Но увеличение напряжения может способствовать и преодолению нежелательных изменений в коммуникации. Изучая проблему переизбытка
информации, Миллер сделал вывод, что один из наиболее широко применяемых способов разрешения кризиса состоит в использовании параллельных каналов коммуникации, особенно в таких системах высокого уровня, как группы или организации, в отличие от ячеек, органов или отдельных индивидов. Ответственные лица могут обойти оба опасных эффекта - переизбыток поступающей информации и искажение в процессе ее передачи - путем организации особых коммуникационных каналов. Здесь возможны самые различные методики - от организации связи непосредственно между главами государств до привлечения специальных эмиссаров или посредников.
Отмечено, что уровень дипломатической и любой другой активности значительно повышается во время кризисов. Остается выяснить, действительно ли резкое усиление напряжения увеличивает склонность к риску и агрессивности в области внешней политики. И пришли ли мы к выводу, похожему на гипотезы фрустрации - агрессии? И да, и нет. В одних случаях тяга к риску усиливается, а в других люди становятся более осторожными и не принимают решения, пока полностью не прояснят ситуацию. Помимо этого, оценка того, что относится к высокой и низкой степени риска, может повлиять на саму обстановку стресса. В течение десятков дней перед Первой мировой войной большинство европейских государственных деятелей уверилось, что скорейшая мобилизация - наиболее "безопасный" выбор, хотя многие из них понимали, что мобилизация может быть расценена противоположной стороной как эквивалент военных действий. Или более близкий пример: Дин Ачесон, Уильям Фулбрайт и Ричард Рассел доказывали в октябре 1962 г. Президенту Кеннеди, что блокада Кубы - намного более рискованное мероприятие, чем предлагаемые ими бомбардировка и высадка войск.
Итак, ситуации высокого напряжения могут вызвать более агрессивные варианты поведения, но предвиденные рассуждения свидетельствуют о значительно более сложном процессе: вызванный кризисом стресс оказывает воздействие на ощущение времени, выдвижение альтернативных вариантов и особенности коммуникации. Но, хотя эффективность процессов принятия решений и оценки возможных последствий могут снизиться, вовсе не обязателен крен в сторону поведения высокой степени риска.
Было бы полезно определить, при каких условиях стресс приводит к возникновению агрессивности, попустительства, капитулянтства, попыткой уйти от решения и т.п. К сожалению, здесь можно только выдвинуть ряд экспериментально обоснованных предположений. Например, из-за того что стресс ограничивает возможность принять наилучшее решение, усиливается тенденция обращаться к сходным ситуациям в прошлом,
уроки которых ответственное лицо использует для разрешения современного ему конфликта. Энтони Иден провел аналогию между Насером и Гитлером, когда в 1956 г. Египет не согласился на компромисс. Гарри Трумэн увидел значительное сходство коммунистической агрессии в Корее 1950 г. и экспансии тоталитарных режимов в 1930-х гг. В обоих случаях внимание политических лидеров останавливалось: нa 1930-х гг., где они искали истоки успешного руководства, причем позднее эти успехи казались намного значительнее, чем лицам, непосредственно задействованным в тех далеких событиях.
Второй вывод, сделанный на основе экспериментов, состоит в том, что для ситуации высокого напряжения характерна тенденция к сохранению существующей политики. Этот вывод можно связать с банальным наблюдением: бюрократические и другие аналогичные структуры всегда стремятся воспрепятствовать любым изменениям, а поскольку период сильного стресса часто отмечен снижением творческих способностей и групповым давлением, принуждающим к единомыслию, субстанциональные изменения в политической линии принимаются лишь при наличии неопровержимых доказательств, что в противном случае произойдет катастрофа. Только оккупация Германией оставшейся части Чехословакии в 1939 г. заставила Британию отказаться от недальновидной соглашательской политики в отношении Гитлера, а массовое недовольство общественности, изменившее американскую политику в Юго-Восточной Азии, выплеснулось лишь после беспрецедентного требования генерала Уэстморленда о посылке во Вьетнам дополнительно 206 тыс. солдат. Отметим, что в первом случае произошел переход от соглашательства и переговоров к более агрессивной политике, а во втором примере случилось прямо противоположное.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Совершенно ясно, что процесс выработки и принятия политических решений в условиях порождаемого кризисом напряжения значительно отличается от происходящего в обычной, некризисной ситуации. Очень важно, что это отличие создает существенные препятствия эффективной деятельности лиц, вовлеченных в решение сложных задач по изменению внешнеполитической линии. Бесспорность этого заключения подтверждается данными экспериментальных исследований.
Хотя нет недостатка в эмпирических и количественных данных, это вовсе не означает полной свободы ученого от концептуальных и методологических проблем. Например, нельзя считать, что экспериментально полученные результаты, справедливые для одной группы, допустим студентов,
можно применить для лиц иных возраста, культуры, опыта и т.д. Вряд ли будет удачным использование опыта по решению головоломок лицами, принимающими политические решения, в ситуации, когда простых и правильных ответов просто не существует.
И еще один вопрос: можно ли вообще в экспериментальных условиях смоделировать состояние сильного стресса? Понятно, что стрессовая ситуация в лаборатории для испытуемых должна быть относительно мягкой и непродолжительной. Для ее создания нужно постараться убедить испытуемого, что он провалил порученное задание. А официальное лицо воспринимает кризисную ситуацию как колоссальную опасность для своего существования, существования его семьи, народа и даже человечества. Понятно, что экспериментатор, "испорченный" моралью, поостережется создавать аналогичные условия в лаборатории.
Короче говоря, экспериментальные данные наводят на вопросы о соответствии "общепринятого здравого смысла" и некоторых аспектов стратегии и дипломатии во время кризиса, но ответы можно найти только в реальной, политической практике, а не путем экспериментирования.
Почти идеальной иллюстрацией воздействия стресса на процесс выработки политического решения может служить кризис, приведший к началу Первой мировой войны... Даже поверхностное ознакомление с дневниками, мемуарами и другими свидетельствами, оценивающими происшедшее в кульминационный момент кризиса, дает представление о том, в каком напряжении находились главы европейских государств, когда принимали внешнеполитические решения. Адмирал фон Тирпиц писал сослуживцам: "Я никогда не видел лица, более ужасного, более опустошенного, чем лицо нашего императора в те дни... С момента начала русскими мобилизации канцлер производил впечатление утопленника". Американский посол в Лондоне Вальтер Хайнц Пэйдж описал, как подействовал кризис на князя Лихновского: "Я прибыл для встречи с немецким послом в 3 часа дня [5 августа 1914г.]. Он спустился в пижаме, похожий на сумасшедшего. Я испугался, что он действительно мог сойти с ума...бедняга не спал несколько ночей". Широко распространенный тогда оптимизм по поводу возможности сохранения мира в первые недели после убийства эрц-герцога Франца-Фердинанда дает возможность сравнить, как влияет низкий и относительно высокий уровень напряжения.
Можно сказать, что 1914г. представляет собой почти классический пример быстрого распространения дипломатического кризиса вне всякой зависимости от расчетов и усилий политических лидеров. Конечно, нельзя утверждать, что в 1914 г. европейскими странами руководили монархи, премьер-министры, парламенты и партии, глубоко и устойчиво
преданные делу мира, как нельзя не принимать во внимание наличие определенных империалистических амбиций, торговых противоречий, гонки вооружений, политических союзов и жестких военных планов - все это сыграло свою роль. Однако эти и многие другие атрибуты международной системы 1914г., определяющие и ограничивающие возможности европейской дипломатии, не отменяют того факта, что война стала результатом политических решений, принятых (или непринятых) государственными деятелями Вены, Белграда, Берлина, Санкт-Петербурга, Парижа и Лондона. И понятно, что мировая война 1914 г. не была целью европейских лидеров: и тех, кто проводил рискованную дипломатию, и тех, кто рассчитывал на ограниченный конфликт, и тех, кто лелеял широкомасштабные амбиции, которые невозможно было удовлетворить без применения оружия.
В конечном счете, количество и содержание документов об этом кризисе превосходит, наверное, все, что можно найти о сходных ситуациях за всю историю. Таким образом, события 1914 г. дают исключительную возможность исследовать эффекты стресса по выбранным аспектам разработки политики.
1 Holsti O.R. Crisis, Escalation, War. Montreal and L: McGill-Queen's University Press, 1972. P. 4-25 (перевод Д. Жабина).
1 Имеется в виду Карибский кризис 1962 г. (примеч. науч. ред.).
Эрнст Б. Хаас о функциональном сотрудничестве
как условии преодоления конфликта
и достижения политической интеграции
Политическая интеграция, наиболее продвинутой формой которой является сегодня Европейский союз, рассматривается в науке о международных отношениях как институциализация политического процесса между двумя или более государствами. Широко распространенные в наши дни исследования действительно актуального феномена международной интеграции, независимо от теоретических предпочтений их авторов, во многом базируются на теории функционализма, основные положения которой были разработаны английским исследователем Дэвидом Митрани в период между двумя мировыми войнами1. С точки зрения Митрани, предпосылкой международного сотрудничества является расширение неполитических задач, с которыми (по мере технического прогресса) все более непосредственно сталкиваются национальные правительства. Решение этих задач требует действий не столько политических элит, сколько совместной, функциональной работы экспертов в конкретных сферах деятельности. При этом, согласно выдвинутой Митрани концепции рамификации, функциональное сотрудничество в одной сфере, в одной технической области, порождает потребность в таком же сотрудничестве в другой сфере, в другой технической области. В свою очередь, это ведет к необходимости создания специализированных национальных институтов для координации сотрудничества и таким образом - к ускорению процесса политической интеграции. При этом следует начинать с ограниченных экономических проектов, которые воспринимаются гораздо легче, чем "крупные политические повороты". Поскольку для их осуществления от государств не требуется отказа от собственной политики, а достаточно лишь простого сходства интересов в конкретной области, добиться утверждения и реализации таких проектов относительно легче.
Таким образом, функционализм предлагает не просто расширение межгосударственного сотрудничества в отдельных сферах, которое носило
бы чисто технический характер. Он видит в нем путь к достижению политической цели - интеграции государств в более широкую общность через постепенное отмирание их суверенитетов. Функционализм решительно порывает с тремя господствовавшими в первой половине XX в. традициями в изучении международных отношений. Во-первых, это традиция юридического подхода, который рассматривает международную политику с позиций публичного международного права, регулирующего взаимодействия между суверенными государствами и генерирующего тот "нормативный взрыв", свидетелями которого мы стали в последние десятилетия XX в. Во-вторых, традиция политической истории, для которой характерен примат государства, понимание международной политики как конфигурации межгосударственных отношений, подчиненных в основном внутриполитическим целям. В-третьих, это традиции реалистского подхода, где государство является центральным актором, а основной акцент делается на межгосударственные конфликты и противоборство как главную черту международной политики. Функционализм, напротив, рассматривает национальное государство как слишком узкое для решения новых экономических, социальных и технических проблем, которые могут быть решены только на уровне международного сотрудничества. Поэтому межгосударственные отношения должны быть перестроены так, чтобы "вертикальную" территориальную замкнутость заменить на действенные "горизонтальные" структуры, администрация которых будет координировать межгосударственное сотрудничество в конкретных сферах. Это позволит устранить экономические и социальные причины конфликтов, а затем постепенно и безболезненно преодолеть государственные суверенитеты. В результате длительной эволюции сотрудничество между государствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высокой, что будет не просто немыслим вооруженный конфликт между ними, будет достигнуто состояние необратимости. Международная среда претерпит глобальные изменения, благодаря которым солдаты и дипломаты уступят место администраторам и техникам, отношения между канцеляриями - прямым контактам между техническими администрациями, а защита суверенитетов - прагматичному решению конкретных вопросов.
Таким образом, наряду с прагматизмом, функциональному подходу к исследованию интеграционных процессов присуща и некоторая нормативность. Очевидно и практическое влияние функционализма, особенно на создание и развитие Организации Объединенных Наций и, в частности, такого ее института, как ЭКОСОС (Социальный и экономический совет Объединенных Наций), получившего мандат на координацию межгосударственной деятельности в соответствующих сферах. В Хартии ООН уделено значительное внимание именно ее функциональным
обязанностям, а Генеральная Ассамблея формирует такие институты, как Конференция Объединенных Наций по торговле и сотрудничеству и Организация Объединенных Наций по индустриальному развитию. Но именно реальное применение положений функционализма в практике международной интеграции обнаружило его недостатки.
Во-первых, его следствием стала слишком большая децентрализация международного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие и многочисленные технические организации породили новые проблемы координации. Одновременно появилась и опасность того, что параллельно падению значения государственного суверенитета будет происходить рост суверенитета специализированных организаций. Так, представитель МОТ на конференции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя суверенитета своей организации. Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике международной интеграции функциональное сотрудничество не ведет автоматически к "отмиранию суверенитета". Более того, европейский процесс показал, что особенно болезненной является именно проблема передачи государствами "в общий котел" части их политической и военной компетенции. В-третьих, само функциональное сотрудничество нуждается в подкреплении его мероприятиями политического характера.
Преодолеть недостатки функционализма и вместе с тем сохранить и развить все лучшее, что было наработано в его рамках, попытались приверженцы неофунционализма: Э. Хаас (Ernst В. Haas), Л. Линдберг (Leon N. Lindberg), Ф. Шмиттер (Philippe Schmitter), Л. Шейнеман (Lawrence Scheinemann) и др. Неофункционалисты подчеркивают, что для успеха интеграции необходимы структурные условия, которым должны отвечать государства (например, политический плюрализм, консенсус относительно фундаментальных ценностей), и отмечают, что логика функциональной интеграции носит не механический, а вероятностный характер и сам этот процесс зависит от множества факторов. В частности, Э. Хаас критикует Митрани за недостаточно полное рассмотрение роли власти в интеграционном процессе, подчеркивая, что власть неотделима от благосостояния. По его мнению, ориентированная на силу правительства деятельность в рамках международных программ может эволюционировать в сторону деятельности, направленной на рост благосостояния.
Вместе с тем Хаас не только не отвергает выдвинутую Митрани концепцию рамификации, но и опирается на нее, развивая собственный подход, который он называет концепцией "разлития" ("spill over"). На основе изучения опыта европейской интеграции 1957 г. он приходит к выводу о том, что опыт выгоды от сотрудничества в одной области в рамках международной организации (Европейского общества угля и
стали) стал стимулом для поддержания его участниками интеграции в других областях, включая создание общего рынка.
Одновременно Хаас приходит к выводу о том, что прагматические интересы и ожидание экономической выгоды "эфемерны", если не подкрепляются глубокими идеологическими и культурными соображениями. В отсутствие таких соображений процесс политической интеграции с неизбежностью будет неустойчивым и обратимым. Если окажется возможным удовлетворить прагматически обоснованные ожидания, не пытаясь значительно расширить интеграцию, то сотрудничающие стороны не поддержат план такого расширения. В этом, как полагает Хаас, кроется одно из важных ограничений прагматически обоснованных ожиданий выгоды.
Эрнст Хаас не только развил основные положения функционализма и сделал попытку преодолеть присущие ему недостатки, но и дополнил его теорией систем1. В результате он во многом усовершенствовал функционалистскую концепцию, хотя ему и не во всем удалось преодолеть указанные недостатки.
Несколько слов об авторе цитируемого ниже фрагмента. Эрнст Б. Хаас - профессор Университета Беркли (США), один из основателей неофункционалистских подходов к исследованию проблем интеграции на примере Западной Европы. Среди его работ на эту тему могут быть названы помимо уже указанной следующие: The Uniting Europe: Political, Social and Economic Forces. 1950-1957 (1958); International Integration: The European and the Universal Process (1961); The Uniting of Europe and the Uniting of Latin America (1967); The Obsolescence of Regional Integration Theory (1975) и др. Наряду с вопросами интеграции и теории функционализма со второй половины 1980-х гг. Э. Хаас занимается проблемами национализма. Последние исследуются им в контексте теории обучения, корни которой лежат в психологической науке и которая прослеживает изменения во внешнеполитических действиях и политике государства в целом преимущественно как обучение. В 1991 г. выходит ключевая для данного направления его работа о М.С. Горбачеве: Foreigne policy and learning in the US - Soviet relation-schips. Colorado: Bouder. Изменения в советской внешней политике периода "перестройки" он рассматривает как результат извлечения его лидерами уроков из прошлого (т.е. "обучения"). Но Хаас использует эту теорию не как психолог, а как социальный конструктивист (с позиций бурно развивающегося в последние годы социологического направления в науке о международных отношениях): он имеет в виду обучение
не отдельных лидеров, а обучение социальных общностей, коллективов. В частности, концепции национализма он придает роль идеологии, которая помогает государству и обществу пройти необходимый этап в своем развитии. В этом смысле для него органична концепция общественного прогресса как движения от низшего к высшему, от простого к сложному. Вклад Хааса в изучение функционального сотрудничества как средства преодоления конфликтов и развития интеграционных процессов остается настолько существенным, что основные работы Хааса, в том числе и цитируемая ниже, входят в программы всех университетских факультетов, где изучаются международные отношения.
П.А. Цыганков
1 См.: Mitrany D.A. Working Peace System. An Argument for the Functional Development of International Organization. 4-th ed. L., 1946.
1 Подробнее об этом см.: Dougherty J.E., Pfaltzgraff R.L. Contending Theories of International Relations. 3-rd ed. N.Y., 1990. Ch. 10.
ЭРНСТ Б. ХААС
ЗА ПРЕДЕЛАМИ НАЦИИ-ГОСУДАРСТВА:
ФУНКЦИОНАЛИЗМ И МЕЖДУНАРОДНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ1
СЕМАНТИКА ФУНКЦИОНАЛИЗМА
Тирания слов едва ли менее абсолютна, чем тирания людей, но если выборы, революции или просто унылое течение времени могут покончить с тиранией человека, то лингвистический недуг призван вылечить внимательный анализ и замену старого определения новым. В нашем случае это касается тирании, которую влечет за собой термин "функция".
По словам функционалиста Роберта Мертона, "огромное количество терминов, используемых в нейтральном и почти синонимичном значении термину "функция", в настоящее время такие: использование, польза, намерение, стремление, мотив, цель, последствия". Более того, практически все эти термины жизненно необходимы в строгих политических дискуссиях и политическом анализе, все они могут применяться в нескольких значениях, но в то же время вплоть до настоящего момента каждый из них может иметь и собственное содержание.
В истории науки у термина "функция" было много концептуальных значений, и все они неожиданно появляются в современном анализе и частично совпадают с семью перечисленными выше терминами. Эти концептуальные значения включают: "занятие" - типичный образец поведения, ассоциируемый с какой-либо особенной политической структурой; "причинные взаимоотношения" - соотношения между математическими (и социальными) переменными; есть и более специфическое антропологическое использование этого термина, когда "функция" рассматривается как необходимый вклад в структурно-органическое единство какой-либо социальной единицы. При этом, по словам Малиновского (Malinowski) и Рэдклифа-Брауна (Radkliff-Brown),
использование термина в его последнем значении - очевидное подстраивание под математическое определение. В заключение замечаний относительно лингвистической двойственности следует сказать, что ученые-социологи и сегодня сомневаются по поводу того, может ли быть достигнута семантическая ясность при определении данного понятия, да и вообще, имеет ли смысл пытаться ее достигнуть.
Студенты - будущие специалисты в области международных отношений - могли бы пренебречь этим вопросом, но "функционализм" и его виды весьма важны для анализа и имеют широкое поле для исследования, хотя этот подход, связанный с определением "функционализма", уже имеет достаточно самостоятельный статус в области социальной антропологии и социологии.
По крайней мере, мы можем выделить функциональный словарь как аспект теории международных систем, хотя в этой теории системы не полностью свободны от двусмысленности, неопределенности. Семантический интерес может возникнуть вследствие того, что системное представление об установленных теоретических отношениях хронологически следует за более ранними попытками представления того же феномена с позиций баланса сил. Приведем цитату, не нуждающуюся, на наш взгляд, в комментариях:
"Классическая система национальных государств, выделенная из общего европейского комплекса систем, создала определенные механизмы сохранения собственной стабильности и самоопределения. Это привело к тому, что национальное государство искало пути и методы, обеспечивающие контроль и регулируемость всех негосударственных образований и всех обществ, которые не отвечают требованиям верховной власти и суверенитета и могут разрушить систему эффективного функционирования национального государства. Рассматривая систему в целом, можно определить колониализм как главный механизм, функция которого заключалась в защите системы национального государства от вторжения и влияния, рассматриваемых с позиции сохранения системы как разрушительные, безответственные, случайные. Колониализм функционировал, чтобы регулировать и контролировать общества, которые при своем уровне развития не считались полноценными государствами, т.е. действовали в соответствии со стандартами государственного поведения.
Вторая функция колониализма в классической системе, базирующейся на нации-государстве, состояла в обеспечении механизма распространения культуры и технологий и одновременном предотвращении наиболее взрывоопасных последствий социальных изменений, связанных с разрушением системы. Под эгидой колониальных властей "примитивный" народ мог пройти неизбежно болезненный этап
модернизации всех фаз своей жизни, не подрывая мировой порядок в целом".
"Главным источником напряженности в международной системе... был конфликт между потребностью слаборазвитых стран в модернизации своих обществ и, следовательно, в быстрых и даже взрывоопасных социальных изменениях и стремлением международной системы к максимальной стабильности и, значит, к контролированию этих революционных тенденций к изменению. Эти два конфликтующих направления развития традиционно контролировались колониализмом. В постколониальную эпоху необходимо найти новые методы распространения современной культуры и защиты международной системы как целого от разрушительной силы этих изменений".
Итак, очевидно, что мы имеем "международную систему", или систему "наций-государств". Кого она включает в качестве своих членов? "Сохраняет" ли себя сама система или она обязана этим своим элементам - акторам? Ясно, что колониализм был "функцией" (задачей, целью, последствием?) "системы", которая отвечала определенным системным "потребностям" (задачам и т.п.) в прошлом, но этого больше нет, поэтому должны быть найдены функциональные эквиваленты, чтобы реализовать те же потребности. Были ли акторы вовлечены в колониализм для того, чтобы поддерживать систему и приобщить африканцев и азиатов к своим нормам? Или же сама система независимо от желаний и целей акторов имела "результатом" своего существования (функцией?) поддержку и социализацию?
Проведенный достаточно последовательно такой анализ, конечно, припишет "системе" определенную автономию, которая в значительной мере будет определять поведение акторов. В этом случае функции системы предстанут как упорядоченные процессы, а политики - как действующие лица в вечном танце только для самоподдерживающихся нужд системы в целом. Все, что происходит фактически, "должно" происходить в силу определенной системной необходимости. Но нас интересует, действительно ли участвующие "функции" подразумевают результаты действия, имплицитные нужды или эксплицитные цели, определяющие действия в головах участников.
Некоторое время назад значение международного деятеля определялось термином "вес", а система - терминами "баланс" и "равновесие". Схематические отношения среди "весов" считались детерминистскими, т.е. функциональными. Когда "веса" были в состоянии баланса, доминировали мир и стабильность. Когда возникали условия дисбаланса, они рассматривались как "дисфункциональные" и равновесие было предфункциональным (полезным и желаемым?) Нашу терминологию нельзя назвать достаточно точной, поэтому концепции, сформулированные в
терминах, оставляют место для новых поисков и исследований. Хочется согласиться с Р.Л. Шанком в том, что история науки - это история "доминирующих метафор" и каждая из них заимствована из определенной области, однако не из той, к которой она была бы применима. "Доминирующая метафора" в эпоху теории баланса сил была заимствована из механики, а теория современных систем, кажется, обязана своим происхождением гомеостатической физиологии. Даже если метафора - всего лишь еще одно эвристическое приспособление, она, кажется, предлагает дедуктивные ответы, которых лучше избегать. Доминирующая метафора может стать более чем фигурой речи, более чем проясняющее дело литературное упражнение, тогда она приведет к серьезному риску воспроизводящихся отношений, и первоначальная чистая эмпирическая модель, или система, превратится в концептуальную схему, искажающую реальный мир вследствие приписывания ему законов поведения, выведенных из предполагаемой работы этой системы. До тех пор пока мы не сделаем невероятное предположение, согласно которому участники отношений будут вести себя в соответствии с "метафорой", результат в большой мере может стать просто демонстрацией усиления концептуальной системы с риском все большего отхода от реальной действительности.
Но что если мы попытаемся избавиться от вербальной двусмысленности понятия "функции" и от связей с системной теорией? Фактически школа ученых-политологов, которые называют себя функционалистами, признает и подтверждает отсутствие прямой связи с функциональным анализом в социологии1. Так как данная работа посвящена исследованиям эволюции международных институтов и развития политического сообщества на международном уровне, необходимо до того момента, пока в этой области окончательно не сформируется своя система понятий и терминов и не отделится от функциональной социологии, использовать рассматриваемые термины с осторожностью.
Функционалисты, в специфическом смысле этого слова, заинтересованы в поиске тех человеческих потребностей и желаний, которые не касаются политики. Они верят в возможность разграничения сугубо технических и "бесспорных" аспектов правительственного поведения и создания всеохватывающей сети международных институциональных отношений на основе учета таких нужд. Они, как правило, уделяют особое
внимание первичным нуждам, надеясь, что круг "бесспорных" обязанностей будет расширяться за счет политической области, поскольку практическое взаимодействие стало граничить со множеством отношений внутри различных сфер. Если рассматривать мир с этой позиции, можно сделать вывод о реальности мирового сообщества.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 46 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |