А Прыгун? «Хууууу» Прыгун. Наш сухопарый бледномордый экс-пятый самец, низвергнувший Буснера с дерева почета прямо на усыпанную гнилыми пальмовыми ветвями землю! Прыгун, некогда страстный поклонник именитого психиатра, а затем хитроумный и завистливый Яго, решил, конечно, что приползла пора бросить психиатрию и заняться вторым по мерзости после нее делом — написать о психиатрии роман. Основанная на жизни Прыгуна с Буснером книга под заглавием «По ту сторону сознания», главный герой которой носил обозначение «Жак Сумнер», стала бестселлером и целое лето лидировала по продажам. Литературный мир подхватил Прыгуна и повлек его от приема к приему, от встреч с читателями к четвертым обедам в его честь, кружа экс-пятого самца в головокружительном танце славы. Он вступил в клуб «Силинк» и в очередях к свежим седалищным мозолям переместился с последних позиций на первую.
Не стоит даже и показывать, что эта фаза быстро закончилась. Исчерпав доступный ему материал — все, что было в жизни Прыгуна интересного, ограничивалось Заком Буснером и его методом, — новоиспеченный писатель не сумел завершить вторую книгу, на которую, однако, успел заключить контракт. Выплаченный аванс он потратил на шикарную жизнь, а снова устроиться на работу по старой специальности не смог — история с «Крайборгом» оставила у всех слишком неприятный осадок, чтобы иметь дело с ее участниками.
Не прошло и нескольких месяцев, как Прыгун превратился в бедного, сломленного, всеми забытого самца. Литературный мир выбросил его на помойку так же быстро, как в свое время вознес до небес. Все его недолговечные союзники по перу и критике показывали, что, по их мнению, нет ничего более благородного, ничего более романтичного, чем писать, не надеясь на славу, не рассчитывая на читателей, в холодном доме на дереве — разве не так поступали все великие? — на самом деле имея в виду, что времени на общение с неудачниками у них не больше, чем у любых других шимпанзе в любой другой профессиональной сфере.
Таким образом, за исключением Джейн Боуэн, единственным шимпанзе, который по окончании печальной истории с Саймоном Дайксом переполз на более высокую ветку, оказалась Сара Пизенхьюм. То последнее, счастливое, солнечное спаривание с любимым самцом в Галерее Саачи окончательно разрубило цепи, приковывавшие Сару к художнику. По неясной причине после означенного спаривания Сара почувствовала, что больше не обязана заботиться об этом экзальтированном и странном самце. Когда по окончании долгой-долгой течки она обнаружила, что беременна, несмотря на применение влагалищного колпачка размером с вантуз, то отправилась к Брейтуэйтам и предложила им составить группу.
Стив и Кен были на седьмом небе от счастья. Они взяли в группу Эрла — своего старого, очень старого союзника — третьим самцом, побочным четвертым ухнули своего дядю Маркуса, пятым назначили знакомого по имени Кутберт и прихватили еще двух братьев, Пола и Дел роя, соответственно шестым и седьмым.
Так что Сара наконец получила столько спаривания, сколько хотела, — теперь в нее регулярно входили длинные, мощные и молниеносные члены, которых ей так не хватало в юные годы. А когда, много лет спустя, у ее собственных дочерей начали набухать седалищные мозоли, для Сары не было большей радости, чем видеть, как дочурок мощно трахают с бесконечной любовью на мордах все их родители-самцы, по очереди и вне очереди. Когда она изредка вспоминала об экс-художнике, на ее морде всегда обозначалась неизбывная тоска, но перед глазами у нее вставал не сам Саймон, сексуальный атлет, молниеносный самец, а его рисунки, подарок Тони Фиджиса. Рисунки, впоследствии проданные за солидную пятизначную сумму частному коллекционеру.
Пятизначность суммы особенно радовала Сару — она хорошо понимала, что, как только в Суррее узнали, какая вокруг нее сложилась группа, все мосты были немедленно сожжены.
— «Хххууу» как вы думаете, надо ли нам чистить и шофера? — настучал побегушка Боб на плече у Саймона, трясясь в кузове.
— Не знаю, — ответил он, — возможно, не стоит, вы же знаете, в этих местах все кишмя кишит ВИШем «хуууу».
— «Уч-уч», — кашлянул Буснер с переднего сиденья, показывая; — Не думаю, что можно заразиться через чистку, так что давайте-ка я «чапп-чапп» попробую помочь бедняге.
Именитый натурфилософ, как он до сих пор любил себя обозначать, запустил пальцы в заляпанную грязью шерсть на пузе у бонобо, сидевшего за рулем, и тот сразу же отозвался радостным поклацыванием зубов и даже поцеловал Буснера в морду. Психоаналитику-радикалу потребовалось все его самообладание, чтобы не отпрыгнуть.
Перелет из Лондона оказался невыносимо долгим, вдобавок самолет все время трясло. Буснер так и не понял, почему регулярные рейсы из столицы Великобритании в Дар-эс-Салам совершает только компания «Эр-Ланка». Единственное объяснение — считать, что шимпанзе на этом краю мира, раздираемом гражданской войной, только и хотят, что узнать, как себя чувствуют шимпанзе на другом краю мира, где происчетверенькивает аналогичное бедствие.
В столице Танзании группа Буснера — Дайкса застряла на три дня, ожидая выписки разрешения на поездку внутрь страны и выделения водителя-проводника, который доставит их к озеру Танганьика — там, в восьмистах милях от океанского побережья, и находился лагерь Раушутц. Эти три дня группа провела в попытках приспособиться к стране, где беспорядки в тот момент были куда беспорядочнее обычного. Резня в Руанде еще не закончилась, и беженцы оттуда добирались даже до далекого Дар-эс-Салама, совершенно запруживая улицы. Шимпанзе с деньгами селились в первых попавшихся домах, шимпанзе без денег просто забирались на еще не занятые деревья. Группе Буснера — Дайкса пришлось устроиться в борделе, где с них требовали почасовую оплату за комнаты.
Это обстоятельство дало Буснеру повод категорически запретить спаривание на период, пока группа находится в Африке, а равно устроить подчиненным по сему поводу лекцию.
— Возможно, гетеросексуальное спаривание и не является наиболее эффективным способом распространения вируса, однако местные самки в массовом порядке подвергались «уч-уч» инфибуляции,[170] а иным даже целиком удаляли седалищные мозоли. Мало того, «хууу» насколько известно, вирус продолжает мутировать. Не забывайте, мы находимся в тропиках — месте, где биологическое разнообразие достигает «чапп-чапп» пика; на планете нет другого места, где бы жило больше видов живых существ, к каковым относятся не только обычные животные, насекомые и т. д., но и вирусы. Принимая же во внимание «хууууу» жасы, охватившие сейчас Руанду и Бурунди, можно быть уверенным, что миграция возбудителей самого широкого ряда опасных болезней резко усилилась. Тем не менее, — Буснер продолжил махать своими длинными лапами, — я не слишком беспокоюсь на ваш счет, мои дорогие, так как, если не считать сотрудниц «уч-уч» этого заведения, спариваться нам будет особенно не с кем. Бонобо, как вы все знаете — за исключением, быть может, Саймона, — не слишком любят «уч-уч» проникающий секс, предпочитают петтинг нормальному шимпанзеческому половому акту. По мне, это извращение, но оно же объясняет их прискорбную исключительную плодовитость — когда у самок в матках нет чужой спермы, они беременеют с потрясающей скоростью.
На Саймона Африка с ее морем шимпанзе произвела столь гнетущее впечатление, что он даже думать о спаривании не мог. Он вообще с трудом отличал самок от самцов в бурном шерстяном потоке, бушующем на улицах и стенах домов Дар-эс-Салама, а уж о том, чтобы определить, набухла у самки мозоль или нет, и значи не четверенькало. Поэтому Саймон держал голову у земли и просто следовал за задницей вожака.
Водитель-проводник, рекомендованный Буснеру, оказался честным малым, но не показывал ни на чем, кроме местного пиджина на основе английского, в результате жестикулировать с ним было непросто. По мере продвижения на север дожди становились все более проливными, а дороги все более непроезжими. Сначала они ехали по извилистому и испещренному выбоинами, но все же шоссе о нескольких рядах, потом по извилистому и испещренному выбоинами уже не шоссе, но еще асфальтированной транспортной артерии, которая затем превратилась в извилистую и испещренную выбоинами уже окончательно проселочную дорогу, ведущую из Кигомы на север в Ньярабанду, что всего в пяти милях от границы с Бурунди.
В здешних краях от беженцев некуда было деваться. Они падали на путешественников с деревьев, как перезрелые бананы, неуклюже скакали по веткам вдоль дороги, четвереньками по болоту, исполнявшему здесь функции обочины, и купались в грязи всякий раз, когда мимо проезжал автомобиль. Саймон не мог себе представить, как в этом перевернутом мире вообще выживают люди — там, где шимпанзеческая жизнь ничего не стоит, кто будет думать о жизнях нескольких десятков несчастных животных?
Беспокойство Саймона о людской доле усилилось после чистки с одним бонобо в Кигоме. Судя по выглаженной рубашке и солнечным очкам от известнее го дизайнера, бонобо был высокозаползшим членом партии. Он показал Саймону, что сейчас спрос на человеческое мясо велик, как никогда.
— Здесь, самец, никого не интересует, что там показывают про исчезающие виды и прочее, — махал он лапами, — люди, что ты с ними ни делай, все равно воруют наших детей, так что мы выходим в джунгли и воруем детей у них «ггрррнннямням». А учитывая, что творится на севере, у нас даже образовался отличный рынок для мяса из буша.
Буснер, от чьих глаз не укрылись эти жесты, успокоил Саймона:
— Не обращайте внимания на его лапы «чапп-чапп». Заповедник в долине Гомбе охраняется лучше, чем здание правительства в Дар-эс-Саламе, хотя, боюсь, нельзя показать того же в отношении заповедников в горах Вирунга, на границе Руанды и Уганды, основанных под обозначением «Исследовательский центр Карисоке» покойной Дианой Фосси. И все-таки в этих краях мы видим еще одну ироничную улыбку истории, которую, полагаю, разглядели и местные жители, — если здешние шимпанзе ежедневно убивают друг друга по поводу и без повода, то люди спокойно ходят ло лесу и едят фрукты, и никто их не трогает.
Буснер заранее известил Людмилу Раушутц о прибытии своей группы. С ней, как почти со всеми шимпанзе, от которых Буснеру что-либо требовалось, у именитого психиатра нашлись общие знакомые. Вожак группы, где выросла Раушутц, Ганс Раушутц, был известным оперным импресарио, и оказалось, что союзник Буснера Питер Уилтшир сделал с ним несколько постановок. Уилтшир ухнул Раушутцу, и тот влапил группе Буснера — Дайкса рекомендательное письмо к плоду своих чресл, которое психоаналитик-радикал и переслал по факсу.
Людмила Раушутц, даже по стандартам антропологии — науки, которая всегда привлекала шимпанзе нетерпимых и фанатичных, — имела чрезвычайно радикальные взгляды, считала, что люди обладают способностями к сознательному мышлению в такой же, если не в большей мере, как и шимпанзе. В своей книге «Среди людей»[171] она прямо написала, что ее полевая работа с дикими людьми настолько полно раскрыла ей замысел Вожака, насколько это вообще возможно для шимпанзе.
Если поначалу результаты ее работы с людьми на реке Гомбе повсеместно признавались важными и исключительно глубокими как для антропологии, так и для понимания происхождения шимпанзе, то позднее научная иерархия перестала воспринимать Людмилу Раушутц всерьез — с того момента, когда критики осознали невозможность убедить самку отказаться от упрямо распространяемой ею мысли, что люди в самом деле обладают способностями, какие она им приписывает, и что по этой причине им необходимо предоставить те же права, какие есть у шимпанзе.
Иные злопыхатели показывали, что программы Раушутц по возвращению людей из неволи в дикую природу суть не более чем предлог для привлечения туристов в ее заповедник. Те и в самом деле хотели посмотреть на людей поближе, а выпущенные в дикую природу люди, воспитанные в неволе, редко могли постоять за себя и защититься от агрессии своих диких собратьев по виду и поэтому редко отходили далеко от главного лагеря, так что посетителям заповедника было удобно подкармливать и фотографировать их. Один антрополог, побывавший у Раушутц, жестикулировал с Бус не ром до его отъезда в Африку и показал: «По-моему, это просто выставка домашних животных, а не место, где зверей учат жить заново».
Буснер увидел и более немордоприятные вещи об исследовательнице. Ему показывали, что «мерзкая жирная самка обращается со своими домашними людьми как с шимпанзе». Другие жесты намекали на то, в чем завуалированно обвиняли Диану Фосси и других самок-антропологов, а именно показывали, что седалищная мозоль у Раушутц почти не набухает, самцов шимпанзе ей не видать, как своих ушей, и оттого, мол, она ищет себе поклонников среди самцов человека. Разумеется, на этих жестах недоброжелатели не останавливались и добавляли, что Раушутц потому лишь и сумела достичь высокой позиции в научной иерархии, а в своем лагере даже стать вожаком, что была совершенно стерильна. Буснер, впрочем, заранее ожидал увидеть такие жесты — самцы всегда показывают так о самках, сделавших успешную карьеру.
Именитый психиатр намотал все это на ухо, но решил вести себя непредвзято. В конце концов, думал он, не годится мне, ученому, которого научная иерархия столько лет поливала грязью, верить на жесты представителям другой иерархии, которые аналогичным образом поливают грязью незнакомого мне шимпанзе.
От прибытия к пункту назначения группу Буснера — Дайкса отделяли всего несколько часов, и именитый психиатр, вспомнив вышеозначенные жесты, задумался, а что же ждет его в заповеднике. Про себя Буснер покуда так и не решил, чем является человек номер 9234, которого экс-художник считает своим утраченным детенышем, — украшением на барочном фасаде Саймонова психоза или же его краеугольным камнем. Не желал предпоказывать, что станет с Саймоном после встречи с дикими людьми в. дикой природе — излечится он или, наоборот, окончательно сползет с ума. Буснер осознал, что работает сейчас на тех же принципах, что Алекс Найт и его команда, а они просто направляли камеру на предмет и смотрели, что будет.
Меж тем пейзаж, открывавшийся их взорам, был просто мечтой телевизионщика. Добравшись до границы заповедника, путешественники предъявили на въезде свои документы часовому-бонобо с автоматом Калашникова в лапах и, проехав немного далее, увидели бесконечную панораму зеленого леса, простиравшегося вплоть до уползающего под самый горизонт синего пространства — озера Танганьика. Казалось, сама Мать-Природа вышла приветствовать их — тропический ливень сначала поутих, а потом и вовсе прекратился. Джип прыгал по ухабистой дороге, обрамленной с обеих сторон зарослями травы высотой в шестьдесят ладоней, из которых шел вверх густой пар. Отовсюду торчали кокосовые пальмы, а на ветвях деревьев; похожих на гигантские канделябры, красными маяками светили распустившиеся цветы.
Алекс Найт неустанно снимал буйство природы, крутясь волчком в кузове машины.
— «Ааааа» скоро стемнеет, — показал он Саймону, — а я хочу, чтобы у нас было достаточно панорамных планов для заставки.
Путешественники перевалили через последний ряд холмов, и перед ними раскинулось озеро. К берегу спешили лодки местных рыбаков, взрывая веслами зеркальную поверхность воды. Там был и лагерь Людмилы Раушутц — несколько непривлекательных металлических бараков из гофролиста; их оцинкованные крыши красным пламенем горели в лучах заходящего солнца, которое выглядело огромной вселенской седалищной мозолью, рассеченной пополам линией горизонта.
Саймон все видел и все осознавал, но в голове держал только одно — человека, в поисках которого они сюда приехали. Как скоро удастся его отыскать? Художник не находил в себе сил полностью сформировать в сознании образ Саймона-младшего, так хорошо он вписывался в общую канву психоза, — казалось, его создал тот же психический творец, что изготовил для Саймона-старшего распухшие лобные доли с участками повышенной интенсивности сигнала на томограммах. Образ голой мордочки детеныша, образ его округлой челюсти и зубов с немного неправильным прикусом переворачивал мир вверх дном, крутил колесо Саймонова психоза словно приводной ремень. Но когда Саймон встретит Саймона, колесо перестанет крутиться, и вся эта ужасная планета обезьян — так он смел надеяться — рассосется, исчезнет как мираж. Буснер наденет штаны и побреется, и они улетят назад в Англию, где политики лижут друг другу задницы в переносном, а не в буквальном смысле.
— «ХууууГраааа».
Шестеро шимпанзе в джипе хором заухали, сообщая о своем появлении, машина же тем временем остановилась посреди обшарпанного поселка. Навстречу выползла сама Людмила Раушутц и ее помощники-бонобо. Раушутц сразу бросалась в глаза — огромная жирная самка больше походила не на шимпанзе, а на покрытый темно-коричневой шерстью кабинетный глобус. Морда, чересчур плоская и звериная даже для шимпанзе из Германии, и коротко остриженная шерсть на голове не прибавляли ей красоты, равно как и короткое платье с чудовищно безвкусным узором, которое болталось у нее на плечах этаким извращенным соусом на неаппетитном блюде и не скрывало неприметный недообъект меж ее ворсистыми задними лапами, в самом деле неспособный вызвать никакого желания. Понятно, почему самка не носит намозольник — в нем нет необходимости, легко было предположить, что ее мозоль, практически незаметная сейчас, в течку выглядит откровенно жалко.
Даже Саймона едва не передернуло от отвращения, и он настучал Бобу по плечу:
— «Уч-уч» какая мерзость, у нее же вообще нет задницы!
Буснер немедленно оборвал его низким рыком, потому что обладательница обсуждаемой, но отсутствующей детали как раз подчетверенькала к джипу, сопровождаемая внушительными бонобо, которые громко барабанили по металлическим стенам бараков.
— «ХуууууГраааа!» — ухнула исследовательница и показала: — Добро пожаловать в мой скромный лагерь, доктор Буснер. Я весь день ждала появления на моем небосводе новой звезды — вашей лучезарной задницы. Столько лет мечтала «грррннн» запустить пальцы в вашу драгоценную шерсть и помахать с вами лапами о прискорбном состоянии современного шимпанзечества.
Буснер повел себя как ни в чем не бывало, словно не заметив столь откровенно мерзкого лицемерия. Он выпрыгнул из джипа, изящный, как старший подросток на охоте, и низко поклонился жирной самке, показывая:
— «Хууууу» для меня большая честь, мадам, наконец-то познакомиться с вами. Вся научная иерархия пребывает в бесконечном благоговении перед вашей седалищной мозолью — я имею в виду ту часть иерархии, которая вправе обозначаться подлинно научной, — да я и сам преклоняюсь перед висячими частями вашего тела. Почту за счастье, если вы поцелуете мою задницу.
Наблюдая за этой сценой, Саймон беспокоился, не почувствует ли Раушутц иронии в знаках Буснера, показывавшего общепринятые жесты, но плоская морда самки не выразила ни намека на гнев. Исследовательница поцеловала предложенную задницу и попросила Буснера исполнить то же в отношении ее анальных ареалов.
Остальные англичане тоже спрыгнули на землю и подчетверенькали к вожакам, громко ухая. К ним присоединились и бонобо, и следующие несколько минут ушли на поклоны и взаимную чистку. Когда шерстяная куча начала расползаться на отдельных шимпанзе, Буснер ткнул Саймона пальцем и дернул за лапу, подтаскивая к Раушутц.
— «Хууууу» мадам Раушутц, разрешите представить вам шимпанзе, ради которого мы и посетили вас. Это Саймон Дайкс, «чапп-чапп» известный художник.
Саймон очень низко поклонился, опустив морду в самую грязь, его задница задрожала, а антрополог дружески похлопала по ней лапой. Подняв голову, художник мордозрел перед собой глаза необыкновенной глубины, с необыкновенно узкими зрачками. Если он рассчитывал увидеть в них хотя бы слабый намек на человечность, порожденную неуемной страстью их обладательницы к людям, то был жестоко разочарован. В глазах Людмилы Раушутц читалось, что она шимпанзе, шимпанзе и еще раз шимпанзе, шимпанзе проницательная, любопытная, сосредоточенная.
— «Хуууууу» мистер Дайкс, — показала самка-вожак, знаки у нее были резкие, даже зазубренные, с сильным немецким акцентом, — доктор Буснер писал мне о «хуууу» проблеме, которая вас так беспокоит. Прошу меня извинить, — ученая села на землю, погладила Саймона по заднице и хорошенько подергала за яйца, — но, если не считать вашей немного скованной походки, я не вижу в вас ничего нешимпанзеческого, не показывая уже о человеческом «хуууу».
— Мадам Раушутц, ваша седалищная мозоль столь же великолепна, сколь окружающий нас тропический лес, ваша промежность не уступит самому Центральному разлому, из нее могли бы происходить все виды живых существ. Верно, я не выгляжу «гррннн» человеком; правда и то, что с помощью уважаемого доктора Буснера я смог проползти значительный путь со дня моего припадка и научился пользоваться своей шимпанзечностью, примирился с ней, но кое-что меня беспокоит до сих пор. Мы приехали сюда, чтобы…
— Знаю, — немецкий антрополог-радикал оборвала его, ее жирные пальцы царапали ему зад, — доктор Буснер мне показал что вы приехали ко мне, чтобы отыскать Бигглза…
— Бигглза «хууууу»?!! — со свистом рассек лапами воздух Саймон.
— «Хуууу» надо полагать, он известен вам под другим обозначением, но я дала этому человеку имя Бигглз — когда вы его увидите, поймете почему. Однако я забыла о своем хозяйском долге… вот к нам подполз Джошуа, он покажет, где вы будете спать. — Раушутц повернулась к остальным: — Через час, после заката, мы в первый и единственный раз все вместе поужинаем. Мы здесь приспособили свой режим дня под режим дня людей, леди и джентльсамцы, встаем на рассвете и ложимся через час после заката. Если вам такой режим не люб, я от всей души могу показать — проваливайте в ту самую жопу, откуда приползли!
Изобразив этот последний, наглый, если не оскорбительный жест, Раушутц издала громогласнейшее уханье, побарабанила по пустому жестяному ведру для воды и маршевой рысью учетверенькала прочь. За ней последовали и бонобо, остался лишь один, очевидно по имени Джошуа, Саймон с опаской глядел вслед удаляющейся компании — он заметил у двоих бонобо в лапах автоматы Калашникова.
Спать гостям полагалось, естественно, в одном из бараков. Пол был бетонный, а стены из гофролиста почему-то заканчивались в ладони от него. Саймон указал Джошуа на это странное обстоятельство, но тот просто отзначил:
— Что вползает, тому нужно дать «хуууу» выползти обратно.
Саймон хотел было показать ему, что если сделать стены по-шимпанзечески, то внутрь ничто не вползет, но, глянув на сложенные трубочкой губы бонобо и его оскаленные клыки, решил, что не стоит, — англичане все равно захватили с собой москитные сетки и надувные матрацы.
Оборудованные в бараке гнёзда размером едва подползали детенышам. Внутри уже обосновалось изрядное количество самых разнообразных беспозвоночных — в тенях звенели москиты, а гигантские мотыльки плавились на стеклянном колпаке принесенной Джошуа керосиновой лампы. Судя по другим, более устрашающим звукам, имелись в бараке и позвоночные, а ненавязчивый топоток и тоненький писк свидетельствовал о визите представителей отряда грызунов. Все это привело Джанет Хигсон и побегушку Боба в такое возбуждение, что они начали играть в спаривание, хотя течка у Джанет ожидалась еще очень нескоро.
Оказанный прием не смутил одного лишь Зака Буснера. Еще юным шимпанзе он много странствовал в тропиках, изучая особый вид извращенной истерии у малайцев, известной как синдром лата, и оттого спуск к озеру, убогие строения лагеря и красота окружающего девственного леса вызвали у него приступ ностальгии. Видя, в какое плачевное настроение погрузилась его группа, Буснер подполз к двум пыхтящим телевизионщикам и схватил их обоих лапами, показывая:
— «Чапп-чапп» а ну успокойтесь! Верно, мадам Раушутц вела себя странновато, но думаю, у нас с ней установятся вполне нормальные отношения. А что касается барака, то я с юных лет сохранил ряд навыков, которые позволят нам чувствовать себя здесь более или менее сносно.
Буснер показал, как натягивать москитные сетки и как складывать вещи, чтобы до них не добрались крысы. Он также достал из рюкзака стопку бумажных тарелок, наполнил их парафином и поставил возле гнезд.
— Эти штучки избавят наших многочисленных шестилапых друзей от желания познакомиться с нами ближе, чем нам бы хотелось «хи-хи-хи».
Тут Саймон испытал большое облегчение — да, он каждый день обильно поливал себя самыми разнообразными репеллентами, но ему становилось все труднее изгонять из шерсти клещей, вшей и прочих насекомых, норовивших там поселиться.
Означенное обстоятельство, кстати, сильнее других заставляло Саймона мириться с тем фактом, что он все-таки шимпанзе, как бы глупо это ни выглядело. Трудно отрицать, что у тебя есть шерсть, когда невозможно увидеть волдыри от москитных укусов, скрытые под волосами, но оттого ничуть не менее болезненные.
Группа Буснера — Дайкса почистилась, как смогла, а затем осторожно покинула барак. Осторожно по той причине, что, как всегда в тропиках, ночь вступила в свои права с умопомрачительной быстротой и шимпанзе объяла кромешная тьма — не тьма даже, а словно бы бессознательное самой матери-Земли. Древний лес меж тем гудел, пыхтел, ухал и стонал на дующем с озера ветру. Писк летучих мышей и звон насекомых наполняли остывающий воздух. В некотором отдалении какие-то более крупные животные ломились сквозь джунгли по своим неведомым делам, однако Саймон, как ни напрягал слух, не мог уловить характерные гортанные вокализации диких людей.
На открытой веранде самого большого из бараков стоял длинный стол, напоминавший скорее козлы; за ним и состоялся ужин. Шимпанзе уселись под ночным небом, отражающимся в синей воде озера, и принялись жевать. В меню значились сардины-дага — эту-то рыбу и спешили доставить на берег лодки, которые гости видели на озере, подъезжая к лагерю, — и свежие фиги, то и другое в значительных количествах; в качестве развлечения сотрапезникам предлагалось периодически отрывать глаза от тарелок и, прищурившись, наблюдать за рыбачьими фонарями, качающимися на поверхности озера.
Впрочем, времени на это у них почти не было, потому что первый и единственный ужин в обществе самки-вожака оказался отнюдь не таким скучным, как ожидалось. Перво-наперво выяснилось, что группа Буснера — Дайкса не единственные гости в лагере. Перепрыгнув через ограду веранды и приземлившись на пол, англичане увидели, что их ждет еще одна группа шимпанзе, три самца и пять самок, может быть даже шесть. Все они принадлежали к белой расе — в лучах фонарей их бледные морды ярко светились, — все носили новомодную тропическую одежду, совершенно непригодную для тропиков: куртки из гортекса и прочей синтетики ярких тонов, сплошь усыпанные карманами на молниях, липучках и кнопках. Для чего все это нужно в таком количестве, понять было решительно невозможно.
В такой откровенно нелепой экипировке по Африке могли четверенькать только голландцы.[172] Так оно и оказалось.
— «Xyyyy», — хрипло провокализировала Раушутц, грузно вывалившись навстречу группе Буснера, — вижу, вы уже познакомились с моими гостями, группой ван Грейна из Нидерландов…
— Нет, еще не познакомились, — отзначил за всех Буснер, — но, тем не менее, счастливы быть представлены, их задницам так идут высокотехнологичные новенькие одеяния.
Все шимпанзе поклонились друг другу. Если Раушутц и заметила иронию в знаках Буснера, то не подала виду.
Голландцы поклонились англичанам первыми. Их вожак по имени Оскар, самец с весьма суровым выражением морды, указал, что группа прибыла сюда в качестве представителей нидерландского филиала общественной организации «Проект «Человек», цель которой — добиться хотя бы ограниченного распространения на людей, живущих как в дикой природе, так и в неволе, прав шимпанзе.
— Мы приехали почиститься с мадам Раушутц, — показал он своими коротенькими мерзкими пальцами, — потому что она «хуууу», как бы показать, самая «хуууу» великая самка из ныне живущих…
— Этот ее статус, конечно, обусловлен успехами в сфере возвращения выросших в неволе людей в дикую природу «хууууу»? — вставил Буснер.
— Разумеется «гррннн», но не только. Мы полагаем, что она, знаете ли, в духовном плане превосходит других антропологов. Она, можно показать, почти святая и к тому же не отличается фанатизмом.
Тут Буснер вспомнил, что Раушутц писала в своей книге «Среди людей», и предпочел вытянуть папы вдоль туловища. Однако сама антрополог вовсе не собиралась оставлять без обсуждения столь вовремя поднятую тему. Со своего места во главе стола, на которое она, пышно колыхаясь, взгромоздилась в начале ужина, исследовательница обратилась к сотрапезникам, наслаждавшимся фигами:
— Я «чапп-чапл» очень благодарна Оскару, ведь он защелкал пальцами о духовности. Для меня человек вовсе не какое-то грубое, безмозглое животное, отнюдь нет. Наоборот, общаясь с дикими людьми, я чувствую, как они учат меня, учат своей неподвижностью, своей неприкасаемостью, своей кажущейся изоляцией и одиночеством. Именно так они научили меня, что значит быть шимпанзе. И покажу вам, я не знаю лучших преподавателей этого предмета.
Махая лапами, Раушутц посасывала коротенькую черную сигару, зажав ее в желтых клыках, и периодически прихлебывала персиковый шнапс из жестяной кружки. Саймон знал про шнапс потому, что, при всех недостатках лагеря Раушутц, к их числу не относилась традиция блюсти трезвость. Бутылки со шнапсом появились на столе вскоре после того, как за него уселись гости, и по мере опустошения заменялись полными.
Впервые после срыва Саймон как следует расслабился и потому смог позволить себе пить что-то действительно крепкое. Он разглядел нечто в антропологе-радикале и неожиданно почувствовал себя очень уверенно. Оказавшись морда к морде с самкой шимпанзе, которая в самом деле верила, будто люди способны сознательно мыслить, он словно бы понял, что именно будет означать для него отказ от этой веры.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |