смена правящих команд сопровождалась разоблачениями вождя народов тов. Сталина и его верных соратников. Через закрытые письма и постановления ЦК, публичные читки «секретного доклада», наконец, через партийную печать эти разоблачения становились достоянием общественности. Среди общественности находились люди, которые негодовали:

«Я, собственно, только хотел узнать, не сможете ли Вы мне помочь найти правду…, помочь мне поверить в нее снова. (Я раньше был верующий в нее), – обращался в редакцию центрального органа КПСС И.С. Апанасенко – конструктор ОКБ им. Сталина в апреле 1955 г., – Разыскать не надеюсь. Я даже не знаю, где потерял. Вот недавно заглянул в тот уголок, где она у меня лежала, а ее и след простыл. У меня есть подозрение, что она провалилась сквозь землю (от стыда), узнав, что Берия предатель и блядь был всю жизнь, хотя и был правой рукой Сталина, что Маленков тоже готовится в такие же бляди, что Александров про…л всю культуру как проститутку…».[352]

Заметим, что обилие обсценной лексики в письме – явление далеко не случайное. Ясно, что Апанасенко говорит с властью на привычном ему языке и надеется, что его поймут. Здесь просматривается, однако, и другой аспект – сакральный. Отказываясь от известных им норм приличий, авторы писем в руководящие инстанции тем самым придают своему обращению дополнительный смысл. Они сокращают дистанцию между собой и великими мира сего (док. №№ 328, 329).

По схожему поводу Й. Хейзинга заметил, что «…такое скудоумное прегрешение, как божба, появляется лишь при наличии сильной веры. (…) Только сознание того, что проклятие – это и вправду вызов, бросаемый Небесам, делает такое проклятие греховно прельстительным».[353]

Обращение к власти зачастую анонимное с предостережениями, упреками и угрозами («Так вот, я за то, чтобы перевешать всех деятелей от райкома до Вас», – стращает Н.С. Хрущева все тот же Апанасенко)[354], на наш взгляд, свидетельствует, прежде всего, о существовании неразрывной личной связи между нею и обличителем (док. № 328). И Н.С. Хрущев, и В.М. Молотов, реже Д.Т. Шепилов (их имена чаще всего фигурируют на конвертах анонимных писем) – это лишь псевдонимы всей Советской власти, к которой обращаются непосредственно, с глазу на глаз, преодолевая «чудесную иерархическую лестницу», – обращаются с упреками и наставлениями. «Оторвавшись и отгородившись от масс, Вы перестали понимать многие важнейшие проблемы», – растолковывал из г. Углеуральскачленам Президиума ЦК КПСС А.Е. Горшков.[355] Он же по-отечески бранил Д.Т. Шепилова за неудачный доклад: «Вы, к сожалению, плохой политик, никудышный государственный деятель»[356] (док. № 337).

От Советской власти ждут, прежде всего, понимания. К ней обращаются с предложениями и проектами. Лейтмотив всех этих обращений – восстановление социалистических норм общественной жизни и устранение несправедливостей, обмана, карьеризма, подхалимажа и лжи.

Протестанты видят несправедливость в растущем имущественном неравенстве, культе денег, бюрократизации общественной жизни, застое в науке. Они надеются на чудо, на то, что своими письмами откроют глаза партийному руководству, направят его добрую волю на исправление накопившегося в обществе и в людях зла.

Если критика переходила на личности и касалась фундаментальных на то время установлений, она подпадала под действие пункта 10 статьи 58. И вместо товарища из центра с авторами писем беседовали следователи КГБ, добивавшиеся признания в хранении и распространении антисоветских документов.

Разочарование в партийных лидерах приводило других протестантов к поискам иной аудитории, к попыткам прямого обращения к массам. Одни сочиняли прокламации, как правило, рукописные в одном-двух экземплярах по образцам, почерпнутым из советских историко-революционных книг. «Мы, рабочие, крестьяне и интеллигенция, во всеуслышанье заявляем, что такое нетерпимое тяжкое положение на своих плечах нести не можем», – в «Воззвании рабочих г.г. Молотова, Казании Кирова» писал в октябре 1957 г. инструктор по практическому обучению курсантов в/ч № 74985 на ст. Бахаревка П.С. Кузьмин, – и продолжал: «…пять миллионов человек уже живут при коммунизме. Это правительство, министры. 10 миллионов живут при социализме. Это управленцы, генералы, адмиралы, полковники и некоторые директора. А 185 миллионов человек ожидают, когда наступит социализм…. Рабочие и крестьяне, добейтесь освобождения своею собственной рукой!»[357] (док. № 338). Другие пытались вести устную агитацию. В.И. Попов – рабочий Магниевого завода в Березниках– в июле 1958 г. в курилке «… нарисовал на листке бумаги пирамиду из трех квадратов и, разъясняя смысл нарисованного, говорил (…), что раньше рабочим было легче жить, чем сейчас, т.к. они держали на себе две небольшие кучки – царя, помещиков и капиталистов. (…) После этого я повернул нарисованную мной пирамиду так, что маленький квадрат оказался внизу, и пояснил, что маленький квадрат – это рабочий народ, а два больших – это правительство, партия, интеллигенция и бюрократия. При этом я заявил тогда: «Смотрите, как задавлен наш народ, а поэтому он не сможет, как раньше совершить революцию»[358] (док. № 341).

Апелляция к революции после венгерских событий воспринимается властями как серьезная и реальная угроза. Снова оживает призрак переворота.[359] Венгерский опыт учит, что есть основания опасаться не только студенческих волнений, но и рабочих выступлений. Именно поэтому всякие попытки агитации и политических дискуссий в рабочей среде пресекаются немедленно.

Главное внимание уделяется, однако, интеллигенции. И оборот, использованный эстонским партийным секретарем И.Г. Кэбиным: «Отдельные неустойчивые люди в нашей стране, особенно среди интеллигенции, среди студенческой молодежи…»,[360] становится не только пропагандистским клише, но и своеобразной инструкцией для карательных органов. В этой связи характерно дело доцента госуниверситета И.П. Шарапова, осужденного Пермским областным судом в феврале 1958 г. за критические суждения и замечания, высказанные в частных разговорах с коллегами по кафедре и в личных письмах[361] (док. №№ 331-334). Все дело было в том, что он переписывался с московскими литераторами, а в беседах хвалил книгу В. Дудинцева «Не хлебом единым». И.П. Шарапов не знал, что именно эти литераторы находились под сильнейшим подозрением в намерениях создать контрреволюционный центр. В самом Дудинцеве видели своеобразного «буревестника контрреволюции». Н.С. Хрущев публично грозил их всех «… стереть в порошок».[362] К известным писателям, вроде М. Алигер, К. Паустовского, решили острых мер не применять. И.П. Шарапов был приговорен к десятилетнему заключению.

В семидесятые – восьмидесятые годы существенно обновляется круг протестных идей. Социально-экономические сюжеты: дороговизна, низкие зарплаты, имущественное неравенство – отходят на задний план. Вместо них обсуждаются темы гражданских и политических прав и свобод. «Я считаю, что в Советском Союзек настоящему времени, действительно, сложилось такое положение, что простой народ обладает ограниченным кругом прав: политических, экономических, гражданских», – разъяснял в мае 1983 г. следователю КГБ на допросе рабочий-наладчик В.П. Шашерин[363] (док. № 353). Поменялись и адресаты писем. Их отправляли уже не в Кремль и не на Старую Площадь, но в Париж, Мюнхен, на «Радио Свобода», «Немецкую волну». Авторы протестных писем и участники дискуссий в тесном дружеском кругу не являются социалистами. Идеи Маркса-Ленина для них мертвая буква. Они читают и обсуждают другие тексты: Авторханова, Бердяева, Хоффера. Если в предшествующие годы спор между протестантами и властью происходил на почве, самой же властью культивированной и огражденной, то в последнее десятилетие речь идет о конфликте между принципиально различными системами ценностей. Диссиденты 70–80-х подвергают сомнению весь идейный комплекс, на который опирается легитимность властных институтов вместе с социалистическим проектом и революционной традицией. Они, действительно, идейные противники советской системы, не скрывающие своих взглядов и отстаивающие свою правоту в любых условиях и на следствии, и на суде.

«Подсудимый Веденеев, признавая большинство фактов передачи для чтения различным лицам нелегальной литературы и отдельные высказывания среди знакомых, – говорится в приговоре Пермского областного суда по делу Р.Б. Веденеева и О.И. Воробьёва от 12 февраля 1971 г., – отрицает клеветнический характер хранимой и распространяемой им литературы, свою деятельность также считает правомерной»[364] (док. № 348).

В позиции этих идейных противников системы наблюдается известное противоречие. Они радикальны в отказе от принципов советской идеологии. Все компромиссы с нею случайны и поверхностны. Скорее, это спонтанное воспроизводство школьных клише. В то же время они стараются держаться вне политики. Выход за рамки советской традиции на деле означал и отказ от активных форм политической борьбы, во всяком случае, от революционных методов. Они готовы читать, обсуждать, спорить, но только с единомышленниками и симпатизантами. Листовки, обращения к рабочим, агитация – все это им чуждо. Их протест замкнут в узком дружеском кругу. Он лишен явного политического содержания. Репрессии против них были скорее превентивной мерой властей, стремящихся противодействовать распространению несоциалистических ценностей в массовом сознании граждан.

Идейно-политическая борьба в пятидесятые-восьмидесятые годы оставалась маргинальным явлением в советском обществе, переживающем эрозию основных социалистических институтов. Появление приватной сферы, новые возможности в области образования и карьеры, распространение городских форм жизни имели своим последствием далеко идущую деполитизацию и деидеологизацию массового сознания. Население, погруженное в решение своих личных и семейных проблем, все меньше времени уделяло политическим ритуальным действиям, все меньше значения придавало традиционным идеологическим формулам. В этой ситуации любые конфликты на идейной почве отторгались молчаливым большинством, не способным из-за своей распыленности к политическим акциям в защиту своих социальных интересов.

Дата добавления: 2015-07-08