Генри Киссинджер дипломатия 10 страница

Стилю Наполеона наиболее соответствовал бы европейский конгресс, могущий перечертить карту Европы, ибо там бы он смог блистать с минимальным для себя риском. Не было у Наполеона и ясного представления о том, как именно ему хотелось бы изменить границы. В любом случае, зачем великим державам было устраивать подобный форум для удовлетворения его внутренних потребностей? Ни одна страна не согласится изменить собственные границы, да еще с ущербом для себя, если ее не понудит к этому всеподавляющая необходимость. Как это выяснилось, единственный конгресс, на котором председательствовал Наполеон, — Парижский конгресс, собранный по случаю окончания Крымской войны, — не перекроил карту Европы, а лишь подтвердил то, что было достигнуто в ходе войны. России было запрещено держать военный флот на Черном море, что лишало ее оборонительных возможностей на случай нового британского нападения. России также пришлось вернуть Бессарабию и территорию Карса на восточном побережье Черного моря Турции. В дополнение к этому царь вынужден был отозвать свое требование быть защитником оттоманских христиан, что и явилось непосредственной причиной войны. Парижский конгресс

Дипломатия

символизировал распад Священного союза, но ни один из его участников не был готов произвести пересмотр карты Европы.

Наполеон так и не преуспел в созыве еще одного конгресса для перекройки карты Европы, причем по одной-единственнбй основной причине, которую указал ему британский посол лорд Кларендон: страна, которая ищет великих перемен и у которой отсутствует готовность идти на столь же великий риск, обрекает себя на бесплодное существование.

«Я вижу, что идея европейского конгресса зародилась в голове у императора, а вместе с нею и arrondissement французской границы, упразднение устаревших трактатов и прочие remaniements, которые могли бы быть сочтены необходимыми. Я сымпровизировал огромный перечень опасностей и затруднений, которые повлечет за собой подобный конгресс, если его решения не будут единогласными, что не представляется вероятным, причем одна или две наиболее сильные державы могут решиться на войну, чтобы получить желаемое»4.

Пальмерстон как-то свел государственную деятельность Наполеона к одной фразе: «...Идеи рождаются у него в голове, как кролики в садке»5. Беда заключалась в том, что эти идеи были отрывочны и хаотичны. В беспорядке, который породил развал меттерниховской системы, у Франции было два стратегических выбора. Она могла следовать политике Ришелье и стремиться сохранить Центральную Европу расчлененной. Этот выбор вынуждал Наполеона, по крайней мере в пределах Германии, подчинить собственные' революционные убеждения полезности сохранения легитимных правителей, готовых поддерживать раздробленность Центральной Европы. Либо Наполеону оставалось встать во главе республиканского крестового похода, как это сделал его дядя, из расчета на благодарность националистов и, быть может, на политическое руководство Европой.

К несчастью для Франции, Наполеон следовал и той и другой стратегии одновременно. Пропагандист национального самоопределения, он, казалось, не замечает геополитического риска, какой эта позиция вызывает для Франции в Центральной Европе. Он поддерживал польскую революцию, но пошел на попятный, когда встал перед лицом последствий. Выступал против венского урегулирования, сяитая его оскорбительным для Франции, слишком поздно поняв, что венский мировой порядок был наилучшей гарантией безопасности и для Франции.

Ибо Германская конфедерация'задумывалась как единое целое лишь на случай отражения всеподавляющей опасности извне. Государствам, ее составляющим, запрещалось объединяться в наступательных целях, и они никогда не в состоянии были бы договориться о наступательной стратегии. Именно потому этот предмет никогда не затрагивался за все полувековое существование конфедерации. Французская граница по Рейну» нерушимая до тех пор, пока действовало Венское соглашение, оказалась благодаря политике Наполеона небезопасной в течение столетия с момента распада конфедерации.

Наполеон так никогда и не понял ключевых элементов безопасности Франции. Еще в момент возникновения австро-прусской войны в 1866 году, то есть конфликта, покончившего с конфедерацией, он писал австрийскому императору: «Вынужден признаться, что не без некоторого удовлетворения я наблюдаю за распадом Германской конфедерации, организованной исключительно против Франции»6.

Два революционера: Наполеон III и Бисмарк

Габсбург ответил гораздо более проницательно: «Германская конфедерация, организованная из сугубо оборонительных соображений, никогда за все полвека своего существования не давала своим соседям повода для тревоги»7. Альтернативой Германской конфедерации была уже не лоскутная Центральная Европа времен Ришелье, а объединенная Германия с населением, превышающим по численности Францию, и с внушительным промышленным потенциалом, превосходящим французский. Нападая на венское урегулирование, Наполеон превращал оборонительное препятствие в потенциальную наступательную угрозу безопасности Франции.

Испытанием для государственного деятеля является способность выявить в вихре сиюминутных событий истинные долгосрочные интересы собственной страны и разработать соответствующую стратегию их достижения. Наполеон мог купаться в океане похвал мудрой его тактике во время Крымской войны (чему в немалой степени способствовала австрийская близорукость) и обольщаться многочисленными дипломатическими возможностями, открывшимися перед ним. В интересах Франции было бы оставаться возможно ближе к Австрии и Великобритании — двум странам, в наибольшей степени способным сохранить территориальное устройство Центральной Европы.

Политика императора, однако, в значительной степени была продиктована идиосинкразией и подвижностью его натуры. Принадлежа к семье Бонапартов, он всегда ощущал себя неуютно, когда приходилось сотрудничать с Австрией, что бы ни диктовали высшие интересы государства. В 1858 году Наполеон сказал одному пьемонтскому дипломату: «Австрия — это антикварный комод, к которому я испытывал и всегда испытываю живейшее нерасположение»8. Склонность к революционным прожектам побудила его вступить в войну с Австрией по поводу Италии в 1859 году. Наполеон отдалил от себя Великобританию тем, что аннексировал Савойю и Ниццу на исходе войны, а также бесконечными предложениями созыва европейского конгресса для перекройки границ в Европе. В завершение собственной изоляции, Наполеон пожертвовал возможностью союза Франции с Россией, поддержав польскую революцию 1863 года. Доведя европейскую дипломатию до стадии непрерывного брожения под знаменем национального самоопределения, Наполеон внезапно обнаружил, что он остался в одиночестве, причем •именно в тот момент, когда в результате вызванной им же самим бури возродилась германская нация, чтобы положить конец французскому главенству в Европе.

Свой первый послекрымский шаг император сделал в 1859 году в Италии, через три года после Парижского конгресса. Никто не ожидал, что Наполеон вспомнит мечты юности и бросится освобождать Северную Италию от австрийского господства. Ибо от подобной авантюры Франция могла бы получить совсем немного. В случае удачи возникло бы государство, достаточно сильное, чтобы блокировать традиционный путь французских вторжений; а при неудаче унижение шло бы рука об руку с неясностью цели. Так или иначе, само присутствие французских войск в Италии обеспокоило бы Европу.

Исходя из этого, британский посол лорд Генри Коули был убежден, что французская война в Италии невероятна до предела. «Не в его интересах затевать войну, — передает Хюбнер слова Коули. — Союз с Англией, хотя в данный момент й менее прочный, но все же потенциально существующий, остается фундаментом политики Наполеона III»9. Через три десятилетия Хюбнер так будет рассуждать об этом:

Дипломатия

«Мы едва-едва могли помыслить, что этот человек, добившийся высших почестей, если, конечно, он не обезумевший азартный игрок, сможет всерьез решиться, не имея на то ясных и понятных мотивов, на очередную авантюру»10.

И все же Наполеон удивил всех дипломатов, за исключением своего судьбоносного спутника Бисмарка, который даже до этого предсказывал возможность войны Франции с Австрией и даже надеялся на ее осуществление, поскольку это явилось бы средством ослабления позиций Австрии в Германии.

В июле 1858 года Наполеон достиг секретной договоренности с Камилло Бенсо ди Кавуром, премьер-министром Пьемонта (Сардинии), сильнейшего из итальянских государств, о сотрудничестве в войне против Австрии. Это был чисто макиавеллистский ход, в результате которого Кавур объединял Северную Италию, а Наполеон получал в награду от Пьемонта Ниццу и Савойю. К маю 1859 года был найден подходящий предлог. Австрия, нервы которой никогда не отличались крепостью, позволила спровоцировать себя бесконечными вызывающими действиями Пьемонта и объявила войну. Наполеон объявил во всеуслышание, что это равносильно объявлению войны Франции, и бросил свои силы в Италию.

Как это ни странно, но когда во времена Наполеона французы говорили о консолидации государств-наций как о надвигающемся будущем, они в основном думали об Италии, а не о гораздо более сильной Германии. Французы испытывали симпатию к Италии и были связаны с ней культурной общностью, чего абсолютно не имелось по отношению к грозному восточному соседу. Кроме того, мощный экономический бум, который должен был вывести Германию на передовые рубежи среди европейских держав, еще только начинался; поэтому далеко не было очевидным, что Италия окажется менее сильной, чем Германия. Осторожное поведение Пруссии во время Крымской войны подкрепляло точку зрения Наполеона, будто Пруссия является самой слабой из великих держав и не способна на мощное выступление без поддержки России. Таким образом, Наполеон думал, что итальянская война, ослабив Австрию, уменьшит могущество наиболее опасного германского противника Франции и укрепит положение Франции в Италии — грубейший просчет по обоим пунктам.

Перед Наполеоном открывались две взаимоисключающие перспективы. В лучшем случае Наполеон мог разыграть из себя государственного деятеля европейского плана: Северная Италия сбросит с себя австрийское иго, а европейские державы соберутся на конгресс под покровительством Наполеона и согласятся на крупномасштабные территориальные изменения, которых он не сумел добиться на Парижском конгрессе. В худшем случае война могла затянуться, и тогда Наполеон смог бы манипулировать в высших интересах государства на основе принципов Макиавелли, получив выгоды от Австрии за счет Пьемонта и на этих условиях прекратив войну.

Наполеон решил преследовать обе эти цели одновременно. Французские армии одержали победы при Магенте и Сольферино, но подняли сильнейший всплеск антифранцузских настроений в Германии. Одно время даже казалось, что малые германские государства, боясь нового наполеоновского натиска, вынудят Пруссию вмешаться в войну на стороне Австрии. Потрясенный этим первым проявлением германского национализма и расстроенный посещением поля боя под Сольферино, Наполеон за-

Два революционера: Наполеон III и Бисмарк

ключил перемирие с Австрией в Виллафранка 11 июля 1859 года, не уведомив об этом своих пьемонтских союзников.

Наполеону не удалось добиться ни одной из поставленных перед собой целей. Более того: им была серьезно ослаблена позиция его страны на международной арене. С той поры итальянские националисты довели когда-то исповедуемые им принципы до такого предела, о котором он не мог даже помыслить. Замысел Наполеона создать на территории Италии, вероятнее всего поделенной на пять государств, сателлит среднего размера вызывал раздражение у Пьемонта, который вовсе не собирался отказываться от своего национального призвания. Австрия столь решительно настаивала на удержании Венеции, сколь упорно Наполеон требовал вернуть ее Италии, и тем самым создавался очередной неразрешимый спор, не заключающий в себе никаких жизненно важных для Франции интересов. А Великобритания истолковала аннексию Савойи и Ниццы как начало нового этапа наполеоновских завоеваний и отказывала Франции во всех ее инициативах, зная наполеоновскую одержимость идеей созыва европейского конгресса. И одновременно германский национализм видел в европейских неурядицах окошечко для себя, откуда открывались виды на столь желанное национальное объединение.

Поведение Наполеона во время польского восстания 1863 года завело его еще дальше по пути к изоляции. Возрождая к жизни бонапартистскую традицию дружбы с Польшей, Наполеон поначалу склонял Россию сделать определенные уступки своим взбунтовавшимся подданным. Но царь не пожелал даже обсуждать подобное предложение. После этого Наполеон попытался организовать совместное выступление с участием Великобритании, но Пальмерстону неуемный французский император уже надоел. Наконец, Наполеон обратился к Австрии с предложением отдать польские провинции еще не образованному польскому государству, а Венецию — Италии, в обмен на компенсации в Силезии и на Балканах. В этой идее для Австрии не заключалось ничего привлекательного, ибо она рисковала очутиться в состоянии войны с Россией и Пруссией ради сомнительного удовольствия увидеть, как у ее границ возникает государство-сателлит Франции.

Бездумие дорого обходится государственному деятелю, и эту цену рано или поздно приходится платить. Действия, предпринимаемые под влиянием настроения в данный момент и не согласующиеся со стратегией общего плана, не могут быть терпимы до бесконечности. Франция лишилась возможности повлиять на внутреннее устройство Германии, что являлось одним из опорных пунктов французской политики со времен Ришелье. Но Ришелье понимал, что слабая Центральная Европа — ключ к безопасности Франции, а наполеоновская политика, проистекающая из жажды славы, концентрировалась на периферии Европы, где можно было осуществить приобретения с минимальным риском. И когда центр тяжести европейской политики переместился в сторону Германии, Франция оказалась в одиночестве.

Грозное событие произошло в 1864 году. Впервые со времен Венского конгресса Австрия и Пруссия совместно нарушили покой Центральной Европы и начали войну за германское дело против негерманского государства. Непосредственным поводом стало будущее лежащих по Эльбе герцогств Шлезвиг и Голштиния, династически связанных с датской короной и одновременно членов Германской конфедерации. Смерть

4 Г. Киссинджер ()7

Дипломатия

датского правителя повлекла за собой столь запутанное сочетание политических, династических и национальных проблем, что Пальмерстон не замедлил сострить, что в этом клубке могут разобраться только трое: один уже мертв, другой находится в сумасшедшем доме, а третий — это он сам, но он уже забыл, в чем дело.

Суть спора была гораздо менее важна, чем сам факт коалиции двух основных германских государств, объявивших войну крохотной Дании, с тем чтобы силой отобрать две исконные германские территории, связанные с датской короной. Это доказывало, что в конечном счете Германия способна на наступательные действия, а если воздействие конфедерации окажется чересчур для них обременительным, то обе германские сверхдержавы могут просто не обращать на него внимания.

Согласно традициям «венской системы», в подобном случае великие державы должны были бы созвать конгресс и восстановить приближение к прежнему статус-кво. Но Европа была поражена разбродом и шатанием, в первую очередь вследствие действий французского императора. Россия не была готова выступить против тех двух -стран, которые самоустранились, когда она подавляла польское восстание. Великобритании было не по себе в связи с нападением на Данию, но для вмешательства ей требовалось наличие союзника на континенте, а Франция, единственный подходящий партнер, не внушала доверия.

История, идеология и принцип raison d'etat должны были предостеречь Наполеона, что события вскоре станут развиваться сами собой. И все же он метался между следованием принципам традиционной внешней политики Франции, заключавшимся в том, что Германия должна оставаться разделенной, и поддержкой принципа национального самоопределения, вдохновлявшего его в молодости. Французский министр иностранных дел Дрюон де Лис писал французскому послу в Лондоне Латур-Д-Оверню:

«Имея, с одной стороны, права государства, которому мы долгое время симпатизируем, а с другой — чаяния германского населения, которые мы в равной степени принимаем во внимание, мы вынуждены действовать с большей степенью осмотрительности, чем Англия»11.

Ответственный подход государственного деятеля заключается, однако, в том, чтобы разрешать сложные ситуации, а не смотреть на них со стороны. Ибо для лидеров, неспособных избрать одну из альтернатив, осмотрительность есть алиби бездействия. Наполеон убедил себя в мудрости бездействия, предоставляя Пруссии и Австрии решать будущее герцогств на Эльбе. Те же отторгли Шлезвиг-Голштинию от Дании и совместно ее оккупировали, в то время как остальная Европа пребывала в положении наблюдателя — ситуация, немыслимая во времена действия меттерниховской системы. Надвигался кошмар для Франции в облике единства Германии, то, от чего Наполеон пытался отмахнуться в течение десятилетия.

Бисмарк не собирался ни с кем делить руководящую роль в Германии. Он превратил совместную войну за Шлезвиг-Голштинию в очередную из бесчисленных ошибок Австрии — эти ошибки в течение десятилетия послужили вехами того пути, на котором Австрия потеряла свое положение великой державы. Причина всех бед была всегда одна и та же: Австрия стремилась умиротворить возможного противника предложением с ним сотрудничать. Стратегия умиротворения подействовала на Пруссию не

Два революционера: Наполеон III и Бисмарк

больше, чем десятилетием ранее, во время Крымской войны, на Францию. Не обеспечив освобождения Австрии от прусского давления, совместная победа над Данией создала новый и весьма неблагоприятный плацдарм унижений. Теперь Австрии предстояло управлять герцогствами по Эльбе вместе со своим прусским союзником, чей премьер-министр Бисмарк уже давно был готов к возникновению долгожданного противостояния на территории, удаленной на сотни миль от австрийских земель и одновременно граничащей с основными прусскими владениями.

По мере роста напряженности двойственность поведения Наполеона стала еще очевидней. Он опасался объединения Германии, но с сочувствием относился к германскому национализму и разрывался на части, пытаясь разрешить неразрешимую дилемму. Он считал Пруссию самым подлинно германским национальным государством и писал в 1860 году следующее:

«Пруссия персонифицирует сущность германской нации, религиозную реформу, коммерческий прогресс, либеральный конституционализм. Крупнейшая из истинно германских монархий, она обладает большей свободой совести, просвещенностью, предоставляет больше политических прав, чем прочие германские государства»12.

Бисмарк подписался бы под каждым из этих слов. Однако подтверждение Наполеоном уникальности положения Пруссии было для Бисмарка ключом к неизбежному прусскому триумфу. В конце концов столь громкое восхищение Пруссией стало для Наполеона очередным оправданием ничегонеделания. Полагая нерешительность умелым и мудрым маневрированием, Наполеон, по сути дела, способствовал началу австро-прусской войны отчасти потому, что был убежден в поражении Пруссии. Он сказал тогдашнему своему министру иностранных дел Александру Валевскому в декабре 1865 года: «Поверьте мне, дорогой друг, война между Австрией и Пруссией представляет собой одно из дарованных судьбой событий, способных принести нам более чем одно преимущество»13. Любопытно, что когда Наполеон подталкивал события в направлении войны, он, похоже, никогда не задавался вопросом, почему Бисмарк до такой степени преисполнен решимости вступить в войну, коль скоро Пруссия скорее всего обречена на поражение.

За четыре месяца до начала австро-прусской войны Наполеон перешел от молчаливого подстрекательства к открытому. На деле подталкивая к войне, он заявил прусскому послу в Париже графу фон дер Гольцу в феврале 1866 года:

«Прошу вас передать королю [Пруссии], что он всегда может рассчитывать на мое дружеское к нему отношение. Если возникнет конфликт между Пруссией и Австрией, я буду придерживаться абсолютнейшего нейтралитета. Я желаю объединения герцогств [Шлезвиг-Голштинии] с Пруссией... В случае если борьба приобретет непредвиденный ныне размах, я убежден, что смогу всегда достичь взаимопонимания с Пруссией, чьи интересы по множеству вопросов идентичны с интересами Франции, в то время как я не вижу ни единого пункта, по которому я мог бы прийти к согласию с Австрией»14.

Чего же на самом деле хотел Наполеон? Неужели он действительно был убежден в наличии патовой ситуации, усиливавшей его положение на переговорах? Он явно надеялся на какую-нибудь уступку со стороны Пруссии в обмен на нейтралитет. Бисмарк понял эту игру. На случай, если Наполеон сохранит нейтралитет, он пред-

4*

Дипломатия

ложил благосклонно отнестись к захвату Францией Бельгии, что сулило дополнительные выгоды, ибо ссорило Францию с Великобританией. Наполеон, возможно, не принял это предложение всерьез, поскольку ожидал, что Пруссия проиграет войну; шаги его были скорее направлены в сторону подталкивания Пруссии к войне, чем в направлении переговоров о будущих выгодах. Через несколько лет после этого граф Арман, первый заместитель французского министра иностранных дел, признавал:

«Нас в министерстве иностранных дел беспокоило только то, что разгром и унижение Пруссии перейдут все мыслимые границы, так что мы были преисполнены решимости предотвратить это путем своевременного вмешательства. Император хотел, чтобы сначала Пруссия потерпела поражение, а потом бы он вмешался и выстроил Германию согласно собственным фантазиям»15.

Наполеон, конечно, намеревался повторить на новом уровне махинации Ришелье. Пруссия, как ожидалось, предложит Франции компенсацию на западе за спасение от поражения, Венеция будет отдана Италии, а результатом нового переустройства Германии станет создание Северогерманской конфедерации под эгидой Пруссии и Южногерманской группы государств, поддерживаемой Францией и Австрией. Единственно неверным в этой схеме было то, что если кардинал знал, как судить о соотношении сил, и готов был воевать, чтобы отстаивать собственные суждения, Наполеон не был подготовлен ни к тому, ни к другому.

Наполеон придерживался тактики оттяжек и проволочек, надеясь на то, что сам ход событий приведет к осуществлению его сокровеннейших чаяний безо всякого риска. При этом он использовал свой излюбленный прием: призывать к созыву европейского конгресса для предотвращения угрозы войны. Реакция на это тоже была обычной. Прочие державы, боясь планов Наполеона, отказались в нем участвовать. К чему бы он ни обращался, его подстерегала все та же дилемма: он мог защищать статус-кво, лишь отказавшись от поддержки принципа национального самоопределения; либо он мог поддерживать тенденции к пересмотру существующего порядка и национализм, но по ходу дела этим ставились под угрозу исторически сложившиеся национальные интересы Франции. Наполеон искал утешение в намеках Пруссии относительно «компенсации», не уточняя, о чем конкретно идет речь, и это убеждало Бисмарка в том, что французский нейтралитет — вопрос цены, а не принципа. Гольц писал Бисмарку:

«Единственной трудностью в связи с общим выступлением Пруссии, Франции и Италии на конгрессе император считает отсутствие компенсации, которая могла бы быть предложена Франции. Известно, чего мы хотим; известно, чего хочет Италия; но император не уточняет, чего хочет Франция, а мы ему на этот счет ничего не можем посоветовать»16.

Великобритания обусловила участие в конгрессе предварительными гарантиями со стороны Франции относительно согласия последней на сохранение статус-кво. Вместо того чтобы ухватиться за эту возможность сохранить существующую систему германских государств, значившую так много для французского лидерства и обеспечивавшую безопасность Франции, Наполеон отступил, настаивая на том, что «для поддержания мира необходимо принимать во внимание национальные пристрастия и потребности»17. Короче говоря, Наполеон готов был пойти на риск австро-прусской войны и

Два революционера: Наполеон III и Бисмарк

объединения Германии, с тем чтобы добиться непонятных перемен в Италии, не имеющих никакого отношения к истинным национальным интересам Франции, и каких-то приобретений в Западной Европе, которые он так и не рискнул назвать. Но в лице Бисмарка перед ним стоял мастер, настаивающий на реальной силе вещей и оборачивающий в свою пользу ограниченный характер тактического маневрирования, столь свойственные Наполеону.

Среди ведущих политиков Франции были и те, кто понимал, на какой риск идет Наполеон, и кто осознавал, что так называемая компенсация, на которую он намекает, не заключает в себе ничего, что было бы связано с коренными интересами Франции. В блестящей речи от 3 мая 1866 года Адольф Тьер, убежденный республиканский оппонент Наполеона, а позднее президент Франции, верно предугадал, что Пруссия, похоже, желает стать ведущей силой Германии:

«Мы еще станем свидетелями возврата империи Карла V, которая прежде имела своим центром Вену, а теперь будет иметь таковым Берлин, находящийся намного ближе к нашей границе и способный оказывать на нее давление... Вы имеете полное право противостоять этой политике во имя интересов Франции, ибо для Франции слишком важно, чтобы подобная революция не превратилась для нее в серьезную угрозу. А коль скоро она боролась два столетия... чтобы разрушить этот колосс, готова ли она смотреть со стороны, как он возрождается у нее на глазах?» 18

Тьер настаивал на том, что на место вялых рассуждений Наполеона должна прийти четкая и ясная французская политика противостояния Пруссии, основывающаяся на необходимости защиты независимости германских государств: эта предпосылка представляла собой старую формулу Ришелье. Франция, утверждал он, имеет право возражать против объединения Германии «во-первых, во имя независимости германских государств... во-вторых, во имя собственной независимости и, наконец, во имя европейского равновесия в интересах всех, в интересах международного сообщества... Сегодня пытаются высмеять до предела термин „европейское равновесие"... но что такое европейское равновесие? Это — независимость Европы»19.

Это был последний момент, когда еще можно было предотвратить войну между Пруссией и Австрией, которая непоправимо изменила европейское равновесие. Аналитически Тьер был прав, но предпосылки для подобной политики должны были быть заложены десятилетием ранее. Даже в тот момент Бисмарк бы отступил, если бы Франция выступила с серьезным предупреждением, что она не допустит поражения Австрии или ликвидации традиционно существующих княжеств типа Ганноверского королевства. Но Наполеон отверг этот путь, ибо надеялся на победу Австрии, а также на то, что ему будет принадлежать слава разрушителя венского урегулирования и удачливого продолжателя традиций Бонапарта без какого бы то ни было анализа французских исторически сложившихся национальных интересов. Через три дня он ответил Тьеру: «Я презираю договоры 1815 года, которые сегодня кое-кто хочет сделать единственной основой нашей политики»20.

Менее чем через месяц после речи Тьера Пруссия и Австрия уже находились в состоянии войны. Вопреки всем ожиданиям Наполеона Пруссия одержала быструю и решительную победу. Согласно правилам дипломатии Ришелье, Наполеон обязан был бы оказать помощь побежденному и предотвратить явную победу Пруссии. Но хотя

Дипломатия

он выдвинул к Рейну «наблюдательный» армейский корпус, окончательного решения принято так и не было. Бисмарк кинул Наполеону подачку, отведя ему роль посредника в мирных переговорах, хотя этот ничего не значащий жест не мог скрыть того факта что устройство германских дел все меньше касается Франции. Согласно Пражскому договору, заключенному в августе 1866 года, Австрия была вынуждена уйти из Германии. Два государства, Ганновер и Гессе-Кассель, принявшие во время войны сторону Австрии, были аннексированы Пруссией наряду с Шлезвиг-Голштинией и вольным городом Франкфуртом. Сместив их правителей, Бисмарк дал четко понять, что Пруссия, некогда главная спица в колеснице Священного союза, отказалась от легитимности как главенствующего принципа международного порядка.

Северогерманские государства, все еще сохранявшие независимость, были включены в новое созданное Бисмарком объединение: Северогерманскую федерацию, повинующуюся прусскому руководству во всем: от торгового законодательства до внешней политики. Южногерманские государства — Бавария, Бадей и Вюртемберг — получили возможность сохранить свою независимость ценой договоров с Пруссией, отдававших их вооруженные силы под прусское военное руководство в случае войны с посторонней державой. Для объединения Германии нужен был всего один кризис.

Наполеон своими маневрами загнал страну в тупик, откуда выйти оказалось невозможно. Слишком поздно он попытался вступить в союз с Австрией, которую он выставил из Италии при помощи военной силы, а. из Германии, — посредством нейтралитета. Но Австрия потеряла интерес к восстановлению каждой из этих утраченных позиций и предпочла сконцентрироваться, во-первых, на превращении империи в двуединую монархию на базе Вены и Будапешта и, во-вторых, на делах, связанных со своими владениями на Балканах. Великобритания отошла в сторону из-за французских притязаний на Люксембург и Бельгию; а Россия так и не простила Наполеону его поведение в связи с Польшей.

Теперь Франция вынуждена была самостоятельно заниматься надвигающейся потерей своего исторического преобладания в Европе. Чем безнадежнее становилась ее позиция, тем отчаяннее Наполеон пытался поправить положение каким-нибудь блестящим ходом, подобно азартному игроку, удваивающему ставку после каждого проигрыша. Бисмарк поощрял стремление Наполеона к нейтралитету во время австро-прусской войны, помахивая перед его носом перспективой территориальных приобретений - вначале Бельгии, потом и Люксембурга. Эти перспективы рассеивались как дым, как только Наполеон пытался за них ухватиться, поскольку Наполеон хотел, чтобы эту «компенсацию» ему поднесли на блюде, и поскольку Бисмарк не видел причины идти на риск, коль скоро он уже пожал плоды нерешительности Наполеона.

Дата добавления: 2015-11-04