Летом 2012 года работа над альбомом подходила к концу. Георг с Густавом улетели в Гамбург, и Том впервые за месяц ощутил пустоту, которую хоть как-то заглушали вечера, проведенные со старыми

Летом 2012 года работа над альбомом подходила к концу. Георг с Густавом улетели в Гамбург, и Том впервые за месяц ощутил пустоту, которую хоть как-то заглушали вечера, проведенные со старыми друзьями.

Партии Билла были записаны, и это означало, что теперь они с братом перестанут видеться вовсе. Том старался не думать об этом. Придумывал разные отговорки, типа той, что когда альбом будет закончен, они с Биллом сумеют наконец-то поговорить нормально, без сердца.

Он оставил машину на стоянке и решил немного пройтись. Бриз доносил запах океана, такой непривычный в первый год их жизни здесь. Раньше этот запах был связан только с отпуском, с поездкой на Мальдивы – почти чудесным перемещением из промозглого декабрьского Гамбурга на солнечный остров. Теперь «этот праздник всегда с тобой», но почему-то радости от этого Том не испытывал.

Он шел вдоль витрин. Постепенно опускавшиеся сумерки превращали их в сюрреалистические зеркала – параллельный город с теми же домами, машинами, пальмами. С еще одним Томом, бредущим рядом и, сердце ёкнуло, Биллом!? Том остановился и лихорадочно огляделся. Он даже не подумал, что Билл в «зазеркалье» был младше лет на десять.

«Черт, приглючится же», – Том засунул руки поглубже в карманы и пошагал дальше, размышляя о том, что пора бы выкинуть из головы все это. Раз Билл не хочет, не станет же он насильно привязывать его к микрофону. Поступок брата был обидным и очень походил на предательство… Черт с ней, с группой. Том в силах продолжить это дело, писать песни, найти нового солиста, солистку, черта с рогами… Хуже было другое: осознавать, что без Билла ему это было не-нуж-но! Сейчас он с особой четкостью понимал, что вся его жизнь, работа в группе, нудные интервью, туры, автобусы и бесконечные отели – все это было подчинено одной единственной цели: исполнить мечту его маленького братика.

В последний вечер перед отъездом Георг пошутил:
- Ты всегда хотел быть адвокатом, Том. Тебе всего двадцать два. У тебя все шансы.
- Тогда уж порно-актером, мне не придется учиться, я уже профи, – отшутился Том. Но почему-то это было совсем не смешно.

Он зашел в кафе, по привычке отметив, что работает оно всю ночь. Отсюда было достаточно далеко до студии, и вряд ли можно было встретить кого-то из знакомых. Это было хорошо. Разговаривать ни с кем не хотелось. Том занял столик и уткнулся в меню: он все еще предпочитал вегетарианскую пищу.

Рассеянно переворачивая плотные глянцевые страницы, он вдруг ощутил смутное беспокойство, словно за ним кто-то наблюдал. Том поднял голову и огляделся. Народа в кафе было немного, но все были заняты своими разговорами, и никому не было до него дела. Он вздохнул и снова углубился в меню, решив, что, наверное, нужно взять несколько дней отпуска. Он слишком загнал себя. Позвонить паре старых подружек и съездить на побережье. Рядом кто-то засопел и осторожно кашлянул. Том поднял голову, ожидая увидеть официанта, и застыл с открытым ртом, хлопая глазами, не в силах произнести ни слова. Перед ним стоял Билл. Вернее, это был не совсем Билл. Точнее, даже совсем не Билл. Это был мальчик невероятно похожий на Билла, каким он был лет в шестнадцать. Растрепанные черные волосы до плеч, футболка с принтом, увешенная цепями тонкая шея. В голове всплыло слово, услышанное в Японии, «косплей». Но те косплеи, которых ему доводилось видеть, были также похожи на них с Биллом, как Мэрилин Мэнсон на Мэрилин Монро. Сейчас же перед ним стояла не просто копия его близнеца, а точная, словно слепленная под копирку.

Том сглотнул и облизал враз пересохшие губы.
- Здрассьте, – кивнул «Билл», – я вас узнал. Вы Том Каулитц, да?
Том кивнул и сглотнул еще раз:
- Только, вы прическу изменили, да?
- Есть такое дело, – осторожно сказал Том, с удивлением рассматривая собеседника.
- Так тоже неплохо, – «Билл» улыбнулся, глядя на Тома со смесью восхищения и любопытства.
- Спасибо. А тебя как зовут?
Мальчик назвал свое имя.
- Как? – Том наклонил голову ближе, это было похоже на сумасшествие.
- Эмиль, – сказал мальчик чуть громче. – Можно попросить автограф? Мне очень нравится ваша группа.
- Я уже понял, – сказал Том, – еще раз окидывая его взглядом. Теперь он видел разницу, но сходство все еще оставалось очень сильным. – Где тебе расписаться?
- А, сейчас, – Эмиль порылся в висевшей у него на плече сумке, и достал диск «Zimmer 483», – если можно здесь. Вот, – он протянул коробку с прижатым сверху маркером.

У него были тонкие пальцы с черным маникюром. Том задержал на них взгляд. Сердце сжалось от ощущения отчаянного бессилия: если ад существует, то он называется «память» – невозможность вернуть упущенное, исправить ошибки и обреченность помнить об этом до самой смерти. Он взял диск, стараясь не каснуться держащих его пальцев. Ему казалось, он знал, какие они на ощупь.

Подошел официант, спросил можно ли принять заказ. Том вдруг испугался, что, получив заветную закорючку, «Билл»-Эмиль исчезнет, а он снова останется в этой вяжущей пустоте, которая преследовала его с момента ссоры с братом. Он отложил диск в сторону и взял со стола меню:
- Будешь чего-нибудь? – спросил он Эмиля.
Лицо мальчика просияло, он сбросил сумку с плеча на пол, уселся на стул и посмотрел на официанта:
- Можно мне колы?
Официант, кинув взгляд на Тома, сделал запись в блокнот.
- Может, ты поесть хочешь? Не стесняйся, – Том протянул меню Эмилю.
Тот открыл его сразу на последней странице:
- Вот это.
Кажется, он бывал тут часто.
- Шоколадный десерт? Ок, – Том кивнул официанту, – а мне это и пиво. Больше ничего?
- Нет, – Эмиль мотнул головой, – только автограф.
- Ну, это я тебе обещаю.
Когда официант отошел, Том снова взял коробку с диском. Повертел в руках. Автоматически пробежал названия песен, не сразу осознав, что они – на немецком.
- Постой, – он удивленно посмотрел на Эмиля, – ты знаешь немецкий? Эм… просто…, у тебя немецкое имя, и я подумал…
- Не то чтобы знаю, – Эмиль, кажется, смутился, – скорее немного еще помню.
- Как это?
- Вообще, я родился в Германии. В Штутгарте. Мы переехали сюда, когда мне было семь лет. Тогда я, конечно, знал его лучше. Но предки почти уже не говорят на немецком, и я, кажется, стал забывать. Сейчас больше на английском говорю, а сначала трудно, конечно, было въезжать. Ну, вы знаете, наверное, – он снова улыбнулся, так задорно и открыто, что захотелось улыбнуться в ответ.

Том припомнил, как первое время они с Биллом и ребятами лажали на английских интервью и никак не могли обойтись без переводчика:
- Да, помню, – усмехнулся он, – у Билла получалось лучше. Он вообще знатный болтун.
- Я тоже. Мать говорит, что самой большой ошибкой ее жизни было то, что она научила меня говорить.
Том засмеялся. То же, он мог бы сказать и о своем брате:
- А чем твои родители занимаются?
- Отец программист. Он работает на Диснее. А мама, выучилась на гримера. Отца пригласили сюда на работу, поэтому мы и переехали. Предки думали – на время, а теперь уже подали заявку на гражданство.

Том кивнул. Они с родителями еще не задумывались об этом. Мать с отчимом пока никак не могли ощутить себя в Америке как дома. Симона только недавно освоила английский достаточно для того, чтобы не перезванивать из магазинов им с Биллом, чтобы они перевели ей названия продуктов и надписи на кассовом аппарате. Ей все еще часто приходилось летать в Германию, где остались ее родители.

- А ты не жалеешь, что уехал? – спросил Том.
Эмиль пожал плечами:
- Я мало что помню. Маленький был.
- А сейчас тебе сколько?
- Шестнадцать, – сказал Эмиль с некоторой гордостью.
- Я думал, что парни не интересуются нашей группой. Тем более, в твоем возрасте.
- Вообще-то я ваш давний поклонник, – важно произнес Эмиль, и они с Томом рассмеялись, так потешно это выглядело. – Я про вас уже тут узнал. А потом в инете информацию откопал, обалдел просто!
Том усмехнулся той горячности, с какой Эмиль произнес это:
- Что так?
- Да как сказать. Мои предки полно немецких дисков с собой привезли. Послушать нечего, тухляк такой! А местные только про Раммштайн слышали. Они вообще, никого знать не хотят, кто не на английском поет. А тут вы! Я на вашем концерте был, в Голливуде, помните? Четыре года назад. Меня подружка потащила, ей одной было стремно. Только теперь подружка уже не ваш фанат.
- А ты, значит, фанат?
- Я? – Эмиль, кажется, даже удивился такому вопросу, – конечно! Я все ваши диски купил.

Том снова посмотрел на коробку, которую продолжал держать в руках. Одна мысль смущала его:
- Погоди. Но ведь «Гуманоид» тоже выходил на немецком… Почему тогда «Циммер»?
- Мне он больше нравится, – деловито сказал Эмиль.
- Чем?
- Ну, – он убрал со лба прядь, которая тут же упала обратно:
- Понимаете… он такой, ну… живой.
- Живой? – не понял Том.
- Ну как сказать… здесь как будто… про меня. Про моих друзей. У многих же заморочки всякие с предками, с девчонками. В песнях как про нас поется. Конечно, с крыши никто не прыгал, но ведь не в этом дело, правда? – он вскинул глаза на Тома, словно ища поддержки, – короче, это как будто говоришь, ну, с другом или… или с братом, что ли.

Эмиль сам того не осознавая высказал то, что ощущал Том, когда переслушивал песни с «Циммера». Их пел тот Билл, порывистый, вредный, голодный, переполненный жадным желанием покорить мир. Визжащий не хуже девчонок-фанаток. Счастливый и взмокший после концерта или уставший и недовольный собой, но такой настоящий, пахнущий чем-то из их детства, родной.

- А у тебя есть брат? – спросил Том.
- Нет, я один.
- А девчонка?
Эмиль дернул плечом:
- На самом деле… В общем, у меня нет девчонки. И парня тоже, – добавил он, быстро взглянув на Тома.

Том замер, глядя на сидящего напротив мальчишку, похожего на Билла, как две капли воды. Такая откровенность с малознакомым человеком, пусть даже кумиром, удивляла. Его брату в свое время возможность быть самим собой обходилась слишком дорого. Том опустил глаза и открыл маркер. Черная линия росписи перечеркнула лица, глядящие сквозь буквы на обложке. Том поставил точку в конце завитка и протянул коробку Эмилю.

- Спасибо, – сказал тот, восхищенно рассматривая автограф, а потом мечтательно протянул, – еще бы где-нибудь встретить Билла.
Том усмехнулся, раскусив этот ход. Его собственный близнец пользовался подобными уловками не раз. Он хотел сказать что-нибудь язвительное, типа: тебе палец в рот не клади, всю руку откусишь, но потом подумал, что никто не виноват в том, что Билл решил за всех. Потому что, в противном случае, они сидели бы сейчас в этом кафе вместе. А может, и не сидели, а были бы дома с родителями и собаками. Мама наверняка бы приготовила что-нибудь вкусное, что любит Билл. Том был не так привередлив в еде. Они обсудили бы запись альбома, поговорили о новостях из Германии…

Том прервал этот новый приступа самоедства:
- Знаешь, – сказал он, – давай мне диск. Я попрошу Билла подписать его.
- Правда! – глаза Эмиля расширились, и если бы не стол, Том уверен, он повис бы у него на шее.
- Думаю, ему будет приятно, – сказал Том, убирая коробку в карман куртки, – дай мне свой телефон, я позвоню тебе.
- Вау, я не могу поверить! – Эмиль захлопал в ладоши, подпрыгнув на стуле. Потом написал маркером на салфетке свой номер.
Том улыбнулся, подумав, что ему для счастья давно уже не достаточно таких мелочей.

Официант принес заказ. Они посидели еще какое-то время после того, как все съели. Эмиль в радостном возбуждении болтал без умолку. Рассказывал про школу и предков. Том слушал его, удивляясь, как все изменилось с тех пор, когда им с Биллом было по шестнадцать. А, может быть, это только в Лос-Анджелесе мальчик с маникюром и в подобном прикиде может ходить в школу, не боясь, что после уроков его будет поджидать компания недовольных одноклассников? И не нужно встречать его из школы с бейсбольной битой, как делал их отчим. Эмиль был из какого-то другого поколения «непуганых идиотов», как говорил их дедушка про Симону с Гордоном, как говорил Гордон про них с Биллом. Наверное, у каждого поколения есть свои точки отсчета, то, о чем принято говорить: «в наше время», и Том вдруг отчетливо понял, что старше этого пацана всего на шесть лет, а, кажется – на целую вечность.

Дата добавления: 2015-11-04