Было очевидно, что именно на этот форт обрушатся все силы армии санфедистов, поэтому защита его была поручена отборным бойцам.
Тоскано показал Сальвато все приготовления к обороне. Если бы враг принудил его к этому, он намеревался взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе со своими людьми.
Это решение не было неожиданностью для солдат: все были предупреждены, все согласились принести эту высшую жертву отечеству, и на знамени, развевавшемся над воротами форта, было начертано:
«Отомстить, победить или умереть!»
Сальвато обнял достойного священника, вскочил в седло под крики «Да здравствует Республика!» и продолжил свой путь.
В Портичи республиканцы высказали Сальвато серьезное беспокойство. Им здесь приходилось иметь дело с населением, которому выгодно было поддерживать королевскую власть. У Фердинанда имелся в Портичи дворец, где он проводил осень; герцог Калабрийский обычно почти все лето жил во дворце, расположенном по соседству с Фаворитой. Никому нельзя было доверять: республиканцы чувствовали, что они окружены предательством и ловушками. Почва уходила у них из-под ног, словно во время землетрясения.
Сальвато прибыл в Гранателло.
Оказалось, что Скипани с обычной своей беспечностью, а вернее, неосторожностью, спит. Приказав разбудить его, Сальвато потребовал сведений о противнике.
Скипани сообщил, что к утру ждет вражеской атаки и принял меры, чтобы достойно отразить ее.
Сальвато поинтересовался, нет ли у него более точных сведений от разведчиков, которых он должен был заслать во вражеский стан. Но республиканский генерал признался, что никаких разведчиков не посылал и что ему противно вести нечестную войну. Сальвато осведомился, охраняется ли дорога на Нолу, где находился кардинал и откуда по склонам Везувия его отряды могли просочиться в Пор-тичи и Резину, чтобы отрезать республиканцам путь к отступлению. Генерал ответил, что дело тех, кто в Портичи и Резине, — принимать предосторожности, а что касается его самого, то, если на его пути встретятся санфедисты, он пройдет через их ряды.
Такая манера вести войну и распоряжаться жизнью людей заставила опытного стратега, прошедшего школу Шампионне и Макдональда, лишь пожать плечами. Он понял, что с человеком, подобным генералу Скипани, пререкаться бесполезно и не остается ничего иного, как положиться на милость гения-спасителя народов.
А теперь посмотрим, чем занимался тем временем кардинал, военачальник куда более осмотрительный, чем Скипани.
. ДЕНЬ 13 ИЮНЯ
В полночь, в тот самый час, когда Сальвато выехал из Кастель Нуово, Руффо, сидя за столом в главном покое Нольского епископства вместе со своим секретарем Саккинелли и адъютантом маркизом Маласпиной, выслушивал донесения и отдавал приказы.
Курьеры следовали один за другим с быстротой, говорившей о том, что новоиспеченный генерал прилагает большие усилия, чтобы наладить надежную связь с войсками.
Он лично распечатывал все письма, откуда бы они ни приходили, и диктовал ответы то Саккинелли, то Маласпине. Сам он отвечал редко, и только на секретные послания, ибо нервный тик в правой руке мешал ему писать.
В тот момент кардинал ожидал своих гонцов; он уже получил от епископа Людовичи сообщение, что Панедиграно с тысячей каторжников ожидается в Боско 12-го утром.
В руке он держал послание от маркиза де Куртиса, извещавшего, что полковник Чуди, чтобы искупить свое поведение в Капуа, отбыл из Палермо с четырьмя сотнями гренадеров и тремя сотнями солдат, составляющих своего рода иностранный легион, и высадится в Сорренто, чтобы атаковать с суши форт Кастелламмаре, пока корабли «Sea-Horse» и «Минерва» будут атаковать его с моря.
Прочитав это донесение, кардинал поднялся с места и подошел к большой карте, развернутой на другом столе; упершись в стол рукою, он стоя начал диктовать Саккинелли следующие приказы:
«Полковнику Чуди прекратить атаку на форт Кастелламмаре, если она уже началась; немедленно объединиться с Шьярпа и Панедиграно и утром 13-го выступить против армии Скипани.
Чуди и Шьярпа атаковать противника с фронта, Панедиграно обойти его с флангов и двигаться вперед по краю лавы Везувия, с тем чтобы господствовать над дорогой, по которой Скипани будет отступать.
Более того, поскольку не исключена возможность, что республиканский генерал, зная о прибытии кардинала в Нолу, побоится оказаться отрезанным и захочет удалиться в Неаполь, нашим войскам следует усиленно теснить его перед собой.
В Фаворите республиканский генерал найдет кардинала Руффо, который тем временем обойдет Везувий. Таким образом, Скипани, окруженному со всех сторон, останется только умереть или сдаться».
С этого приказа кардинал велел снять три копии, подписал каждую и с тремя нарочными отправил адресатам.
Как только это было сделано, Руффо, замысливший одну из тех тысяч комбинаций, которые разрушают самые продуманные планы, велел позвать к себе Де Чезари.
Через пять минут молодой бригадный генерал, при полной амуниции, вошел в комнату: лихорадочная деятельность кардинала передавалась всем, кто его окружал.
— Браво, принц! — похвалил Руффо, который иногда в шутку именовал Де Чезари прежним титулом. — Вы готовы?
— Всегда готов, ваше преосвященство, — отчеканил молодой человек.
— Тогда возьмите четыре линейных батальона пехоты, четыре полевые пушки, десять рот калабрийских егерей и эскадрон кавалерии, растянитесь по северному склону Везувия — тому, что обращен к Мадонне делл'Арко, — и постарайтесь до зари войти в Резину. Жители вас ждут: я их предупредил, и они готовы восстать, выступив на нашей стороне.
Затем он повернулся к маркизу.
— Маласпина, — сказал кардинал, — передайте бригадному генералу приказ и подпишите его за меня.
В эту минуту вошел капеллан, приблизился к кардиналу и шепнул ему на ухо:
— Ваше преосвященство, капитан Шипионе Ламарра прибыл из Неаполя и ожидает ваших приказаний в соседнем помещении.
— А, наконец-то, — отозвался кардинал, облегченно вздохнув. — Я опасался, не произошло ли с ним какого-нибудь несчастья. Скажите ему, что я сию минуту буду, а пока составьте ему компанию.
Руффо снял с пальца перстень и приложил свою печать к приказам, посылаемым от его имени.
Шипионе Ламарра, чьего прибытия кардинал, по-видимому, ждал с явным нетерпением, был тот самый гонец, через которого королева прислала ему свою хоругвь и которого она рекомендовала кардиналу как мастера на все руки.
Ламарра только что возвратился из Неаполя, куда Руффо посылал его, чтобы сговориться с одним из главарей заговора Беккеров — Дженнаро Таузано.
Тот разыгрывал из себя патриота, значился чуть ли не первым в списках членов всех республиканских клубов, но делал все это с единственной целью — быть в курсе дебатов; о содержании их он доносил кардиналу, состоя с ним в постоянной переписке.
В его доме хранилась часть оружия, что должно было пойти в ход в день осуществления роялистского заговора.
В его распоряжении были лаццарони с Кьяйи, Пие ди Гротта, Поццуоли и соседних кварталов.
Понятно, что кардиналу не терпелось получить от него ответ.
Он вошел в кабинет, где его ожидал Ламарра, переодетый в платье национального гвардейца.
— Ну что? — спросил Руффо еще в дверях.
— Что ж, ваше преосвященство, все идет так, как мы задумали. Таузано по-прежнему слывет одним из самых преданных патриотов Неаполя, и никому не приходит в голову его подозревать.
— Сделал он то, что я приказывал?
— Да, ваше преосвященство, все исполнено.
— Значит, он распорядился забросить веревки в подвальные отдушины домов, где живут вожаки патриотов?
— Именно. И ему очень хочется знать, зачем это было нужно; но я и сам не знаю и не мог просветить его на этот счет. Так или иначе, распоряжение вашего преосвященства выполнено в точности.
— Вы в этом уверены?
— Я своими глазами видел лаццарони за работой.
— Не передал ли вам Таузано пакета для меня?
— Разумеется, ваше преосвященство: вот он, как видите, обернутый вощеным полотном.
— Подайте его сюда.
Кардинал перочинным ножичком разрезал скреплявшую пакет бечевку и вытащил из обертки большую хоругвь, где был изображен он сам, на коленях молящий святого Антония, который обеими руками протягивал ему связку веревок.
— Это то, что нам надо, — проговорил кардинал, очень довольный. — А теперь мне нужен человек, способный распространить в Неаполе слух о чуде.
С минуту он молча обдумывал, кому бы доверить это поручение.
И вдруг он хлопнул себя по лбу.
— Пусть ко мне пришлют Фра Пачифико, — распорядился он.
Позвали Фра Пачифико; тот вошел в кабинет, и они с кардиналом провели там полчаса, запершись.
Потом люди видели, как монах прошел в конюшню, забрал оттуда Джакобино, и они вместе пустились по дороге к Неаполю.
Кардинал же вернулся в гостиную, послал во все концы еще несколько распоряжений и, не раздеваясь, бросился на постель, велев разбудить себя чуть свет.
Разбудили его на заре. За ночь посреди лагеря санфедистов, за воротами Нолы, воздвигли алтарь. Кардинал в пурпурном одеянии отслужил мессу во славу святого Антония: он надеялся провозгласить его покровителем города вместо святого Януария, ведь тот дважды сотворил чудо в пользу французов, проявил себя якобинцем и был именем короля лишен титула главнокомандующего неаполитанскими войсками.
После разжалования святого Януария кардинал долго искал ему преемника и наконец остановился на святом Антонии Падуанском.
Почему не на святом Антонии Великом, который своей жизнью куда больше заслуживал этой чести, чем Антоний Падуанский? Вероятно, кардинал опасался, как бы легенда о его искушениях, ставшая известной всем благодаря гравюрам Калло, да вдобавок и его странный выбор товарища по отшельничеству не умалили в глазах неаполитанцев достоинств святого.
Так или иначе, он предпочел Антония Падуанского, жившего на тысячу лет позже своего знаменитого тезки, и в час сражения счел нужным доверить святое дело именно ему.
Окончив служить мессу, кардинал все в том же пурпурном одеянии сел на коня и поскакал во главе первого военного отряда.
Санфедистская армия делилась на три дивизии. Одна из них спустилась через Каподикино для нападения на Капуанские ворота.
Вторая обогнула подножие Везувия по северному склону.
Третья двинулась по южному его склону.
Тем временем Чуди, Шьярпа и Панедиграно уже атаковали или должны были атаковать Скипани с фронта.
Тринадцатого июня около восьми часов утра с высоты замка Сант'Эльмо часовые увидели, как, поднимая облако пыли, приближается армия санфедистов.
Сейчас же три пушечных выстрела из Кастель Нуово возвестили тревогу и улицы Неаполя мгновенно опустели, словно улицы Фив, и онемели, будто улицы Помпеи.
Наступил торжественный час, ужасный и вселяющий трепет, когда встает вопрос о существовании отдельного человека, и еще более грозный и возвышенный, когда речь идет о жизни и смерти целого города.
Без сомнения, заранее отданный приказ гласил, что эти три выстрела послужат двойным сигналом, ибо едва замерли последние их отзвуки, как двое узников Кастель Нуово, приговоренных позавчера к смерти, услышали в коридоре, примыкавшем к их камере, шаги и лязг оружия.
Не говоря ни слова, они бросились в объятия друг к другу, потому что поняли: это пришли за ними и настал их последний час.
Когда отворилась дверь, они стояли обнявшись, спокойные и улыбающиеся.
— Готовы ли вы, граждане? — спросил офицер, командующий конвоем, которому велено было оказывать приговоренным всяческое уважение.
Андреа ясным голосом проговорил «да»; Симоне утвердительно кивнул.
— Тогда следуйте за нами, — приказал офицер.
Узники окинули свою камеру последним взглядом, в котором светились сожаление и нежность, — обычным взглядом уводимых на казнь; человек испытывает властную потребность оставить по себе хоть какую-нибудь память, поэтому Андреа взял гвоздь и нацарапал на стене над изголовьем постелей свое имя и имя отца.
Потом он пошел вслед за солдатами, уже окружившими старика.
Во дворе их ожидала какая-то женщина, одетая во все черное.
Твердым шагом двинулась она навстречу узникам. Андреа вскрикнул и задрожал всем телом.
— Синьора Сан Феличе! — вскричал он. Луиза опустилась на колени.
— Зачем вы преклоняете колена, сударыня? Вам не следует ни у кого просить прощения! — сказал Андреа. — Нам все известно: истинный виновник сам себя выдал. Но будьте справедливы ко мне — вы получили письмо от меня еще прежде, чем я получил письмо от Микеле.
Луиза зарыдала.
— Братец… — пробормотала она.
— Спасибо! — продолжал Андреа. — Отец, благословите вашу дочь.
Старик приблизился к Луизе и положил ей руку на голову.
— Бог благослови тебя, дитя мое, как я тебя благословляю. Пусть минет твой лоб даже тень несчастья!
Луиза уронила голову на руки и разразилась отчаянными рыданиями. Молодой Беккер поднес к губам один из ее длинных светлых локонов и жадно его поцеловал.
— Граждане! — промолвил офицер.
— Да, да, идем, сударь! — ответил Андреа.
При звуке удаляющихся шагов Луиза подняла голову и, все еще стоя на коленях, протянула вперед руки и следила взглядом за осужденными, пока они не скрылись за арагонской триумфальной аркой.
Если что-нибудь могло усугубить трагичность этого траурного шествия, то это была мертвая тишина на опустевших улицах, в обычное время самых людных в Неаполе.
Лишь изредка приоткрывалась дверь, приотворялось окно, откуда боязливо высовывалась голова, по большей части женская, но тотчас дверь или окно поспешно захлопывались: горожане видели среди группы вооруженных людей двух безоружных и догадывались, что их ведут на смерть.
Так прошли они через весь Неаполь и вступили на площадь Старого рынка, постоянное место казней.
— Пришли, — прошептал Андреа. Старый Беккер огляделся вокруг.
— Кажется, да, — сказал он тихо. Однако отряд миновал рынок.
— Куда же они нас ведут? — спросил Симоне по-немецки.
— Должно быть, ищут более удобного места, — на том же языке отвечал молодой человек — Им нужна стена, а здесь одни только жилые дома.
Когда вышли на маленькую площадь у церкви дель Кармине, Андреа тронул отца за локоть и указал ему глазами на глухую стену напротив дома священника.
В наши дни у этой стены возвышается большое распятие.
— Да, — произнес Симоне.
Действительно, офицер, руководивший отрядом, направился в ту сторону.
Осужденные ускорили шаг и, выйдя из рядов, встали у стены.
— Кто умрет первым? — спросил офицер.
— Я! — вскричал старик.
— Сударь, — заговорил Андреа, — вы получили распоряжение расстрелять нас одного вслед за другим?
— Нет, гражданин, — ответил офицер, — я не получал на этот счет никаких инструкций
— В таком случае, если вам все равно, мы просим вас о милости, расстреляйте нас одновременно.
— Да, да, — послышалось пять или шесть голосов из конвоя. — Это мы можем для них сделать
— Вы понимаете, гражданин, — сказал офицер, облеченный столь тягостной миссией, — я сделаю все, что могу, чтобы облегчить ваши последние минуты.
— Они согласны! — радостно воскликнул старый Беккер
— Да, отец, — откликнулся Андреа, обнимая старика за плечи. — Не будем же задерживать этих господ, проявивших к нам такую доброту.
— Нет ли у вас какой-нибудь последней просьбы или распоряжения? — спросил офицер.
— Никаких, — ответили осужденные
— Ну, тогда приступим, раз уж так надо, — пробормотал офицер. — Но, клянусь кровью Христовой, нас заставляют делать грязную работу!
Тем временем осужденные прислонились к стене, причем Андреа все так же держал руку на отцовском плече.
— Удобно ли мы встали, господа7 — спросил молодой Беккер.
Офицер кивнул утвердительно. Потом он повернулся к своим людям.
— Ружья заряжены?
— Так точно.
— Тогда становись! Действуйте побыстрее и старайтесь причинить им поменьше страданий, — это единственная услуга, которую мы можем им оказать.
— Спасибо, сударь, — сказал Андреа.
Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.
Одна за другой раздались команды: «Ружья наизготовку! — Целься! — Огонь!»
И прогремел залп.
Все было кончено!
Патриоты Неаполя, увлеченные примером парижских республиканцев, совершили одно из тех кровавых деяний, на которые лихорадка гражданской войны обрекает самые благородные натуры и самое святое дело. Под тем предлогом, что надо отнять у горожан всякую надежду на прощение, а у бойцов — малейший шанс на спасение, они позаботились, чтобы струя крови пролегла между ними и милосердием короля; то была ненужная жестокость: ее даже нельзя оправдать необходимостью.
Правда, то были единственные жертвы. Но их достало, чтобы запятнать кровью доселе безупречные одежды Республики.
. ДЕНЬ 13 ИЮНЯ (Продолжение)
В тот самый миг, когда пали, сжимая друг друга в объятиях, отец и сын Беккеры, сраженные одним и тем же залпом, Бассетти принимал командование над войсками в Каподикино, Мантонне — над войсками в Каподимонте, а Вирц — над войсками близ моста Магдалины.
Улицы были пусты, зато на всех стенах фортов, на всех балконах домов толпились зрители, пытаясь кто невооруженным взглядом, кто в подзорную трубу разглядеть то, что вот-вот должно было произойти на обширном поле сражения, простиравшемся от Гранателло до Каподимонте.
Между Торре дель Аннунциата и мостом Магдалины по морю растянулась вся маленькая флотилия адмирала Караччоло, держа под прицелом два вражеских судна: «Минерву», где распоряжался граф Турн, и «Sea-Horse», под командованием капитана Болла — того самого, кого мы видели вместе с Нельсоном на пресловутом званом вечере, когда каждая придворная дама сочиняла по стиху, а все строки, соединенные вместе, составили акростих «Каролина».
Послышались первые ружейные выстрелы, и со стороны малого форта Гранателло появились первые облачка дыма.
То ли Чуди и Шьярпа не получили приказа кардинала, то ли замешкались с его исполнением, но только Панедиграно со своим отрядом из тысячи каторжников оказался на месте условленной встречи один; все же он смело двинулся к форту. Правда, увидев этот отряд, оба фрегата поддержали его, открыв огонь по Гранателло.
Сальвато вызвал пятьсот добровольцев и ринулся в штыки на этот разбойничий сброд; он врезался в гущу, рассеял их, перебил сотню человек и отступил за стены форта, имея всего лишь несколько раненых, под градом снарядов с обоих кораблей.
Когда кардинал прибыл в Сомму, ему доложили о провале операции.
Более удачливым оказался Де Чезари. Он точно следовал указаниям Руффо, но, узнав, что замок Портичи плохо охраняется, а окрестное население стоит за кардинала, пошел приступом на Портичи и овладел замком. Этот пункт был важнее, чем Резина, поскольку он надежнее закрывал дорогу.
Де Чезари послал к кардиналу доложить о своем успехе и просил новых указаний.
Руффо приказал ему укрепиться как можно надежнее и отрезать Скипани путь к отступлению; на подмогу он послал тысячный отряд.
Именно этого и опасался Сальвато. С высоты форта Гранателло он заметил значительное количество солдат, которые приближались к Портичи, обогнув подножие Везувия; он слышал беглый ружейный огонь; затем, после короткой схватки, пальба прекратилась.
Ясно было, что дорога на Неаполь перерезана, поэтому молодой генерал настоятельно потребовал от Скипани, не теряя ни минуты, прорваться сквозь вражеские ряды и ускоренным маршем двинуться обратно к Неаполю; его полугора-двухтысячный отряд должен был по пути преодолеть любые преграды и под прикрытием форта Вильена стать на защиту подступов к мосту Магдалины.
Но Скипани, плохо осведомленный об обстановке, заупрямился: он ожидал противника со стороны Сорренто.
Громкая канонада со стороны моста Магдалины возвестила о том, что кардинал начал наступление на город именно оттуда.
Если бы Неаполь продержался хоть двое суток, если бы республиканцы сделали большое усилие, они могли бы извлечь выгоду из позиции кардинала: желая отрезать Скипани, он сам оказался бы меж двух огней.
Но для этого требовалось, чтобы какой-нибудь мужественный, умный и волевой человек, невзирая на все препятствия, отправился в Неаполь и оказал давление на республиканских вожаков.
Положение было затруднительное. Сальвато мог бы сказать, как Данте: «Если я останусь, кто же пойдет? Если я пойду, кто останется?»
И он решил пойти, посоветовав Скипани не покидать укрепленную позицию до получения решительного приказа из Неаполя.
В сопровождении верного Микеле, заверившего молодого генерала, что он, Микеле, здесь не нужен, зато может оказаться весьма полезным на неаполитанских улицах, Сальвато прыгнул в лодку, направился прямо к флотилии Караччоло, открыл адмиралу свой план, который тот одобрил, и, проплыв под дождем ядер и гранат сквозь линию военных судов, велел грести к Кастель Нуово и высадился у Мола.
Нельзя было терять ни минуты. Друзья обнялись. Микеле пустился во весь дух к Старому рынку, а Сальвато поспешил в Кастель Нуово, где заседал совет Директории.
Связанный долгом, он поднялся прямо в зал заседания и изложил членам Директории свои соображения. Его план снискал всеобщее одобрение.
Но все знали, какая упрямая голова у Скипани, знали, что он признает только приказы Вирца или Бассетти, его непосредственных начальников. Поэтому Сальвато был направлен к Вирцу, сражавшемуся у моста Магдалины.
Молодой человек перед уходом забежал к Луизе и застал ее почти умирающей, но появление возлюбленного согрело ее, как солнечный луч, и вернуло к жизни. Сальвато обещал Луизе еще раз повидаться с нею перед возвращением на поле битвы и, вскочив на свежего коня, пустил его галопом по набережной к мосту Магдалины.
Там шло сражение. Противников разделяла узкая речушка Себето. Две сотни людей, засевших в громадном здании Гранили, стреляли из всех окон.
Кардинал, легко различимый в своем пурпурном плаще, сидя верхом на коне, под шквальным огнем отдавал команды, как бы показывая своим людям, что он неуязвим для пуль, свистевших у него над головой, и для гранат, взрывавшихся под копытами его лошади.
И, гордые тем, что они умирают на глазах такого вождя, уже различая внутренним взором райские врата, широко растворяющиеся перед их душами, санфедисты, атаки которых отражались, снова и снова шли на приступ.
В стане патриотов нетрудно было найти генерала Вирца.
Верхом, как и кардинал, он объезжал свои войска, вдохновляя их на оборону, так же как кардинал вдохновлял своих сторонников к наступлению.
Заметив его издали, Сальвато пришпорил коня и поскакал к нему. Молодой генерал, казалось, так привык к свисту пуль, что обращал на них не более внимания, чем на свист ветра.
Сплоченные ряды республиканцев расступились перед ним: еще не узнав его в лицо, люди сразу распознавали в нем офицера высокого ранга.
Генералы встретились под огнем.
Сальвато объяснил Вирцу цель своего прибытия; он держал приказ наготове и тут же дал Вирцу прочесть его. Тот выразил одобрение, нужна была только подпись.
Сальвато спешился, передал повод одному из своих ка-лабрийцев, которого узнал в толпе, и направился в ближайший дом, служивший лазаретом, за пером и чернилами.
Вернувшись, он протянул Вирцу смоченное чернилами перо.
Тот положил бумагу на луку седла и уже приготовился подписать ее.
Но в это мгновение, воспользовавшись передышкой, капитан из войска санфедистов выхватил у стоявшего рядом калабрийца ружье и выстрелил в республиканского генерала.
Сальвато услыхал глухой стук, потом вздох. Вирц начал клониться на сторону и вдруг упал на руки посланца.
Кругом закричали:
— Генерал убит! Генерал убит!
— Ранен! Только ранен! — закричал в ответ Сальвато. — И мы отмстим за него!
Он вскочил на коня, принадлежавшего Вирцу, и призвал:
— В атаку на этот сброд! Вы увидите, он рассеется как пыль на ветру! И, не оглядываясь, не заботясь о том, следуют ли за ним, Сальвато устремился на мост Магдалины в сопровождении каких-нибудь трех-четырех всадников.
Залп из двух десятков ружей встретил его, свалил двоих из его людей и перебил ногу его лошади, рухнувшей на землю.
Сальвато тоже упал, но с обычным хладнокровием успел расставить ноги, чтобы их не придавило крупом коня, и схватился обеими руками за седельные кобуры. К счастью, в них были вложены пистолеты.
На него ринулись санфедисты. Двумя выстрелами он сразил двоих, затем, отшвырнув ненужные больше пистолеты, взял в руку саблю, которую до тех пор держал в зубах, и ранил третьего.
В ту же минуту послышался нарастающий оглушительный топот, земля задрожала под конскими копытами: это Николино, узнав об угрожающей Сальвато опасности, во главе своих гусаров ринулся в атаку, чтобы поддержать друга или освободить его.
Гусары неслись по всей ширине моста. Чудом избежав вражеских штыков и сабель, Сальвато едва не погиб под копытами коней патриотов.
Схватившие было его санфедисты разбежались, и, чтобы не оказаться растоптанным своими, он вынужден был перепрыгнуть через парапет моста.
Мост очистили, врага оттеснили; моральный урон, нанесенный ранением Вирца, был отчасти возмещен достигнутым преимуществом над противником. Сальвато перешел Себето вброд и оказался среди республиканцев.
Вирца перенесли в лазарет, и молодой генерал бросился туда: если у Вирца еще достанет сил подписать бумагу, он подпишет. Пока в груди главнокомандующего теплится жизнь, его приказы должны исполняться.
Вирц не умер, он был без сознания.
Сальвато переписал заново приказ, выпавший вместе с пером из слабеющей руки генерала, отправился искать свою лошадь, нашел ее и, дав приказ обороняться до последнего человека, помчался во весь опор в Каподикино, к Бассетти.
Менее чем через четверть часа он уже был там.
Бассетти держал оборону в менее опасном месте, далеко от кардинала, так что Сальвато мог отвести его в сторону, чтобы тот подписал приказ для Скипани в двух экземплярах, на случай если один не достигнет адресата.
Он рассказал генералу, что произошло у моста Магдалины, и расстался с ним только после того, как получил с него клятву защищать Каподикино до последнего и поддержать операцию, назначенную на следующий день.
Чтобы вернуться в Кастель Нуово, Сальвато надо было проехать через весь город.
На улице Фориа дорогу ему преградила огромная толпа. Причиной сборища оказался монах, восседавший верхом на осле и державший большую хоругвь.
На хоругви был изображен кардинал Руффо на коленях перед святым Антонием Падуанским, протягивавшим ему связку веревок.
Рослый монах, возвышаясь над толпой, растолковывал со своего седла смысл изображения: это святой Антоний явился кардиналу во сне и, показывая веревки, открыл ему, что в ночь с 13 на 14 июня, то есть на следующую ночь, заговорщики-патриоты намереваются перевешать всех лаццарони, оставив в живых только детей, чтобы вырастить их безбожниками, и что с этой целью Директория раздала якобинцам веревки.
По счастью, на 14 июня приходится праздник Антония Падуанского, а святой не желает, чтобы его день был омрачен убийствами, и он вымолил у Бога дозволение — как показывает развевающаяся в воздухе хоругвь — предупредить об опасности кардинала, который в свою очередь предупредит верных сторонников Бурбонов.
Монах призывал лаццарони обыскать дома, где живут патриоты, и всех, у кого будут найдены веревки, повесить.
Продвигаясь от Старого рынка к Бурбонскому дворцу, монах целых два часа, через каждые сто шагов останавливаясь, твердил свои призывы под угрожающие крики и вопли пятисот с лишним лаццарони. Читатель, наверное, узнал в этом монахе Фра Пачифико, вернувшегося в бедные кварталы Неаполя, где он тотчас вновь обрел былую популярность, да еще в возросшей мере. Но Сальвато не понял значения речей капуцина и хотел уже проехать мимо, как вдруг увидел, что по улице Сан Джованни а Карбонара шествует группа оборванцев, неся на штыке обмотанную веревкой человеческую голову.
Нес ее человек лет сорока пяти, отвратительный на вид. Он был весь испачкан кровью, капавшей на него с отрубленной головы; его безобразное лицо, рыжая, как у Иуды, борода, жесткие волосы, прилипшие к вискам под кровавой капелью, казались еще уродливее от широкого шрама, наискось пересекавшего щеку и вытекший левый глаз.
Позади него теснились другие, неся отрубленные руки и ноги, вопя во всю глотку: «Да здравствует король!», «Да здравствует вера!»
Осведомившись, что означает эта зловещая процессия, Сальвато услышал в ответ, что лаццарони, подстрекаемые Фра Пачифико, стали рыться в погребе у одного мясника, нашли там веревки и с криками: «Вот петли, приготовленные, чтобы нас повесить!» в несколько приемов перерезали несчастному горло, а потом растерзали его тело. Изуродованное туловище, разорванное на двадцать частей, повесили на крючья в лавке, а отрубленные члены и увенчанную веревкой голову понесли в город.
Мясника звали Кристофоро, это был тот самый человек, что принес Микеле русскую монету.
Его убийцу Сальвато не узнал в лицо, но узнал по прозвищу: то был тот самый Беккайо, который напал на него шестым по приказанию Паскуале Де Симоне в ночь с 22 на 23 сентября и которому он рассек глаз ударом сабли.
Получив такое разъяснение от какого-то обывателя, осмелившегося выглянуть на шум из-за двери своего дома, Сальвато почувствовал, что не в силах сдерживаться долее. С саблей наголо он ринулся на банду каннибалов.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |