The Elder Scrolls V: Skyrim

Шуты

The Elder Scrolls V: Skyrim

Sigl Viper

Шутам, которые всегда остаются собой.

C тех пор, как Хранитель прибыл в наше Убежище, дела пошли совсем плохо. Виню ли я его? Нет, отнюдь. Если я вообще могу кого-то винить, то только Астрид. От нее буквально пахнет ненавистью и злобой, раньше я за ней такого не замечал. Не понимаю, что с ней произошло, но она стала сама не своя. Быть может, просто боится, что ее власть над Братством ослабнет, ведь теперь у нас есть Мать. Но Астрид никогда не чтила ни ее, ни Отца Ужаса. Темное Братство действительно уже не такое, как раньше. Некогда великая гильдия безжалостных ассасинов, преданных Тьме, превратилась в жалкую кучку наемных убийц, которая вынуждена выслушивать байки и слухи в тавернах о том, что кто-то кого-то хочет отправить к Ситису. Ведь Темное Таинство с тех пор, как погибла Слышащая, стало совершенно ненужным и бесполезным ритуалом. Хотя, от него тоже есть толк: люди верят в могущество Братства и боятся его. Отчасти, благодаря Таинству.

Я, конечно, понимаю враждебное отношение своих Братьев к Цицерону, но даже в его безумии есть что-то правильное. И я осмелюсь сказать, что Хранитель – единственный ассасин из всех нас, который действительно достоин называться “Темным Братом”.

Что есть Братство? На чем оно держится испокон веков? Что все эти долгие годы помогало ему существовать? Ответ прост: вера. Пусть, странная, не такая, как у остальных, но все же вера. Вера в Ситиса, в Нечестивую Матрону. Темное Братство чтило их, убивало во их славу, каждый ассасин, отнимая очередную жизнь, произносил имя своего Отца Ужаса. И эту веру сохранил лишь Цицерон. Хотя у нас, убийц из Соснового бора, этой веры и не было никогда. Мы убиваем только ради денег и удовольствия. Но не ради Матери Ночи. Плохо ли это, хорошо ли, решать не мне. Я скажу лишь, что это неправильно. Хранитель тоже так говорит. Он, наверное, потому и Хранитель, что бережет Догматы, традиции, память.

Его называют шутом. Но кто же тогда они, Назир, Визара, Арнбьорн и сама Астрид? Кто они? Вечно пытаются сделать так, “как надо”, “как должно быть”, но не так, как хотят они сами. Пытаются кому-то услужить, принимают сторону большинства и никогда не отстаивают свое мнение, боясь, что их не поймут. Забиваются, словно крысы, в сырой угол и ждут, когда им кинут заплесневелый кусок хлеба, но сами не идут навстречу тому, чего действительно хотят. Боятся быть не такими, как все, другими. Однажды увидели в Астрид свою Мать Ночи, которая дала им дом и работу, и теперь им страшно признать истинную Возлюбленную Ситиса, которая, помимо всего прочего, способна подарить Семью. И если бы не этот страх, то они, не задумываясь, встали бы на подлинный путь Братства. Взять хотя бы Габриэллу, я вижу в ее глазах желание принять сторону Хранителя, она действительно хочет этого. Но она этого не сделает, ведь служит Астрид. А на самом деле просто боится, что ее не поймут, осудят, предадут. А Цицерон этого не боится. Потому что он тот, кто он есть, и это замечательно. И кто из них шут?

Они говорят, что у Хранителя безумные глаза. А знаете, что в его глазах вижу я? Мудрость и боль. Он пережил то, что всем нам даже в самых ужасных кошмарах не снилось. Он лишился того, что любил больше собственной жизни, лишился дома, семьи. Я даже боюсь представить, через какой хаос прошел этот человек, прежде чем попал к нам. Он делал все возможное, чтобы не допустить развала Братства, он боролся за то, что ему действительно дорого. Но самое страшное, что он проиграл и остался один. Единственный, кто верит в то, во что верили еще задолго до него, и чтит традиции, дошедшие до нас из далекого прошлого и бессовестно преданные нами.

Они говорят, что Хранитель – безумец: разговаривает сам с собой или, того хуже, с мумией какой-то старухи, танцует для нее, хохочет. Но нет, это не безумие. Это отчаяние. Он так долго верил в то, что Мать Ночи вновь заговорит, что Братство поднимется с колен, и его снова станут бояться и уважать. Он и до сих пор верит, верит вместо нас, тех, кто в этой вере не видит даже смысла. Я, возможно, восхищаюсь им, силе его духа. Наверное, этот хохот, нервный, беспричинный и действительно пугающий, сохраняет в нем надежду. Смеется ведь не Цицерон, смеется шут в нем, его друг, который помогает верить, что Хранитель не один, не последний, кто пытается спасти Братство, свою Семью. И я даже боюсь подумать, как ужасающе это одиночество, в которое погружен Цицерон.

Но его по-прежнему называют шутом. Его, кто остался верен, в первую очередь, самому себе. Кто знает о чести, как бы это странно ни звучало в данном случае, кто хоть к чему-то стремится, к чему-то благородному. А как же те, кто каждый день тонут в грязи собственной лжи и несправедливости? Те, кто бездейственно ждут чего-то и ни во что не верят? Те, кто скрывают свои лица за масками, примыкают к толпе, боясь быть непонятыми, и живут во зле, не видя света над головой?

Они не шуты, нет.

Шут тот, кто не похож на остальных. У кого есть свои идеалы, мечты, мысли, стремления, кто пытается изменить что-то, кто верит, как бы плохо все ни было, что лучшее еще впереди. Шут тот, кто ради достижения своей цели один плывет против течения, кто не опускает руки при неудачах, кто, упав, встает и продолжает идти. А если не встает, то хотя бы старается ползти вперед с одним единственным желанием воплотить свою мечту в реальность. Шут тот, кто может опровергнуть мнение толпы и остаться верен своей точке зрения. Шут тот, кто хохочет, когда все безнадежно потеряно, тот, кто просто остается собой. Такими привыкли видеть шутов. Досадно, что над ними принято смеяться.

Они действительно безумцы - их величайшее безумие в том, что они настоящие. И порой кажется, что именно на таких шутах держится весь мир.

Дата добавления: 2015-11-05