И как только удавалось одному человеку внушать таким разным людям подобную преданность и любовь?… Помнится, в монастыре часто повторяли одну старую пословицу: «Са всякое орудие по руке». Так, в частности, говорили, когда какой-нибудь захудалый послушник вдруг процветал неожиданными талантами. Ведь, в конце концов, всякое творение Са обладало хоть каким-то смыслом существования, вот только люди в силу своего несовершенства не всегда могли постичь этот смысл. Так, может статься, Кеннит вправду был орудием Са, да к тому же сам это осознавал?… А что? Куда более странные вещи на свете случались. Правда, Уинтроу что-то их припомнить не мог…
Мальчик постучал в одну из свежевыправленных дверей. Потом откинул щеколду и вошел. В иллюминатор лился солнечный свет, но тем не менее каюта казалась тесной и темной.
– Открыл бы ты окно, – вслух сказал он в темноту. – Хоть свежим воздухом подышал бы.
И поставил поднос, который держал в руках.
– Дверь закрой, – угрюмо буркнул отец. Спустил ноги на пол, потянулся и встал. На смятой постели остался отпечаток его тела. – Ну и что ты мне на сей раз приволок? Пирожки из опилок, начиненные короедами?
Зло посмотрев на дверь, все еще стоявшую приоткрытой, он одним широким шагом пересек маленькую каюту и захлопнул ее.
Уинтроу ответил ровным голосом:
– Луковый суп с репой и пшеничные хлебцы. То же самое, что сегодня ест вся команда.
Кайл Хэвен ответил мрачным ворчанием. Не садясь, взял в руки миску с супом и ткнул в нее пальцем.
– Все остыло! – проговорил он с обидой. И выпил суп прямо из миски. Уинтроу видел, как двигался заросший щетиной кадык отца. Оставалось только гадать, когда он последний раз брился. Вот он поставил миску обратно и вытер рот тыльной стороной кисти. Поймал взгляд сына и зло оскалился: – Чем недоволен? Меня держат здесь, точно пса в конуре, а ты от меня изысканных манер ждешь?
– Стражи у дверей больше нет, – ответил Уинтроу. – Несколько дней назад я попросил, чтобы тебе разрешили выйти на палубу. Кеннит сказал – пожалуйста, но только чтобы я был рядом с тобой и нес всю ответственность. Тогда ты сам решил продолжать сидеть здесь, точно в тюремной камере…
– Жалко, зеркала здесь нет, – проговорил бывший капитан. – Вот бы посмотреться: неужели я вправду выгляжу таким идиотом, за какого ты меня держишь? – Взяв хлебец, Кайл вытер им миску и отправил хлеб в рот. – А тебе бы понравились прогулки со мной, – сказал он с набитым ртом. – Ты бы трусил по палубе за мной по пятам, а потом разыграл ужасное удивление, когда какой-нибудь ублюдок засадил бы мне нож под ребра. Вот тогда-то ты раз и навсегда избавился бы от меня, верно? Только не воображай, будто я не понимаю, что ты именно этого хочешь! Ведь именно ради этого ты вообще все затеял! Вот только самому дело до конца довести – кишка тонка. О нет, это не для нашего мальчика в юбках! Он у нас смиренно молится Са, закатывает свои большие карие глазки… и устраивает так, чтобы за него грязную работу делал кто-то другой… А что это в кружке?
– Чай. Кстати, если бы я так уж хотел избавиться от тебя, мне не составило бы труда его отравить…
И Уинтроу с удивлением расслышал в собственном голосе нотку бессердечной насмешки.
Рука отца замерла, не донеся кружку до рта. Потом Кайл хрипло расхохотался, точно залаял.
