В комнате с задернутыми шторами что-то не так. Тусклая лампа, светящийся круг на потолке. Высокий мужчина в застегнутом пальто стоит передо мной. Его внешность скрыта в полумраке. Я вижу воротничок

Доктор

В комнате с задернутыми шторами что-то не так. Тусклая лампа, светящийся круг на потолке. Высокий мужчина в застегнутом пальто стоит передо мной. Его внешность скрыта в полумраке. Я вижу воротничок белой рубашки и галстук. Свет лампы очерчивает худое лицо. Всклокоченные темные волосы. Мужчина приглаживает их рукой. Мокрые от снега. Он слегка наклоняется вперед, его лицо попадет в полосу света, и глаза пристально смотрят на меня. В его лице нет ничего знакомого, это чужое лицо. Худое, ярко освещенное электрическим светом. Это мое лицо. Это я отражаюсь в зеркале, висящем на стене напротив. В комнате с задернутыми шторами что-то не так. Теперь надо вспомнить, как я в нее попал.

Я проснулся почти сразу после того, как уснул. Прошло не больше минуты. Я вскинул голову и всмотрелся во тьму. «Куда я еду?» – мелькнуло в моем сознании, как будто чиркнуло спичкой. Это ужасно, дико ехать куда-то ночью, этой ночью, именно этой ночью. Почему я вышел из дома? Мне вспомнилось, как я шагнул в темноту, в сухой морозный воздух. Я вспомнил какие-то мелкие, глупые детали, различимые в темноте. В стакане с водой стояли еловые ветки. Сквозь кружевные занавески блестели звезды. Я посмотрел в окно, и отражение на стекле показалось мне чужим. По моему лицу прошел желтый свет фонаря.

Сейчас три часа ночи. Все размывается в пятнах на стекле, эти пятна меняют форму домов и тополей и мягко светятся в цепочке желтых кругов. Между фонарями свет убегает прочь, дома и деревья погружены в неподвижную тьму. Белая снежная вата лежит на обочине, и по ней пробегает жалкий отсвет звездного блеска. Ночь. За окном черные провалы. Мелькнуло два или три ярко освещенных окна. Городская окраина. Показалась широкая улица, уходящая далеко вглубь. Между домами, на заднем плане показалась небольшая церковь, блик на ее куполе мне почудился отблеском иглы от шприца. В голове моей что-то щелкнуло. Мысль щелкнула, как только что блеснувший металл в ночном небе над куполом. Почему она так беспокоит меня? Я сказал водителю, чтобы он сбавил ход: мы пропустили нужный дом.

Автомобиль остановился у распахнутой калитки. В проеме стоял человек. Я, не отдавая себе отсчета в этих движениях, открыл дверь, взял с сиденья кейс, вышел из машины и направился к дому.

– Я благодарен вам, что вы все-таки приехали, – нервно и быстро сказал мужчина. – Пойдемте в дом.

У него была гладко выбрита голова. На тонком лице блестели очки.

Я пожал его руку, человек быстро шагнул назад и словно растворился в сумраке. Я последовал за ним. В саду было темно, только белые простыни смутно колыхались в воздухе между ветвей. Расположение деревьев и неосвещенное крыльцо показались мне знакомыми. Я всматривался в спину человека впереди себя. Он открыл дверь, прихожая осветилась ярким электрическим светом, и его силуэт прошел в окне за занавесками.

– Скорее, – сказал мужчина, – она умирает.

И снова: прихожая смутно напоминает мне что-то. Это воспоминание вызывало во мне беспокойство. На столе стоял стакан с замерзшей водой. В моей памяти шевелилось что-то мрачное, медленное, тяжелое. Казалось, память была готова схватить ускользающую мысль. Я чувствовал, как мысленно пытаюсь распахнуть окно в своей голове, но оно не поддается. Я прислонил лицо к стеклу, увидел, что там кто-то есть, но не мог ничего сделать. Я болезненно хотел спать. Слова проваливались вглубь моего сознания, перед глазами все время мелькало мое лицо, отраженное в стекле.

– Что с вашей женой? – произнес я без интонаций в голосе.

– Она умирает, – ответил человек, не оборачиваясь и ведя меня через неосвещенные комнаты. – Я прошу прощения за то, что вам пришлось ехать ночью… Я понимаю, вам не очень-то приятно снова оказаться в этом доме... Но речь идет о ее жизни... Я просто не могу себе представить… Я… Понимаете, я так ее люблю… Я не могу допустить и мысли, что она ум… уйдет… Я даже не знаю, что мне делать…

Мы вошли в просторную комнату. На постели лежала молодая женщина. Я замер. В голове что-то щелкнуло и остановилось. Мысль, которая все это время сидела в моей голове, осветила меня изнутри.

Кто я?

Темнота и тишина комнаты ударили в мою голову. В последней попытке, которая могла бы спасти меня, я посмотрел туда, где только что говорил человек. Но комната была пуста. Я не слышал ни шагов, ни голоса.

Безмолвие.

Я уже не мог вспомнить, что творилось в моей голове до той минуты, когда я проснулся в автомобиле. Память ушла.

Кто я? Доктор?

Мои глаза неподвижно смотрели на запрокинутую голову лежащей женщины. Постепенно ее очертания проявлялись в полутьме, и я уже мог видеть нос, лоб, затем глаза и губы. Они были мне знакомы.

Безмолвие. Это все, что я помню. Только безмолвие в моей голове.

Я уже видел эту обстановку раньше. Я уже был в этой комнате. Я подошел к постели и взял женщину за руку. Рука была очень теплой.

– Вы должны ей помочь, – услышал я голос.

Обернувшись, я снова увидел человека с гладко выбритой головой. Стекла его очков холодно поблескивали в полумраке. Он пристально смотрел на меня.

Я прикоснулся к ее лбу, затем прощупал пульс на шее. Я чувствовал этот внимательный, немигающий взгляд, устремленный на меня из темноты. Тогда я открыл кейс и стал в нем копаться, будто что-то ищу, надеясь, что он оставит меня наедине с больной. Ее дыхание стало едва слышным. Я наклонился к ней ближе. Ее приоткрытые губы коснулись моего уха.

Через некоторое время дыхание прекратилось. Я сжимал уже мертвую, холодеющую руку куклы. Я совершенно не верил, что все это происходит на самом деле. Я смотрел на красивое, поразительно знакомое лицо женщины и не испытывал никаких чувств. Я попытался вытащить что-нибудь из умолкнувшей памяти, но и там была тишина.

И тут я вспомнил о том, кто стоит у меня за спиной. Я вдруг отчетливо осознал, что мне нужно как можно скорее уйти из комнаты. Я поднялся с постели. От страха я ни смог вымолвить ни слова.

Я вышел из комнаты, оставив раскрытый кейс на постели. Быстро обернувшись, я в ужасе увидел что мужчина, выглянув из-за дверного проема, смотрит мне вслед. Я ускорил шаг. В моей голове звучала только одна мысль, которая возвращалась ко мне снова и снова: я не мог ничего сделать.

Оказавшись на улице, я увидел, что начало светать.

Водитель ничего у меня не спросил, просто завел мотор, и мы поехали.

Небо светлело. На другой стороне моста мерцали огни городских домов и фонарей. Я закрыл глаза, надеясь, что все кончится, и я проснусь.

Лишь когда мы пересекли железнодорожные пути и впереди ярко засияли рекламные вывески, я начал понимать, что произошло в этом страшном, холодном доме в пригороде.

Турист

Я вижу деревья в темноте. Черные стволы. Затем они убегают, и мысли теряют краски… Цветные линии… Темнота… Невозможно понять, открыл я глаза или нет. Вокруг темнота. Темнота без трещинок, в которые бы пробивался свет. Я существую, раз могу рассуждать и вступать в диалог с самим собой. Это мои мысли. Затем я вспомнил, что сплю. В памяти возникли какие-то картины, но они пронеслись настолько быстро, что я не успел их рассмотреть. Сосновый лес. Я понял, что помимо темноты существует еще что-то, что было совсем недавно. Другой мир, оставшийся в памяти какими-то вспышками. Деревья в темноте. Я двигаюсь сквозь ночной лес. Ничего, я вспомню… Нужно открыть глаза. Пошевели рукой. Эй, пошевели рукой. Тяжесть тела. Я чувствую, как бежит во мне теплая кровь. Мне холодно. Я чувствую мышцы моего тела. Во рту горькая слюна. Кровь пульсирует. Это чужая голова, но я уже почти здесь, я могу шевелить пальцами и напрягать живот. Дыши. Дыши глубже. Дыши медленней. Это ты. Это твои мысли. Ля-ля-ля. Я себя слышу. Хэллоу. Голова снова разговаривает, как надо. Медленно открывай глаза. Больно голове. Перестань. Это я. Хватит мне мешать… Потолок. Комната. Я лежу на широкой постели. На мне дешевый деловой костюм и даже галстук. Дыхание все еще быстрое. Тише, грудная клетка. Тело внизу слабое. Глазам больно. В комнате темно, но в щелочку виден белый свет. Шторы приподнимаются от ветра. Тишина. Я поднимаюсь. Почему я в костюме? Я помню, что со мной была темноволосая девушка. Она лежала рядом. Постель здесь примята. Это или мои воспоминания, или воспоминания этого парня.

Я прихожу в себя. В комнате, в которой я проснулся, были задернуты шторы. Предметов почти не было, чисто, как в отеле. На столике возле кровати стояла пустая бутылка, этикетка «Джим Бим». Тикающий звук отвлек мои глаза, и часы на стене показали почти девять утра. Я снова вспомнил, что ехал на машине через лес. Темный лес. Деревья мелькают перед глазами. Я уже знаю, что память вернется не сразу. Я обязательно узнаю, что случилось ночью. Нужно какое-то время. И еще надо выяснить, что делало это тело, прежде чем уснуть. Ну да, оно нализалось «Джим Бима».

Нужно заставить тело слушаться. Я приподнялся. Голова была тяжелая, клонилась в разные стороны. Я врезал себе ладонью так, что зазвенело в ушах. Перед глазами все еще горели цветные линии. Должно быть, алкоголь еще не выветрился. Я кое-как встал на пол и обнаружил, что на ногах у меня ботинки. Комната вертелась. Я взял со столика бутылку и заглянул в горлышко. Поднес к губам, но из нее не вытекло ни капли. Совершенно сухая. Нужно освежиться, а потом позвонить в бар. Я сделал несколько шагов. Вспоминай. Что здесь произошло? Кто ты?

Я подошел к окну и тихонько отодвинул штору. Окна выходили на пустую террасу. Над землей стелился туман.

Я посмотрел в глубину комнаты и заметил, что в ванной горит свет. Вместе с этим я вспомнил еще кое-что о прошлой ночи. Я ехал по шоссе через лес. Я сидел за рулем машины, которая остановилась, съехав на обочину. Дворники размазывали по стеклу хлопья снега. В прямом свете фар на шоссе сидела темная фигура.

Это произошло ночью. В комнате было тихо, только качался маятник часов.

У меня дикое похмелье. Если бы в голове перестала шуметь кровь, я наверняка бы вспомнил. Я осмотрел комнату: только кровать, столик и телефон. Голые вешалки. Голые, как ребра скелета. Еще картина на стене. На ней был изображен мальчик. Свет полуденного солнца светил ему прямо в лицо. Он сидел возле старой кирпичной стены, к которой был прислонен велосипед. Металлические части блестели на солнце. Загорелое лицо мальчика было обращено ко мне. Его глаза смотрели так, будто он действительно видел меня сейчас. И это меня напугало. Я перевернул картину лицом к стене и направился в ванную.

Я склонился над раковиной и включил холодную воду. Набрал воды в ладони и плеснул себе в лицо. Затем снова. Итак, парень сидел за рулем машины. Дворники размазывали по стеклу хлопья снега. В ярком свете фар на шоссе сидела неясная фигура, которая тотчас поднялась, едва он остановился. Несколько секунд стояла неподвижно, затем развернулась и быстро пошла в его сторону.

Я смотрел, как вода уползает в раковину. Поднял глаза и увидел свое отражение. Бледная кожа, темные провалы глаз и светлые волосы. Но на лицо я даже не обратил внимание. Я увидел, что зеркало чем-то испачкано. Это была красная помада, лежавшая комками. Все зеркало было заляпано следами от поцелуев.

Память вернулась.

***

Все время, пока фигура двигалась к машине, он не мог рассмотреть ее лица и видел только тонкий, покачивающийся силуэт. Затем он, опустив стекло, спросил, все ли в порядке, и увидел, что это девушка. Она наклонилась к окну, и он увидел, что она очень милая, только недавно плакала и размазала тушь по лицу. У нее были темные волосы. Она была навеселе.

– Чертов снег... – пробормотала она. – Холодно…

– Что с вами случилось?

Она все дрожала и оглядывалась в темноту:

– Где здесь ближайший телефон?

– В городе. Несколько миль по шоссе.

– Вы меня не посадите?

– Что с вами случилось?

– Я понимаю, сэр, ваши опасения. Но мне действительно нужна помощь. Я просто ехала с другом по шоссе на север, и наша машина вдруг остановилась. Я не разбираюсь в двигателях, и мне нужно вызвать помощь…

– Где же ваш друг?

– Что вы сказали?

– Ничего. Садитесь.

В машине было жарко и пахло бензином, двигатель работал, и два ярких луча в полной темноте освещали темные стволы заснеженных сосен. Воздух был морозный и сухой. Он обжигал горло, как глоток холодной воды.

Девушка села рядом, и его вдруг напугало ее лицо. Она улыбалась, как сумасшедшая. Ее ноги были испачканы в грязи. Он даже не сразу заметил, что она была почти раздета, в пальто, под которым были только майка и черные трусики. Он не мог понять, как не увидел этого сразу, когда она подошла к машине. И еще он увидел, что она больше не дрожит от холода. И что от нее совсем не пахнет алкоголем.

– Здесь есть станция… несколько минут отсюда… вы что, потеряли своего приятеля в лесу?

– Да, я, кажется, заснула…

Она закинула голые ноги на приборную панель, взяла его пачку сигарет, быстро чиркнула спичкой и закурила.

­– Может быть, вы скажете мне, где застряла ваша машина? Я попробую ее поискать.

Она со странной улыбкой взглянула на него.

– Извините, вы не могли бы просто подбросить меня до ближайшего телефона?

– Как ваше имя?

Она придвинулась ближе и обняла его за шею. От ее холодной кожи запахло духами. Волосы ее были мокрыми от снега.

– Линда.

– Послушай, Линда. Нам нужно найти твоего друга. Постарайся успокоиться и объяснить, что у вас случилось…

– Что же, мне до утра здесь жать? – затем наклонилась к его лицу и прошептала: – Я все придумала.

Он заглянул в ее зеленые глаза и похолодел от страха.

– Придумала что?

– Про друга и машину. Я здесь одна. Я всегда гуляю одна.

– Но… как же ты оказалась в лесу?

– Никак.

Он чувствовал, что должен немедленно бросить машину и бежать по шоссе.

– Ты не обидишься, если я попрошу тебя заткнуться? – прошептала Линда и придвинула свое лицо вплотную. – Просто довези меня до города...

***

В комнате зазвонил телефон. Он звонил снова и снова, а я стоял перед зеркалом, охваченный страхом. Наконец перестал. Я стоял в тишине.

Но через некоторое время кто-то громко заколотил в дверь. Каждый удар бил мне прямо в черепную коробку. Я почему-то вспомнил одну маленькую деталь – бутылка на столике. Она была сухой. Совершенно сухой.

– Мистер Мэтьюсон? Мистер Мэтьюсон, проснитесь!

Я подошел к двери.

– Кто это? – спросил я. Но ответа не последовало, и стук прекратился. – Кто это? – повторил я громче. Мне показалось, я вновь чувствую этот сухой морозный воздух, как тогда, в машине. Я услышал, как кто-то спускается по лестнице. Я поднял трубку и набрал холл. Долгие гудки.

– Алло. Доброе утро, мистер Мэтьюсон.

– Доброе утро. Кто сейчас приходил ко мне в номер?

– В ваш номер? Одну секундочку…

В трубке послышался шум. Затем другой голос заговорил со мной.

­– Мистер Мэтьюсон? Спускайтесь вниз.

_­– Кто это? Сейчас утро, что вам нужно?

– Мистер Мэтьюсон, вы видели зеркало?

На мгновение у меня перехватило дыхание.

­– Ну, так вот, спускайтесь вниз. Ваши дела плохи.

– О чем вы говорите? Кто испачкал зеркало в моем номере?

– Спускайтесь. Я жду в баре.

После этого в трубке щелкнуло и даже гудков не последовало.

Бар был пустой. На полках блестели разноцветные бутылки. На стойке стояла белая чашка, от нее шел пар. Солнечный свет пронизывал дым сигареты, которую курил единственный посетитель. Он сидел спиной ко мне. У него был гладко выбритый затылок. Услышав мои шаги, он обернулся. Обернулся, и я окончательно узнал его. Это он сидел в комнате. Это его я видел возле фонтана. Он унес светловолосую девушку.

Я, наконец, все вспомнил.

– У нас мало времени, – произнес мужчина, едва я хотел открыть рот, – через несколько минут здесь будет полиция. Они не знают, кто вы, но спросят о машине... То, что произошло ночью, всего лишь начало...

Я сильно испугался его слов.

– О чем вы говорите? Я простой турист.

– Не перебивайте. Я знаю, что вы не Джон Мэтьюсон… Идите сюда.

Я подошел ближе и заглянул через его плечо.

Он показал мне карту города и ткнул пальцем в какое-то строение на окраине.

– Он родился здесь.

– Кто – он?

– Джошуа Джонс. Убийца. Здесь находится церковь святой Делии, самое страшное место в городе…

– Но я не понимаю…

– Просто запоминайте, что я говорю…

– Но кто вы такой?

– Скажем, я ваша собака-поводырь... Или лучше сказать, сторожевой пес. Все, что вы видите вокруг – страшный сон, и моя задача, чтобы вы выбрались из него… Но мы тратим время. Скоро они будут здесь, так что слушайте…

– Я действительно не знаю, о чем вы. Я Джон Мэтьюсон.

– Не валяйте дурака. Джон Мэтьюсон мертв. Посмотрите во внутреннем кармане.

Я не пошевелился.

– Вспомните, что произошло ночью. Впереди вас ехала машина. Она остановилась посреди шоссе…

Затем его лицо вдруг резко изменилось.

Он смотрел на что-то позади меня. Я проследил за его взглядом.

В дверях стояли двое полицейских. За ними вошел человек в костюме и шляпе.

– Мистер Мэтьюсон? – спросил он.

– Да.

– Меня зовут детектив Рид. Можно взглянуть на ваши документы?

Я полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда кошелек.

– Минутку.

Я заглянул в него и побледнел. Это были права на машину. И там была чужая фотография. Не то лицо, которое смотрело на меня из зеркала. Молодого человека на фотографии звали Джон Филипп Мэтьюсон. Еще здесь был маленький снимок: Мэтьюсон обнимает темноволосую девушку. Ту самую девушку. Похоже, мой «сторожевой пес» был прав.

Я обернулся, но уже никого не было. В баре никого не было.

– Все в порядке, сэр?

– Похоже, оставил их в номере.

– Не важно. Пойдемте.

Дальше все происходило, как в кошмаре. Я помню медленные шаги полицейского и то, как внимательно он оглядывался на меня. Другой держал меня под локоть, не давая мне упасть. Я вышел вместе с ними на улицу, и моя голова зашумела от яркого света. Улица была почти пуста. Я едва услышал, как детектив Рид обратился ко мне:

– Сэр, это ваша машина вон там?

– Да, детектив.

– Я вынужден попросить вас открыть багажник.

Рука, которую я опустил в карман, столкнулась с холодным металлом.

– Но у меня нет ключей.

– В таком случае поднимитесь за ними в номер.

– Я имею право знать, в чем меня обвиняют.

– Никаких обвинений, сэр. Этой ночью на шоссе, недалеко от города, была найдена брошенная машина. По нашим сведеньям, в ней ехала молодая пара. Молодого человека звали Джон Мэтьюсон...

– Послушайте, я…

– Я же сказал, никаких обвинений. Может быть, это просто совпадение. Этой же ночью в отель приехал молодой человек. С ним была девушка. По словам управляющего, они оба были… эмм… не совсем в порядке... Он согласился отложить оформление документов на утро. Они назвали свои имена и, получив ключи, поднялись в номер. Это все, что мне известно. Вопрос в том, почему вы приехали на чужой машине…

– Моя жена… Она куда-то пропала. Я как раз собирался вызывать полицию…

– Я понимаю, мы этим сразу же займемся. Но существуют некоторые инструкции. Мы обязаны проверить багажник вашего автомобиля. В сущности, законы этого города позволяют мне открыть его без вашего разрешения, но я бы не хотел…

Я достал ключи из кармана.

– Хорошо, покончим с этим.

Мы подошли к машине. В моей голове еще сильнее застучала кровь. Детектив Рид взял у меня ключи. Двое полицейских встали позади меня.

Детектив вставил ключи в замок и открыл багажник. Молчание длилось не больше секунды. Детектив Рид медленно повернул ко мне лицо.

Я сделал два шага и заглянул в багажник.

Там лежал настоящий Джон Мэтьюсон.

Джонси

Она стояла у окна, и солнце, как прожектор, освещало ее лицо. Ее глаза светились прозрачным зеленым огнем.

Вечерний свет пронизывал детскую комнату. Над лежащими в тишине игрушками сверкали пылинки. Я прислонился к остывшему стеклу. Пустая улица. Лампы фонарей были слепы. Вдоль дороги шла длинная черная аллея, и солнечные лучи пробивались сквозь голые ветви. Какой-то мужчина в пальто и шляпе стоял перед домом. Как только он вскинул голову, я отодвинул лицо от окна.

– Я тебя знаю… – произнес я.

– Рада, что ты вспомнил… Отойди, пожалуйста, от окна, – «няня» улыбнулась и выпустила дым. – Ну, что Джонси-монси? Расскажешь мне, куда ты спрятал тело?

– Какое тело?

– Не лги мне. Я знаю, что ты сделал…

– Я не понимаю.

– Не смей мне лгать, дьяволенок!

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – повторил я.

– Лучше не зли меня, Джонси.

– Да кто вы все такие?

– Не прикидывайся дурачком. Тебе придется пойти с нами.

– Я с места не сдвинусь.

– Там внизу Израил, – сказала она тихо, – если будешь капризничать, он поднимется сюда…

Я прислушался: внизу звучал телевизор.

– Закричу.

– Не надо, Джонси. Если закричишь, я воткну тебе иглу в шею…

Жуткая красавица смотрела на меня своим насмешливым взором и курила. Свет заходящего солнца делал ее еще более привлекательной. Она подошла ближе, поправила очки и заглянула мне прямо в глаза.

Когда я попытался отвести взгляд, она поцеловала меня в губы.

– Послушай меня, Джонси, это очень важно. Ты должен кое-что узнать. Мы сказали Филиппу, что ты убил его жену. Да, именно так: убил милую, беззащитную Элайзу... Он будет преследовать тебя и не успокоится, пока не перережет тебе горло.

Я смотрел, как стекла ее очков поблескивают на солнце.

– Так что подумай хорошенько, с кем хочешь иметь дело, ­– продолжала Элайза. ­– Если пойдешь с нами, предстанешь перед судьей. Если нет – мы отдадим тебя палачу…

Она подняла руку, и солнечный свет нарисовал в этой руке силуэт маленького шприца с длинной иглой. В зеленых глазах замерцало безумие.

Я побежал к двери и несколько раз дернул ручку, но она не открывалась. Я пытался еще и еще, пока не увидел, что «няня» держит дверь ладонью.

Ее рука легко повалила меня на пол. Когда она схватила меня за горло, у меня помутнело в глазах. Я чувствовал, что слабею.

– Не смей! – вдруг закричала Элайза. – Не смей убегать от меня! Дьяволенок! Израил! Израил!

Она кричала, будто охваченная ужасом: «Израил! Израил!» Мне так и запомнилось: ее разинутый рот надо мной. Что-то резко и больно вонзилось мне в шею.

Я не знаю, что произошло дальше. Когда кто-то ворвался в комнату, я проскользнул сквозь руки моей мучительницы, пробежал сквозь оконные стекла, и солнечный свет озарил мое лицо.

***

В этот раз все произошло за несколько секунд. Я только почувствовал, что я сильный, высокий мужчина, и даже успел подхватить падающий из рук поднос с тремя пластмассовыми кружками. Подняв глаза, я увидел приоткрытую дверь, за которой была просторная комната. Комната была освещена золотистым вечерним светом.

В глубине ее, откинувшись в кресле, сидел Уильям Рид. Рядом с ним сидел человек с бледным худым лицом.

– Вы нездоровы, офицер? – спросил он, поднявшись с кресла. ­­

Я держал ладонь там, куда вонзилась игла. Конечно, она вонзилась в Энтони, но у меня было ощущение, что она до сих пор торчит из моей шеи.

Я должен сказать Риду.

– Детектив Рид, – проговорил я тихо.

Я вошел в комнату, всматриваясь в лица сидящих в золотистом сумраке мужчин.

– Детектив Рид… Звонили из вашего дома. Ваша сестра…

Мое сердце колотилось от страха.

– А! Опять жалуется, что я задерживаюсь? Извините меня, док… – Рид взял телефонную трубку, быстро набрал номер. Затем посмотрел на меня.

– Салливан! Во имя всего святого, поставь кофе на стол и закрой дверь!

На столе перед ним стояла табличка с надписью: «Уильям. Г. Рид, детектив». Он стучал по ней пальцами, слушая долгие гудки в трубке. Я поставил поднос и закрыл дверь. Затем сел в одно свободных кресел. Второй мужчина все это время смотрел на Рида.

– Никто не подходит, – сообщил детектив, положив трубку. – Наверное, они узнали из новостей, что Глория нашлась… Сегодня и вправду хотелось бы вернуться пораньше… Кофе здесь, давайте продолжим. Что вы скажете об этой точке, здесь, на шее Мэтьюсона?

Никто не заметил, как я открыл рот от изумления.

– Кхм… Это след от иглы, детектив. Мы знаем, что это была игла шприца.

– То же самое вы обнаружили у дипломата?

– Совершенно верно. В том же самом месте.

Они оба взяли кружки и отхлебнули по глотку.

– В точности то же место, – повторил мужчина, поставив кружку на стол. – Причем здесь действовал человек, хорошо знающий анатомию. Не выше и не ниже, – он два раза дотронулся до шеи детектива, – он дважды вонзил иглу в одну и ту же точку.

– Может быть, врач?

– Скорее хирург. Так точно воткнуть с размаха тонкую иглу мог только человек с отличной координацией. Поверьте моему опыту.

Детектив Рид сделал запись в своем блокноте. Я угадал, что он написал слово «хирург» и поставил знак вопроса.

– Это была женщина?

Я сам испугался своего голоса. Какое-то время в тишине слышалось, как стучат по клавишам в соседнем кабинете. Мужчина смотрел на меня. Я не видел с точностью выражения его лица, потому что он сидел спиной к окну. Но я вспомнил.

Я уже видел это лицо, смотрясь в зеркало. Это был тот самый доктор. Его худое лицо было когда-то моим лицом. Я был этим человеком одним морозным утром, когда в первый раз увидел рыжеволосую красотку. Тогда я думал, что она умерла. Но только что она пыталась убить меня.

Я только теперь заметил, что солнце уже почти зашло.

– Это, разумеется, могла быть и женщина, – ответил доктор. – Вам, кажется, известно больше, чем мне?..

– Салливан, может, вы сядете в мое кресло? – перебил его детектив Рид. – Кажется, у нас тут появился новый детектив!

– Простите, сэр, – извинился я и уткнулся в свою чашку.

– Женщины тоже могут быть прекрасными хирургами, – усмехнулся доктор.

– И прекрасными убийцами, – мрачно добавил Рид. – Оставим это.

Он записал что-то в блокноте. Затем спросил:

– Им вкололи какое-то вещество?

– Снотворное.

– Снотворное? Но ведь Мэтьюсон мертв.

– Сильная доза. Думаю, его все же хотели убить, а не усыпить.

Детектив записал и это. Потом посмотрел на наручные часы.

– Спасибо, док. Давайте закончим на сегодня.

Доктор торопливо поднялся с кресла и протянул руку для прощания. Затем попрощался со мной:

– До свидания, Сэм. Помните, что я вам говорил про красные овощи… Да, Рид! Я забыл вас спросить, – сказал доктор уже в дверях. ­– Вы не слышали ничего нового о пропавшем коматознике?

– Его, что, действительно похитили? Я думал, это шутка.

– Это вовсе не шутка. Он исчез из палаты, почти сразу, как его привезли. Кто-то напал на двух медсестер и охранника…

– Я постараюсь что-нибудь выяснить. Как он выглядит, этот ваш коматозник?

Лицо доктора стало белым, как камень:

– Я видел только фотографии. Все его тело и лицо сплошь покрыто татуировками, какими-то иероглифами. Еще на его теле много ожогов и глубоких порезов… На руках и ногах следы от цепей… Если он прыгнул с крыши, чтобы покончить с собой, его можно понять… Ну что же, до завтра, детектив Рид. Надеюсь, ваша жена скоро поправится…

– Приятного вчера, доктор Уайт.

Когда удаляющиеся шаги стихли, детектив Рид закрыл дверь.

– Хочешь знать, что я записал в блокноте, Сэм? – сказал он и бросил раскрытый блокнот на стол.

Я поднес его к свету и прочел: «Доктор Уайт не рассказывает ничего нового». Затем: «Хирург» и знак вопроса. Затем снова: «Сэм спросил, не мог ли убийца быть женщиной. Доктор Уайт нервничает». И наконец, снова: «Доктор Уайт не рассказывает ничего нового».

***

Когда я, надев пальто и шляпу, вышел из участка, небо уже почти потемнело. На западе быстро бежали освещенные снизу черные облака. В сумерках было холодно и пусто. Зажгли фонари. Ветви деревьев шевелились от ветра. Пустые трамваи проносились по рельсам.

Я спустился к реке, которая блестела под желтыми огнями в конце аллеи. Я не знал, куда мне идти. Я знал, что меня зовут Сэм Салливан. Сэм вел меня за руку к машине, когда я был туристом. Он же застегнул на мне наручники.

С каждой минутой темнело еще сильнее. Я уже не видел лиц проходящих мимо. Я прислонился к каменным перилам и достал из кармана смятую пачку сигарет. Я попросил огня у прохожего, закурил и стал смотреть на воду. В реке плавали утки. Над водой дрожал свет горящих окон на другом берегу. Черные облака отражались, как в зеркале. Несколько капель сверкнули в темноте. Затем стало слышно, как они стучат о шляпу. Капли были крупные, холодные и редкие. Я все стоял и смотрел на темную поверхность воды. Когда пошел дождь, она зашипела, как кипящее масло.

Сквозь падающий дождь ярко горели фонари и витрины на берегу. Я перебежал дорогу, чтобы укрыться под навесом одного из кафе. Капли дождя шумели вокруг и прыгали по асфальту в набегающих лужах. Я вымок насквозь. Я даже не нашел денег, чтобы зайти и выпить кофе. У меня не было ничего, кроме сигарет. Можно стоять и курить несколько часов подряд, смотря на мутные фонари. Но для этого нужно зайти и попросить хотя бы спичек. Электрический свет из окна отражался в летящих каплях. И тут я увидел вывеску.

Кафе называлось «Значок». Я заглянул внутрь и увидел несколько человек в форме, сидящих за столиками. Одна мысль промелькнула у меня в голове: это было кафе, где собираются офицеры полиции. Значит, скорее всего, плешивый толстяк за стойкой должен меня узнать.

Я вошел внутрь, стряхнул капли со шляпы. Бармен кивнул мне и сразу же достал из-под стойки бутылку виски. Я разделся, повесил пальто и шляпу на вешалку. Не смотря по сторонам, я сел на вращающийся стул перед заполненным наполовину стаканом. Бармен курил сигарету и то и дело вытирал руки о висящее на плече полотенце.

– Добрый вечер, Сэм, – сказал он, – хотите подам чего-нибудь горячего?

Я взял стакан и осушил его. Внезапно моя голова точно прояснилась. Как будто внутри ее зажги фонарь. Я вдруг вспомнил, как зовут бармена.

– Добрый вечер, мистер Леони, – весело сказал я, – было бы неплохо.

Толстяк Леони улыбнулся и переместил сигарету в другой угол рта. Затем снова наполнил стакан.

– У меня к тебе вопрос, Сэм, – сказал он, не меняя выражения, – ты можешь поговорить с одним человеком?

– С каким человеком?

– Он сидит позади тебя. Бритоголовый. Не оборачивайся. Вот, взгляни на него в кофейник... Он сидит здесь уже часа три, заказал стаканчик и до сих пор к нему не притронулся. Мне он совсем не нравится. Поверь моему чутью, этого человека нужно арестовать.

– Нет, ­– ответил я, ­– нет, мистер Леони. Этого человека я арестовать не могу.

– Ты его знаешь?

– Да, – я выпил виски и поднялся, – это федеральный агент.

Я подошел к столику, за которым сидел мой старый знакомый. Он не обратил на меня внимания. Он смотрел перед собой, положив подбородок на сжатые кулаки.

– Добрый вечер, – сказал я и отодвинул стул.

Он не ответил, даже не пошевелился, только какая-то мысль промелькнула в его глазах.

– Вы меня не узнали, – сказал я и улыбнулся, – но я не могу больше прятаться. Мне нужно знать, что со мной происходит. Меня хотели убить. И я хочу, чтобы вы помогли мне… Вы обещали, что будете моей собакой-поводырем.

Он поднял на меня глаза, и они широко распахнулись.

– Это ты? – прошептал он.

Битва

[…] Ее ничего не интересует, кроме кукол. Она часами сидит в своей комнате. Вчера я приоткрыл дверь и наблюдал, как она играет с куклами и ящиком из-под виски. Она обклеила его цветной бумагой. Это «домик». Она водит куклами внутри ящика. Она говорит разными голосами. Иногда я ее ненавижу. Бедная моя девочка.

Признаюсь, они обе меня раздражают. Нельзя было привозить их сюда. Надо было остаться. Вагон был переполнен. Меня впустили только потому, что жена была беременна и у нее началась истерика. Я смотрел на перрон. Поезд разгонялся с железным стоном. Холодный воздух громко свистел в ушах. Я помню все подробности, вроде вечернего блеска листвы на деревьях. Затем человек в форме приказал мне потушить сигарету и закрыл окно. Лучше бы мы остались. И умерли все вместе. Ужасная мысль. Я бы хотел все переиграть. Вернуться в тот вечер. Закрыть в доме все окна. Мы бы сидели на полу и смеялись, и бомба упала бы прямо на нас. Мне бы не пришлось коверкать жизнь моих девочек. Они обе почти не выходят из дома. Некоторые соседи до сих пор считают, что мы беглые нацисты. Это из-за глаз и светлых волос.

Даже не знаю, зачем я об этом думаю. Лучше бы вырвать страницу. Иногда эта часть моего сознания прорывается на поверхность, но теперь другая, более разумная, заслонила ее и собирается рассказать о других вещах. Я отвлекся, потому что вспомнил про бинокль, и бинокль потянул за собой воспоминания о Кларе. Скажу в двух словах: линзы в нем еще никуда не годятся, поэтому я отдал его дочери. Сказал, что от двоюродной тети. Ничего правдоподобней не придумал. Она была счастлива. Все равно никто не поймет, даже если заберет у нее бинокль. Подумает, что глупая игрушка и выбросит. Забыл, как называется. Калейдоскоп. Я разрешил дочери забраться на чердачное окно и смотреть на прохожих. Солгал, что бинокль старый, поэтому видит все неправильно. Зато она быстро поняла, в чем дело. Она-то и подсказала мне, где я допустил ошибку. Мои рассуждения были неверными и вот […]

Я протер глаза и отложил тетрадь в сторону. Дальше на странице шли совершенно непонятные мне математические расчеты. Это ранние дневники. И судя по всему, только малая их часть. Я выпил уже четыре чашки горького чая, но все бесполезно. Он постоянно повторяет этот пассаж о том, как гудел паровоз и блестели деревья. И все время собирается порвать и сжечь свои тетради. Это так похоже на Олби.

Чай в маленькой чашке уже остыл. Я подошел к раковине и вылил его. Потратить столько времени. Почти все тетради были исписаны пустыми рассуждениями сорокалетнего физика-иммигранта, страдающего шизофренией и ненавидящего свою жизнь в чужой стране. И ни намека, почему при одном упоминании его имени меня бросает в дрожь. Я злюсь на себя, потому что не могу бросить читать. Меня не покидает странное чувство, что все, что я читаю, написано для меня. И дело не в том, что теперь я знаю то, что знает Лэбсби, который занимался биографией этого чудака. Мне кажется, я знаю профессора Олби лучше, чем Лэбсби, и совсем с другой стороны. Эту сторону он прятал. Это лицо человека, стоящего в темноте. Когда я пытаюсь поймать это впечатление, то вспоминаю какие-то события в прошлом. Вспоминаю несколько картин. На одной из них я маленький мальчик. Я смотрю на высокое дерево с большими ветвями и густой зеленой кроной. Кто-то стоит позади меня и смеется. Затем еще одно. Ночь. Идет дождь и горит мутный фонарь. Я выглядываю в окно и вижу, как большая темная фигура идет через террасу. Еще я вижу мост в темноте. Я слышу, как шелестят деревья. На другом берегу никого нет. Этот мост пугает меня больше всего. Я знаю, что мне придется его перейти, но от этой мысли у меня стынет кровь. Словно чья-то рука вырезала эти события ножницами из моей памяти.

Тишину в комнате нарушало только шуршание опилок, в которых шевелился хомяк. Я уже давно привык к этому звуку.

Квартира Лэбсби располагалась на верхнем этаже. Комнаты в ней были с высокими потолками. Повсюду висели большие зеркала. В них было холодно и темно. Комнаты были заставлены башнями книг. Над книгами кружилась пыль. Эта квартира застряла в прошлом: на столе лежал старый телефонный аппарат, фотографии на стенах были желтые. Половицы скрипели, и от моих шагов звенела посуда в застекленных шкафах. Я налил в чашку коньяка из графина, выпил его и снова взял тетрадь в руки.

Профессор Олби не датировал записи, только нумеровал. У него был идеальный почерк. Буквы мелкие и резкие, как будто напечатанные на машинке. Страницы сильно пожелтели, некоторые я даже порвал по неосторожности. Тетради шли не по порядку. Многих лет среди них не хватает. Если предположить, что нумерация записей правильная, то профессор заполнял где-то по двенадцать тетрадей в месяц. Судя по тому, что я прочел, это где-то 1946 год, его дочери примерно шесть лет. Начинаются первые эксперименты с оптикой. Видны также и первые признаки сумасшествия. Последние записи, которые у меня есть, можно датировать где-то 1955 годом. Вот одна из поздних:

[…] Согласно самой старой карте, которую мне удалось найти, раньше центром города было место, где сейчас стоит церковь. Значит, я был прав. Комната с иероглифами – это все, что осталось от храма. Это место почему-то оказалось более важным, чем берег реки. Я думаю, что храм был построен на месте еще более древнего сооружения, возможно, алтаря или гробницы. Все начинается здесь, но сведений слишком мало. Город был построен в виде гигантского квадрата и был обнесен высокими каменными стенами. Следы этой кладки до сих пор можно найти.

Когда христиане захватили город, он был уже мертвым. Здесь произошло что-то страшное. Местные жители покинули свои дома, на прощание устроив нечто вроде жуткого ритуала. Понятно, почему город, в котором живу сейчас я, построен южнее. Эти места довольно долго обходили стороной. Существуют легенды о призраках с кошачьими глазами, которые живут на деревьях и нападают на людей. Дело в том, что местные почитали богиню, имя которой можно перевести как Белая Кошка. Я давно заметил, что кошек в городе очень много и никто не смеет их трогать. Они большими стаями ходят по улицам. Недавно я узнал, что когда-то здесь существовал закон, по которому человек, ударивший ребенка или кошку, приговаривался к смерти. Он действовал и после того, как сюда пришли христиане. Они заменили богиню святой, которую звали Делия. На самом деле это была какая-то сумасшедшая пуританка […]

В полумраке холодная комната Лэбсби казалась пещерой. Я подошел к окну. Солнце горело над крышами домов, отражалось в широких лужах, в окнах и рекламных щитах. Я распахнул шторы, чтобы и в комнате стало больше света, выпил еще коньяка и продолжил утомительное чтение. Графин с коньяком, стоящий на столе, загорелся как янтарь.

[…] Они заменили богиню святой, которую звали Делия. На самом деле это была какая-то сумасшедшая пуританка. Храм был разрушен, остался только фундамент. На этом месте и построили церковь святой Делии. Я был немало удивлен тому, что многие жители города, даже те, кто ходит в церковь, приносят жертвы Белой Кошке и выполняют другие странные ритуалы. Меня это всерьез пугает. Сейчас там, как известно, начальная школа. В эту школу с шести лет ходила моя Клара и все знакомые мне мальчики и девочки. Похоже, эту мифологию им навязывают с детства. Кстати, именно дети нашли комнату с иероглифами. Если бы не они, я бы так и остался без доказательств. Помню, как впервые спустился туда. Со мной были два строителя с фонарями. Я слышал, как они смеялись надо мной, пока переносил рисунки в тетрадь. Иероглифы на северной стене изображают какие-то события. В значении тех, что на южной, я еще не вполне разобрался, но предполагаю, что они описывают ритуалы […]

Все впустую. Ничего, что могло бы мне помочь. Словно это писал кто-то другой. Не тот человек, который смотрел на меня из темноты. Снова этот мост и снова этот шелест ветвей. Я знаю, что он там. А здесь записки сумасшедшего физика, решившего заняться археологией. Видимо поэтому эти тетради и были выброшены. Лэбсби были известны другие дневники профессора Олби, где он рассказывает о своей жизни, делится вполне банальными мыслями и рассуждениями. Значительную их часть занимали подробные описания физических опытов, но их никто не читал. Там не было ничего важного. Всех интересовала биография. Олби был местным сумасшедшим. Видимо, большую часть всего, что здесь написано, он выдумал в припадках безумия. В городе никогда не было культа Белой Кошки. Никто никогда не видел этой комнаты с иероглифами. Все это было понятно мистеру Лэбсби. Когда понятные и правильно составленные предложения постепенно превращались в запутанные фразы, он пролистывал страницы. Но мне были нужны как раз они. Они были фонарем, которым я освещал темный колодец своей памяти. Мои глаза приковала странная запись, как раз одна из тех, в которой прячется загадка. Я прочитал ее несколько раз. Затем снова.

[…] Восемь и три ­– голубой, шесть и три ­– зеленый. Семь и девять – красный. Если перевести цифры на язык иероглифов, получится что с самого начала существовала неправильная последовательность, сначала – «аист», затем «осколок кувшина»; если нарисовать еще и «зубастую лису», мы получаем код. «Белая Кошка живет в наших котлах, и душа ее бродит среди наших душ. Придет Охотник, он появится из Ночи. Он убьет Белую Кошку и повесит ее шкуру сушиться на солнце. Для Охотника не важно время и место, когда состоится Битва. Охотник знает, что Белая Кошка умрет, поэтому ему незачем спешить. Придет человек, и будет он Охотником, и придет другой, и будет он Белой Кошкой. Охотник примет облики многих людей, прежде чем поймает Белую Кошку. Охотник притворится и мужчиной, и женщиной, и зверем, и ребенком. Когда Белая Кошка встретится с Охотником, начнется Битва. Белая Кошка обратится в бегство, но умрет от ран. И наступит вечная Ночь».

Я ученый, и, конечно, не верю в эту белиберду. Но я знаю также, что это код, и что мне предстоит его расшифровать. Здесь говорится о каком-то событии или даже событиях, которые ожидают нас в будущем. Возможно, что случится так, и придет некий человек – назовем его Охотником. Он будет такой же, как мы, но будет отличаться особым светом, по которому его можно узнать. Я уже знаю природу этого свечения и проверил кое-что при помощи своих светочувствительных линз. Оказалось, что человек, рисовавший иероглифы на стене в комнате, знал гораздо больше меня. Многое мне еще предстоит сделать. Я должен воспользоваться этим знанием. У меня предчувствие, что я смогу предотвратить какую-то страшную катастрофу […]

В этот момент зазвонил телефон. После минутного колебания, я подошел и снял трубку.

– Зачем ты это сделал?

– Это ты! Послушай, мне нужно сказать тебе…

– Подожди. Это ты должен узнать кое-что. Сейчас я лежу на крыше напротив и смотрю на тебя сквозь прицел своей винтовки. И прежде чем я прострелю твою голову, я бы хотел узнать, зачем ты убил мою жену?

Израил

Шел дождь. Элайза всматривалась в цепочку фонарей, которые бросали свет на черные лужи. Они дрожали от тяжелых капель. Элайза выключила двигатель и стала ждать. Церковь была почти неосвещена, поэтому производила довольно мрачное впечатление. Дождь становился все сильнее.

Наконец, Элайза услышала, как железные ворота распахнулись. Шлепая по воде, к машине быстро приближался человек в застегнутом сюртуке. Это был Стивен. Элайза вышла из машины. Капли дождя звонко бились о фонари.

­– Помогите мне! – произнесла она, поднимая воротник, – скорее!

Стивен с готовностью протянул руку, но Элайза покачала головой. Он взглянул на машину. В глубине салона был кто-то еще. Неясная фигура с запрокинутой головой. Стивен наклонился к окну.

­– Кто это? – прокричал он сквозь шум дождя, почему-то ожидая, что человек в машине медленно повернет к нему лицо. Но этого не произошло, и фигура не пошевелилась.

– Это Джонс, – ответила Элайза.

Вспыхнула белая молния. На секунду Стивен увидел застывшее в окне лицо с широко открытым ртом. По щеке текла кровь. Мокрые спутанные волосы.

– Где Израил?

– Долгая история, – сказала Элайза, открывая дверцу.

Молодой человек упал на протянутые руки Стивена.

­– Хорошо, занесем его внутрь.

Они вошли во двор. Ливень стал еще сильнее, и они ускорили шаги. В небе сверкали молнии. Стивен держал молодого человека на руках. Направо шла дорожка, ведущая к церкви, но они подошли к зданию бывшей школы, в котором горели все окна. Элайза открыла двери, они вошли в прихожую. Элайза закрыла двери за собой. Шум дождя исчез, и пространство вокруг облекла тишина.

Элайза расстегивала пуговицы и смотрела на Стивена. В голову Элайзе пришла какая-то нечеткая мысль, она зацепилась за нее, пытаясь найти лазейку, пытаясь вложить недостающее звено в цепь каких-то только ей ведомых событий. Мысль ускользала, и другие мысли заслоняли ее. Только одна четкая картинка из памяти стояла перед глазами: Израил, лежащий на земле.

Элайза нажала на кнопку вызова.

– Стивен! – сказал голос в темноте, – кто приехал?

– Это Элайза, – сказал Стивен.

– Одна? – спросили вновь.

– Да, но… – они с Элайзой встретились взглядами, – нет, не одна…

– Что случилось? Израил с вами?

– Ты пустишь меня в дом? – крикнула Элайза, – чертовски холодно стоять в прихожей!

Дверь открылась. Яркий свет.

– Пойдем, – тихо сказал Стивен и шагнул в холл, освещенный ярким электрическим светом.

В окна стучал дождь. Пол был выложен черной и белой плиткой, как шахматная доска. Каблуки Элайзы извлекали из него красивый щелкающий звук. Следуя за Стивеном, она посмотрела на картину над лестницей. Мрачный портрет седого мужчины.

Элайза думала. Она готова была расплакаться. Это все от напряжения. Одна мысль перебивала другую. Нужно быть спокойной. В ее голове уже складывалась какая-то история, но это было не главное. Главное, чтобы в эту историю поверили.

Они поднялись наверх, свернули в коридор, затем прошли еще несколько дверей, и несколько коридоров, пока не оказались в полной темноте. Элайза зажгла фонарь, и он осветил множество ступеней, ведущих вниз. Все, как раньше. Когда они были детьми.

В кабинете было прохладно. Горел ночник. Человек, который ждал их, сидел в кресле, спрятавшись в темноте. Элайза рухнула на диван и закинула босые ноги на спинку. Она закурила.

Стивен уложил молодого человека в кресло, затем несколько раз повернул ключ, торчащий из стеклянного шкафа, и достал бутылку виски и два стакана.

– Израил мертв, – сказал Элайза.

Человек в кресле откинулся назад.

– Это ты убила его?

Спокойно, Элли, спокойно.

– Я знала, что ты так скажешь, ­– ответила она бесстрастным голосом, ­– но нет, это не я. Ему прострелили голову. Я не знаю точно, кто это сделал.

– Фил, надеюсь, мертв?

– Да. И Макфаррен тоже. У них тоже по дырке в голове. Это сделала я.

Человек в кресле глубоко вздохнул. Затем взял с подноса предложенный Стивеном стакан.

– Я вижу, тебе по-прежнему весело? – сказал он.

– Зато я привезла Джонси. И нас осталось трое: я, ты и Стивен, – она взяла стакан и в нем звякнули кубики льда. ­

– А где профессор?

– Не знаю. Валяется где-нибудь.

– Не хочешь рассказать, что там произошло?

Она рассказала. Она терпеливо повторила снова, что Фил и Макфаррен мертвы, и что Израил тоже мертв. Произошло это так: Израил поднялся наверх. Она слышала выстрелы. Ей пришлось ждать. Лэбсби все это время сидел вместе с ней в машине. Наконец, Элайза поняла, что Израил не вернется, и поднялась в квартиру профессора. Там она без труда застрелила Фила и его приятеля. От выстрела в лицо очки Фила сломались пополам и стекла разбились. Она хотела убраться поскорее, потому что услышала сирены. Когда она вернулась к машине, оказалось, что Джонси очнулся и переместился в прохожего. К счастью, она успела увидеть, как он убегает. Элайза села в машину. Через несколько кварталов ей удалось сбить его с ног. Она пару раз ударила его от злости, затем вколола снотворное и привезла сюда.

История была очень короткая. Человек в кресле почти не перебивал ее. Он спросил только, что она думает о смерти Фила. Элайза улыбнулась, но было заметно, что она нервничает. Она сидела, обняв колени, и голос ее иногда срывался. Стивен, внимательно слушая, что она говорит, массировал ее плечи. Человек в темноте молчал. Они не знали, что почти вся ее история – неправда.

Элайза знала, что молодой человек – вовсе не Джошуа Джонс. На самом деле случилось вот что. После того как она и Лэбсби сели в машину, они встретили Израила в условленном месте через пару кварталов. Израил сказал, что застрелил Фила и Макфаррена. Затем протянул ей очки Фила, и Элайза брезгливо отодвинулась.

­– Не волнуйся, кровь я вытер бумажным полотенцем.

– Очень предусмотрительно. Как ты там, Джонси?

Израил обернулся и посмотрел на сидящего на заднем сиденье. Свет фонарей скользил по его лицу.

– Ты уверена, что он не мертвый? Глаза закрыты.

– Я в порядке, – ответил Лэбсби.

– Я же говорила, что мы тебя найдем.

– Да, ты нашла меня, Эл.

Машину бросило в сторону, и она подняла фонтан брызг.

– Как ты меня назвал?

– Я назвал тебя Эл, милая. Я вспомнил. Меня зовут не Джошуа Джонс. Насколько я знаю, он утонул много дней назад. Меня зовут Сэммюэл. И я люблю тебя.

Какое-то время ничего не происходило. Все было как прежде. Элайза вела машину, Израил с побелевшим лицом смотрел перед собой. Затем машина медленно остановилась в переулке. Они сидели в тишине.

– Израил, нужно поговорить. Выходи из машины, – наконец сказала Элайза.

­– Что ты делаешь?

– Нужно поговорить.

Они вышли. Две фигуры замерли под светом фонаря. Прошло несколько минут. Они разговаривали. Потом Элайза сделала короткий жест, словно поднесла платок к лицу. Раздался тихий щелчок и из-за затылка Израила вылетели брызги.

Элайза быстро распахнула дверцу:

– Я знаю, что у Фила есть убежище. Мне не важно знать, где это. Ты должен там спрятаться. Я найду тебя.

Элайза показала ему очки.

– Послушай, Элайза…

– Заткнись. Сейчас есть что-то более важное, чем эта глупая штука с переселениями. Я люблю тебя.

– Но они все поймут!

– Я знаю. Но это даст нам немного времени. Да, у меня нет никакого плана. Может быть, они сразу все поймут. Но я уже делала так, как говорили они, и ошиблась. Я люблю тебя. Уходи.

И Сэмми ушел.

После этого Элайза, почти не понимая, что делает, сбила на улице прохожего и затолкала его в машину. Пошел дождь.

Такова настоящая история.

Но Элайза не знала кое-чего про Израила. Этим вечером было рассказано много историй. Израил солгал, когда садился к ней в машину. Он солгал, что убил Фила и Макфаррена. Он сохранил им жизни, в обмен на очки и заключил с ними соглашение.

Элайза не знала, что Фил все еще жив. Но Фил знал, что жива Элайза.

И знал, что она предала его.

Страшное лето

Солнце садилось. Оно светило сквозь ветви, и на тропинке вытянулись тени прохожих. Даже тень маленького мальчика стала длинной. Тень шевелилась и двигалась от одного куста к другому. Мальчик шел домой. Быстро вечерело.

Он прошел мимо скамейки, на которой сидели дети. Лица этих детей спрятала вечерняя темнота, только глаза их блестели. Там была девочка. Израил взглянул на нее мельком, и словно почувствовал что-то. Остановился. Он даже захотел заговорить с ними, но делать этого не стал. Девочка смотрела на него. Маленькому Израилу этот взгляд не понравился. Он знал, что это за чувство. Холод ночи. Дыхание большой собаки. Темнота старого колодца. Израил ощутил в себе невероятное желание убежать прочь. Мы не всегда правильно понимаем, о чем нас предупреждают знаки. Через двадцать восемь лет эта девочка выстрелит ему в голову.

Между деревьями темнело, но солнечное пламя приятно окрашивало воздух. Израил прибавил шагу. До дома оставалось совсем немного. Он наблюдал за тем, как сумрак окутывает заросли по обеим сторонам тропинки. Прохожих стало меньше, и он отчетливо слышал свои шаги. Встреча с детьми уже выветрилась из его головы. Ветви страшно шуршали вокруг. В их движении Израилу чудились фигуры животных и людей в шляпах, стоящих в зарослях и смотрящих на него. Мальчик посмотрел в оба конца аллеи. Везде было пусто. Изарил посмотрел под ноги. Если бы не последние отблески солнца, он бы не увидел большую серебряную монету, лежащую в траве.

Израил поднял ее и посмотрел на свет. Никогда раньше он не видел такой монеты. Он быстро положил ее в карман и уже почти побежал домой. Снова ему показалось, что в зарослях слева стоит человек в шляпе. И вот этот человек медленно шагнул навстречу Израилу.

– Мальчик, постой, – проговорил он хриплым голосом.

Человек был одет в рваный костюм. Израил разглядел в темноте худое, морщинистое лицо и беззубый рот.

– Постой, не убегай. У меня больная нога. Видишь, я хромаю?

Старик наклонился и пристально посмотрел в лицо Израилу.

– Я потерял одну вещь. Это очень редкая, дорогая монета. Я хранил ее очень-очень долго. Но сегодня я собирался продать ее и купить себе бутылку виски. Мне нужно пить, иначе нога будет сильно-сильно болеть. Мне хотели ее отрезать. Представляешь, отрезать ногу? Помоги мне найти монету... Я, кажется, обронил ее где-то здесь.

Израил машинально кивнул, думая про себя, как бы ему поскорее выпутаться. Он сделал вид, что ищет монету в траве. Старик тем временем доковылял до скамейки. Израил присел на траву, шаря по ней ладонями. Можно было бы убежать. Но Израил решил поступить иначе. Он осторожно вынул ее из кармана.

– Вот, сэр! Эта ваша монетка?

– Да, это она. Давай ее сюда.

Израил положил монету в руку старика и тот ловко схватил его за рукав.

– Спасибо, Израил, ­– сказал он весело, – я видел, что ты ее нашел. Мне хотелось узнать, отдашь ли ты ее.

Израил не знал, что сказать. В это же мгновение зажглись фонари, и он с изумлением понял, что перед ним сидит молодой, улыбающийся мужчина.

– Что, ловко я тебя провел? – засмеялся незнакомец, словно прочитав его мысли, – подожди, пройдет время, и ты сможешь превращаться не хуже меня. Я учился этому многие-многие годы.

Израил даже не заметил, что никто его больше не держит за рукав. Но он и не думал уходить. Он зачарованно слушал мягкий, теплый голос.

– Давай я познакомлю тебя с другими детьми... Эй, ребята! Выходите!

Из зарослей позади скамейки выглянули те самые трое детей, которых он повстречал недавно.

­– Это Элайза, Сэм и Стивен. С этой минуты вы все четверо связанны особенной силой, – мужчина посмотрел Израилу в глаза, ­– не забывайте об этом. Вам предстоит многое сделать. Я помогу вам вначале, но дальше вы будете действовать сами. Послушай, Израил. Ты блестящий артист и видишь ситуацию изнутри. Ты любишь обманывать, но это ложь актера, играющего роль. Ты видишь всех людей насквозь. Я тебе докажу. Посмотри на этих детей. Как ты думаешь, как поступили с монеткой они?

Израил взглянул на детей. Теперь он мог хорошенько их разглядеть. Рыженькая Элайза внимательно смотрела на него зелеными глазами. Сэм дружелюбно улыбался Изарилу. И только Стивен, маленький, худой, с торчащими ключицами и со светлыми волосами, спадающими на глаза, казалось, не принимал во всем этом участие, и смотрел в сторону.

Израил подумал и неожиданно для себя ответил, что Элайза не призналась, и не отдала, Стивен отдал сразу же, а Сэм увидел, но не поднял монету.

Мужчина улыбнулся и сказал, что Израил совершенно точно все угадал. Элайза хитра и лжет из собственной выгоды. Зато она всегда добивается того, чего хочет. Стивен честен, и всегда выполняет то, что должен сделать. Это их стражник, он будет защищать всех троих. А у Сэма особая судьба, и он знает о ней. Монету он не поднял потому, что для него важен выбор, вызов самому себе, битва с самим собой.

– Пойдем, нужно проводить тебя до дома.

Они быстро шли по вечерней аллее. Облачка мошек кружились над фонарями. И звучал тихий, мягкий голос:

­– Белая Кошка живет в наших котлах, и душа ее бродит среди наших душ. Придет Охотник, он появится из Ночи. Он убьет Белую Кошку и повесит ее шкуру сушиться на солнце. Для Охотника не важно время и место, когда состоится Битва. Охотник знает, что Белая Кошка умрет, поэтому ему незачем спешить. Придет человек, и будет он Охотником, и придет другой, и будет он Белой Кошкой. Охотник примет облики многих людей, прежде чем поймает Белую Кошку. Охотник притворится и мужчиной, и женщиной, и зверем, и ребенком. Когда Белая Кошка встретится с Охотником, начнется Битва. Белая Кошка обратится в бегство, но умрет от ран. И наступит вечная Ночь…

Профессор Олби говорил про Кошку, говорил про Охотника, рассказывал о Битве, и об их предназначении. Он говорил, что со временем Израил станет похож на него самого. Что он научится прятаться за масками других людей, которых он выдумает сам. Он говорил, что сила, объединившая их, когда-то давным-давно исцелила его самого. И если бы не сила, он давно бы умер от старости, потому что ему уже очень много лет. Это сила научила его обманывать людей. Она же научила, как обманывать время.

Он говорил все это, а сам при этом думал, что предыдущие две попытки провалились, что прошлые команды не справились. Но тогда не было Израила.

­– Запомните, Израил самый-самый важный среди вас, – говорил профессор Олби, – и если с ним что-то случится, произойдет что-то страшное, и никто уже ничего не сможем изменить…

Олби точно знал, подобрал отличную команду. Все складывалось так, как требовал ритуал. Он знал, что не ошибся насчет этих четверых. Он знал, что со временем они сами найдут недостающих игроков.

Но ему оставалось найти пятого.

Им должен был стать старший брат Элайзы, Грегори.

Дата добавления: 2015-11-04