Автор: Darwin ([e-mail])

Название: Церемония

Автор: Darwin ([e-mail])

Ссылка на оригинал: http://keyofx.org/fiction_main/2010/05/darwin-ceremony/

Бета и почти соавтор: Как всегда, Светлячок.

Рейтинг: NC-17 за откровенные сексуальные сцены между главными героями. Вас предупредили.

Категория: MSR, Angst

Спойлеры: Пост-эпизод к «Орисону». Немного всякой ерунды про мифологию и неизбежную колонизацию. И кое-что еще. (См. примечание автора)

Краткое содержание: Как быть, когда не хватает слов?

Обратная связь: Давайте, не стесняйтесь. А я обещаю, что отвечу.

Отказ от прав: бла-бла-бла

Архив: Разумеется. Только дайте мне знать.

Примечание автора: Читайте и наслаждайтесь.

Ты не был мне другом.

Как я могла

Так просто смотреть на тебя? Ведь теперь,

Просто стоя на месте,

Я словно лечу, лечу, лечу,

Теряясь в глазах твоих, как птица в ветвях деревьев.

Мардж Пирси «We Become New»

Сегодня отличный день для «белой свадьбы».

Билли Айдол[1]

Сегодня пятница, поэтому они уходят с работы пораньше и едут, никуда не сворачивая, на север от Вашингтона – прочь от того, чем стала их жизнь. Едут, не останавливаясь, пока город не превращается в тоскливое размытое пятно в зеркале заднего вида. Ее машина так и осталась на стоянке Гувер-билдинг, хотя не далее как сегодня утром они, аккуратно следуя невысказанному соглашению, осмотрительно прибыли туда каждый на своей. Как будто не принимали вместе душ всего час назад, как будто не ласкали скользкую от мыла кожу друг друга. Как будто не смеялись, когда он слепил из ее липких от шампуня волос рог единорога, как будто она не дразнила его: мол, зря он столько лет растрачивал время и силы в поисках неуловимых мифических созданий, когда одно из них было прямо у него под носом с самого начала.

«Да. Я тоже об этом подумал», - сказал он с тронувшей ее неожиданной искренностью в голосе и перевел взгляд на свои худощавые ноги, словно признавался в чем-то постыдном, а потом опять посмотрел ей в лицо. И целовал ее - снова и снова, пока они смывали с себя остатки геля.

Сейчас он ведет машину по бесконечным городкам Мэриленда и, проехав мимо «Бордерс», «Блокбастер» и «Ред Лобстер»[2], поворачивает направо. Наверняка это уже Пенсильвания, хотя если на дороге и стоял указатель, ни один из них не обратил на него внимания. Она едва заметно улыбается, проигрывая в мыслях сегодняшнее утро, и, протянув руку, мягко сжимает его бедро, напоминая себе, что они едут не в Аллентаун, и не домой, и не в очередное логово затаившегося кошмара, что больше они не дрейфующие по одиночке суда, что ей позволено касаться его.

Работа на этой неделе выдалась скучной и однообразной – именно в том смысле, в каком скучна и однообразна работа большинства людей: ничего, кроме напряженных встреч в душных кабинетах, обсуждений бюджета и распределения средств. Такие дни должны были бы казаться облечением в сравнении с их обычными буднями. Но благодаря постоянным и давно приевшимся намекам начальства на то, что они с напарником заняты одной-единственной целью – обманывать и обкрадывать американских налогоплательщиков, никакого облегчения они не приносят. Желание оказаться где-нибудь в другом месте мучило ее с утра и до самого вечера – навязчиво, как это бывает, когда чешется где-то в середине спины, куда никак не дотянуться, а Малдер стучал карандашом по блокноту, ерзал в кресле и высовывал ноги в проход, словно неугомонный семиклассник. Учитывая, что будущее человеческой расы было окутано мраком неизвестности, и лишь она, одна из немногих, обладала хотя бы толикой знаний о грядущих событиях, неотступная тревога, похожая на гудящий рой пчел (немудрено догадаться, откуда взялось это сравнение), стала для нее нормой. В любом случае, обсуждать и прогнозировать уровень преступности на несколько лет вперед казалось ей пустой затеей.

В середине рабочей недели им представилась возможность уехать в Эль-Пасо - расследовать серию смертей, которые, если верить Малдеру, стали ни чем иным, как результатом древнего ацтекского проклятия. Ей не хотелось ехать, что ее саму нисколько не удивляло. Самая большая странность состояла в том, что и у Малдера, казалось, не было ни малейшего желания отправляться на дело. По крайней мере, такого сильного, как обычно. Она убедила его – подозрительно легко, что причиной смерти этих людей, скорее всего, стал ботулизм. Очевидная натяжка: это вынуждена была признать даже сама Скалли.

Что-то надвигалось на них. Какая-то перемена галактического масштаба. Расплата за все грехи. Она ощущала ее приближение, как собака чует почтальона, когда тот еще в трех кварталах от дома. Эти флюиды, это глобальное смещение атомов, этот момент затишья, когда небо зеленеет и все вокруг затихает за мгновение до того, как налетит смерч, вызывают у Скалли желание затаиться, держаться как можно ближе к дому, как можно ближе к Малдеру. Он чувствует то же самое, в чем у нее практические нет сомнений, хотя они ни разу не обсуждали эту тему. Она не желает ничего знать, пытается оградить себя от любых конкретных фактов, чтобы не подпускать к себе даже мысли о тех последствиях, которые может повлечь за собой обладание этой информацией. Точно так же она долгое время делала вид, что не замечает, как чувства Малдера неизбежно становятся глубже, сложнее и приобретают несомненно сексуальный характер. И по тем же причинам. Но она знала. Знала. Как знает сейчас.

Скалли на миг возвращается в настоящее и напоминает себе, что сейчас она здесь, вместе с Малдером, сидит в этой машине, несущейся на север по двухполосному шоссе навстречу пятничному закату. На его губах периодически мелькает белозубая улыбка, согнутые руки лежат на руле, и он похлопывает ладонью в такт «Jailhouse Rock», подсвистывая Элвису с очевидным энтузиазмом, хоть и мимо нот. Рукава его рубашки закатаны до локтя, а пиджак, который он стянул с себя с таким трудом, словно это была змеиная кожа, валялся на заднем сиденье. Заметив, что она смотрит на него, он обводит ее хищным взглядом, сверху вниз - от кончиков рыжих волос до мысков весьма непрактичных туфель, и Скалли понимает, что то мрачное, угрюмое настроение, в котором Малдер пребывал всю неделю, постепенно улучшается. Он, того гляди, предложит ей спеть вместе с ним. Да, вероятность влипнуть сегодня в какие-нибудь неприятности более чем реальна.

Вскоре дома почти исчезают из виду; залитые закатным светом отлогие холмы испещрены черно-белыми пятнами – это коровы пасутся на бледно-зеленых островках весенней травы. Сейчас они с Малдером едут по Геттисбергу, где поля, некогда ставшие местом одной из самых кровавых битв Гражданской войны, едва отличимы от тех, что лишь ведут к ним, разве что трава, выросшая на крови, кажется немного гуще, зеленее и сочнее. Скалли представляет себе измученных, покрытых гноящимися ранами солдат, лежавших бок о бок на этом поле еще не так давно, в день, случившийся, по меркам Вселенной, лишь мгновение назад. Солдат, умиравших медленной смертью от ружейных пуль и, без сомнения, спрашивавших себя: во имя чего?

Они думали о своих матерях, почему-то уверена Скалли. Большинство из них были слишком молоды, чтобы успеть так же искренне и безоглядно полюбить кого-то, кто мог бы затмить в их глазах материнский образ. Всего несколько недель, от силы месяцев назад они бодро маршировали небольшими группками прочь от своих родных мест, полные тревожного, но радостного волнения, убежденные в своем скором героическом возвращении и неспособные представить, что в кровавом молохе войны их может настичь самый заурядный конец. Она приоткрывает окно машины и смотрит на холмы. Давным-давно и они были молодыми - скалистыми, неровными, выпирающими из-под земли под неестественно резкими, острыми углами. Но сейчас вид этих древних, повидавших все на своем веку холмов успокаивает. Холодный воздух бьет ей в лицо, и Скалли вдыхает его полной грудью.

Она и сама слишком часто покидала дом в последнее время – в прямом и в переносном смысле, и осознание этого факта уже давно не дает ей покоя. Фастер вытеснил ее оттуда – из реального, физического жилища, конечно. И хотя она как следует убралась у себя в квартире, уничтожив все следы его присутствия, все равно не чувствовала себя там комфортно. Однако он, Фастер, украл еще кое-что – ее представления о самой себе, метафорический дом, в котором так нуждаются все нормальные люди, то место, где все они время от времени хотят скрыться и где ищут утешения. Теперь она уверена, что, застрелив невооруженного, взятого на прицел человека, действовала не во имя Бога или Дьявола, но по указке своего первобытного «я», что пробудили в ней шок и отчаяние. И в итоге, она, невзирая на стремление оставаться верной моральным устоям и тридцать лет оттачивания своих интеллектуальных способностей, повела себя как животное, готовое убить, будучи загнанным в угол. Она не мучилась чувством вины после того, как застрелила его. «Вина» - неверное слово. Она чувствовала себя неловко, пристыженно. По-другому. По-новому. И явственно ощущала кое-что еще – очередную потерю дома. Пока она сидела, скорчившись, связанная, в своем шкафу, ее не одолевали мысли о семье, как это обычно случалось в другие смертельно опасные моменты. Она не думала о том, как отреагируют ее родные, когда получат очередное чудовищное известие, как перенесет новое горе ее мать, вынужденная хоронить еще одну дочь. Чуть позже она осознала нечто, ставшее для нее откровением: в какой-то момент не столь отдаленного прошлого они отпустили ее и позволили идти своей дорогой. Отпустили, любя, зная, что это нужно и им самим, и ей. Просто, безоговорочно, отказавшись от своих представлений о том, как должна была сложиться ее жизнь. Отпустили и передали с рук на руки ее новой судьбе - вечно погруженному в раздумья напарнику-неудачнику и их странной, опасной, неправдоподобной погоне за истиной. И пока Скалли ползла по полу своей квартиры, а обломки стекла впивались ей в колени и руки, она, без всякого сомнения, сполна испытала первобытный страх и сопутствующее ему безотчетное стремление защитить себя. Но что, если вовсе не забота о родных дала ей силу и желание сражаться столь яростно, когда другие жертвы только каменели от страха? Что, если она так решительно дала отпор потому, что втайне давно мечтала сделать это?

Да, мечтала. Боже, прости меня, но это так.

Что, в конечном счете, все еще удерживало ее здесь, на земле? На этот вопрос существовал ответ, состоящий всего из одного слова, и, как ни пугало ее это признание, это слово было «Малдер». Малдер и их работа, которую он не смог бы делать один. Осознание того, что на следующий день, когда она не появилась бы в офисе к половине десятого, он заметил бы это сразу, что провел бы утро, названивая ей по всем возможным номерам и, когда каждая попытка оканчивалась бы провалом, неодобрительно качал бы головой, но все же пытался бы подбодрить себя тем фактом, что – ирония судьбы! - ее отсутствию наверняка есть разумное объяснение. Он бы принялся бродить по Гувер-билдинг, заглядывая в общий офис, в столовую, в лабораторию и слыша везде один и тот же ответ: нет, никто не видел ее сегодня. Он бы вернулся в подвал и попытался бы отвлечься на какую-нибудь очередную головоломку, одновременно оттачивая тот прохладный взгляд, которым смерит ее, когда она войдет в кабинет.

К обеду, потеряв надежду связаться с ней по телефону, он бы решил поехать к ней домой, уговаривая себя, что Скалли, разозлившись из-за него из-за дела Орисона, просто дулась и намеренно оставила его один на один с бумагами - специально, чтобы заставить побеспокоиться и вынудить самому примчаться к ней. И хотя такой поступок был совершенно не в ее духе, он все равно готов был допустить, что она могла повести себя настолько по-детски капризно и вот так вот бросить его. Набрав в энный раз номер ее мобильного по дороге к машине и вслушиваясь в бесконечные гудки, он бы попытался унять волнение, представляя, как она, все еще в пижаме, растянулась на диване и уплетает мороженое ложкой прямо из коробки, включив какую-нибудь дрянную утреннюю передачу. И как, быть может, поприветствует его, когда он ворвется в квартиру, одной из броских фразочек, ставшей темой очередного ток-шоу: «Помогите, я такая толстая, что не могу выйти из дома!», произнесенной классическим тоном Скалли – невозмутимым, ровным, почти монотонным голосом, в который она каким-то удивительным образом умудрялась вплести невыразимые нюансы.

Она видела это как наяву. Малдер сидел бы в машине около ее дома несколько минут, уткнувшись взглядом в пол. Собравшись с решимостью, он бы вошел внутрь и постучал – сначала мягко, потом громче. Не услышав в ответ ничего, кроме тишины, он бы воспользовался своим ключом, который с трудом сумел бы вставить в замок – так сильно тряслись бы его руки. А потом, обнаружив ее изуродованное тело в ванне с водой – ярко-розовой от ее собственной крови, он бы сошел с ума.

Нет. Все кончилось не так. Она бы боролась с Фастером до последнего и не стала бы просто покорно лежать и ждать помощи, не поддалась бы этому чудовищу ни на секунду в надежде спасти себя с помощью какой-нибудь стратегически верной уловки. Скалли видела фотографии его жертв и знала, каковы были ставки.

Несколько секунд до и после того, как она выстрелила в Фастера, стерлись из ее памяти. Они до сих пор видятся ей как картинка – зернистая и беспорядочная, словно домашнее видео, снятое на восьмимиллиметровую пленку. Но она помнит, что Малдер принес ей стакан воды, а потом, прежде чем вызвать подкрепление, присел на диван, оценивая масштаб разрушений. Он затушил несколько свечей и, не сумев усидеть на месте, принялся медленно ходить по пропитавшейся прогорклым запахом пороха и воска комнате, осторожно обходя тело Фастера и перешагивая тонкую струйку крови, текущую к входной двери, где она собиралась в постепенно остывающую и густеющую лужицу. Периодически, пока Скалли молча пила принесенную ей воду, Малдер натыкался на все новые свидетельства ожесточенной схватки и, тихо присвистывая, смотрел на Скалли, словно на кошку, которая только что научилась лаять.

Лишившись дома, она собрала вещи, и они с Малдером отправились к нему. Скалли приняла душ и забылась беспокойным сном без сновидений, продлившимся до самого вечера. Когда она проснулась и с трудом доковыляла до гостиной, Малдер, одетый в клетчатые пижамные штаны и футболку с «Knicks», стоял у окна спиной к ней. Он выключил звук телевизора, и комната освещалась лишь экраном, на котором беспорядочно мелькали картинки из трансляции баскетбольного матча. Потерявшись в своих мыслях, он, кажется, не слышал, как она тихо приблизилась к нему сзади. Скалли обхватила его за талию и прижалась щекой к его спине, между лопаток. Малдер испуганно вздрогнул от прикосновения, но потом расслабился в ее объятиях.

Ей показалось, что сама сущность этого мужчины, все, что составляло его личность, его ум, его неординарность – все то, что делало Малдера Малдером, сейчас сосредоточено здесь, вдоль линии синапсов в его позвоночнике. Что она слышит, как импульсы пробегают по нервным волокнам, тихо вибрирующим, словно электрический провод под напряжением. Скалли разом вспомнила, сколько раз чуть было не потеряла его в прошлом, и подумала о том, какое же это чудо – что он по-прежнему здесь и что благодаря всем этим счастливым случайностям они стоят вдвоем в этой гостиной, живые, в здравом уме и трезвой памяти. Она прижалась к нему крепче и полной грудью вдохнула запах его кожи – такой беспримесно чистый и в то же время сложный и загадочный. Не тратя времени на то, чтобы подумать и взвесить все «за» и «против», она просунула руку Малдеру под футболку и медленно провела ладонью по его бокам. Он не остановил ее и даже не обернулся, и она позволила себе повторить это действие еще раз. И еще.

Одна ее рука застыла на его груди, но другая плавно опускалась все ниже, пока не достигла покрытого грубоватыми волосками участка прямо над резинкой штанов. Закрыв глаза, она продолжила ласкать его гладкую кожу, скользя одной ладонью по животу, а другой прослеживая контуры мышц на груди, про себя изумляясь тому, как его тело могло быть одновременно таким мягким и таким твердым. И лишь после этого заметила, что он, кажется, задержал дыхание. Скалли легонько подразнила пальцами сосок – мягкий и в то же время (эту странность она осознала чуть позже) холодный и ощутила, как его грудь резко приподнялась от ее ленивых, медленных ласк. Он замер, а затем начал дышать часто и неглубоко, словно из последних сил пытаясь справиться с собой. За все те годы, что они знали друг друга, ей не раз доводилось видеть его без некоторых предметов одежды (а то и вовсе без оной), но едва ли она когда-либо прикасалась к нему в этом месте. Во всяком случае, намеренно. Но в чем на сей раз заключалось ее намерение? Она и сама не знала ответа на свой вопрос. Скалли слегка потерлась подбородком о спину Малдера, ощущая приятную легкость во всем теле от предвкушения чего-то недозволенного и опасного, словно мучительно пыталась нащупать ногой педаль тормоза, но никак не могла ее найти.

«Скалли», - сказал Малдер странным, как будто умоляющим голосом и, обернувшись, обнял ее так нежно, что она поняла: он неверно истолковал ее действия, списав ее поведение на шок и отчаянную потребность в физическом контакте. Но ей не нужны были дружеские объятия, призванные утешить и исцелить, и не требовался лишь грубый секс только ради того, чтобы забыться. Лишь сейчас, пребывая во власти новых, пьянящих ощущений, когда она чувствовала, как мышцы Малдера слегка вздрагивают под ее ладонями, а его стремительно твердеющий член упирается ей в живот, Скалли, тем не менее, начинает понимать истинную природу своих действий. Это странное, неожиданное соблазнение, которое она, кажется, твердо намеревалась довести до конца, стало ни чем иным, как логическим следствием вчерашнего дня и событий с Фастером. Любое нормальное живое существо, чей дом разрушен до основания, будет изо всех сил стремиться обрести новый, если хочет выжить. Это воистину катастрофический процесс – не только уничтожение, но и восстановление, но последнее требует решительных мер, серьезных перемен, отчаянной смелости. И поэтому сейчас ей как никогда необходима была помощь Малдера.

Дело не только в Фастере: он стал лишь предвестником грядущих перемен, катализатором той перенастройки, в которой, безусловно, нуждались их с Малдером отношения и которой суждено произойти так или иначе. Им обоим требовался новый дом, новый оплот в их борьбе. Дом, который они, соединившись и душой, и телом, смогут создать вместе. Метафорическое, но в то же время вполне реальное пространство, где можно восстановить силы и обрести покой. И само это место уже существовало, но лишь новая перемена в их отношениях освятит его, сделает связь между ними нерушимой, сделает их сильнее, а не слабее, как они опасались раньше. Может, на самом деле эти мысли внушал ей тот чип в шее, или татуировка, или какая-то глубоко запрятанная, доселе не проявлявшая себя интуиция. Скалли не знала, что именно руководит ею, но твердо знала, что права. И если на сей раз Малдер настроен столь скептично, переубедить его станет самой приятной задачей в ее жизни.

Они едут и едут, пока небо не темнеет окончательно – лишь на западе у самого горизонта алеет зарево заката. В окнах домов загораются огни, и она представляет в одном из них себя и Малдера: они готовят ужин, смотрят телевизор, спорят, чья сейчас очередь оплачивать счета. Да, это нормальная жизнь и по-своему привлекательная. Но теперь она знает, что будь они на месте этих людей, то перестали бы быть собой. Если когда-то Скалли и вправду думала, что ей суждено стать таким человеком, то к настоящему моменту в любом случае уже отказалась от такого представления и о себе, и о Малдере.

При мысли о еде у нее бурчит в животе. Во время обеда ее мутило, и она не стала есть, что не ускользнуло от внимания Малдера: оторвавшись от своего пастрами, он склонил голову набок и выразительно приподнял бровь. Скалли начала нормально питаться только спустя три недели после событий с Фастером, и Малдер выражал некоторое беспокойство по этому поводу, пусть и без лишней назойливости. Скалли была благодарна ему и за то, и за другое. Теперь он смотрит на нее с мечтательным выражением, как будто его только что вырывали из приятных фантазий.

- Проголодалась? – спрашивает Малдер.

- Пожалуй. А где мы сейчас?

- Точно не знаю. Где-то недалеко от поселений амишей, - говорит он, указывая на желтый дорожный знак с изображением повозки. – Если не найдем, где поесть, можем пристрелить одну из этих коров и устроить барбекю.

Как только она смиряется с мыслью об обеде в придорожном кафе, где в меню будут только курица и вафли, они натыкаются на итальянский ресторанчик, который кажется довольно уютным и выглядит так, словно на самом деле имеет непосредственное отношение к Италии – настоящий мираж посреди полей, засаженных кукурузой и пушистыми сине-зелеными колосьями овса. Читая меню на входной двери, Скалли вдруг понимает, что искренне рада перспективе хорошо поесть и спокойно посидеть вместе с Малдером: не бросать то и дело встревоженные взгляды на дверь, держаться за руки, угощать друг друга с вилки, разделить один десерт на двоих. Может, у них и не может быть нормальной жизни, но все равно возможность провести этот вечер с ним делает ее удивительно счастливой. Настолько счастливой, что в это трудно поверить.

Позже ей удается снова попробовать их ужин на вкус, – вечером, когда они целуются на кровати. На губах Малдера все еще чувствуется резковатый привкус сухого вина с едва уловимой примесью чеснока. С самого возвращения домой они так и не вставали с постели, иногда обмениваясь короткими фразами, произнесенными тихими, охрипшими голосами, но вновь и вновь возвращаясь к поцелуям. Скалли наклоняет голову, чтобы ему было проще прильнуть к ее рту, и полностью теряет контроль над собой, заодно с ощущением времени и пространства, словно попала в какую-то черную дыру. Ей внезапно приходит в голову, что они затеряны здесь, в его комнате, на этой кровати, изолированы от мира, словно два путника, выброшенных бурей на берег какого-нибудь полуострова. А когда она осознает, что застрять на полуострове по определению невозможно, то поспешно осаживает свое неуемное критическое мышление и проникает языком еще глубже в его рот.

Вселенную, которую она назначила местом их обитания на сегодняшнюю ночь, наполняют лишь периодически пробегающие по потолку строгие геометрические линии света от фар проезжающих мимо машин и тихие булькающие звуки, исходящие от слабо освещенного аквариума в соседней комнате. Сегодня в небе почти не видно звезд – только небольшие светящиеся точки где-то в вышине, то и дело мигающие невпопад – всего лишь вихри горячего газа, многие из которых, скорее всего, уже давно мертвы. Если она и бывала на одной из них, то не помнит этого, да и на ее туфлях не осталось никакой звездной пыли. Хотя повсюду видны красноречивые свидетельства их ежедневного труда – раскиданные на кофейном столике коричневые папки с символом «Секретных материалов», мерцающий красный огонек автоответчика, на котором осталось непрослушанным зашифрованное сообщение от Стрелков, фотография Человека-червя, прикрепленная к стене, - сегодняшняя поездка, вкусный ужин и вино заставили Скалли на время позабыть о работе.

Здесь и сейчас нет никаких заговоров, никаких генетических мутантов, никаких Серых или тревог о грядущем апокалипсисе. Никакого перешептывания в коридорах, словесных перепалок, бумажной работы и слайдов с кровавыми снимками. Никакого рака, никаких взятых напрокат машин, боли в затекшей от бесконечной езды шее, ночей, проведенных с затуманенными от усталости глазами, и задержанных авиарейсов. Весь мир Скалли сузился до одних лишь ощущений: каким горячим кажется его дыхание на ее ухе, как ее пальцы, скользя по его шее, нащупывают адамово яблоко, как царапает кожу его шершавая щетина, как его руки поглаживают ее бедра, а припухшие губы, кажется, уже успели поцеловать каждый миллиметр ее тела. Даже сейчас, когда она задумывается об этом, ее разум все еще отказывается верить в происходящее, и сердце сжимается от волнения. Такой Малдер все еще непривычно нов для нее, а то, что происходит сейчас – приятная тяжесть его тела, его бедра между ее ног – невероятно и чудесно. Она чувствует, как с каждым новым поцелуем те маски, что они носят в течение дня, растворяются, исчезают. Ему нет нужды ни уговаривать, ни убеждать ее с помощью слов. Сейчас для нее нет ничего красноречивее его твердого члена, упирающегося ей в живот с такой силой и настойчивостью, что для скептицизма попросту не остается места.

Малдер, внезапно вскочив, резко пересекает комнату и начинает раздеваться, а она окидывает хищным взглядом его стройное тело, пока он стягивает через голову уже ослабленный галстук, снимает часы, кладет их на комод, затем расстегивает рубашку и кидает ее на стул. Оставшись в одних помятых брюках и майке, Малдер явно чувствует себя гораздо комфортнее и возвращается в постель. Просачивающийся из кухни свет падает на него со спины, превращая его в таинственную, окруженную странным ореолом фигуру, медленно придвигающуюся к ней все ближе. Размытый силуэт, неведомое существо, словно бы вырвавшееся откуда-то из самых глубин земли, чтобы поглотить ее. Но он не внушает ей страха. Даже не видя его лица, она все равно знает этого мужчину, этого пришельца из подземного мира, где корни – это цветы, распускающиеся во тьме.

Он ложится рядом, обнимает ее, и они немного передвигаются на наполовину застеленной кровати - так, чтобы она снова могла различать его лицо – резкие скулы, крупный нос, глаза, цвет которых по сей день остается для нее загадкой. Когда он разозлен или возбужден, они становятся совсем темными и похожи на яркие, сверкающие агаты. Когда опечален или доволен – кажутся прозрачными, как морская вода. Скалли мягко ласкает ладонью его щеку, осторожно проводя пальцами по свежему порезу от бритвы, и спрашивает себя, откуда взялся этот человек и что за путаница в планах мироздания свела их вместе в этой жизни. Он скорее походит на дитя Ури Геллера[3] или Зигмунда Фрейда, нежели на отпрыска своих холодных, ничем не примечательных родителей. А еще в нем есть частичка Бадди Холли и, наверное, Бэтмена, раз он до сих пор жив. Он – чистая кинетическая энергия, заключенная в теле с глазами морской черепахи, пластикой газели и взъерошенными, как иглы ежа, волосами: он тьма и свет, доброта и жестокость, Ид и Суперэго, вина и искупление. И все эти противоположности отчаянно сталкиваются внутри него, пребывая в вечном движении, как пульсар, и борясь за главенство. Она знает его, ей ведомы все тайны его сердца. И он – тот, кто предназначен ей судьбой.

Она смотрит ему в глаза, и вдруг ей невыносимо хочется, чтобы наконец наступило лето. Малдер улыбается, и Скалли понимает, что он отчаянно пытается что-то сказать, но не может. Такое происходит нередко – он просто смотрит на нее пустыми глазами, как будто его мозг превратился в автомат с жевательной резинкой, который забыли заполнить, и теперь, сколько монеток в него ни закинь, все равно останешься ни с чем. Малдер, человек, который может с мучительной дотошностью перечислять факты из тысячи различных областей, интересных только ему одному, сейчас безмолвен перед ней, перед лицом перемен, случившихся в их жизни. Она пока не привыкла к его молчанию и к этому остекленевшему взгляду: они заставляют ее нервничать, переживать, краснеть, не находить себе места. Но в то же время Скалли понимает, в чем кроется причина его затруднений: никакие слова из ее уст точно так же не смогут даже отдаленно выразить то, что творится в ее сердце и разуме. Существует ли вообще хотя бы одна фраза, что не прозвучит избито, нелепо, затасканно, фальшиво? Все эти слова о любви настолько часто произносились в дурных романтических фильмах и безвкусных комедиях, что со временем попросту лишились своего изначального смысла. И теперь сказать больше нечего.

Вместо этого они прибегают к действиям, отлично выражающим их эмоции, доводят друг друга до изнеможения, даже не собираясь сбрасывать темп. Малдер, как и подозревала Скалли, оказался потрясающим любовником: внимательным, нежным, одержимым - в хорошем смысле этого слова. Но важнее всего то, что ему известен способ избавить ее от комплексов, обезоружить невинной шуткой и в то же время напомнить об их полном доверии друг другу одним лишь взглядом или парой фраз. Малдер настолько раскованно чувствует себя с ней обнаженным и с таким благоговением относится к любым ее потребностям, что она снова научилась видеть себя красивой. И больше не воспринимает свое тело как механизм, который в лучшем случае функционирует без сбоев, а в худшем – готов предать ее в самый неподходящий момент, ни с того ни с сего, как внезапно распрямившаяся пружина.

Скалли с удивлением обнаружила, что, занимаясь с ним любовью, прибегает к словам гораздо чаще, чем привыкла делать это во время секса. Он любит, когда она беззастенчиво говорит, чего хочет. А ей нравится то, что нравится ему. Поэтому она часто озвучивает свои желания и вообще произносит много вещей, впоследствии заставляющих ее краснеть. Позже, в те минуты, когда она вдалеке от Малдера, эти слова возвращаются к ней из ниоткуда, словно обрывочные куски какого-нибудь пошлого диалога, которые ей иной раз доводилось слышать под дверью его квартиры, когда она наведывалась к нему по вечерам без предупреждения. В такие моменты Скалли застывала на месте, занеся кулак над дверью, не отваживаясь постучать, и долго раздумывала, действительно ли нужно беспокоить его, стоит ли та информация, с которой она пришла, долгого, неловкого, тяжелого момента ожидания в коридоре. Иногда, когда Скалли все-таки стучала в дверь, он казался раздраженным. Иногда - смущенным. В любом случае последующий разговор всегда оставлял в ее душе необъяснимое смятение и даже тоску. Но она никогда не решалась взять паузу и спросить себя, почему.

Секс с Малдером - запретный плод, некогда бывший такой притягательной, заманчивой, хотя и опасной фантазией, превратился в насущную потребность, полагающееся ей ежедневное довольствие. Этому занятию они предаются каждый вечер, обычно в уединении его квартиры. И лишь однажды – на работе, хотя ранее они поклялись, что «ни за что и никогда». Оба сознавали, что это чистое безумие, но настолько увлеклись флиртом и поцелуями (причем в роли зачинщицы выступила она), что Малдер не выдержал и, внезапно развернув ее, перегнул через стол. А потом, прижавшись к ней всем телом, спросил срывающимся, охрипшим голосом, хочет ли она его. Когда Скалли не ответила, он задрал ей юбку, нетерпеливо расстегнул ширинку и, решительно отодвинув ее трусики, вошел в нее одним резким движением. Скалли была настолько поражена происходящим, что ее рот так и остался открытым, пока она по воле Малдера была распластана на столе, уткнувшись взглядом в стакан с карандашами, и только старалась приподняться повыше, чтобы сделать угол проникновения более удобным. Руки Малдера стальной хваткой сжимали ее плечи, его бедра резко, с громкими шлепками соприкасались с ее ягодицами, а она кусала губы, чтобы не застонать. И несмотря на то, что это было грубое, почти животное совокупление, а может, и благодаря этому, кончила дважды. Секс казался чем-то новым, необыкновенным, даже сюрреалистичным, словно его изобрели заново - специально для них.

Он – секс с Малдером – определенно отличался от того, что довелось испытать Скалли в объятиях других мужчин. Да и сама она словно бы стала другой. И не могла поверить, что они провели столько лет, не прикасаясь друг к другу так, как касались сейчас. Умом Скалли понимала, что все эти годы закономерно вели их к сегодняшнему моменту, что все сложилось настолько идеально именно благодаря уникальной комбинации тех основ, из которых состояла их жизнь – необходимости идти вперед, раскрывать все новые и новые тайны и безоговорочного, укрепляющегося, несмотря ни на что, доверия. Но все равно, лежа под конец дня обнаженной в постели Малдера, она часто испытывала какое-то неприятное, назойливое чувство горечи и сожаления, будто каждый вечер на протяжении долгих лет пыталась приготовить на ужин тушеную говядину без самой говядины.

Кажется, проходит не менее часа, целиком посвященного безумным жадным поцелуям, прежде чем Малдер расстегивает одну за другой пуговицы на блузке Скалли, и, сняв с нее лифчик, накрывает ладонями грудь, наслаждаясь ее мягким, податливым весом. Скалли вспоминает, что ей следовало бы остановить его, но не делает этого, а он уже перекатывает ее соски между пальцев, а потом легонько трет подушечками чувствительные кончики - так медленно, что она всерьез опасается сойти с ума, Она заворожена его затуманенным, отстраненным взглядом, тем, как его большие руки двигаются под ее блузкой, как его язык скользит между ее губ, смачивая их. Тем, как непринужденно, бездумно, без малейшего напряжения он справляется со всеми этими задачами одновременно, будто за них отвечает только древнейшая, наиболее архаичная часть его мозга, доставшаяся в наследство от животных предков.

Когда он наклоняется и берет сосок в рот, ее голова идет кругом от дразнящих движений его языка, а клитор послушно отзывается на каждое прикосновение. Он мягко прикусывает сосок зубами, а она, сдавленно захныкав, выгибается ему навстречу, и ее ноги скользят по матрацу, пытаясь найти точку опоры. Она слегка поднимает голову и, словно почувствовав это, он тут же открывает глаза и внимательно смотрит на нее. Ее сосок все еще у него во рту, его язык скользит по коже, словно стремясь успокоить. Они обмениваются полным нежности взглядом, хотя их глаза лихорадочно горят от страсти. Она протягивает руку и смахивает прядь волос с его лба. Он по-прежнему смотрит на нее - пристально, неотрывно, а потом снова принимается осторожно покусывать ее сосок, и она медленно, безжизненно закрывает глаза, стремясь показать ему, что она чувствует, как тяжело, почти невозможно ей выносить то, что он делает с ней.

Когда Скалли постепенно и неохотно возвращается в реальность, ее грудь все еще окутана теплой влажностью его рта, а пальцы Малдера под ее блузкой играют с кружевным краем белья. Она мгновенно открывает глаза и хватает его за запястье, чтобы остановить. В его взгляде – безмолвный вопрос.

Скалли внезапно начинает волноваться, и в горле тут же пересыхает, хотя еще минуту назад она не испытывала подобных затруднений. Она должна сказать ему кое-что, но не может допустить, чтобы в этот момент его он продолжал глядеть на нее в упор, и поэтому придвигается ближе и шепчет ему на ухо:

- Помнишь, как я вчера закатила небольшой скандал из-за отчета о расходах. Ну, когда ты еще пробормотал, что у меня, должно быть, ПМС?

Он отодвигается и удивленно смотрит на нее.

- Полагаю, мне лучше воспользоваться пятой поправкой и промолчать.

Она улыбается.

- Ты не ошибся. Это был ПМС.

Малдеру, чья острота восприятия притуплена из-за недостатка притока крови к мозгу, требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что к чему.

- Ааа… - понимающе тянет он. – То есть можно смело предположить, что сегодня у тебя его уже нет?

- Именно так.

- Стало быть, остался только МС[4], Скалли? – спрашивает Малдер, резко выпрямляясь и комично изображая паническое выражение на лице. – Как-то непохоже.

Она легонько прикусывает кожу на его руке, делая вид, что возмущена, хотя на самом деле благодарна за эту неуклюжую шутку. Ее неловкость постепенно улетучивается. Изначально она планировала просто поехать домой и заснуть рядом с Малдером, хотя бы раз не дав воли своему неуемному сексуальному желанию. Однако поцелуи завели их так далеко, что довольно скоро она вычеркнула один за другим все пункты своего плана, не придумав взамен ничего нового. Но все это время неотвратимость грядущего объяснения не давала ей покоя, как застрявший в туфле камушек.

- Так что? – спрашивает он и ложится рядом, опершись на локоть и окидывая ее взглядом с головы до пят. – Пообнимаемся еще немного, а потом отправимся на боковую?

- Было бы неплохо, - соглашается она. Так оно, в общем-то, и есть. Проблема только в том, что теперь, после этой страстной прелюдии, «неплохо» едва ли ее удовлетворит. Страсть разгорячила Скалли настолько, что кожа горит огнем так, будто через нее пытаются прорваться тысячи осколков стекла. Она никогда не занималась сексом во время менструации, да и не испытывала особого желания. Но когда Малдер наваливается на нее всем телом и припадает к ее рту, когда его напряженный пенис упирается ей в бедро, низ живота буквально сводит от возбуждения. Боже... А потом комната начинает кружиться, и в следующий момент она уже сидит на нем сверху, яростно целует его, жадно впивается в его губы, трется об него. Она перекатывается на бок, запуская руку ему под майку – так быстро и резко, что ощутимо толкает его прямо под ребра. Он вздрагивает, когда ее пальцы, задевая жесткие волоски на животе, опускаются ниже, к пряжке ремня, и проникают под резинку его трусов, а тыльная сторона ее ладони случайно касается нежной кожи на головке члена.

- Скалли, - резко выдыхает он, хватая ее за запястье.

- Что? – одурманенная, опьяненная желанием, рассеянно отзывается она, моргая, как будто только что очнулась от спячки.

- Может, стоит сбавить обороты, если мы собираемся хоть немного поспать?

- Прости, - говорит она, сползая с него.

- Не стоит, - отвечает он и грустно усмехается.

Они лежат рядом, держась за руки и дыша так тяжело, словно только что пробежали марафон. Стараясь придерживаться уговора, Малдер встает и переодевается в спортивные штаны, сбрасывая одежду с такой поспешностью, будто она жжет ему кожу, а потом идет на кухню и залпом выпивает стакан воды.

Пока он бродит по квартире - выключает свет, чистит зубы, закрывает двери и кормит рыбок, Скалли переодевается в пижаму и готовится ко сну. Когда через несколько минут они снова оказываются вместе в постели, он поворачивается к ней и, обхватив ее обеими руками, целует в лоб. Устраиваясь у него на груди, она подгибает колени, случайно задев при этом его все еще твердый член. Они оба тихо смеются, и она решает не менять позу.

Малдер зевает, и его дыхание постепенно становится ровнее, а Скалли пытается силой воли заставить свою кровь течь по жилам с нормальной скоростью и наконец успокоиться. Но, не вытерпев, быстро касается его губ, срывая еще один поцелуй. Он открывает глаза и сонно целует ее в кончик носа, а потом наклоняется и шепчет ей на ухо те самые сладкие слова - то, что они так долго хранили в секрете, то, что знали долгие годы, но так редко озвучивали. То, что не должны были бы чувствовать, но чувствуют все равно. Она кивает ему, и он желает ей спокойной ночи.

Скалли прижимается к нему, трется подбородком о его теплую кожу. Ее губы, словно по своему собственному почину, оставляют отрывистые, но настойчивые поцелуи на его груди, как дорожку из светящихся камушков, которые, если она потеряется, помогут отыскать путь назад. Скалли опускается все ниже, туда, где под кожей прослеживаются уже не жесткие контуры ребер, а твердые мышцы живота. Ее поцелуи становятся более влажными, частыми, предполагающими продолжение, причем вполне однозначное.

- Скалли?

Вместо ответа она обводит языком его пупок.

- Скалли?

Зачем он к ней пристает? Разве не видит, что она занята?

- Ммм? – нечленораздельно отвечает она, не желая тратить драгоценное время на слова.

- Что ты делаешь?

Скалли все-таки отрывается от своего занятия и, вздохнув, обдумывает его вопрос, а потом чуть приподнимается.

- Пытаюсь дойти до третьей базы.

Он смеется, прищурившись и весело глядя на нее. Бейсбольные метафоры всегда способны вызвать улыбку на его губах. Отрадно, что сегодня ей хотя бы удалось его развеселить.

Скалли с наслаждением проводит руками по мягким изгибам его тела и вдруг понимает, что хочет провести так остаток жизни – смотреть на него, спать, прижавшись к нему – так, чтобы волоски его груди щекотали ее кожу. Всегда.

Очевидно, желание получить долгожданную разрядку лишает ее разума. Она все крепче льнет к нему, сжимает зубами его сосок и слегка прикусывает его.

- Если сделаешь так еще разок, Скалли, я смогу забивать гвозди без помощи молотка как минимум до полудня.

- С этим я вполне могу тебе помочь.

Она дотягивается до шнурка на его штанах. Больше ради себя самой, чем ради него, она хочет взять его член в рот и занять себя чем-то ощутимым, чтобы успокоить свое неуемное желание, хочет прижать его твердую плоть к своей щеке, как прикладывают лед к синяку.

- Намереваетесь получить свое, ничего не дав взамен, агент Скалли?

Он убирает ее жадные руки со своего тела и отстраняется, целомудренно прикрывшись одеялом.

- Мне кажется, я уже дала тебе все, что только можно, Малдер.

- Мне прекрасно известно, как искусно ты могла бы разрешить мою маленькую проблемку, Скалли. Самому не верится, что я это говорю, но, думаю, будет справедливо, если мы оба отойдем ко сну одинаково неудовлетворенными.

Скалли недовольно стонет и перекатывается на живот.

Малдер сразу же наваливается на нее, как профессиональный боец, делающий попытку удержания, и когда он вдавливает ее в матрац, не давая пошевелиться, она вновь поражается тому, как приятно ощущать на себе вес его тела.

- Ты сегодня на удивление возбуждена, да, Скалли? – шепчет он, выдыхая слова ей в ухо.

Она кивает.

- Значит, у нас такое правило: никакого секса во время месячных?

Она пожимает плечами.

- Но не окончательное, да? – В паузах между фразами он целует ее в затылок и трется носом о нежную кожу возле самого уха. – Тебе будет больно?

Скалли качает головой. На самом деле она знает, что оргазм во время менструации помогает снять спазмы, хоть и не собирается прямо сейчас вдаваться в медицинские детали этого процесса.

- Ты просто никогда этого не делала?

Она кивает.

- Потому что могу смело тебе заявить, что мысль об этом вовсе не кажется мне отвратительной. Совсем.

Она задерживает дыхание.

- На самом деле, даже наоборот.

- О, Малдер, - говорит она приглушенным из-за подушки голосом. – Мне все же кажется, что лучше не стоит.

- Почему? Ты же не отшатываешься в ужасе от проявлений моей физиологии? Почему я должен?

- Это… другое. Будет грязно. И постельное белье…

- У меня полно белья.

Она вытягивает шею и, оглядев комнату, скептически поднимает бровь.

- Ну ладно, не полно. Но где-то точно валяется еще один комплект. Может, даже чистый.

Она улыбается и чувствует, как улыбается он: его губы слегка щекочут ее шею, справа от шрама.

- Можно взять полотенце и подложить его, если ты так переживаешь. Потом закинем его в корзину и запрыгнем в душ. Закончим день так же, как начали.

С каждой минутой его доводы кажутся ей все более убедительными. Хотя, возможно, дело вовсе не в них, а в том, как крепко его пах прижимается к ее ягодицам. Пока они разговаривали, она слегка раздвинула ноги и теперь приподнимается на коленях - так, чтобы почувствовать даже сквозь ткань пижамы, как его член, почти не сдерживаемый тонким материалом свободных штанов, скользит по припухшим от возбуждениям половым губам. Их тела, как обычно, ведут свой собственный, отдельный разговор.

- Я же знаю, что ты не брезгливая, Скалли.

- Такие вещи просто слишком… интимны.

- Поэтому я и настаиваю.

Скалли задерживает дыхание, когда головка его члена задевает ее клитор. Малдер, почувствовав, что попал в самую точку, замирает, с прицельной точностью надавливая на нужное место. И это действует куда убедительнее, чем любые его слова.

- Ты уверен? – спрашивает Скалли.

В ответ Малдер начинает двигать бедрами еще более интенсивно. Она раздвигает ноги пошире и чуть приподнимается - так, чтобы увеличить площадь соприкосновения. Головка его члена то и дело с невыносимой непредсказуемостью касается ее клитора, и испытываемые ею ощущения настолько восхитительны, что Скалли уверена: этого ей вполне хватит, чтобы кончить, если он продолжит в том же духе и установит более-менее устойчивый ритм.

Его кулаки вжаты в матрац по обеим сторонам от нее с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Наконец Малдер отвечает – хриплым, сдавленным от возбуждения голосом:

- Скалли, я настолько уверен, что готов тебя умолять. Прошу тебя, пожалуйста. Если бы ты знала, как я хочу тебя раздеть…

Она чувствует, как ее ухо обдает горячим дыханием, а потом Малдер принимается двигаться еще быстрее и резче, с каждым толчком все сильнее прижимаясь к ней. Его пальцы уже расстегивают пуговицы на ее пижамных штанах, и он нетерпеливо пытается стянуть их.

- Прошу тебя, Скалли, - на одном дыхании шепчет он. – Давай займемся любовью.

Она стремительно выскальзывает из-под него и исчезает в ванной, где больше не слышит его лихорадочного бормотания. Чертовы месячные. За последние несколько лет она успела возненавидеть эту кровь и эту боль – бесполезную войну, которую ей придется вести еще не один год без надежды когда-либо выиграть. Но теперь, после того, как за последние несколько недель ее любовник бессчетное количество раз извергал семя в ее лоно, Скалли начало казаться, будто ее бесплодие неминуемо исчезнет и однажды, так или иначе, это семя непременно зародит внутри нее новую жизнь. В те минуты, когда она не боялась быть честной с собой, Скалли приходилось признать, что в глубине души она всегда верила: когда-нибудь, каким-нибудь неведомым образом чудо обязательно произойдет. Но в любом случае сейчас было не самое неподходящее, точнее - самое неподходящее время для того, чтобы заводить детей. На самом деле, если бы существовала хоть какая-то вероятность, что ее услышат, Скалли велела бы всему человечеству отбросить все мысли о размножении, пока не минует нависшая над ним опасность. Но в то же время сама она не могла не думать о том, что произошло бы, как бы изменилась их жизнь, если бы она бы забеременела …

Поэтому темное пятно крови, которое она обнаружила днем, стало ожидаемым, но от этого не менее болезненным разочарованием. В очередной раз ее гипотетическая потеря стала реальной. Скалли позволила себе всплакнуть в туалете, но потом решительно взяла себя в руки и, приняв три таблетки обезболивающего, вставила тампон, умылась и почти успела вернуть себе привычно невозмутимый вид к тому моменту, когда Малдер вернулся в офис с сэндвичами.

Сбросив пижаму, она аккуратно складывает ее и, избавившись от тампона, берет полотенце из стопки белья на полке. Она вся намокла, а внутри все распухло от возбуждения. Скалли вдруг изумляется тому, что в самом деле собирается это сделать. Секунду-другую она почти готова образумиться и снова одеться. Но что-то останавливает ее. Может, глубоко затаенное желание хотя бы таким образом «забыть» о менструации, сделать вид, что ее нет. Или она просто сходит с ума от желания заняться сексом. А вероятнее всего, и то, и другое сразу. Скалли выпивает стакан ледяной воды и, укрепившись в своей решимости, оборачивает полотенце вокруг талии и нерешительно распахивает дверь в темный, наполненный прохладой коридор.

Когда она снова заходит в спальню, Малдер, доселе лежавший под одеялом, отбрасывает его одним движением, словно приглашая ее в постель, а заодно демонстрируя свое обнаженное тело. Его возбужденный член недвусмысленно торчит, резко выделяясь на фоне темных лобковых волос. Он предлагает ей себя, выставляет напоказ, чтобы она не чувствовала себя такой уязвимой. В Малдере всегда будет жив психолог. А еще - эксгибиционист. Что Скалли, в общем-то, полностью устраивает. Она никогда не отважилась бы признаться ему, да и кому-либо еще, как ей нравится его пенис. Ее больше не удивляет и не смешит тот факт, что многие мужчины дают своему детородному органу ласковые прозвища. Даже будучи неотъемлемой частью Малдера, он словно живет своей собственной жизнью, обладает своим собственным характером. Если бы ей пришлось рисовать портрет Малдера, она начала бы именно с этой части его тела, в которой по-прежнему проявлялись те черты, которых, как ей иногда казалось, уже лишился ее обладатель, - энергичность, неутомимость, жизнестойкость.

- Скалли, - говорит Малдер, слегка качая головой. Он умеет произносить ее имя тысячью разных способов, и сегодня в нем заключены обожание, любовь, восхищение. Она осторожно ложится на спину, а Малдер развязывает полотенце и аккуратно расстилает его на постели, окидывая долгим взглядом ее тело, а потом прослеживает кончиком пальца линию ее скул. Его движения неторопливы, и в приглушенных сумерках спальни кажется, что его руки, как кометы, оставляют за собой искрящиеся следы. Скалли на секунду задумывается: быть может, Малдер излучает свой собственный свет, как делают, если верить ученым, некоторые камни, скрывающиеся в недрах земли? Быть может, он принес этот свет с собой из мрачных подземных глубин?

Она опускает руку и обхватывает ладонью его член, подушечкой пальца очерчивая круги возле самой уретры, распространяя капельки влаги по нежной, тонкой, как бумага, коже. Он дышит глубоко, но неровно. Ее все еще мучает желание коснуться губами головки, но она не хочет делать резких движений.

- Никаких акробатических этюдов, - предупреждает Скалли. Она все еще держит его член в руке, и ее слова звучат одновременно как обещание и как угроза. Ей никак не удается расслабиться до конца и страшно лишний раз пошевелиться.

- Конечно, - искренне соглашается Малдер, энергично кивнув. – В этом нет необходимости. Тебя и меня вполне достаточно. Только ты и я. Только мы.

Он вновь целует ее, в сотый раз за сегодняшний вечер, но теперь - особенно нежно. Его губы такие мягкие, такие чувственные, что Скалли одновременно хочется и расплакаться, и дать волю своей страсти, не сдерживая себя.

Малдер ложится на нее, и она раздвигает ноги, чтобы впустить его. Он сжимает ее лицо в ладонях, а она, опустив руку, направляет его член.

- Ооо… - только и произносит он, проникнув внутрь. Этот блаженный стон - явное преуменьшение и не выражает даже сотой доли того, что они ощущают. Скалли поворачивает голову, с трудом сдерживая дрожь наслаждения. И она знает, что он чувствует то же самое, чувствует, как исключительно хорошо им сегодня ночью, как напряженные от желания стенки ее влагалища охватывают его член с идеальным сочетанием мягкости и упругости. Она упирается коленями ему в бока, и Малдер медленно двигается, не отрывая от нее взгляда.

- Ска… - это все, что он может произнести, и его глаза затуманиваются. Сильное возбуждение сделало ее влагалище как никогда чувствительным, и она с особенной остротой ощущает каждый миллиметр скользящего внутри нее члена, от основания до края утолщенной головки. Она оборачивает ноги вокруг талии Малдера, скрестив лодыжки, чтобы не дать ему отстраниться слишком далеко. В ответ он хрипло стонет и исступленно целует ее в губы. Скалли почти ожидала, что секс сегодня будет немного болезненным, но не чувствует даже намека на боль. Напротив, все кажется идеальным, словно они сумели выбрать тот единственный, уникальный ритм, в котором могли бы заниматься любовью часами.

Она смотрит вниз, туда, где соединяются их тела, где его член выходит из нее, покрытый темной кровью. «Мы все равно что женаты», приходит ей в голову. Супруги без обряда венчания. Она отреклась ради него от дома, от своей семьи. А он, у которого никогда не было дома, отказался от самого себя, чтобы быть вместе с ней: отбросил свой вечный, почти рефлекторный цинизм, служивший ему защитой, обнажил перед ней свою душу, несмотря на то, что это, несомненно, вселяло в него страх. Подумав об этом, Скалли вдруг нестерпимо хочет, чтобы он вошел в нее как можно глубже.

- Малдер, - выдыхает она, уткнувшись ему в плечо.

- Ммм, - отвечает он, слегка прикусывая кожу на ее шее.

- Посмотри на меня.

Он поднимает голову.

- Я хочу быть сверху.

- Без проблем, - кивает он.

Действуя не очень изящно, она все же забирается ему на колени, а он садится, прислонившись к изголовью кровати, и скидывает подушки на пол. Скалли устраивается сверху, и секундой позже его член проникает внутрь, а руки Малдера обвивают ее, помогая удержаться на месте. Она кладет ладони ему на плечи и, глубоко вздохнув, запрокидывает голову. Ей кажется, что никогда еще он не был глубже, что она наполнена им до краев, что ощущает его повсюду - даже в груди, в кончиках пальцев, в своем сдавленном горле.

При их разнице в росте это самая удобная поза. И единственная, которая позволяет им беспрепятственно смотреть друг другу в лицо и, занимаясь любовью, приникать губами к губам. Вот и сейчас Малдер начинает целовать ее, чтобы отвлечь, а сам опускает руку вниз. Скалли не хочет смотреть туда, но это и не нужно: она и без того чувствует, как вытекает кровь – ощутимо более густая, чем смазка, и собирается остановить его, прежде чем он испачкается. Но Малдер проникает в нее снова и снова, все сильнее и глубже с каждым движением, и она, задыхаясь от удовольствия, понимает, что не в состоянии произнести ни слова. Он зажимает ее клитор между большим и указательным пальцем, у самого основания, и слегка тянет на себя.

- Ооо… - словно бы со стороны доносится до нее ее собственный стон.

Получив ее одобрение, он делает это еще раз – сжимает и потягивает, снова и снова, и, чувствуя ее нарастающее возбуждение, наращивает темп. Скалли приходит в голову, что примерно такими же движениями он, должно быть, доводит до оргазма себя, и эта мысль почему-то кажется ей такой забавной, что она готова рассмеяться. Но вместо этого хватает его за плечи и, двигаясь в унисон с ним, все быстрее и быстрее, издает глубокий гортанный стон. Ей кажется, что если Малдер остановится, она умрет. Но он и не думает останавливаться, и его член по-прежнему скользит внутри нее, доводя до исступления. Она поднимается и опускается, тяжело дыша ему в ухо, и ощущения переполняют ее настолько, что она едва может их выносить.

Хотя обычно ее оргазм наступает далеко не сразу и проходит так незаметно, что ей всякий раз приходится подтверждать его вербально, на этот раз он похож на взрыв – сильный, резкий, внезапный, опустошающий. Когда волны наслаждения отступают и ее мозг наконец вновь способен выполнять свою главную функцию, Скалли понимает, что кричала, а сейчас все еще продолжает стонать. И она бормочет на ухо Малдеру всякие бессвязные нежности, говорит ему, как любит его, как сильно любит его…

В этот раз он точно знает, что она кончила, судя по самодовольной ухмылке на его губах и тому, что он перестал ласкать ее и разжал пальцы. Интересно, был ли так же очевиден этот факт и для нового соседа – того, кто въехал в квартиру Пэджетта? Весьма вероятно, но Скалли решает, что ей плевать. На самом деле она даже надеется, что весь Консорциум сейчас подслушивает их через спрятанный в лампе чип. Что Крайчек наблюдает за ними через объектив с противоположной стороны улицы и проклинает все на свете за то, что у него нет второй руки, и поэтому он не может дрочить и делать фотографии одновременно. Что Они на своей летающей тарелке, висящей где-то там, над облаками, наблюдают за новым, неожиданным развитием событий, почесывают острые подбородки и удивляются, с какой стати понадобилось им это непонятное, неуместное и нечистоплотное действо. Скалли не чувствует себя виноватой, как если бы ее поймали с поличным. Она просто рада, что наконец ведет себя как нормальный человек.

Малдер дает ей немного передохнуть, потому что она все еще дрожит в его руках, как протоплазма. Хотя его член, оставшийся внутри нее, по-прежнему твердый, он перестает двигать бедрами и, целуя ее в волосы, что-то шепчет ей на ухо, называет ее «милой», «деткой», чего она никогда никому не позволяла раньше. Почему-то, когда он произносит эти слова, они звучат приятно и не заставляют ее чувствовать себя униженной. Только любимой. Вскоре Малдер, не выдержав, снова подается вперед, раз, другой, третий – так резко, что каждый толчок грозит ей потерей равновесия, но всякий раз его руки надежно удерживают ее и притягивают ближе. А потом его член твердеет, как камень, наполняя ее спермой, и Малдер почти завывает от удовольствия. И спустя несколько секунд начинает бессвязно шептать:

- … спасибо… Боже… Скалли… так хорошо…

После они молча лежат рядом. Скалли устраивается на груди Малдера и слушает бешеное биение его сердца. Постепенно этот неистовый ритм начинает выравниваться, становится медленнее и спокойнее. Он мягко поглаживает ее по спине, и ей кажется, что, быть может, теперь она уже в состоянии говорить, хотя никакого особенного желания сказать что-то конкретное у нее нет. И только теперь, когда они переводят дыхание, наслаждаясь прохладным воздухом в комнате, она вдруг осознает, что под ними скопилась липкая лужица – смесь спермы и крови. Крови, которая была предназначена для того, чтобы вскормить ребенка в ее утробе, но вместо этого вытекает из ее ни на что не годного тела, капая между ними на простыню. Скалли пытается вспомнить, куда задевалось полотенце, а потом без всякой видимой причины начинает плакать.

- Малдер, - отстранившись, сдавленно говорит она, понимая, что до смерти устала и хочет только помыться и заснуть, и надеясь, что он не замечает ее слез.

- Шшш… - шепчет он, притягивая ее к груди, и она покорно позволяет гладить себя по спине, укачивать, словно ребенка.

- Скалли, - вдруг решительно продолжает он, приподняв ее подбородок и заставив посмотреть на него. – Мы вместе. Больше ничто не имеет для меня значения. И никто не отнимет это у нас.

Он произносит последние слова страстно, вдохновленно – так, как обычно говорит прямо перед оргазмом.

- Да, - кивает она. – Не отнимет.

Скалли почти верит в то, что говорит. И могла бы расслабиться и даже наслаждаться этим фактом, если бы неизбежное будущее не нависало над ними, как тяжелый рояль на истертой веревке.

Она знает, что он слышит ложь в ее голосе и что такого заверения ему явно недостаточно. Малдер касается пальцами ее подбородка, а потом нежно поглаживает по губам. Скалли замирает, а он убирает руку и проводит тыльной стороной ладони по ее телу, опускаясь все ниже, пока не достигает влажных завитков внизу живота. Она чувствует слабость во всем теле, как будто из него разом вынули все кости.

- Малдер, - говорит Скалли, угрожающе растягивая каждый слог.

- Все нормально, - отвечает он. – Не волнуйся.

Она замолкает, зачарованная его спокойными действиями и охваченная любопытством. Он распрямляет два пальца и медленно, осторожно проводит ими по ее половым губам. Скалли никак не реагирует, только продолжает неотрывно смотреть на него, вдыхая острый запах железа, пота и секса. Малдер двигается медленно, целенаправленно, подкрадываясь к своей цели, как большая хищная кошка.

И в тот момент, когда Скалли кажется, что он вот-вот уберет руку, Малдер внезапно вводит в нее сразу четыре пальца, и она изумленно вдыхает, уверенная, что он вконец лишился разума.

Малдер отстраняется и подносит ладонь к лицу. Она покрыта кровью, темной, чуть поблескивающей в серебристом свете, проникающем в комнату из ванной. Скалли так заворожена этим зрелищем, что не может произнести ни слова, а Малдер прижимает влажные пальцы к низу живота, прямо над пенисом, и медленно проводит ими по своему телу, покрывая себя кровью, словно боевой раскраской. А потом поднимает голову и смотрит ей в глаза, и его рука замирает на груди, у самого сердца.

Она кивает, показывая, что верно поняла его. Теперь они стали семьей, теперь они одной крови. Это их собственный обряд, их таинство, единственная церемония, которая у них когда-либо будет и которую не увидит никто, кроме них самих. Но этого достаточно, чтобы продолжать идти вперед. Большего им не нужно. Скалли накрывает ладонью его ладонь и смотрит ему в глаза, переплетая свои пальцы с его. Оба с трудом сглатывают и медленно, торжественно кивают друг другу.

А позже они, как и собирались, отправляются в душ, предварительно поменяв постельное белье. Слишком устав, чтобы держаться прямо, они помогают друг другу намылиться и стоят, пошатываясь, но упорно не разнимая объятий, пока розовые пузырьки стекают вниз по их ногам. Вскоре их кожа скрипит от чистоты, как у детей после купания. Малдер сушит ей волосы пушистым полотенцем, а беспомощно привалившаяся к нему Скалли понимает, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой: она вымотана так, будто плакала всю ночь напролет, но теперь чувствует себя пусть и измученной, но умиротворенной.

- Эй, - говорит Малдер, проводя большим пальцем по ее щеке. – Хочешь поехать со мной в Мексику?

- И что там? Опять какие-нибудь кровопийцы?

У нее нет сил даже на то, чтобы достаточно внимательно слушать Малдера, не говоря уж о том, чтобы поднять голову от его плеча, поэтому ее вопрос звучит приглушенно и невнятно.

- Нет. Выгодные предложения на яхты.

Теперь ее внимание полностью принадлежит ему.

- Можем все бросить и купить лодку. Когда все это начнется, будем в открытом море.

- Нет, - немедленно отвечает она, качая головой. – Это неправильно. Все должно кончиться не так.

Он кивает с едва заметной улыбкой. Не прилагая особых усилий, она дала ему единственно верный ответ.

- Но спасибо за приглашение. Это очень мило.

Скалли произносит последнюю фразу так, будто отвергла предложение потереть ей спинку или что-то столь же тривиальное. Она грустно улыбается, в очередной раз поражаясь тому, какой странной жизнью живет, и касается губами его груди.

Они забираются в кровать, но Скалли не может заснуть. Ее мучают давно не дающие ей покоя вопросы. Может ли она забыть все то, что знает? Выкинуть из головы собранные с таким трудом жалкие крупицы информации, ужасающие своей неясностью и неполнотой? Способна ли она закрыть глаза на тот факт, что они не могут предпринять никаких определенных, очевидных шагов, могущих предотвратить грядущие трагические события? Но сон приходит быстрее, чем ответ хотя бы на один из этих вопросов.

Нет. Нельзя притвориться, что им ничего не известно, сбежать от очевидного. Малдер возненавидел бы ее за одну только просьбу попробовать. Они те, кто они есть. Они знают то, что знают. И поэтому сделают то, что должны сделать.

[1] Строчка из песни «White Wedding» Билли Айдола. Выражение «белая свадьба» изначально употребляли, если невеста являлась девственницей. В песне звучит в ироничном контексте.

[2] «Borders» - сеть книжных магазинов, «Blockbuster» - видео-прокат, «Red Lobster» - сетевое кафе.

[3] Ури Геллер - иллюзионист, мистификатор. Прославился благодаря сгибанию металлических ложек и часов на башне Биг-Бен.

[4] МС (MS) – общепринятое сокращение для обозначения «множественного склероза» (multiple sclerosis).

Дата добавления: 2015-11-04