– Нет, ты не отравил бы. Ты не таков. Ты бы подстроил, чтобы это сделал кто-то другой, и тогда, напоив меня отравой, ты оказался бы как всегда ни при чем. А потом приполз бы назад к мамочке, и, конечно, она поверила бы тебе и отпустила назад в монастырь…
Уинтроу до боли сжал губы. «Я имею дело с сумасшедшим, – напомнил он себе строго. – Сколько с ним ни разговаривай, сколько ни убеждай, достучаться до его разума не удастся. Потому что в голове у него все вверх ногами. И только Са Всемогущий сумеет его исцелить. В тот срок, который сам же предначертает…»
Только так ему удавалось сохранять кое-какое терпение. Он подошел к иллюминатору и открыл его, стараясь, чтобы это не выглядело как нарочитое переченье отцу.
– Закрой! – тотчас зарычал Кайл. – Неужели ты думаешь, будто мне охота дышать вонью этого засранного городишки?
– Снаружи, – возразил Уинтроу, – пахнет ничуть не хуже, чем здесь. Ты же очень давно не мылся.
И он отошел от иллюминатора. Под ногами у него оказалась его собственная лежанка, на которой он очень редко ночевал, и небольшой сверток одежды, составлявшей все его имущество. Считалось, что он проживает в одной каюте с отцом. На самом деле он почти каждую ночь проводил на баке, подле Проказницы, хотя там тоже было не слишком уютно. Близость носового изваяния не давала ему отделаться от мыслей Проказницы, равно как и от снов Кеннита, ощущавшихся сквозь нее.
Но все лучше, чем общество отца, гневавшегося и рычавшего по поводу и без повода.
– Он что, за нас выкуп хочет потребовать? – неожиданно спросил Кайл Хэвен. – А ведь и вправду, хорошие деньги может выручить. Кое-что наскребет твоя мать, да и остальные старинные семьи, надо думать, помогут, чтобы заполучить обратно живой корабль. Знает он это, твой дружок-капитан? Что за нас неплохой бакшиш можно получить? Расскажи ему, если не знает. Или, может, он им уже весточку с требованием передал?
Уинтроу только вздохнул. В который раз уже отец заводил этот разговор. И мальчик ответил без обиняков, надеясь про себя, что малоприятное выяснение удастся свернуть:
– Отец, он вовсе не собирается возвращать корабль за выкуп. Он его себе хочет оставить. А это значит, что и мне в любом случае придется остаться. Что он намерен делать дальше – я не знаю. Я его спрашивал, но он не пожелал отвечать. А сердить его я не хочу.
– Это еще с какой стати? Небось, меня рассердить ты никогда не боялся!
Уинтроу снова вздохнул.
– Потому что он – человек непредсказуемый. Если я проявлю настойчивость и это ему не понравится, он в сердцах может предпринять… нечто необдуманное. Просто чтобы показать свою власть. И я думаю, мудрее будет выждать. Чтобы он сам понял – ему никакой выгоды от того, чтобы держать тебя здесь. По мере того как он выздоравливает, он все охотнее прислушивается к разумным доводам. Так что со временем…
– Со временем я тут в ходячий труп превращусь! Взаперти, среди ненависти и презрения всей команды! Он, верно, думает сломать меня этим заточением, темнотой, отвратительной пищей… и отсутствием какого-либо общества, если не считать моего недоумка-сынка!
Дождавшись, пока отец покончит с едой, Уинтроу забрал поднос и, не добавив более ни слова, повернулся идти.
– Вот это правильно! – немедленно догнал его голос Кайла. – Беги! Отворачивайся от правды! – Уинтроу, не отвечая, взялся за дверь, и отец взревел ему в спину: – Эй, ты ночной горшок забыл! Вернись и вылей его! Воняет!
– Сам вылей. – Собственный голос показался Уинтроу донельзя противным. – Никто тебя здесь не держит.
И он закрыл за собой дверь. Оказывается, он так стиснул поднос, что побелели костяшки пальцев. И даже зубы болели от того, как он сжал челюсти.
– Почему так?… – произнес он вслух, обращаясь в пространство. И добавил совсем тихо, разговаривая сам с собой: – Ну как может быть, чтобы этот человек назывался моим отцом? Я же к нему никакой привязанности не чувствую…
Едва заметный трепет достиг его сознания. Корабль сочувствовал ему.
У самой двери камбуза мальчика настиг Са'Адар. Это не было для Уинтроу неожиданностью: жрец шел за ним почти от самой двери каюты отца, и Уинтроу ощущал его присутствие сзади, но до последнего надеялся, что им удастся избежать непосредственной встречи. И у него были веские причины сторониться единоверца. С каждым последующим днем от жреца все больше веяло жутью. После того как Этта пустила ему своим ножом кровь, он некоторое время почти не показывался. Исчезнув, словно ядовитый паразит, глубоко в корабельных недрах, Са'Адар занимался тем, что потихоньку распространял свой яд в душах мужчин и женщин, освобожденных от рабства. Между тем с течением времени недовольства на борту возникало все меньше. Кеннит и его команда обращались с бывшими невольниками спокойно и ровно, а кормили их тем же, что ели сами. И понятно, ожидали в ответ некоторых усилий по уходу за кораблем.
Когда «Проказница» бросила якорь в Делипае, пираты объявили, что всякий, кто более не хотел оставаться на корабле, мог свободно уходить куда вздумает. Капитан Кеннит, мол, желал им всем добра и удачи и надеялся, что новая жизнь у них скоро наладится. Ну, а кто изъявит желание присоединиться к команде – пожалуйста, только путь эти люди докажут свою способность к морской службе и личную верность капитану… Уинтроу, помнится, усмотрел в этих словах немалую мудрость. Всего несколько слов – и ядовитые зубы Са'Адара оказались, почитай, выдраны. Людям был дан выбор. Свободный выбор. Возжелавшие пиратской жизни могли за нее побороться, перед остальными лежал берег. Надо сказать, остались немногие…
И вот теперь, догнав Уинтроу, Са'Адар забежал вперед и встал перед ним, не давая пройти. Уинтроу старательно смотрел мимо него. Жрец был старше, выше ростом и гораздо сильней. И они были здесь одни. Уинтроу успел подумать, куда же подевались «расписные» телохранители Са'Адара. Должно быть, покинули его, чтобы зажить собственной жизнью?… Потом мальчику пришлось все-таки поднять глаза. На лице священнослужителя, казалось, навеки отпечаталось выражение недовольства и фанатизма. Неприбранные волосы падали ему на лоб, одежда давным-давно не видела стирки, глаза так и горели. Он проговорил тоном обвинения:
– Я видел, как ты выходил из каюты своего отца!
Уинтроу решил для начала быть вежливым.
– А я удивляюсь, что ты по-прежнему на борту. Мне-то казалось, в городе вроде Делипая такой простор для деятельности жреца Са! Да и бывшим невольникам кстати пришлось бы твое духовное водительство, ведь новую жизнь начинать очень непросто…
Темные глаза Са'Адара грозно сузились.
– Ты издеваешься надо мной! Над моим саном! А значит, над собой самим и над Са! – Его рука подобно змее метнулась вперед и сомкнулась на плече Уинтроу. Мальчик по-прежнему держал поднос, на котором носил завтрак отцу. Он чуть не уронил посуду на палубу. – Своими делами ты позоришь свое посвящение и самого Са! – продолжал Са'Адар. – Этот корабль порожден смертью и разговаривает на ее языке, и тот, кто посвятил себя Богу Жизни, не может прислуживать ему! Еще не поздно все исправить, паренек, подумай об этом! Вспомни, кто ты есть! Встань на сторону жизни и справедливости! Этот корабль по праву принадлежит тем, кто своими руками захватил его! Этот ковчег неволи и жестокости мог бы стать плавучим храмом праведности и свободы…
– Пусти, – тихо проговорил Уинтроу. И попытался вывернуться из хватки безумца.
– Это мое последнее предупреждение! – Са'Адар придвинулся совсем близко, его жаркое дыхание отдавало тухлятиной. – Последняя возможность для тебя отринуть былые ошибки и обратить стопы на истинный путь к славе! Твой отец должен быть предан суду. И если ты послужишь этому благому делу, твое собственное падение будет прощено и забыто, и я сам об этом объявлю. А далее корабль должен быть передан тем, кто по всей справедливости должен им обладать. Внуши эту мысль Кенниту! Он тяжело болен и не сможет противостоять нам. Однажды мы уже поднялись и сбросили деспота. Неужели он думает, что мы не сумеем сделать это снова?
– Я вот что думаю, – ответил Уинтроу. – Попробуй я сказать ему нечто подобное, для тебя это будет означать немедленную смерть. Для меня, кстати, тоже… Послушай, Са'Адар. Удовлетворись тем, что он и так дал тебе: возможностью начать жизнь заново. Хватай обеими руками этот шанс и живи! – Уинтроу снова попытался высвободиться, но руки жреца на его плечах только сжались сильнее, а зубы ощерились в весьма неприятном оскале. Уинтроу почувствовал, что начинает терять самообладание. – Отпусти немедленно! – потребовал он. – Дай пройти!
А сам очень ярко припомнил, каким был этот человек, пока томился в цепях, в трюме «Проказницы». Стоило ему освободиться, и первое, что он сделал, – отнял жизнь Гентри. А ведь тот был по-своему неплохим человеком… Уж всяко показывал себя с лучшей стороны, чем когда-либо удавалось Са'Адару!
– Предупреждаю тебя… – снова начал бывший жрец Са, но Уинтроу было довольно его бредней. Загнанное внутрь горе и давно копившаяся ярость вырвались-таки наружу. Он что было силы ткнул Са'Адара деревянным подносом в живот. Тот ничего подобного не ожидал и невольно отшатнулся назад, на миг задохнувшись. Некоторой частью сознания Уинтроу отчетливо понимал: этого довольно. Путь свободен, можно идти… Но нет. С изумлением и как бы со стороны он обнаружил, что бросает поднос и дважды всаживает кулаки жрецу в грудь: сперва правый, потом левый. Неплохие удары, гулкие и весомые… Изумление Уинтроу возросло еще больше, когда рослый мужчина попятился перед ним, качнулся к стене и даже начал сползать по ней!…
Осознание собственной физической силы стало для Уинтроу форменным потрясением. Но еще больше поразило его собственное удовлетворение от того, что он, оказывается, мог сшибить с ног человека. Он крепко сжал зубы, сопротивляясь искушению добавить ему хороший пинок…
– Не лезь ко мне больше! – скорее прорычал, чем сказал он Са'Адару. И пообещал: – Убью!
Тот закашлялся, пытаясь выпрямиться во весь рост. И, все еще отдуваясь, наставил на Уинтроу палец:
– Видишь, во что ты превратился! А все этот неблагословенный корабль! Он использует тебя! Освободись, не то будешь проклят навеки!
Уинтроу повернулся и молча ушел, оставив поднос и посуду валяться на полу.
Первый раз в жизни он действительно бежал от правды…
Кеннит беспокойно ерзал в постели. Ему до смерти надоело без конца валяться в кровати, но Уинтроу и Этта хором убеждали его в необходимости «еще чуточку» потерпеть. Покосившись на свое отражение в зеркале, установленном возле постели, Кеннит нахмурился, потом отложил бритву. Свежеподправленные усы и борода, слов нет, изменили к лучшему его внешность, но с его лица совсем сошел прежний загар, и на провалившихся щеках натянулась изжелта-бледная кожа. Он снова посмотрел в зеркало и попытался изобразить непоколебимый взгляд.
– Краше в гроб кладут! – сообщил он пустой каюте, Голос и впрямь прозвучал точно из-под гробовой крышки. Кеннит отставил, вернее, оттолкнул зеркало, и оно громко стукнуло о столешницу. Он поневоле присмотрелся к своим рукам. На кистях резко выделялись все вены и сухожилия. А ладони!… Ладони выглядели мягкими, точно воск. Кеннит сложил кулак, посмотрел, что получилось, и презрительно фыркнул. Не кулак, а узел, завязанный на куске старой веревки. Вот и вырезанный из диводрева талисман, некогда очень плотно пристегнутый к запястью, теперь свободно болтался на нем. И даже серебристое диводрево выглядело попросту серым, каким-то увядшим, а все из-за того, что его, Кеннита, жизненные силы пребывали нынче в упадке. «Вот, значит, как. Должен был приносить мне счастье, а сам… Ну что ж. Пускай разделит мою судьбу, какова бы она ни была…»
Он постучал по талисману ногтем и насмешливо поинтересовался:
– Ну? Что скажешь?
Ответа не последовало.
Кеннит снова придвинул зеркало и стал смотреться в него. Итак, нога заживала. Все говорили ему, что он будет жить. Ну и что в этом хорошего, если он больше не сможет пользоваться уважением команды? Вместо прежнего мужчины на него смотрело из зеркала какое-то пугало. Весьма потрепанное к тому же. Не пиратский капитан, а захудалый побирушка с улиц Делипая…
Зеркало опять полетело на прикроватный столик, едва не разбившись. Уцелело оно только благодаря толщине стекла и добротной узорчатой раме. Кеннит отшвырнул простыни и свирепо уставился на обрубок ноги. Культя красовалась среди нежно-кремового белья, похожая на плохо набитую колбасу, несколько суженную к концу. Кеннит безжалостно ткнул ее пальцем. Боль вспыхнула и постепенно рассосалась, оставив после себя гнусное ощущение – нечто среднее между покалыванием и чесоткой. Кеннит приподнял бывшую ногу с постели. Тюлений ласт, а не нога. Он почувствовал, как накатывает беспросветное отчаяние. Он представил, как втягивает носом и ртом ледяную океанскую воду и вместе с ней смерть, как не дает себе отплевываться и кашлять, просто вдыхает… Как просто и быстро!
Но страстная тяга к бегству от жизни скоро выгорела в душе, сменившись беспомощностью. О самоубийстве ему оставалось только мечтать. Какое там утопиться!… Он до поручней-то доползти не успеет, как Этта подоспеет с хныканьем и мольбами, а потом просто оттащит его обратно в постель. Наверное, именно с этой целью она тогда его и изувечила. Да. Она отрубила ему ногу и скормила ее морскому змею, чтобы наконец-то заделаться над ним госпожой. Она с самого начала собиралась держать его здесь на положении домашнего животного, а тем временем разрушить его власть над командой и стать капитаном вместо него…
Кеннит стиснул зубы и сжал кулаки. Ярость, кипевшая в жилах, почти пьянила его. Он пробовал почерпнуть в ней силы, вновь и вновь представляя, как Этта, должно быть, месяцами вынашивала свои коварные планы. И конечно, ее главной целью было заграбастать себе его живой корабль. Вот так. И Соркор, по всей видимости, был тоже замешан. Надо будет блюсти сугубую осторожность, чтобы ни один из них не догадался о его подозрениях. Если они прознают, что он обо всем догадался, они…
«Глупость. Совершенно непотребная глупость. Вот к чему приводит слишком долгое лежание пластом…» Подобные мысли определенно были недостойны его. «Коли уж меня обуревают столь сильные чувства, надо найти их энергии правильное применение. Скажем, употребить всю страсть на дело скорейшего выздоровления… Да, у Этты множество недостатков. Ни вежливости, ни должного воспитания. Но подозревать ее в заговоре против меня – глупость махровая. Почему бы мне просто не объявить им, что мне осточертело валяться в постели? Снаружи весна, хороший день стоит. Пусть помогут мне выбраться на палубу, подняться на бак… ОНА наверняка будет рада снова видеть меня. Мы с ней так давно не беседовали…»
Память Кеннита хранила лишь смутные и притом омраченные воспоминания о ласковых руках матери, осторожно разжимавших его детские пальцы, когда он завладел неким предметом, воспрещенным ему по малости лет. Этим предметом был нож. Гладкое дерево и сверкающий металл. Мать негромко и очень разумно увещевала его… Кеннит помнил: он не купился на ласку, а, наоборот, вопил что было сил, всячески выказывая свое несогласие… Примерно так же он чувствовал себя и теперь. Он не собирался прислушиваться к доводам разума. Или дать себя утешить и отвлечь какой-то иной, безопасной игрушкой. Нет! Он желал настоять на своем – и будь что будет!
Но Проказница успела уже проникнуть в его сознание и вплести свои мысли в ткань его души. А он слишком ослаб, чтобы должным образом воспротивиться, когда она забрала его гневные подозрения и утащила куда-то, чтобы он не мог дотянуться, оставив ему лишь беспричинное раздражение, от которого немедленно разболелась голова. Глаза капитана обожгли слезы… «Ну вот, только этого еще не хватало. Плачу, как баба…»
Кто-то постучал в дверь. Кеннит отнял руки от лица и поспешно прикрыл одеялом обрубок ноги. Ему потребовалось мгновение, чтобы заново собраться с духом. Он прокашлялся:
– Кто там, входи!
Он думал, что войдет Этта, но это был мальчишка. Уинтроу неуверенно остановился на пороге. За ним была темнота коридора, и только на лицо падал свет из кормовых окон. Рабская татуировка пряталась в тени, так что лицо казалось открытым и ничем не замаранным.
– Капитан Кеннит? – спросил он негромко. – Я тебя разбудил?
– Нет, не разбудил. Входи.
Он сам не взялся бы объяснить, почему появление Уинтроу оказалось для него сущим бальзамом на душу. Наверное, все из-за корабля. Кстати, нынче мальчишка выглядел получше, чем раньше, когда он все время сидел при постели Кеннита. Капитан улыбнулся подходившему пареньку. И душевно обрадовался, когда тот застенчиво ответил ему тем же. Жесткие черные волосы мальчика были гладко зачесаны назад со лба и увязаны в традиционную матросскую косицу. И одежда, скроенная Эттой, шла ему как нельзя лучше. Свободная, чуточку великоватая белая рубашка, заправленная в темно-синие штаны. Уинтроу выглядел младше своих лет. Такой худенький, гибкий. Солнце и ветер прокалили его лицо, придав коже красивый теплый оттенок. Добавить к этому темные глаза и белые зубы – все вместе на фоне сумрачного коридора давало изысканное сочетание света и тени. И даже неуверенное, вопрошающее выражение лица точно вписывалось в картину…
Уинтроу словно бы проявлялся из тьмы в приглушенном свете каюты. Еще шаг – и от совершенства остались одни воспоминания. Стала видна татуировка. И не просто видна. Она прямо-таки торчала, непоправимо разрушая облик юной невинности. Кеннит ощутил, как в нем просыпается настоящая ярость.
– Почему? – спросил он неожиданно. – Почему на тебя наложили это клеймо? Чем он может оправдать такое деяние?
Рука мальчишки мгновенно взлетела к щеке, а лицо отразило стремительную смену чувств: стыд, гнев, смятение и, наконец, бесстрастие. Его голос, как всегда, прозвучал негромко и ровно:
– Думается, он полагал, что это должно было кое-чему меня научить. А может, это была месть за то, что я оказался не тем сыном, о котором он мечтал, и таким образом он хотел что-то поправить… Раз я оказался скверным сыном, он сделал меня рабом. Или… или еще что-нибудь, я не знаю. По-моему, он с самого начала ревновал меня к кораблю. И когда на моем лице оказалось ее изображение, тем самым он как бы сказал: ну и пожалуйста! Можете миловаться друг с другом, раз меня к себе не пускаете! Я не знаю…
Между тем лицо Уинтроу говорило Кенниту гораздо больше, чем слова, тщательно подбираемые, но при всем том не способные полностью спрятать боль. А беспомощные попытки дать объяснение только свидетельствовали, что этот вопрос был причиной мучительных раздумий. И было похоже, что ни единый из высказанных ответов не удовлетворял Уинтроу. А папаша, очевидно, не удосужился объяснить.
Мальчик подошел ближе к кровати.
– Мне бы, – сказал он, – твою культю осмотреть.
Вот такой он был. Всегда шел напрямик. Не сказал ведь «нога» или «рана». Не стал изворачиваться, щадя тонкие чувства увечного… И между прочим, такая откровенность странным образом утешала. Паренек не станет ему лгать.
– Ты как-то сказал, что отвергаешь своего отца. Ты и до сих пор так же к нему относишься?
Почему-то для Кеннита был очень важен ответ Уинтроу. Почему -он сам не мог бы сказать.
По лицу мальчика прошла тень… В какое-то мгновение капитан был уверен, Уинтроу солжет ему. Но, когда тот заговорил, в его голосе прозвучала вся безнадежность истины:
– Он же все равно мой отец. И на мне сыновний долг перед ним. Са велит нам чтить родителей и восторгаться любой крупицей добра, которую мы в них видим. Но, сказать по правде, я хотел бы… – Его голос зазвучал еле слышно, как если бы он высказывал нечто до предела постыдное: – Я хотел бы, чтобы он никогда не присутствовал в моей жизни. Нет, нет, смерти я ему не желаю, – добавил он поспешно, перехватив пронзительный взор Кеннита. – Просто… чтобы он куда-нибудь делся. Чтобы ему было безопасно и хорошо, но чтобы… – Уинтроу виновато запнулся, – чтобы мне больше никогда не приходилось иметь с ним дело, – договорил он совсем уже шепотом. – Чтобы я больше не казался себе ничтожеством от каждого его взгляда.
– Ну, это нетрудно устроить, – легко кивнул Кеннит. Судя по тому, какое потрясение отразилось в глазах мальчика, он в ужасе гадал, что за исполнение желаний было ему только что пожаловано. Он явно хотел что-то сказать, но затем решил, лучше не спрашивать, так оно целей будет.
Уинтроу отвернул одеяло.
– Беспокоит татуировка? – неожиданно вырвалось у капитана. Мальчик-жрец склонился над обрубком ноги, его ладони были готовы к работе. Кеннит уже чувствовал щекотку бестелесного прикосновения.
– Подожди, пожалуйста, – тихо попросил Уинтроу. – Дай я кое-что попробую.
Кеннит кивнул и стал заинтересованно ждать, что тот сделает дальше. Но Уинтроу ничего не стал делать. Наоборот, он просто застыл. Его руки были так близко от культи, что Кеннит ощущал их тепло. Сам Уинтроу смотрел на тыльную сторону своих кистей. Он даже прикусил кончик языка, так велико было его сосредоточение. И дышал он до того тихо, что со стороны было совсем незаметно. Зато зрачки у него расплылись, почти поглотив радужную оболочку. И вот руки начали дрожать, словно в предельном усилии…
Прошло несколько мгновений – и вот Уинтроу глубоко и резко вздохнул. Поднял на Кеннита затуманенные глаза и недоуменно пожал плечами.
– Наверное, – сказал он, – я сработал неправильно. Ты должен был что-то почувствовать. – И он нахмурился, соображая. Потом вспомнил вопрос Кеннита насчет татуировки. И ответил так, словно они беседовали о погоде: – Беспокоит, только когда я о ней думаю. Хотел бы я, чтобы ее там не было. Но она есть и пребудет до конца моих дней. Так что чем скорее я приму ее как неотъемлемую часть моей внешности, тем мудрее оно будет с моей стороны.
Кеннит тотчас спросил:
– В каком смысле мудрее?
Уинтроу улыбнулся, сперва вымученно, но по мере того, как он говорил, улыбка все более делалась настоящей:
– В нашем монастыре любили повторять: «Мудрый ищет кратчайший путь к душевному равновесию». И этот кратчайший путь – принимать действительность такой, какова она есть. – С этими словами Уинтроу обхватил культю пальцами и осторожно сдавил: – Больно?
Из рук мальчика истек пронзительный жар, достиг позвоночника и стремительно распространился. Кеннит на некоторое время потерял дар речи. Услышанное от Уинтроу отдавалось у него в мозгу. Принимать действительность такой, какова она есть… Вот он, кратчайший путь к примирению с самим собой. Вот она, мудрость. Больно ли мне? Но разве мудрость причиняет боль? Разве доставляет боль спокойствие?… Ему казалось, что кожа на всем теле натянулась, ее начало жечь. Кеннит задыхался и не мог ничего ответить Уинтроу. Простая вера мальчика оказалась слишком велика для него. Это она жаром неслась сквозь его жилы, даруя уверенность и тепло. Конечно же, Уинтроу был прав. Приятие бытия… «О чем я только что думал?…» Откуда вообще взялась слабость души, недавно едва не овладевшая им?… Мысли о самоубийстве – о том, чтобы вывалиться в воду и утопиться, – показались кощунственными. Нытье слабака, преисполненного жалости к себе самому. Надо идти вперед! Вперед – как это ему и предначертано свыше! Какой глупостью было вообразить, будто Госпожа Удача от него отвернулась, позволив морскому змею оттяпать ему ногу. Вздор! Наоборот, именно она помогла ему выжить. Какая смехотворная потеря – всего лишь нога!…
Уинтроу отнял руки.
– Тебе плохо? – спросил он обеспокоенно.
Кенниту показалось, будто голос мальчика прозвучал слишком громко, так обострены были все его чувства.
– Напротив. Мне очень хорошо. Ты меня исцелил, – хриплым шепотом выговорил пират. – Отныне я здоров!
Кое-как с помощью рук ему удалось сесть на постели. Сверху вниз он посмотрел на свою ногу -и, право же, не особенно удивился бы, обнаружив, что она заново отросла. Нет, конечно, там по-прежнему красовался обрубок, и лицезрение его по-прежнему вызывало чувство невосполнимой потери. Но не более. Его тело изменилось, вот и все. Когда-то оно было совсем юным и безбородым, потом это ушло. Когда-то он ходил на двух ногах, теперь придется обходиться одной. Ну и что? Подумаешь! Произошла перемена, которую следовало принять…
По-кошачьи быстрым движением он сгреб Уинтроу за плечи и притянул его вплотную к себе. Уинтроу вскрикнул от неожиданности и схватился обеими руками за койку, чтобы не упасть. Кеннит заключил в ладони его лицо. Сначала Уинтроу воспротивился было, но потом капитан перехватил и удержал его взгляд. Глаза мальчика раскрывались все шире. Кеннит улыбнулся ему. И провел длинным пальцем по татуировке, словно разглаживая.
– Сотри ее, – проговорил он повелительно. – Она затронула только кожу, не глубже. Незачем тебе таскать ее еще и на душе!
Несколько мгновений он не отнимал ладоней, пока не увидел на лице Уинтроу настоящего изумления. Тогда Кеннит поцеловал его в лоб и выпустил. Уинтроу выпрямился, а Кеннит сделал еще усилие и сел по-настоящему, спустив здоровую ногу на пол.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |