Грэхам макнил. Фулгрим. Ересь Хоруса – 5 26 страница

— Ты видел его тело? — спросил Эйдолон.

— Нет, конечно, — покачал головой мечник, — но мы же все видели, что от Дворца ничего не осталось. Никто бы не смог выжить после такого, так что все они мертвы — и Тарвиц, и Локен, и этот возомнивший о себе ублюдок Торгаддон.

Эйдолон не сумел удержаться от довольной улыбки при словах о гибели Тарика Торгаддона, и нехотя кивнул Люцию.

— Это не может не радовать. А что с остальными? Как насчет Деметера и Древнего Риланора?

Люций весело расхохотался, вспомнив смерть Соломона Деметера.

— В том, что Деметер готов, я совершенно уверен.

— Почему?

— Потому, что это я прикончил его, — пояснил мечник. — Он нашел меня, когда я разбирался с Десантниками, охраняющими Дворец, и с радостью пришел на помощь, услышав мой крик о том, что это атака предателей.

Поняв, в чем дело, Эйдолон широко улыбнулся.

— Хочешь сказать, Деметер перебил своих собственных людей?

— Вот именно, да с каким рвением!

Лорд-коммандер не удержался от громкого смеха, и Люций понял, что отношение Эйдолона к нему немного улучшилось — тому понравилась жестокая ирония последних минут жизни Соломона.

Они вновь зашагали по направлению к апотеркариону, и лорд-коммандер переспросил:

— Так что там с Древним Риланором?

— Точно не знаю, — сделал неопределенный жест мечник. — Кажется, сразу после вирусной бомбардировки он скрылся в каких-то потайных ходах под Дворцом Регента. Я, по крайней мере, ни разу его не видел после этого.

— Странно, — задумался Эйдолон. — Совсем непохоже на Риланора, никогда не бежавшего от битвы.

Десантники завернули за угол и вступили в увешанный пергаментными лентами коридор, в конце которого начиналась летница, ведущая ко входу в главный апотекарион «Андрониуса».

— Верно, — согласился Люций, — но Тарвиц сказал мне, что Риланор якобы охраняет что-то важное.

— Что же?

Люций задумался. На миг его посетило странное ощущение, говорящее о том, что вопрос этот куда более важен, чем кажется на первый взгляд.

— Не знаю, — тряхнул он головой, отгоняя наваждение. — По слухам, Риланор нашел какой-то бункер или подземный ангар, но, если это так, то почему Вардус Прааль не пытался бежать тем же путем во время штурма?

— Логично, — кивнул лорд-коммандер. — Скорее всего, его трусливая натура вышла наружу в решающий момент. Да и что бы там не нашел Древний, сейчас он погребен под тысячами тонн радиоактивного шлака.

Они начали спускаться по ступенькам, и Люций спросил:

— Кстати, а что вообще собирается делать со мной апотекарий Фабиус?

— Ты что, боишься? Я точно слышал страх в твоем голосе.

— Нет. Я просто хочу твердо знать, что меня ждет.

Эйдолон не промедлил с ответом:

— Совершенство.

ТИШИНА НАВСЕГДА БЫЛА ИЗГНАНА С ПАЛУБ «Гордости Императора», её коридоры теперь заполняла беспрестанная, грохочущая какофония звуков, издаваемых ретрансляторами. Послушав записи композиций Беквы Кински, написанных к грядущей «Маравилье» и исполняемых на созданных ею чудовищных инструментах, Фулгрим пришел в восторг и повелел наполнить ими весь свой флагман. За несколько недель непрерывной передачи динамики словно охрипли, и от этого «музыка» начала звучать ещё более кошмарно и невыносимо.

Омерзительное существо, некогда бывшее прекрасной, молодой и талантливой художницей Сереной д’Ангелус, брело по одному из ярко освещенных коридоров гигантского корабля, шатаясь от стенки до стенки, будто совершенно пьяное, обрывки одежд девушки покрывали пятна крови и нечистот. Остатки прежде пышных и густых волос свалялись сальными пучками, во многих местах зияли проплешины вырванных с корнем прядей.

Уже давно, закончив портреты Люция и Фулгрима, она навсегда потеряла вдохновение, словно внутреннее пламя Серены, то возвышавшее, то швыряющее оземь, наконец-таки выжгло её дотла. День за днем она безучастно сидела в четырех стенах, не покидая студии, и долгие месяцы со дня прибытия в систему Истваана прошли в пелене безучастности и ужасающих видений.

В голове девушки смешались мечты, кошмары и образы реальности, словно бесталанный пикт-оператор перепутал порядок кадров в ролике. Её мучили видения насилий и извращений, которые никто и никогда не смог бы описать словами или передать на холсте. Сцены убийств, пыток, осквернений, которые свели бы с ума самого волевого из людей, плясали перед глазами Серены, будто в горячечном бреду, и порой казалось, что какой-то безумец пытается убедить её в том, что эти видения — прекраснейшие из возможных.

…Как же она оказалась в этом коридоре?

Время от времени она вспоминала, что должна поесть, и рыскала по студии, не узнавая в зеркале отвратительное, страшное женское лицо, встречавшее её каждое утро, проснувшуюся в лохмотьях или обнаженную, посреди хлама на полу студии. Иногда Серене приходило в голову, что часть видений вовсе не принадлежала к мимолетным ночным кошмарам… Это были воспоминания.

Горючие слёзы хлынули из глаз девушки — она вспомнила, как дико и страшно сегодняшним утром подтвердились её худшие опасения. Проснувшись, она на негнущихся ногах подошла к огромной вонючей бочке в углу студии и сбросила крышку.

«Аромат» разлагающейся плоти и кислотных химикалий ударил её словно молот, и крышка, упав, со звоном покатилась по полу. В бочке, выглядывая из серой гнилостной массы, плавали полурастворенные части по меньшей мере шести человеческих тел. Пробитые черепа, распиленные кости, густой «бульон» разжиженного мяса… Серена не выдержала, и содрогнулась в ужасных спазмах желчной рвоты, стихших лишь через несколько минут.

Оторвавшись, наконец, от бочки, девушка залилась тихими, жалобными слезами, понимая, какое чудовищное преступление совершила. Серена из последних сил пыталась удержать свой израненный разум от падения в пучины безумия, и вдруг из зловонной тины сознания всплыло имя, показавшееся ей спасательным кругом:

— Остиан… Остиан… Остиан…

Словно утопающий, схватившийся за соломинку, она поднялась на ноги, как могла, привела себя в порядок и, плача, в окровавленном рубище, спотыкаясь, побрела к студии Остиана. Он ведь как-то уже пытался помочь ей, а она оттолкнула его, не заметив робкой любви и чистосердечия скульптора. О, как Серена теперь проклинала себя за это!

Остиан мог тогда спасти её. Наконец, добравшись до его студии, девушка надеялась лишь на то, что он не забыл о ней. Переборка оказалась полуоткрытой, и Серена слегка похлопала ладонью по листу гофрированного металла.

— Остиан! — позвала она. — Это я, Серена… пожалуйста… впусти меня!

Остиан не ответил, и она принялась изо всех сил барабанить по металлу, сбивая руки в кровь, выкрикивая имя скульптора и рыданиями моля о прощении. Ответа не было, и в отчаянии Серена рванула переборку вбок, загоняя её в стенные пазы.

Девушка вошла в окутанную полумраком студию, и её ноздри сжались, чувствуя знакомый до жути омерзительный запах. Подняв глаза, она увидела худшую из картин.

— О, нет, — прошептала Серена, глядя на полуразложившийся труп Остиана Делафура, пронзенный поблескивающим серым клинком и навсегда приколотый к величественной статуе Императора.

Упав на колени, она закричала из последних сил:

— Прости меня! Я не знала, что творила! Пожалуйста, прости меня, Остиан!

То, что оставалось от её разума, окончательно рухнуло под этим последним и самым жестоким ударом. Поднявшись, Серена положила руки на плечи скульптора.

— Ты любил меня, — прошептала она, — я же не понимала этого.

Она закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя, как острие меча впивается ей в грудь.

— А ведь я тоже тебя любила, — произнесла Серена и напрыгнула на мрачный анафем.

Глава Двадцать Вторая

Мир Смерти/Ловушка установлена/Маравилья

КАК РАССКАЗЫВАЛИ В СВОИХ МИФАХ И ЛЕГЕНДАХ уничтоженные истваанские скальды, Истваан V с самого рождения Галактики был домом изгнанников. Истории говорили, что ещё до начала времен сам Отец Истваан своей песней пробудил Вселенную к жизни, и наделил Певиц Войны даром слышать и понимать музыку творения. Судя по всему, образ Отца Истваана соответствовал довольно часто встречающемся в разнообразных религиях и суевериях типу бога-миротворителя. Правда, с добавлением вольных подробностей о том, как Истваан распространял среди звезд свое семя, и бесчисленные безымянные матери, принимая его, рожали миллионы детей, впоследствии населивших пустынные планеты в предначальные эпохи.

Подобными же аллегориями истваанцы объясняли смену дня и ночи, противоборство суши и морей и бесконечное множество других аспектов мира, в котором жили. В Подземелье Сирен огромные фрески, высокие башни и грандиозные колонны расписывали эти легенды в мельчайших деталях. Там хранилась память о величайших драмах далекого прошлого, о любви, предательстве, крови и смерти, но пламя жестокой бомбардировки Воителя обрушило своды Подземелья и навсегда стерло с лица Галактики культуру истваанцев.

Примеры подобной безумной жестокости встречались и в истваанских мифах, в той их части, где рассказывалось о детях Отца Истваана, отвернувшихся от его вечного света и поведших свои армии в бой против доброго и всепрощающего бога. Началась ужасающая война, и Потерянные Дети, как они теперь звались, потерпели жестокое и окончательное поражение в грандиозной решающей битве. Их армии были стерты с лица Вселенной, но всеблагой Отец Истваан не стал убивать своих оступившихся Детей. Он изгнал их на Истваан V, безжизненный мир черных пустынь и пепельных пустошей.

Запертые на кошмарной планете мрака, Потерянные Дети веками оплакивали свое изгнание из Рая, и горечь страданий искажала их лица до тех пор, пока они не потеряли красоту, доставшуюся от Отца Истваана, и люди не могли смотреть на них без омерзения. Говорили, что эти чудища возвели циклопические башни гладкого черного камня, укрылись в них и долгие века мечтали о мести своим врагам.

Певицы Войны предостерегали людей и не давали им забыть мифы древних времен, говоря, что однажды Потерянные Дети вернутся и жестоко расправятся с теми, кто одержал над ними победу на заре времен.

Неважно, содержалось ли в истваанских легендах зерно истины, или они от начала и до конца представляли собой набор аллегорий, но, в облике Легионов Воителя, Потерянные Дети вернулись и отомстили.

В СЕРО-ПЕПЕЛЬНЫХ НЕБЕСАХ Истваана V плыли темные облака, собираясь в грозовые тучи на юге огромной долины, где шла подготовка к битве за власть в Империуме.

«Не самый впечатляющий пейзаж для воспетого в легендах мира», — подумал Юлий Каэсорон, вдыхая воздух, словно пропитанный промышленной вонью и подбрасывая керамитовым ботинком горсть черной земляной пыли, мелкой и зернистой, будто песок, но твердой и скрипучей, словно стеклянная крошка.

Несколько недель назад, когда Юлий впервые ступил на мрачные земли Истваана V, его встретили завывания ветра в черных песчаных дюнах, отдающиеся жутким и скорбным эхом в башнях и зубцах древней крепости, оседлавшей пологий горный хребет, окружающий северный край огромной пустоши. Сожженные истваанские картографы называли её Ургалльской Низменностью, крупнейшей пустыней планеты. Безликая равнина, усеянная обломками безжизненных холмов и выщербленных скал, на которые угрюмо взирала гигантская черная твердыня. Кто возвел её, так и осталось неизвестным, хотя некоторые анализы Механикумов указывали на цивилизацию, исчезнувшую за миллионы лет до появления человечества на Старой Земле.

Стены её были сложены из невероятно гигантских блоков гладкого, стекловидного и очень прочного камня, каждый размером не меньше «Ланд Рейдера», и вырезанного с такой высокой точностью, что даже глаза Десантников не могли отыскать линии соединения камней. Сама память о строителях крепости давно обратилась в прах, но эта твердыня, их наследие, выстояла под напором эпох, утратив за прошедшие тысячи веков лишь несколько фрагментов южной стены.

Впрочем, даже столь незначительная утрата сделала её непригодной в качестве крепости, способной выдержать штурм нескольких Легионов Астартес. Однако же, как укрепленная линия обороны, руины подходили просто идеально. Стена тянулась примерно на двадцать километров с запада на восток, достигая тридцати метров в высоту, и подходы к ней прикрывали огромные наносы черного песка, над которыми возвышались башенки, усыпанные бойницами.

Приняв руководство фортификационной командой, Фулгрим с невероятной энергией взялся за тяжкий труд по превращению руин старой крепости в несокрушимый бастион, достойный Воителя.

Вайросеан и Каэсорон повсюду следовали по стопам Примарха, надзирая за многотысячными землеройными отрядами Механикумов, разгребающими песчаные завалы у гигантской стены и возводящих ряды траншей, бункеров и редутов на всем протяжении долины у древней твердыни.

Во тьме у стен скрывались сотни батарей ПК— и ПВО, ждали своего часа мощнейшие орбитальные торпеды, установленные на мобильных платформах и укрытые до поры в горных пещерах. Фулгрим ручался головой перед Хорусом, что ни одна бомба или ракета, выпущенная из космоса, не достигнет Истваана V, больше того, ни один вражеский корабль даже не сможет выйти на пригодную для залпа орбиту. Если лоялисты пожелают уничтожить верные Воителю армии, им придется высадиться на поверхность планеты.

Примарх Детей Императора стоял на смотровой площадке одной из башен, как всегда прекрасный в своей боевой броне, блестящий керамиту которой покрывала ярко-фиолетовая краска. Новое, улучшенные глаза Юлия позволяли ему различить сотни тончайших оттенков на каждой из пластин доспеха, по-новому изукрашенного мастерами и кузнецами Легиона. Плавные изгибы брони подчеркивались уникальными узорами, а Имперского Орла, удаленного с грудной части лат, сменила изящная резьба по отполированному керамиту.

Серебром и золотом светились края каждого фрагмента доспехов, и сцены, представляющие недавние деяния III Легиона во славу Хоруса, занимали большую часть их поверхности. Из-за этого броня казалась совершенно церемониальной и бесполезной в бою, но такое впечатление было в корне неверным.

— Превосходное зрелище, друзья мои, не так ли? — спросил Феникс, глядя на гигантский бульдозер размером с небольшого Титана, сгребающего сотни тонн песка и щебня возле котлована, вырытого под фундамент нового бункера.

— Просто великолепное, — совершенно апатичным голосом отозвался Юлий. — Воитель будет доволен, я совершенно уверен.

— Ну, разумеется, — кивнул Фулгрим, пропустив иронию в голосе своего Первого Капитана мимо ушей.

— Когда же Хорус, наконец-то, почтит нас своим присутствием? — поинтересовался Юлий.

Феникс обернулся, услышав недовольство в голосе собеседника. Улыбнувшись, примарх провел ладонью по распущенным белым локонам, и Каэсорона захлестнула волна восхищения своим прекрасным вождем. После визита к Хорусу Фулгрим уже несколько недель избегал грима, туши и помады, и все больше походил на самого себя прежнего, великого, невероятно совершенного воина.

— Скоро, Юлий, скоро. И следом за ним явятся Легионы Императора! Я понимаю, что наши теперешние труды кажутся тебе утомительными, но того требуют планы Воителя. Так нужно для нашей будущей великой победы!

Каэсорон пожал плечами, его чувства изнывали от скуки и молили о хоть каком-то возбуждении.

— Это просто унизительно. Вряд ли Воитель мог придумать более жестоко, чем запретить нам участвовать в великой битве на Истваане III и отправить сюда. Я словно превратился в грязного раба-землекопа, и уже видеть не могу эту проклятую пустыню и голые серые скалы!

— Это наша задача в великом плане Воителя, — тут же сподхалимничал Марий, но Юлий заметил, что и Третий Капитан не в востоге от происходящего. Ему куда больше пришлось бы по душе участие в жестоких боях по искоренению слабости и лжи из рядов Легиона, ведь бои на Истваане III, судя по рапортам Эйдолона, действительно были славнее любых из прежде пройденных Детьми Императора.

В последнем сообщении говорилось о гибели Соломона Деметера, но, в отличие от шока, вызванного смертью Ликаона, Юлий не испытал почти никаких эмоций, узнав о смерти бывшего боевого брата. Его чувства огрубели настолько, что лишь самые жуткие или прекрасные события могли пробудить интерес Первого Капитана. Он думал о Соломоне без грусти, лишь слегка сожалея о том, что даже столь умелый воин, как Деметер, оказался несовершенным, а значит, заслужил свою судьбу.

— Именно так, Марий, — кивнул Фулгрим. — То, что мы делаем — жизненно важно, Юлий, и Хорус не зря доверился именно нам. Он знал, что лишь Дети Императора обладают совершенством, необходимым для идеального проведения в жизнь его замыслов.

— То, что мы делаем, — дерзко ответил Каэсорон, — могли бы спокойно выполнить адепты Механикумов или привычные к такому Железные Воины Пертурабо! Это унижение для нашего Легиона! Мы расплачиваемся за провал с Железными Руками…

Феникс внутренне взъерошился. Да, он и сам был вне себя от гнева, после того, как Хорус не позволил ему учавствовать в битве за Истваан III — и да, из-за неудачи с Феррусом Манусом — но позже понял, что винить должен только себя, и с головой окунулся в создание неприступной крепости для Воителя.

Скоро здесь окажутся десятки тысяч верных Императору воинов, горящие желанием уничтожить их, и битва, что разгорится здесь, определит судьбу Империума до конца времен!

— Может, ты и прав, — прорычал Фулгрим, — но мы доведем наш труд до конца!

ПОСЛЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ОСТАТКОВ ЛОЯЛЬНЫХ Императору воинов на Истваане III, армии Хоруса отправились к орбите пятой планеты системы. Могучая флотилия боевых кораблей и транспортных судов несла на своих палубах и трюмах неисчислимые силы четырех Легионов, Десантников, беспрекословно верных Воителю — и только ему.

Гигантские посадочные модули войск бывшего Имперского Коммандера Файля доставили на поверхность Истваана V миллионы солдат, бронетанковые подразделения и артиллерийские батареи. Вслед за ними взметнули черный песок мощные двигатели километровых транспортников Адептус Механикус, перенесших в мир смерти «Диес Ирэ» и её сестер-Титанов из Легио Мортис. Темные служители Духа Машины готовили свои чудовищные устройства к грядушей великой битве, в которой потребуется вся их смертоносная мощь.

Окончательная победа на Истваане III была куплена ценой множества жизней, но она закалила Легионы Хоруса в крови бывших собратьев, и это долгое сражение оказалось необходимым, первым и самым важным шагом на пути к спасению Империума от власти лживого Императора. Конечно, предстояло ещё немало тяжелых и страшных битв, но армии Воителя уже осознали, что могут и должны убивать своих братьев-Астартес. Лакеям же Императора потребуется ещё много времени, чтобы обрести решимость проливать кровь тех, с кем ещё совсем недавно они дрались рука об руку.

«И эта мягкосердечность погубит их», — предрек Хорус.

АТМОСФЕРА В «МАЛЕНЬКОЙ ВЕНЕЦИИ» словно звенела от повисшего напряжения и ожидания чего-то несравненно грандиозного. Множество людей занимали кресла и лавки в зале, рассаживались в открытых ложах и немного пришибленно оглядывали развернувшийся во всем великолепии карнавал фресок, скульптур и картин, перегружавших восприятие диким буйством красок и форм. Около тридцати сотен Астартес, вернувшихся на «Гордость Императора» с Истваана III, заняли большую часть огромного зала, и шести тысячам Летописцев приходилось буквально втискиваться в оставшееся свободным пространство. Взолнованный шепот, умноженный числом собравшийся и великолепной акустикой «Ла Венице», грохочущими волнами прокатывался от сцены до выхода.

Сегодня ночью, наконец, должна была состояться долгожданная «Маравилья» Беквы Кински, посвященная Фулгриму.

«Маленькая Венеция» покрылась слоями красочных росписей, повсюду сверкала позолота, фривольные гипсовые барельефы теснились на потолке, резные перильца драгоценных пород дерева разделяли ряды зрителей в партере, на многочисленных панелях, притороченных к ложам, виднелись картины, демонстрирующие несдержанный полет фантазии здешних художников. По своему великолепию «Ла Венице» теперь практически не имела себе равных, за исключением разве что театров в крупнейших и наиболее богатых ульях Терры. Да и то, вряд ли хоть один из них мог похвастаться такими безумными затратами, вложенными в обстановку, и столь грандиозным набором имен художников, скульпторов и архитекторов, по собственной воле участвовавших в переделке зала.

Драгоценный паркет, уложенный расходящимися от авансцены плавными дугами, сменялся за последним рядом кресел мозаичным полом, невидимым под сандалиями тысяч Летописцев, которым не хватило сидячих мест, но никто и не подумал уйти и пропустить столь великолепное представление. В полукруглых стенных нишах скрывались статуи известнейших актеров и музыкантов Терры, а также многочисленные, куда более редко встречавшиеся прежде, скульптуры, воплощающие пророков декаденства и гедонизма. Среди них можно было заметить и странные, кажущиеся мимолетно знакомыми статуи мускулистых андрогинов, быкоголовых существ с могучими кривыми рогами.

В дальнем краю зала шесть высоких колонн белого мрамора поддерживали бельэтаж, переднюю часть которого украсили изысканные аппликации по белоснежной штукатурке.

С основания балкона свисали латунные клетки с разноцветными певчими птицами, чье беспрерывное чириканье вливалось в надсадный шум разговоров зрителей и грохот настраивающегося оркестра. Тяжелый аромат благовоний, горящих в развешанных по залу кадилах, делал воздух в «Ла Венице» неприятным, почти удушливым.

Лихорадочное ожидание зрителей достигло пика, когда музыканты в оркестровой яме, наконец, окончательно настроили свои невиданные инструменты, каждый из которых выглядел как чудовищное переплетение труб разного диаметра, огромных мехов и гудящих, сыплющих искрами энергогенераторов. Мало того, каждый инструмент был подключен к пугающих размеров штабелям усилителей, специально собранным Механикумами для сегодняшней «Маравильи». Беква Кинска надеялась, что с их помощью ей удастся достаточно точно воспроизвести незабываемую волшебную музыку из Храма Лаэра.

Разноцветные лучи прожекторов, проходя сквозь размещенные в ключевых местах призмы, озаряли собравшихся в «Ла Венице» ослепительными радугами, освещая каждый уголок зала миллионами невиданных оттенков. Целая армия ткачей не покладая рук трудилась над монструозным занавесом, и сейчас ярчайшие огни рампы освещали вышитые на красном бархате образы из пикантных легенд древности, обнаженных людей, животных и жестокие батальные сцены.

На фронтоне, возвышаясь над огромной сценой, озаряемый одним лишь люминосфером, висел портрет примарха детей Императора кисти пропавшей непонятно куда Серены д’Ангелус. Всем видевшим её, картина открывалась по своему, неизменным оставался лишь тайный, тихий ужас, неминуемо вползавший в сознание зрителя, и внимательно изучавший сокровеннейшие его мысли.

Ещё несколько работ Серены можно было найти среди прочих под сводами театра. Колоссальные фрески, изображающие громадных змей и чудищ из древних легенд, во всевозможных позах спаривались с обнаженными людьми и ксеносами со всех концов Галактики.

Даже в столь огромной аудитории, как зал «Ла Венице», Астартес явно оказались в тесноте. Хоть они и сняли боевую броню, оставшись в тренировочной форме, Летописцы, занявшие места за спинами воинов, вынуждены были вставать на сиденья кресел и вытягиваться в струнку, чтобы увидеть происходящее на сцене.

Капитаны Легиона с удобством устроились в ложах, размещенных по стенам с обеих сторон зала. Им открывался превосходный вид на авансцену, тем более что до лож восторженные Летописцы добраться не успели, и их фасады были выдержаны в аккуратном, классическом стиле, с резными пилястрами по бокам.

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

— Великолепно! — выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.

Мечнику хотелось смеяться и плакать, он вдруг ощутил ужасный, бесцельный гнев — но тот немедленно схлынул, оставив Люция в смертном унынии и меланхолии. Вновь сменившись, музыка тут же разорвала в клочья его тоску, сменив её чувством небывалой, восторженной свободы и ясной уверенности в том, что прежняя его жизнь была лишь прелюдией к чему-то невероятно, непредставимо грандиозному.

Беква Кинска, словно одержимая, металась на дирижерском подиуме, пронзая и избивая воздух дирижерским жезлом, её волосы метались вслед за неё подобно хвосту синей кометы. Люций с огромным трудом оторвал взгляд от прекрасной женщины и оглядел зал, стараясь понять, какое впечатление производит величественно-жуткая музыка на окружающих.

Он видел лица, вожделенно взирающие на сцену, людей, не верящих своим ушам от божественного наслаждения; глаза, наполняющиеся неведомой силой, когда диссонансные звуки, врываясь в головы зрителей, перешептывались с душой каждого из них, вызывая странные желания из её глубин.

Однако же отнюдь не все собравшиеся оказались в силах по праву оценить творящееся перед ними волшебство, и Люций со злостью увидел, как многие Летописцы, скрючившись в креслах, или рухнув наземь, зажимают руками уши и извиваются в агонии при каждом новом взлете мелодии. Он заметил худощавую фигуру Эвандера Тобиаса, и его гнев усилился при виде того, как неблагодарный архивариус пробирается к выходу во главе группки своих товарищей-писцов.

Внезапно сидящие рядом с ними Летописцы вскочили со своих мест и набросились на беглецов, и сбив с ног, принялись жестоко избивать. Минуту спустя все было кончено, и зрители вернулись к своим креслам, вновь уставившись на сцену. Люций испытал гордость за собравшихся, ещё раз вспомнив, как тяжелая ступня одного из Десантников раскроила одним ударом старый череп Эвандера Тобиаса. Похоже, больше никто в зале не обратил внимания на случившееся, словно так и должно было быть, но мечник почувствовал, что отголоски кровавой бойни расползаются по залу подобно вирусу или цепной реакции в атомном заряде.

Дата добавления: 2015-10-21