Эйдзи Леонидович Ёсикава 15 страница

Токитиро промолчал. В должностной иерархии посты управляющего складом дров и угля и начальника строительства предназначались для высокопоставленных самураев. На протяжении нескольких лет он, конечно, надеялся на перевод в войско, в отряд лучников или стрелков. Командование тридцатью пешими воинами было нижней ступенью в командирских должностях, однако она радовала Токитиро больше работы в конюшне или на кухне.

Забыв от счастья о всегдашней своей учтивости, Токитиро непринужденно заговорил о накипевшим в душе:

– Работая на крепостной стене, я о многом размышлял. У нас очень плохо налажено обеспечение водой в крепости. В случае осады запас питьевой воды быстро иссякнет, а ров пересохнет. Придется совершать тайные вылазки за укрепление. Если на нас нападет войско, не рассчитывающее на победу в открытом бою…

Нарочито отвернувшись от Токитиро, Нобунага показал, что не желает его слушать, но молодой человек уже не мог остановиться:

– По-моему, гора Комаки надежнее Киёсу, как в смысле обеспечения водой, так и с точки зрения нападения и обороны. Смею попросить вас, мой господин, перебраться из Киёсу на гору Комаки.

Услышав безумное предложение, Нобунага, посмотрев на Токитиро в упор, заорал:

– Ну, хватит, Обезьяна! Надоел твой вздор. Ступай домой и проспись!

– Слушаюсь, мой господин.

Токитиро испуганно отпрянул в сторону. «Вот мне урок! – подумал он. – Чем выигрышней положение, тем проще проиграть. Человеку нужно постоянно контролировать свои слова. А я по неопытности говорю все, что думаю. Позволил в минуту торжества разоткровенничаться и забылся».

Получив деньги и разделив их между работниками, он не пошел домой спать, а отправился в одиночестве вокруг крепости. Он думал о Нэнэ, которую давно не видел.

Чем она сейчас занимается? Мысли о Нэнэ навеяли воспоминания о самоотверженном друге Инутиё, который покинул провинцию и предоставил Нэнэ заботам Токитиро. Токитиро тревожился за друга. С тех пор как Токитиро поступил на службу клану Ода, Инутиё был единственным, с кем он по-настоящему подружился.

Наверняка Инутиё попрощался с девушкой. Став отверженным ронином, он и гадать не смел о новой встрече с ней. На прощанье Инутиё что-нибудь сказал Нэнэ.

Токитиро, честно говоря, сейчас нуждался не в любви и пище, а в хорошем отдыхе. Мысли об Инутиё, его преданности и смелости не давали покоя Токитиро.

Человек с истинной душой даже в толпе узнает равного себе. Почему Нобунага не оценил по достоинству Инутиё? Предательство Ямабути Укона давно не было тайной, во всяком случае, Токитиро и Инутиё знали о нем. Токитиро недоумевал, почему Нобунага ни о чем не догадывался и даже покарал Инутиё за его справедливый поступок.

«Положим, – размышлял он, – что изгнание Инутиё может быть своеобразным выражением расположения князя к своему оруженосцу. И я со своим зазнайством заслуживаю наказания. Действительно, прилюдные речи о плохом водообеспечении Киёсу, о переселении на гору Комаки крайне неучтивы», – думал он, бродя по городу. Токитиро порой впадал в такое состояние, словно у него из-под ног уходила земля. Сейчас, когда его терзала неожиданная бессонница, ему казалось, что осеннее солнце светит ослепительно.

Завидев издалека дом Матаэмона, он стряхнул с себя усталость, рассмеялся и ускорил шаг.

– Нэнэ! Нэнэ! – невольно воскликнул он.

Здесь находились скромные жилища лучников, а не дворцы и особняки знати с живыми изгородями и ухоженными садами перед фасадом зданий. Токитиро, всегда говоривший громко, прокричал имя Нэнэ так, что переполошил жителей соседних домов. На бледном личике Нэнэ появилось удивленное выражение.

Любовь положено держать в тайне, но когда твое имя выкрикивают на все улицу, молодая девушка, конечно, смущается. Нэнэ стояла у ворот, рассеянно глядя в осеннее небо. Услышав голос Токитиро, она залилась краской и спряталась в саду.

– Нэнэ! Это я, Токитиро! – Он кричал еще громче. – Прости, что давно не заходил к вам! Служба не позволяла.

Нэнэ не вышла из своего укрытия и поклонилась учтиво, но сдержанно.

– Берегите себя, – сказала она.

– Господин Асано дома?

– Нет. – Не приглашая Токитиро войти, Нэнэ сделала шаг назад, в глубь сада.

– Раз господина Матаэмона нет дома… – Токитиро наконец сообразил, насколько нелеп его неожиданный приход. – Я, пожалуй, пойду.

Нэнэ кивнула в ответ.

– Я хотел только узнать, не заходил ли к вам Инутиё.

– Нет. – Нэнэ покачала головой, но ее щеки запылали.

– Ты уверена?

– Да.

– Правда?

Заглядевшись на порхающих в воздухе стрекоз, Токитиро на миг сбился с мысли.

– Он вообще у вас не объявлялся?

Нэнэ опустила голову, и на ресницах у нее задрожали слезы.

– Инутиё впал в немилость у князя и вынужденно покинул Овари. Слышала?

– Да.

– Отец рассказал?

– Нет.

– Как же ты узнала? Не надо лукавить. Мы с Инутиё поклялись в вечной дружбе. Можешь не рассказывать о вашей прощальной встрече. Он заходил к вам, верно?

– Нет. Я только что обо всем узнала. Из письма.

– Из какого?

– Кто-то подбросил письмо через забор около моей комнаты. Оно от господина Инутиё. – Голос ее задрожал.

Нэнэ заплакала и отвернулась от Токитиро. Он воображал ее умной и образованной, но она оказалась чувствительной девушкой.

Слезы и смущение Нэнэ тронули сердце Токитиро.

– Не покажешь ли мне это письмо? Или в нем есть кое-что не для постороннего глаза?

Нэнэ, достав из рукава кимоно письмо, кротко протянула его Токитиро.

Юноша медленно раскрыл его. Почерк, вне всякого сомнения, принадлежал Инутиё. Содержание письма было простым. Но Токитиро многое прочел между строк.

«Я поразил мечом влиятельного человека, вследствие чего по приказу князя Нобунаги должен немедленно покинуть нашу благословенную провинцию. Когда-то я хотел посвятить свою жизнь любви, но после честного мужского разговора с Киноситой мы решили, что ты должна стать его женой. Он намного достойнее меня. Я уезжаю, вверяя тебя его заботам. Прошу, покажи это письмо господину Матаэмону, и умоляю, живи в мире с собой. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь свидеться».

Иероглифы кое-где расплылись от слез. Кто пролил их – Нэнэ или Инутиё? «Нет, – понял Токитиро, – это мои слезы».

В Наруми готовились к войне, следя за положением в замке Киёсу. Год подходил к концу, а Нобунага и не думал атаковать мятежную крепость.

Сомнения и подозрения охватили отца и сына Ямабути. Их отчаяние усугублялось тем, что, подняв мятеж против Нобунаги, они столкнулись с враждебностью бывшего союзника – клана Имагава из Суруги.

По Наруми пронесся слух о том, что князь из соседней крепости Касадэра, заключив союз с Нобунагой, намеревался атаковать Наруми с тыла.

Касадэра принадлежала родственникам клана Имагава, поэтому нападение по приказу клана или в результате сговора с Нобунагой было весьма вероятным.

Слухи разрастались с каждым днем, и Ямабути и их приближенных охватила паника. По мнению большинства, единственным выходом было внезапное нападение на Касадэру. Отец и сын, долгое время проведшие в добровольном заточении, решились наконец на открытые действия. Выступив с войском ночью, они на рассвете атаковали Касадэру.

Слухи о возможном нападении Ямабути будоражили и Касадэру. Гарнизон крепости пребывал в боевой готовности.

Войско Ямабути пошло на приступ, и Касадэра оказалась в тяжелом положении. Не продержавшись до подхода подкреплений из Суруги, воины подожгли собственную крепость и в ожесточенном бою отступили сквозь пламя, а затем обратились в бегство.

Подкрепление из Наруми, неся большие потери, ворвалось в крепость, когда в ней не оставалось и половины защитников. Победа опьянила воинов Ямабути, и они пустились в пляс среди дымящихся развалин, потрясая в воздухе копьями, мечами и мушкетами.

Повсюду раздавались победные кличи. Неожиданно в Касадэре появились пешие и конные воины Ямабути, оставленные в Наруми. Они пришли не строем, а прибежали беспорядочной толпой.

– В чем дело? – спросил потрясенный Саманоскэ.

– Внезапно подошло войско Нобунаги. Узнав о штурме Касадэры, он нагрянул на нас с войском в тысячу человек. Атака была быстрой и дерзкой. С нашими малочисленными силами не оставалось ни малейшей возможности обороны.

Раненый воин с трудом закончил донесение рассказом о том, что крепость взята, а Укон, сын Саманоскэ, не вполне оправившийся после нападения Инутиё, обезглавлен по приказу Нобунаги.

Саманоскэ, только что праздновавший победу, застыл в глубоком отчаянии. Захваченные им Касадэра и ее окрестности лежали перед ним в пепелище.

– Такова воля Небес! – воскликнул он и, вынув меч из ножен, вонзил его себе в живот. Странно, что он усмотрел волю свыше в обстоятельствах, которые создал собственными руками.

Нобунага в один день подчинил себе крепости Наруми и Касадэра. Токитиро, который после восстановления стены долгое время нигде не показывался, услышав, что обе крепости подчинились власти Овари, объявился в Киёсу. Держался он неприметно.

– Не ты ли сеял слухи и смуту в Наруми и Касадэре?

В ответ на расспросы Токитиро лишь молча качал головой.

ЗАЛОЖНИК КНЯЗЯ ЁСИМОТО

Жители провинции Суруга не называли свой главный город Сумпу – для них он был просто Столицей, а крепость в центре Столицы именовали Дворцом. Все обитатели города, начиная с князя Ёсимото и его ближайших сподвижников и заканчивая простыми обывателями, считали Сумпу столицей величайшей и могущественнейшей провинции в Восточной Японии. В городе действительно ощущался столичный блеск, и даже простолюдины старались не отставать от мод и обычаев императорского Киото.

Человеку из Киёсу, приехавшему в Сумпу, казалось, будто он попал в другой мир. Атмосфера, манеры горожан, неторопливость, с которой здешние люди прохаживались по улицам, и даже взгляды, которые они бросали друг на друга, слова, которыми они обменивались на ходу, поражали приезжего. Обитатели Сумпу, уверенные в собственных силах и в могуществе князя Ёсимото, держались непринужденно. О высоком положении многих горожан можно было судить по роскоши их нарядов. На улице знатные особы беспрестанно обмахивались веерами. В Сумпу процветали музыка, танцы и поэзия. Уверенность, читавшаяся на лице у каждого горожанина, была присуща жителям Столицы с незапамятных времен. Сумпу был благословенным городом. В ясную погоду из него можно было увидеть величавую Фудзияму, а в тумане за сосновой рощей возле храма Киёмидэра простиралось спокойное море. Воины Имагавы были сильны, а соседняя Микава, где правил клан Токугава, находилась в вассальной зависимости от Суруги. «В моих жилах течет кровь клана Токугава, и все же я здесь. Соратникам в Окадзаки с трудом удается удерживать мою крепость, провинция Микава существует, но князь и его сторонники насильно разлучены», – втайне вздыхал Токугава.

Он сочувствовал своим вассалам, но, размышляя над положением, в котором находился сам, благодарил судьбу за то, что до сих пор жив.

Иэясу было всего семнадцать лет, но он уже успел стать отцом. Два года назад, сразу же после церемонии совершеннолетия, князь Имагава Ёсимото приказал женить юношу на дочери одного из своих родственников. Первенец Иэясу родился прошлой весной, сейчас ему было шесть месяцев, и юный отец, сидя в кабинете, часто слышал младенческий плач. Жена еще не оправилась от тяжелых родов, и ее держали под наблюдением лекарей.

Плач сына означал для семнадцатилетнего отца голос собственной крови, но он редко заходил взглянуть на малютку. Он не чувствовал в душе той нежности к детям, о которой твердили вокруг. Иэясу признавался себе в том, что подобное чувство ему чуждо. Понимая, что из него не получилось отца и мужа, он испытывал жалость к жене и сыну. Сердце у него болело не столько за семью, сколько за своих бессильных и униженных сторонников в Окадзаки.

Мысли о сыне повергали Иэясу в уныние. Скоро малыш пустится в плавание по океану жизни, где его ждут лишения и надругательства, выпавшие на долю отца.

В пятилетнем возрасте Иэясу отдали заложником в клан Ода. Печаль и страдания, неизменные спутники человеческой жизни, не обойдут и его сына. Со стороны могло показаться, что семья Иэясу живет не хуже князя Имагавы.

Услышав шум в саду, Иэясу вышел на веранду. Взобравшись на дерево, кто-то пытался с улицы перелезть через стену, окружавшую дом и сад. Ветки дрожали и трещали под тяжестью невидимого человека.

– Кто там? – окликнул Иэясу.

Будь это вор, он непременно бросился бы в бегство, однако топота ног не послышалось. Надев сандалии, Иэясу через боковые ворота вышел на улицу. У ворот простерся ниц какой-то мужчина. Рядом с ним стояла большая корзина и лежал посох странника.

– Дзинсити?

– Сколько воды утекло, мой господин!

Четыре года назад с позволения Ёсимото Иэясу посетил в Окадзаки могилы предков. По дороге исчез один из его приближенных, Удоно Дзинсити.

– Ты теперь странствующий монах? – дрогнувшим голосом спросил Иэясу.

– Да, это лучшая маскировка для путешествий по всей стране, – ответил Дзинсити.

– Когда ты прибыл сюда?

– Только что. Решил тайно повидаться с вами.

– Прошло четыре года. Поначалу я получал от тебя подробные отчеты, но с тех пор, как ты отправился в Мино, связь с тобой оборвалась. Я подозревал самое худшее.

– В Мино я угодил в разгар войны. Проверка на границах и заставах была чрезвычайно строгой, и я не мог сообщить о себе.

– Значит, ты побывал в Мино? Долго ты там пропадал.

– Год войны я провел в Инабаяме. Как вам известно, крепость Сайто Досана разрушена, а Ёситацу стал правителем Мино. Когда там все успокоилось, я перебрался в Киото, потом в Этидзэн, обошел северные провинции и двинулся в Овари.

– А в Киёсу удалось побывать?

– Да.

– Расскажи поподробнее. Находясь в Сумпу, я могу представить события в Мино, но положение клана Ода мне неизвестно.

– Составить к вечеру письменный отчет?

– Нет, писать не нужно.

Иэясу отвернулся от Дзинсити, задумавшись о чем-то.

Дзинсити был его глазами и ушами во внешнем мире. С пятилетнего возраста Иэясу жил у Оды, потом у Имагавы на правах не то изгнанника, не то заложника. Он и сейчас пребывал в таком положении. Иэясу с малолетства не знал жизни на свободе. Заложник постепенно привыкает безразлично относиться к окружающему миру. Невольник может полагаться только на себя. Несмотря на подневольную жизнь, а может, из-за постоянного тревожного ожидания, в котором он находился с малых лет, Иэясу строил великие планы на будущее.

Четыре года назад он послал Дзинсити в другие провинции, чтобы разведать о происходящем в Японии, и этот поступок свидетельствовал о том, что в Иэясу просыпается честолюбие.

– В саду нас могут заметить, – произнес он, – а в доме что-нибудь заподозрят слуги. Пойдем-ка сюда. – Ияэсу широким шагом пошел в сторону от дома.

Усадьба Иэясу находилась в самом тихом квартале Сумпу. Отойдя от стены, собеседники вышли на берег реки Абэ. Когда Иэясу был маленьким, слуги носили его на спине сюда на прогулку. Река текла здесь сотни лет, а на берегу ничего не менялось.

– Дзинсити, отвяжи! – сказал Иэясу, усаживаясь в небольшую лодку.

Дзинсити оттолкнул лодку шестом, и она поплыла по течению, как бамбуковый лист. Господин и его подданный могли теперь говорить, зная, что их никто не подслушает. За час Дзинсити изложил Иэясу все сведения, собранные им за четыре года скитаний. Но куда важнее всех этих сведений явилась разгадка смысла той смутной тревоги, которая давно бередила его душу.

– Если Ода не нападают на соседей, как в былые времена, при Нобухидэ, значит, они наводят порядок в собственном доме, – сказал Иэясу.

– Нобунага – человек целеустремленный, не ведающий сомнений и снисхождения ни к родным, ни к вассалам. Он убивает тех, кого надо убрать с пути, и обращает в бегство тех, кого надо победить. В Киёсу у него не осталось ни одного врага.

– В клане Имагава всегда потешались над Нобунагой и считали его самодовольным и невоспитанным глупцом.

– Глупым его не назовешь, – заметил Дзинсити.

– По-моему, о князе распускают злонамеренные сплетни. Князь Ёсимото верит сплетне, не видя в нем серьезного противника.

– Боевой дух в Овари сейчас как никогда высок.

– А кто входит в ближайшее окружение Нобунаги?

– Хиратэ Накацукаса умер, но у Нобунаги есть несколько толковых советников. Это Сибата Кацуиэ, Хаяси Садо, Икэда Сёню, Сакума Дайгаку и Мори Ёсинари. Недавно он обзавелся человеком, обладающим исключительными способностями. Его зовут Киносита Токитиро. Он не занимает высокий пост, но его имя сейчас у всех на устах в Овари.

– А как люди относятся к своему князю?

– Невероятное дело! Правитель провинции, как правило, поглощен заботами управления, а народ повинуется ему. В Овари все по-другому.

– И как же?

Дзинсити помолчал, собираясь с мыслями:

– Как бы поточнее выразиться? Нобунага внешне ничего особенного не делает, но люди живут с надеждой, прекрасно зная, что Овари – маленькая и бедная провинция, что у их князя нет ни гроша! Они ведут себя так, словно живут в могущественном государстве, которому не страшна ни война, ни любая другая напасть.

– Вот как? В чем же причина?

– Вероятно, в самом Нобунаге. Он ничего не скрывает от людей, намечает цели, во исполнение которых все усердно трудятся.

Помимо воли, Дзинсити в глубине души сравнивал двадцатипятилетнего Нобунагу с семнадцатилетним Иэясу. Иэясу казался ему более зрелым человеком, во всяком случае, в нем не осталось ничего детского. Оба выросли в трудных обстоятельствах, но были совершенно разными. Иэясу попал в руки врагов в пятилетнем возрасте, и суровость жизни ожесточила его душу.

Лодка вынесла Иэясу и Дзинсити на середину реки. Время за тайной беседой пролетело незаметно. Дзинсити повернул лодку к берегу.

Выйдя на берег, он торопливо подхватили корзину и взял посох. Прощаясь с Иэясу, он произнес:

– Я передам ваши слова вашим соратникам. Хотите сказать еще что-нибудь, мой господин?

Иэясу, оказавшись на берегу, опасался, что его увидят.

– Нет. Уходи побыстрее! – Кивнув Дзинсити на прощанье, Иэясу внезапно добавил: – Передай, что я чувствую себя хорошо.

Иэясу в одиночестве поспешил домой.

Слуги жены Иэясу разыскивали его повсюду. Один из них, увидев господина, идущего с реки, бросился ему навстречу:

– Госпожа с нетерпением ждет вашего возвращения и уже несколько раз посылала нас на поиски. Она очень волнуется, мой господин.

– Неужели? Успокой ее и скажи, что я скоро приду к ней.

Пошел он не к жене, а в свою комнату, где его ждал еще один вассал, Сакакибара Хэйсити.

– Вы были на реке?

– Да, прогулялся. В чем дело?

– Приезжал гонец.

– От кого?

Хэйсити молча протянул ему свиток. Послание было от Сэссая, и Иэясу почтительно прикоснулся к нему лбом. Сэссай был монахом из секты Дзэн и советником по военным делам в клане Имагава. Для Иэясу он был учителем, под началом которого юный князь постиг и книжную, и воинскую премудрость.

«Сегодня вечером князю и его гостям зададут обычный урок. Жду вас у северо-западных ворот Дворца», – гласило послание.

Слово «обычный» было ключевым, и Иэясу прекрасно знал его смысл. Оно означало встречу Ёсимото и его военачальников для обсуждения похода на столицу.

– А где гонец?

– Уехал. Вы пойдете во Дворец, господин?

– Да.

– По-моему, со дня на день можно ожидать указа князя Ёсимото о выступлении.

Хэйсити не раз краем уха слышал разговоры важных военных советников о походе. Он молча вглядывался в лицо Иэясу. Князь что-то пробормотал, притворившись, будто новость ему безразлична.

Представления о военной мощи Овари, сложившиеся в клане Имагава, не имели ничего общего с тем, что сегодня рассказал юному князю Дзинсити. Нобунагу здесь всерьез не принимали. Ёсимото решил напасть на Киото, выступив во главе большой армии, включающей войска из Суруги, Тотоми и Микавы. В Овари они могли натолкнуться на сопротивление.

«Нобунага сдастся без боя, если армия будет достаточно велика», – так полагало большинство членов военного совета клана. Ёсимото и некоторые его советники, включая Сэссая, не имели склонности к излишней самонадеянности, но никто из них не воспринимал Нобунагу столь серьезно, как Иэясу. Иэясу однажды попытался предостеречь Имагаву, но его подняли на смех. Он ведь был заложником, к тому же юнцом, и его не слушали на военном совете.

«Стоит ли мне доверяться им? Положим, я буду настаивать…» – Ияэсу глубоко задумался, сжимая письмо Сэссая в руке.

Его размышления прервала прислужница жены. Она сообщила, что госпожа пребывает в дурном расположении духа и просит прибыть к ней всего лишь на минуту.

Жену Иэясу не интересовало ничего, кроме собственной персоны. Ей были безразличны и государственные дела, и положение, в котором находился ее супруг. Ее волновали только повседневные мелочи и любовь мужа. Старая служанка это прекрасно понимала и, видя, что он беседует с Хэйсити, молча ждала, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Иэясу продолжил разговор с Хэйсити, но тут прибежала еще одна служанка и принялась что-то шептать на ухо томившейся в ожидании старушке. Последней пришлось проявить неучтивость.

– Извините, господин… Простите великодушно, но госпожа ужасно раздражена. – И, низко поклонившись, просила поспешить.

Иэясу понимал, как тяжело выносить норов его жены ее слугам и служанкам.

– Хорошо, – произнес он, поднимаясь с места. Обращаясь к Хэйсити, Иэясу сказал: – Позаботься обо всем необходимом, а когда настанет час, приди за мной.

Иэясу направился к жене, женщины семенили следом с таким видом, будто князь Иэясу спас их от неминуемой гибели.

Покои жены Иэясу находились в отдалении, в глубине дома. Миновав цепь коридоров, он наконец оказался в комнате супруги.

В день их свадьбы скромное одеяние жениха-заложника из Микавы выглядело жалким рядом с ослепительным нарядом и драгоценностями княжны Цукиямы, приемной дочери Имагавы Ёсимото.

Иэясу, известный здесь под прозвищем Человек из Микавы, служил объектом насмешек со стороны кровных родственников Ёсимото. Воспитанная в роскоши и гордыне, Цукияма глубоко презирала вассалов из Микавы, хотя и питала к мужу слепую, страстную и ненасытную любовь. Она была старше мужа. Низведенная этим браком на более низкую ступень в обществе, Цукияма считала супруга юношей в услужении, мальчишкой, живущим из милости Имагавы.

Родив сына, она стала еще более себялюбивой и вздорной. Каждый день она изводила мужа новыми капризами.

– Сегодня чувствуешь себя получше? – Иэясу хотел было раздвинуть сёдзи. Ему казалось, что настроение жены улучшится, если она полюбуется красотой осеннего дня и синего неба.

Госпожа Цукияма сидела в своей гостиной. На ее бледном лице промелькнул испуг.

– Не открывай! – сказала она, вздернув брови.

Лицо ее нельзя было назвать красивым, но, как и все женщины, выросшие в благородных семействах, она была изящно сложена. Лицо и руки ее удивляли прозрачной белизной, вероятно, из-за болезни, последовавшей за родами. Она сидела, покойно сложив руки на коленях.

– Садись, мой господин. Хочу кое о чем спросить тебя.

И слова ее, и тон были холодны, как остывшая зола. Иэясу держался совсем не по-юношески. Кротость и снисходительность его поведения подобали зрелому мужу. У него, возможно, сложился свой взгляд на женщин, и он беспристрастно смотрел на ту, которой ему полагалось дорожить превыше всего на свете.

– В чем дело? – спросил он, усаживаясь напротив жены.

Покорность мужа раздражала жену.

– Ты недавно выходил из дома? Один, без оруженосцев?

На глазах у нее выступили слезы, краска залила лицо, все еще не пополневшее после родов. Иэясу понимал ее состояние, знал ее вспыльчивый нрав, поэтому поспешно улыбнулся, словно утешая больного ребенка.

– Что? Ах да, устав от чтения, я решил погулять у реки. Тебе следовало бы выйти на свежий воздух. Осенняя листва, стрекот цикад умиротворяют душу.

Госпожа Цукияма не слушала его. Она пристально вглядывалась в лицо супруга, мысленно проклиная его за ложь. Она сидела прямо, с безразличным видом.

– Весьма странно. Ты пошел на берег насладиться осенними красками и послушать цикад, но зачем-то сел в лодку и забрался на середину реки, прячась от постороннего взгляда. Что ты там делал?

– Тебе уже успели доложить.

– Я сижу в четырех стенах, но знаю обо всем.

– Неужели? – Иэясу выдавил из себя улыбку, но не сказал о встрече с Дзинсити.

Иэясу до сих пор не верилось, что эта женщина доводится ему женой. Когда вассалы или родственники ее приемного отца навещали ее, она посвящала их во все домашние тайны. Она постоянно переписывалась с людьми из дома Ёсимото. Мнимой беззаботности и наигранного равнодушия собственной жены Иэясу опасался больше, чем зоркого глаза лазутчиков Ёсимото.

– Да я и сам не заметил, как оказался в лодке. Потом захотел посмотреть, куда ее понесет течение. Я думал, что управлюсь с лодкой, но река оказалась своенравной. – Он засмеялся. – А ты обижаешься, как малое дитя. А ты откуда меня увидела?

– Лжешь! Ты был не один!

– Позже прибежал слуга.

– Нет! Что за вздор уединяться в лодке для тайного разговора с собственным слугой!

– Кто же наговорил тебе небылиц?

– У меня есть верные люди, которые обо всем докладывают мне. Ты где-то прячешь женщину, верно? А если ее нет, значит, я тебе надоела, и ты замышляешь сбежать в Микаву. Говорят, у тебя есть в Окадзаки другая женщина, которую ты называешь женой. Почему ты скрываешь это от меня? Я прекрасно понимаю, что ты на мне женился только из страха перед кланом Имагава.

В эту минуту, когда ее нудный голос, проникнутый болезненной подозрительностью, готов был сорваться в истерику, в комнате появился Сакакибара Хэйсити:

– Мой господин, лошадь подана. Пора ехать.

– Ты уезжаешь? – Не давая Иэясу возможность ответить, она продолжила: – В последнее время ты отсутствуешь вечерами. Интересно, куда это ты собрался?

– Во Дворец, – спокойно ответил Иэясу, вставая.

Жену не удовлетворило краткое объяснение. «Почему вдруг понадобилось ехать во Дворец так поздно? Не затянется ли дело до полуночи, как не раз случалось? Кто с ним там будет?» – Она засыпала Иэясу вопросами.

Хэйсити ждал своего господина в коридоре, проявляя нетерпение из-за медлительности князя. Иэясу, как умел, успокоил жену и только потом покинул ее. Госпожа Цукияма проводила мужа до галереи, не обращая внимания на его кроткие предостережения о том, что она может простудиться.

– Возвращайся поскорее! – произнесла она, вложив в эти слова любовь и верность, на которые была способна.

Иэясу молча проследовал к главным воротам. Он вдохнул свежего воздуха, увидел звездное небо, потрепал гриву своего коня, и его настроение мгновенно улучшилось. Молодая кровь горячо заструилась по жилам.

– Хэйсити, мы опаздываем?

– Нет, мой господин. Точное время не обусловлено, так что успеем.

– Дело не в этом. Несмотря на преклонный возраст, Сэссай никогда не опаздывает. Не пристало мне, молодому человеку, к тому же заложнику, прибывать на встречу после старших советников и Сэссая. Поторопимся! – И Иэясу пришпорил коня.

Он ехал в сопровождении Хэйсити, конюшего и трех слуг. Глядя на своего господина, Хэйсити почувствовал, как слезы застилают ему глаза – настолько его тронули терпение и выдержка, проявленные князем в обращении с женой, его преданность Дворцу, иными словами, Имагаве Ёсимото, который должен был вызывать у заложника гнев и страх.

Хэйсити считал своим долгом вассала освободить своего господина из заточения. Он поклялся вызволить своего повелителя из униженного положения, в которое тот попал не по своей воле, и вернуть ему законный титул князя Микавы. По мнению Хэйсити, день, не послуживший достижению этой цели, был днем предательства.

Хэйсити мчался закусив губу, а в глазах у него блестели слезы.

Они подъехали к крепостному рву. За мостом не было ни лавок, ни домов простых горожан. В окружении сосен здесь высились белые стены и величавые ворота дворца Имагавы, или Дворца, как его называли.

– Князь Микава? Господин Иэясу! – окликнул Сэссай, притаившийся в тени деревьев.

В сосновой роще вокруг крепости в военное время собиралось войско, а в мирное широкие просеки служили для верховой езды.

Иэясу мгновенно спешился и почтительно поклонился Сэссаю:

– Благодарю вас, учитель, что вы пришли сюда.

– Послания в духе моего застают врасплох. Оно, должно быть, причинило тебе немало беспокойства.

– Нет, учитель.

Сэссай был один. Он был в старых соломенных сандалиях, размер которых соответствовал его мощной фигуре. Иэясу шел в знак уважения к учителю на шаг сзади, а поводья передал Хэйсити.

Внимая Сэссаю, Иэясу ощутил прилив благодарности к своему наставнику. Жизнь заложника во враждебной провинции – горький удел, но Иэясу понимал, что судьба послала ему и крупицу везения. Она заключалась в том, что в неволе он получил образование у Сэссая.

Хорошего учителя найти трудно. Останься он в Микаве, он никогда бы не стал учеником Сэссая и не получил бы подготовки ни к жизни ученого, ни к ратному делу. Не изучил бы дзэн-буддизма, занятие которым Иэясу почитал главной ценностью в уроках Сэссая.

В других провинциях удивлялись тому, что буддийский монах Сэссай пошел на службу к князю Имагаве и стал его военным советником. Люди шутливо называли его то «воинствующим монахом», то «монашествующим воином», но, заглянув в родословную, они узнали бы, что Сэссай доводился родственником Ёсимото. Ёсимото был всего лишь князем Суруги, Тотоми и Микавы, а слава Сэссая гремела на всю страну.

Дата добавления: 2015-11-04