Боль. Наслаждение.
— Ты видела через прозрачные зеркала, как мужчины трахают мужчин, Виктория. — Габриэль заполнял ее ухо своим дыханием. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть трахнутым в зад? Или ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть изнасилованным?
Подбородок Виктории обрамляла медь, усыпанная бусинками воды.
— Я знаю, каково это — желать быть частью кого-то, Габриэль.
Вчера вечером она была частью его, как и он был частью ее.
Мрак истины окутывал Габриэля, пока он не почувствовал, что взорвется.
— Я не отстранялся от одного мужчины, — обольстительно сказал он.
Он никогда не отстранялся от одного мужчины.
Майкла. Мишеля.
Какое-то время Габриэль думал, что он тоже сможет быть ангелом.
Второй мужчина показал ему, кто он на самом деле.
Con. Fumier.
— Он причинил тебе боль, Габриэль. — Лицо Виктории затуманил пар. — Я хочу прогнать боль.
«Повредил ли мужчина или мужчины, которые овладели Джоном, его душу так, как и его тело?» — спрашивал себя Габриэль.
Прогонит ли его вдова эту боль?
Прогнала ли Энн боль Майкла?
«Кто утешит вас… Габриэль?»
Никто. Jamais.
Никогда.
Габриэль не заслуживал утешения.
— И ты думаешь, что сможешь прогнать мою боль, сделав… что, Виктория? — легко поинтересовался Габриэль, делясь своим дыханием, своим жаром, водой, заливавшей тело. — Позволив мне изнасиловать тебя?
— Я хочу, чтобы ты показал мне, что он сделал с тобой.
Вода капала с носа Габриэля на щеку Виктории; она ползла между их телами и танцевала на кончике члена, смывая его слезы.
— О котором мужчине ты хочешь знать, Виктория?
— Я хочу знать, что сделал с тобой мужчина, который причинил тебе боль, — голос Виктории отозвался эхом в медном колпаке, подгоняя его, возбуждая его. — А затем я хочу, чтобы ты показал мне, что с тобой сделал мужчина, который заставил тебя молить о наслаждении. Я хочу, чтобы ты заставил меня умолять, Габриэль.
Габриэль не молил о наслаждении — он умолял о разрядке. А потом он молил о смерти.
Он не хотел, чтобы Виктория молила — не Виктория, с ее голодными синими глазами.
— Ты знаешь, куда насилуют мужчин, Виктория? — возбуждающе прошептал Габриэль. Вертикальная плоть устроилась в щели между ее ягодицами. Грудь баюкала ее узкие плечи и спину. Корона его члена пульсировала с каждым вдохом, каждым ударом сердца. Вода ударялась о них обоих.
Было бы так легко убить ее…
— Да, я знаю, куда насилуют мужчин, — сказала Виктория сквозь бьющий душ.
Но она не знала. Мужчин не насилуют через их тела; мужчин насилуют через их души.
Повернув торс, Габриэль потянулся назад и сунул пальцы в баночку с кремом, которую Виктория поставила на деревянную обшивку ванны. Наружу они показались покрытые густым белым кремом.
Вода бусинками усыпала его пальцы, переливаясь жемчугом на креме.
Часть его, однако отделенная от него.
Но он не хотел быть отделен от одной женщины.
— Ты хочешь знать, что я чувствовал, Виктория? — подстрекал он ее. Убивая ее. Убивая себя. — Ты хочешь знать, каково это — быть трахнутым в зад?
— Да. — Виктория отбросила голову назад, глотая воду и страх. Ее руки по-прежнему были распластаны по медной стене, жаждущая жертва. — Я хочу знать, что ты чувствовал.
Но это было не то, чего хотел Габриэль.
Он не хотел, чтобы женщина знала, что он чувствовал.
Он не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь познал это.
Подавшись назад, Габриэль опустил руку между их телами. Он смазал себя холодным, гладким кремом — корону, ствол; ягодицы Виктории дразнили тыльную часть его руки и костяшки пальцев.
Крепко взяв себя в руки, он кругами водил по ней головкой смазанного лубрикатом пениса… скользя, соблазняя, дразня.
— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Шлюха по натуре, как и по выучке.
Виктория напряглась, не подготовленная ни к наслаждению, ни к боли.
Вчера вечером он нарушил ее девственность, тонкий слой плоти, который он постепенно отгибал, чтобы впустить один палец, два, три.
Он не разорвал его, ни своими пальцами, ни своим членом.
Ловкая шлюха восстановила бы девственную плеву и продала ее снова.
Но Виктория не была шлюхой.
Ее девственность могла быть исправлена. Если он возьмет Викторию сейчас, она никогда не сможет снова претендовать на невинность. Она не могла излечить Габриэля, но она могла быть уничтожена им.
Он не хотел причинять ей боль.
То, чего Габриэль хотел, не останавливало его прежде… От проституции. От убийства.
Он знал, что это не остановит его и теперь.
Непрерывно водя кругами, Габриэль нажал вглубь. И едва не рухнул от наслаждения, прострелившего его яички.
Но он не хотел наслаждения.
Виктория инстинктивно выгнула тело. Даже в этом она приняла его. Она, никогда не знавшая боли, которую мужчины могли причинить женщинам. Боли, которую мужчины могли причинить мужчинам.
— Это? — соблазнительно шептал Габриэль в волосы Виктории, в ее скользкую от воды щеку. Кружа, надавливая, кружа, надавливая сильнее, кружа, надавливая еще сильнее, уговаривая ее тело принять его, как его научили делать двадцать семь лет назад. — Это то, чего вы хотите, мадемуазель Чайлдерс?
— Да. — Виктория сжала веки и повернула голову к его губам, ища утешения у мужчины, которого она пригласила изнасиловать ее.
Так, чтобы он мог не испытывать боли.
Но он никогда не будет свободен от боли.
— Скажи мне, Виктория, — это то, чего ты хочешь? — промурлыкал он, его грудь баюкала ее спину, в то время как ее ладони распластались на медной стене, пытаясь сдержать ее наслаждение и боль. Но она не могла сдержать их. Опытная шлюха, какой был Габриэль, даже он не был способен сдержать их. — Все, что ты должна сделать — сказать мне остановиться, и я остановлюсь. Скажи мне, Виктория. Скажи мне остановиться.
Или он умрет. И заберет ее с собой.
Виктория приняла кончик его пениса в свое тело. И выдохнула свой смертный приговор.
— Не останавливайся!
Крики из прошлого эхом отзывались в его голове.
Остановись… Остановись… Остановись…
И следом: N’arrête pas… N’arrête pas… N’arrête pas…
Не останавливайся… Не останавливайся… Не останавливайся…
Мускулы бедер и ягодиц Габриэля сжались. Левая рука соскользнула с руки Виктории — женской руки, мягкой, узкой, которую так легко повредить или сломать — он погладил ее талию и обхватил бедро.
Он не остановился.
Растопыренные пальцы Виктории сжались в кулаки. Она сдавливала его плоть, отчаянно пытаясь приспособиться к чужеродному вторжению.
Ее боль вибрировала в горячем тумане.
Габриэль зарылся лицом в ее влажные волосы.
Он не хотел этого.
Душ беспрестанно барабанил по ним, мужчине и женщине, которых свели вместе страх и желание.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — шептал Габриэль, топя в водных брызгах и напряженном убежище ее тела свое прошлое, которое он пережил, и будущее, которым был отвергнут.
— Не останавливайся! — задыхалась она.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — повторил он. И отстранился назад, пока в ней не осталась только головка его члена.
Мускулы Виктории конвульсивно сокращались, пытаясь остановить его, пытаясь удержать его внутри.
Наслаждение. Боль.
Габриэль не хотел, чтобы Виктория видела тьму, достигая своей кульминации.
Voir les anges. Le petit morte.
Габриэль хотел, чтобы Виктория видела ангелов, а не смерть.
— Не останавливайся! — ее крик был смертным звоном.
Он осторожно погрузился еще на дюйм.
— Скажи мне остановиться, Виктория.
— Я могу чувствовать твою головку… — Виктория глотала горячий туман, вода струилась в ее рот, — …о, Господи!
Габриэль мог чувствовать Викторию так же остро, как она чувствовала его. Плоть, скользкая внутри и снаружи. Давление, которое росло, скапливалось, искало выхода.
Она должна была остановить его.
Он вонзился полностью.
Бедра Виктории впечатались в медную стенку.
— О, Боже мой! — вырвалось из ее горла.
Жар.
Габриэль не помнил женщину, которая была бы такой горячей. Он мог чувствовать гладкую влажность ее кожи и скользкий жар ее тела, связавшиеся узлом в его яичках.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — неровно повторил он, скользя, падая в прошлое.
— Ты просил его остановиться? — с трудом выдохнула она, принимая в свое тело французского мальчика, который хотел быть ангелом, и шлюху, который молил о разрядке.
— Да! — прошипел Габриэль сквозь сжатые зубы. И не мог остановить себя. Он медленно и осторожно выскользнул из Виктории. Ради своего наслаждения, не ее. — Я просил его остановиться.
Виктория прикусила нижнюю губу — у нее были красивые губы, нижняя только чуть-чуть полнее верхней. Вода струилась по ее виску.
— Но он не остановился.
Он не остановился. Он не останавливался, пока второй мужчина не велел ему остановиться.
Тогда начался кошмар.
— Скажи мне остановиться, — произнес Габриэль.
Мольба. Но ангелы не молили.
Ягодицы Виктории сжались.
— Нет.
Секунду Габриэль не мог дышать от боли и наслаждения.
— Тогда моли меня не останавливаться, — безжалостно сказал он.
— Заставь меня умолять, Габриэль, — с вызовом сказала она, часть его.
Но он не хотел, чтобы она была его частью.
— Заставить тебя молить… как, Виктория? — спросил Габриэль, голос был опасно мягким, тело дрожало от потребности, внутри, снаружи. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня остановиться?
Боль.
— Да.
— Или ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня не останавливаться?
Наслаждение.
— Да, — повторила она, задыхаясь, дрожа.
Желая принять и его боль, и его наслаждение.
Но Габриэль не хотел давать Виктории свою боль.
Он хотел думать, пусть только на мгновение, что он нашел душу, и что душу звали Викторией Чайлдерс. Женщину, которая видела в его лице, когда взрывалась наслаждением, лицо мужчины, который отрекся от своего тезки.
Габриэль сжал левое бедро Виктории. Его пальцы охватили выступ тазовой кости.
Его мускулы сжались.
Он хотел вонзаться в Викторию, пока она не закричит, чтобы он остановился. А затем он хотел вонзаться в нее, пока она не станет молить его не останавливаться.
Он хотел, чтобы Виктория прогнала правду и вернула безымянного мальчика, который думал, что сможет быть ангелом.
— Они сковали меня, — сказал он в клубившийся пар и бьющую воду. — Я не мог двигаться. Я не мог бороться.
Все, что он был в состоянии делать — это терпеть до тех пор, пока больше не смог вынести.
Габриэль медленно вытаскивал свой член, пока в Виктории не осталось лишь биение его пульса.
Все будет начистоту.
— Он не использовал смазку, — грубо сказал он.
Эти двое мужчин взяли его только для того, чтобы причинить ему боль. Потому что он любил темноволосого мальчика с фиалковыми глазами.
Мальчика, который научил его читать и писать.
Мальчика, с которым проституция скорее объединила, чем разделила Габриэля.
Габриэль согнул бедра: Виктория приняла его. Как принимал он.
Душ непрерывно стучал по его голове. По голове Виктории.
— Есть такое слово. — Вода сбегала по лицу Габриэля. — Садомазохизм. Это наслаждение, которое неотличимо от боли. Ты хочешь знать, как боль может стать наслаждением, Виктория? — прошептал он.
Умирая внутри. Умирая снаружи.
Пульсирующий член. Прошлое, преодолевающее настоящее.
— Да. — Виктория глотала воздух. Воду. Его член. — Да, хочу.
Габриэль не умолял, пока боль не обернулась наслаждением. Но Виктория не поймет, пока сама не испытает этого.
Внезапно ему захотелось, чтобы она поняла. Захотелось, чтобы она стала частью его.
Захотелось, чтобы она простила то, чего он никогда не мог простить.
Ухватив ее правое бедро, Габриэль скользнул левой рукой вперед, ища пальцами, скользкими от крема и воды, ища… находя.
Ее клитор пульсировал между его большим и указательным пальцами, самая чувствительная плоть женщины, мягче, чем шелк.
Она была твердой — такой же твердой, как сейчас Габриэль. Такой же твердой, каким его заставили стать в прошлом.
Виктория судорожно дернулась, задрожала и замерла, сознавая, как один мужчина мог сделать насилие болезненным, тогда как другой — доставляющим наслаждение.
— Габриэль, — прошептала она, вода сбегала по ее щеке.
Вчера вечером она кончила для него десять раз. Каждый раз, когда она выкрикивала свое наслаждение, внутренние сокращения ее portail сжимали его сердце.
— Ты кричала бы для ангела, Виктория? — пробормотал он.
— Да, — неровно сказала она, сердце колотилось у нее внутри. Или, возможно, это его пульс колотился у нее внутри.
Вода, ручьем лившаяся по щеке Виктории, была соленой. Слезы для ангела.
Габриэль мягко толкнулся внутрь Виктории; одновременно он сдавил ее набухший клитор, как будто это был миниатюрный пенис.
Клитор пульсировал. Как пульсировал Габриэль.
Обвив правой рукой ее талию, Габриэль удерживал Викторию перед собой, сжимая ее и погружаясь в нее до тех пор, пока и ее, и его плоть не разбухли сверх выносимого. Пока потребность в оргазме не стала сильней потребности в дыхании.
И тогда он отпустил ее. Оставил парить на краю разрядки. Скользя плотью в ее теле, по ее телу.
И она ничего не могла сделать, чтобы достичь кульминации.
— Ты молила бы ангела, Виктория? — прошептал Габриэль, его пальцы зависли над ее набухшим клитором, взывавшем о прикосновениях, в то время как он заполнил ее так глубоко — болью, наслаждением, — что коснулся самого средоточия женщины, которая была Викторией Чайлдерс.
Женщины, чьим единственным грехом было то, что она желала ангела.
— Моли меня, Виктория, — нежно сказал он.
Как под конец молил Габриэль.
Страх внезапно исказил ее залитое водой лицо.
Виктория поняла, что ее тело было инструментом: объектом, который можно заставить чувствовать наслаждение, хотела она того или нет. Она никогда не сможет снова предъявлять на него единоличные права.
— Нет! — выдохнула она.
Слишком поздно.
Ее боль и наслаждение сконцентрировались вокруг яичек Габриэля.
Она напряглась, стремясь к разрядке, чего он ей не позволил, и одновременно старалась восстановить контроль над своим телом.
Он не позволил ей и этого.
Теперь в любой момент она могла взмолиться, как взмолился Габриэль.
И она никогда не увидела бы свет снова.
Однако Габриэль не хотел, чтобы Виктория молила. Он не хотел, чтобы она всю жизнь сознавала, как легко ее тело могло стать орудием.
Он не хотел, чтобы она видела мрак, когда он касался ее.
Второй мужчина дал ему женщину: если Виктория умрет из-за своего желания прикоснуться к ангелу, он мог бы, по крайней мере, дать ей наслаждение, стоившее смерти.
Переступая и поворачиваясь, с пенисом, который двигался и скользил внутри — с плотью, которая двигалась и скользила по плоти снаружи, — Габриэль осторожно развернул Викторию так, что она оказалась лицом к краю душевой стенки. Он кратко приказал ей:
— Поверни кран душа для печени.
Он не должен был говорить ей зачем.
Виктория наклонилась вперед.
Боль и наслаждение от ее движения выдавили воздух из его легких. Он не мог сдержать их: боль, наслаждение. Габриэль чувствовал каждый поворот запястья Виктории, как будто она поворачивала его член вместо крана, скользкий пенис, движущийся в жарком, тесном кулаке ее тела — внутрь на четверть дюйма, наружу на пол-дюйма, внутрь на останавливающий пульс дюйм.
Струя горячей воды ударила в верхнюю часть его ноги.
— Направь душ вверх, — прерывисто сказал Габриэль, держась за ее талию и свое здравомыслие.
Он не узнавал своего голоса. А Виктория?
Она неловко установила душ.
Габриэль осторожно придвинулся ближе — пенис скользил, двигался, ее внутренние мускулы ласкали, сжимали, два тела действовали, как одно — пока ее таз не оказался напротив душевых брызг и вода не уколола ее разбухший клитор.
— О, мой… Габриэль!
Удивление, наслаждение, затем надвигающийся оргазм прозвучали в крике Виктории.
В той разрядке Габриэля не было радости.
Сжав веки и отбросив голову под душ, Габриэль стиснул бедра Виктории и вошел в нее так глубоко, что ее ягодицы прильнули к его паху и не осталось ни грозящей смерти, ни притаившихся воспоминаний, ни второго мужчины. Только два тела, ставшие единым.
Потрясение от его толчка было вытеснено силой оргазма Виктории. Ее мускулы сжимались вокруг него, пока Габриэль не стиснул зубы, окруженный горячей водой, скользкой плотью.
Мягкостью женщины.
Потребностью мужчины.
Габриэль погружал свою плоть в Викторию и держал ее так, чтобы она получила наибольшее наслаждение и от его проникновения, и от струи воды. Он ощутил ее второй оргазм еще раньше, чем она сама.
— Габриэль, пожалуйста… Нет! — закричала Виктория.
Габриэль кричал, двадцатишестилетний мужчина, который никогда не кричал прежде. Пожалуйста. Остановись.
Это не остановило второго мужчину.
Он зарылся лицом в изгиб шеи Виктории, ища утешения во влажной гладкости волос и плоти; затылок Виктории лег на его плечо.
— О… мой… Бог! — Она задыхалась в неистовом наслаждении. — Габриэль. Габриэль. Пожалуйста… не… останавливайся!
Все будет начистоту.
— Я не мог остановить это, — сказал Габриэль, его губы скользили по ее волосам, ее шее, член скользил внутри ее тела.
Темно-красный цвет запятнал черноту за веками Габриэля.
Он перерезал сообщнику горло. Его кровь была горячей и скользкой.
Как вода душа.
Как тело Виктории.
Как секс.
— Я не мог остановить это, — повторил он.
Раскачивая бедрами в наслаждении и боли. Не в состоянии остановить поток воспоминаний.
О темных волосах. О фиалковых глазах.
О любви. О ненависти.
Левая рука Габриэля слепо искала успокоения, гладила скользкую от воды талию Виктории, острые ребра, изгибалась вокруг мягкой, округлой плоти, судорожно обхватывала пальцами ее левую грудь. Ее сердце стучало под его пальцами; ее сосок впился в его ладонь, страсть — и бальзам, и бич.
Ее было так легко уничтожить. Второму мужчине.
Габриэлю.
Он прижался губами за ухом Виктории. Это не заглушило слов, которые распирали его грудь и рвались изо рта.
— Я… не мог… остановить это.
Ни боль. Ни наслаждение.
Ни утрату.
Любовь не была невинна. Невзирая на то, насколько сильно Габриэлю хотелось обратного.
Второй мужчина научил его этому.
Низкий крик вырвался из горла Виктории. Он вибрировал под губами Габриэля. Она внезапно выгнулась назад, ее тело открывалось, схватывало, доило его плоть, пока колени Габриэля не подогнулись, и он скользил, падал…
Твердая медь ударилась о его колени.
Виктория упала с Габриэлем, ее тело поглотило разрядку ангела.
Он не был способен остановить это.
Глава 20
Поток воды ударил Виктории в лицо, а потом всё прошло: оргазм, от которого она рухнула на колени, вода, которая довела её до кульминации, звук бьющегося сердца мужчины, который взял её в свой мир и показал боль и удовольствие секса.
«Я… не мог… остановить это», — его голос эхом звучал в медных стенах грота.
Крик ангела.
Медь была твёрдой, — у Виктории наверняка останутся синяки на коленях. Внизу, в бедрах и груди танцевали остаточные электрические разряды. Пять пальцев обжигали её живот, сердце билось под ладонью.
Ладонью Габриэля.
Её горло сжалось от воспоминаний о её удовольствии, его боли. «Они сковали меня. Я не мог двигаться. Не мог бороться».
В своем порыве освободить ангела Виктория лишила Габриэля того же выбора, которого лишил его второй мужчина: она вынудила его вступить с ней в плотскую связь.
С губ готово было сорваться извинение.
— Вода остановилась, — вместо этого сказала она.
Слишком поздно для извинений.
— Да, — без всякого выражения ответил Габриэль. Его голос коснулся основания её шеи и плеча мимолетной лаской.
Виктория уставилась на заключенную в душе меднокожую женщину. Пять медных пальцев были прижаты к её животу, левая грудь покровительственно обхвачена медной рукой. Медно-светлые волосы перемешались с волосами, потемневшими от воды.
Слёзы обожгли глаза Виктории. Она должна была знать.
— Что произошло, когда они закончили с тобой?
— Они оставили меня.
Но не для того, чтобы умереть.
Волосы и кожа Виктории заглушили слова Габриэля, но не скрытый в них смысл.
Они не хотели, чтобы Габриэль умер. Но он хотел этого.
— Кто освободил тебя? — нетвердым голосом спросила она, уже зная ответ.
— Майкл.
Избранник.
Мальчик с голодными глазами, который не просил милостыни.
— Он не француз, — вода медленно ползла по её щеке. — Как он оказался в Кале?
— В тринадцать лет он незаметно проник на корабль в Дувре, — голос Габриэля был отдаленным, его губы двигались по её волосам и ниже, по изгибу шеи. Волосы на его груди и животе кололи ей спину, жесткая поросль в его паху щекотала ей ягодицы. — Я видел, как он крал буханку хлеба из открытого окна в булочной, — было понятно, что раньше он никогда этого не делал. Я стукнул по окну, отвлекая внимание пекаря, чтобы Майкла не поймали. А затем пошел за ним. Он поделился со мной этим хлебом по пути в Париж.
А когда они добрались до Парижа, их стали обучать ремеслу проституток.
Виктория слышала то, о чём Габриэль умолчал, так же ясно, как и то, что он произнёс вслух. Раз Майкл не умел воровать, значит он родился не на улицах.
Майкл был тем, кем не был Габриэль, — мальчиком, который родился не в сточной канаве и которого не считали отбросом общества. Габриэль взял себе имя ангела, чтобы быть достойным дружбы Майкла.
Прошли долгие секунды, пар растворился и оставил вьющиеся клочки серого тумана. Капельки воды бежали вниз по меднокожим мужчине и женщине внутри душа.
Внизу всё болело от Габриэля-мужчины, а сердцу было больно за мальчика, который хотел быть ангелом.
Горячее дыхание ласкало левое ухо Виктории.
— Я умолял Майкла позволить мне умереть.
Но Майкл не позволил ему умереть.
Слова Габриэля оставили на коже Виктории обжигающий след правды: Майкл любил Габриэля, так же как и Габриэль любил Майкла.
Он не заслуживал страданий.
— Ты убил первого мужчину, — гнев внезапно отразился от стенок медного грота. — Почему ты не убил второго?
Полгода назад Виктория пришла бы в ужас от собственной кровожадности. Тогда она еще не знала, как удовольствие может стать оружием.
— Я не смог найти его.
Сердце Виктории билось под пятью пальцами. Мужчина уничтожил Габриэля и…
Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть Габриэля, но собственные волосы, зажатые между их телами, остановили её.
— Ты не знал его имени?
— Нет.
— А сейчас?
— Я всё ещё не знаю его имени.
Но Габриэлю было кое-что известно об этом человеке, методично причинявшем ему боль. То, о чём он не сказал Виктории.
То, что встало на пути любви, которую два ангела дарили друг другу.
Колени Виктории болели; тепло тела Габриэля окутывало её.
Она хотела прикоснуться к нему, но боялась. Боялась причинить ему ещё больше боли.
— Как давно ты стал хозяином дома? — спросила она, желая отвлечь, желая поддержать его.
Желая дать ему то утешение, которое он всё ещё не мог принять.
Габриэль переместился. Он сел на корточки и потянул за собой Викторию, так что она оказалась на его крепких волосатых бедрах вместо того, чтобы стоять на коленях на твердой неподатливой меди.
Она ощутила сзади толчок отчетливо оформившейся плоти.
Сердце Виктории забилось чаще.
Дыхание Габриэля стало более глубоким.
— Четырнадцать лет.
«Я не прикасался к женщине четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней», — сказал он той ночью, когда она выставила на продажу свою девственность.
— Ты построил первый дом, — Виктория пыталась добраться до правды, — в качестве приманки для того мужчины?
— Да.
Но тот не поддался на уловку. И Габриэль сжег дом. Лишь для того, чтобы построить его заново.
— Зачем он вернулся, спустя столько лет?
Габриэль выпустил грудь Виктории.
— За местью.
— Но ведь это он причинил тебе боль.
Габриэль отпустил талию Виктории.
— За деньгами.
Шантаж — цена греха…
— Он пытался тебя шантажировать?
Габриэль поставил Викторию на колени.
— За развлечением.
Меднокожая женщина внутри грота внезапно получила свободу, и Виктория снова смогла почувствовать холодный металл ванной, влажность своей плоти, горящее неудобство там, где Габриэль проникал в неё, скользкий крем между ягодицами.
Полное одиночество мужчины позади нее.
По слабому движению воздуха и еле слышному скрипу костей она поняла, что Габриэль встал. Меднокожий мужчина возвышался над Викторией внутри душа-пещеры.
Габриэль вышел из ванны. Виктория пристально разглядывала подтянутые мускулистые бедра, усеянные волосами яички, бледные, как мрамор, ягодицы.
Он неслышно прошел по покрытому голубыми прожилками мрамору и остановился напротив тумбы из атласного дерева, где находилась раковина. Зеркало запотело от пара, и ей были видны только сильные, блестящие от воды плечи Габриэля, его гладкая спина, узкие бедра, упругие ягодицы, длинные-длинные ноги и нечеткое отражение склоненной головы.
Всплеснула вода, закружился пар. Ягодицы напряглись, Габриэль подался бедрами вперед.
Виктории не нужно было смотреть на то, чем он занимался, чтобы понять, что он мыл свои гениталии.
Её зад горел и пульсировал.
Её боль. Его боль.
Габриэль снял с деревянной вешалки для полотенец мочалку и окунул её в раковину.
Опираясь на поверхность облицованной атласным деревом медной ванны, Виктория неловко поднялась на ноги.
Габриэль обернулся с мочалкой в руке. Его лицо было бледным, отстраненным. Он был сам по себе, а не вместе с ней.
— Ничего не изменилось, Виктория.
Она не станет плакать. Ни о себе, ни о падшем ангеле.
Она вышла из обшитой атласным деревом медной ванны, поскользнулась на мраморе, хватаясь за панель, чтобы не упасть. Холодные, мокрые волосы хлестнули её по щекам.
— Тот мужчина попытается убить тебя, — без интонации сказал Габриэль.
Тотчас же жар от смущения прошел.
Голос Габриэля стал ближе.
Виктория резко подняла голову.
Он стоял перед ней, мужская плоть была напряжена.
Единственная капля влаги искрилась на выпуклой вершине его мужественности.
Он был ее частью — спереди, сзади.
И она всё ещё хотела, чтобы он был ее частью.
Виктория выпрямилась. Её клитор, который он нежно привел к изнеможению, набух.
Куда острее сознавая то, что у неё скользко между ягодицами и влажно между бедрами, чем то, что она сможет вздохнуть еще раз, Виктория сказала в ответ:
— Он попытается убить и тебя тоже.
Габриэль не пытался скрывать правду.
— Он попытается причинить мне вред, причинив его тебе.
Сердце Виктории пропустило удар, затем другой. «Кто же этот мужчина, преследующий Габриэля так же, как Габриэль преследует его?»
— Тебе будет больно… если он причинит мне вред?
— Да.
Её грудь сдавило.
— Почему?
— Потому что я хочу тебя, Виктория.
Её глаза загорелись.
— Я хочу, чтобы ты дотронулась до меня.
Она перестала дышать.
— Я хочу, чтобы ты любила меня.
Её сердце остановилось.
— Да, мне будет больно, если тебе причинят вред. — Серебряный свет танцевал в серых тенях прошлого Габриэля. — Если я увижу, как ты умираешь, это убьёт меня. Потому что ты прикоснулась ко мне и не только как к мужчине. Ты тронула меня своей страстью и честностью.
Ты сказала, что не хочешь чувствовать страсть. Я тоже не хочу. Но я её чувствую. И я хочу, чтобы ты разделила её со мной. Он показал мне это, когда направил тебя сюда. Он увидит тебя в моих глазах и почувствует на моей коже. И он ни перед чем не остановится, чтобы убить тебя. Просто потому, что ты коснулась меня.
Так же, как он убил проститутку Долли просто потому, что она отправила Викторию к дому Габриэля.
Викторию преследовало воспоминание о собственной показной храбрости. «Если вы заставите меня остаться, сэр, я соблазню вас, — угрожала она ему.
— Тогда вы заплатите за последствия, мадемуазель. Как и я».
Габриэль знал, как опасна её страсть. Он почти пятнадцать лет прожил со знанием того, что представлял из себя второй мужчина.
— Ты когда-нибудь любил кого-то, кроме Майкла, Габриэль?
— Нет.
«Я любил его, как брата».
Грудь Виктории сдавило так, что стало трудно дышать.
— Я не жалею о том, что прикоснулась к тебе.
Габриэль подошел ближе, его алебастровая кожа была бледной, светлые волосы потемнели от воды. Твёрдая плоть дотронулась до её живота.
— Ты пожалеешь, Виктория.
Она резко вздохнула.
— Чего ты хочешь от женщины, Габриэль?
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |