Неправильный у истории ход.

Пётр Луцик «Окраина»

Зачин

Неправильный у истории ход.

Шло все нехорошо, а вышло и вовсе плохо. В 199… (прошлом) году в степь, на хутор Романовский приехали бурильщики и начали бурить землю. Бунтовали хуторские мужики, но усмирили их быстро.

Показали бумагу о четырех государственных печатях. Получалось по той бумаге, что все 13,5 тысяч гектар степи, бывший колхоз «Родина», нарезанный теперь на мелкие участки, вся земля Романовская продана, а кому и кем, неизвестно.

Вот такая вышла несправедливость и просто глупость. А зря…

В серую землю вбивают колья методичным постукиванием молотка. Делят обширное поле. Делят землю русскую.

Н

еширокая река, покрытая уже треснувшим льдом, окруженная по берегам бескровными сухими деревьями, да проглядывающимися вдали сквозь их голые ветки очертаниями маленьких домов, ветхих изб. В статичном, величавом и ясном просторе только речка ожила от долгого зимнего сна. Вода икрится, волнуется, подгоняя плывущие по ней осколки, дополняя тишину светлой природы умиротворенным и мерным всплеском бьющихся волн. Ощущение безлюдья и покоя.

Но, вдруг, в одухотворенную тишину природы врезается резкий голос. Это бойкий лысеющий старик в меховой жилетке. Он залпом выпивает граненый стакан, без усилий, и призывает к тому же паренька в простой белой рубахе. Они сидят за столом, который накрыт нехитрой деревенской едой. Сафронов Филипп Ильич, тот зычный старик, еще больше воспаляясь, жестами, словами и хитро смеющимися глазами говорит про охоту и достает откуда-то из-под стола хорошее германское ружье. Но несколько вялый парень, будто отягощенный серьезной думой, лишь сетует на своего дядю, да на пропажу животных: «Зайцев, поди, не осталось ни одного. Повыбили бурильщики». Но подвижный собеседник не отчаивается, на что женщина, стоящая рядом, только улыбается.

Два путника проходят под высохшим деревом, державшим свои трехпалые ветви над их головами. Идут по импровизированному мостику, вброд по реке, под раскинувшимся белым и чистым небом, к неровному горизонту голого леса. Двумя маленькими черными фигурками племянник, Паня Морозов, с дядей, в тулупах, зимних шапках и ружьях наперевес идут на охоту. Просто, светло, тихо, но ни одного зверя не видно. Старик воодушевлен, осматривая места, улыбается так, что видны все его морщины, а парень, напротив, такой же отстраненный и поникший, предупреждает о надвигающемся буране. Вот почему все так смолкло, и лишь издалека раздаются, будто приглушенные, взрывы – бурильщики. А племянник ложится прямо на холодной лед, и с мечтательной улыбкой и затуманенными глазами тихо произносит: «Хорошо бы замерзнуть. Насмерть».

И сразу после этих слов небо почернело. Природа взбунтовалась. Резко началась буря. Ничего не видно из-за сыплющегося белоснежного снега. Он закручивается вихрами, летит плотной стеной. А ветер гудит, стонет, завывает так, что приходится кричать. Но вой волков, шакалов, раздается со всех сторон. Племянник зовет дядю, щурится, силится его увидеть, а Филипп Ильич, заслышав их тягостный вой, распростирает руки и сам начинает кричать, выть, общаться на их языке: «Тута, тута мои родные! Вот он, весь перед вами!». А в следующую секунду люди уже держат наготове ружья, прицеливаются, стреляют в тех же «родных» волков. Но, разве, в буране что-нибудь увидишь?

И снова контрастом наступила тишина и глаза заволакивает светом. На далекие расстояние распростерлись высокие колосья пшеничного поля. Племянник идет, пробираясь через высокие растения, достигавшие его головы. Он будто ищет кого-то, удручен и растерян. А дядя застывшей фигурой стоит в колосьях и курит самокрутку, вставленную в мундштук. Медленно выпуская дым изо рта, он также рассеяно, хозяйским взглядом, осматривается вокруг. Путники смотрят на небо, один восхищенно, другой принужденно. Отчетливо слышны крики напуганных птиц, беспорядочно летящих по небу, и далекие, уже знакомые, взрывы.

«Что с тобой, Федор?». Филипп Ильич и Паня завидели целую процессию: три человека с огромным усилием толкают сани на поросший сухой травой берег, где уже растаял снег. На них навзничь лежит тот самый Федор, изгрызенный собаками чужаков на своей же земле, да еще и обворованный: бурильщики отобрали лошадь. Виден лишь его профиль с закрытыми глазами и рука, лежащая на сердце. Над ним нависли два сына его, в замешательстве или от холода, вечно пожимающие плечами и дядя, преувеличенно грозно всматривающийся в лицо потерпевшего, насупив брови. Позади него виднеется удаляющийся темный силуэт Пани, не желающий принимать в этом участие.

На берегу реки стоит деревянный дом, а в нем камера, вынырнув из воды, скрываясь за камышами, наконец, примостила свой глаз на печь. Наблюдает сверху, рассматривает обездвиженное лицо Пани, его чуть вздымающуюся грудь и просторную комнату, по-деревенски скромно убранную, но только не видно нигде привычного красного угла с иконой и свечой. Мать Морозова вытирает влажной тряпкой пол, в то время как без стука в дом заходят четыре грозных человека, с ружьями, насупленными бровями, сложенными в тонкую полоску губами и сжатыми кулаками. Пожаловали братья Лыковы, Филипп Ильич и Колька Полуянов, с казачьими усами. Сафронов грозно говорит: «Хочу я разобраться тихо. Как это, земля наша, без нас же продалась?». Но весь запал речи теряется, а суровый вид гостей спадает пеленой, когда стоявший позади спутник, один из братьев, позволяет себе кривоватую ухмылку, улыбку с прищуренными, смеющимися глазами. Стали они сразу и величественны, и смешны, и слишком насуплены, и чрезмерно серьезны. Паню, местного Илью Муромца, с разрешения матери тоже забирают на ратный подвиг, как куклу одевают, нахлобучивают шапку на голову и дают в руки оружие «для серьезности», не дав ему сгнить на печи, помереть спокойно. Поникшая мать, убитая горем, дает наставления пятерым путникам, будто благословляя их, и с одинокой грустью смотрит им вслед.

Камера, не боясь, смотрит на людей, идущих по пустынным местам, в их приближающиеся лица, но затем опять прячется за небольшой холм на берегу реки. Также трусость проявили и братья Лыковы, закашлявшие от смущения и отказавшиеся от дела, испуганные, но невредимые они исчезают из зоны видимости.

Кадр четко разделен по диагонали на две половину и оставшиеся продолжают свой пусть, ступая по границе между белым и черным. Тяжелой поступью проходят три фигуры, а затем, еще одна. Это один из братьев, посовещавшись, одумался и решил вернуться.

Путники решили наведаться к бывшему председателю, Василию Ивановичу, и тихо его расспросить, но не вышло. Открылась перестрелка, настоящая бандитская разборка в деревенском масштабе. «Война началась. Это не люблю» - удрученно говорит Паня, качая головой. А между тем, осажденный в доме человек, видимо, выглядывает из своего укрытия. Его взгляду ясно представилась картина спрятавшихся, как в окопе, людей, он сразу признал их. Слышен его зычный голос, с угрожающими нотками, но его самого не видно, да и камера пугливо, медленно выползает из-за ворот, все ближе приближаясь к нападающим, а затем, снова прячется. Сафронов, высоко подняв голову, четко и с расстановкой говорит о захвате с трех сторон. Панька, встретившись с Василием Ивановичем, воевать не хочет, вспоминает про дружеские узы, за что получает прикладом по голове от человека, одетого в костюм советского партийного работника. На войне как на войне.

На холме, обдуваемыми всеми ветрами стоят Полуянов, Сафронов и уже одетый лишь в белоснежные штаны и рубаху Василий Иванович. Он молча смотрит вдаль, возвышаясь над Филиппом Ильичем, даже не смотря в его сторону, пренебрежительно не опуская гордого взгляда. «Презираешь, значит. А ну, давай, к проруби его». И босого, по холодной колючей траве, обжигающему льду его ведут вниз, не сопротивляющегося, готового на все человека, молчаливого партизана.

«Что с землей учудил?». Дядя, будто следователь, допрашивает председателя. А Колька Полуянов, с невозмутимостью палача держит за волосы опущенного в холодную, черную воду упрямого человека, то и дело полностью погружая его в ледяную пучину. Только Пане не по душе такие пытки, слишком жестокие способы. Выдает его удивленное лицо, с истекающим кровью лбом, и выпученные, преувеличенно огромные глаза. И именно ему Василий Иванович откусывает палец, когда тот опускает в зияющую дыру руку. Пленник сбежал, уплыл в ледяной воде, унесло течением. И зря ругаются мучители, пытаются обнаружить, прикладывают уши к толще льда, а Паня всматривается испуганными, вытаращенными глазами в воду. Но тут, живучий, изворотливый, кусачий председатель показывается у берега реки. Он выплыл, и, казалось, убежал от них, удивляющихся его упрямству.

Темная изба, будто не жилая, в которой есть только пара стульев, стол, печка и фотографии на стене. Туда, как мешок, заносят полуживого председателя. Одежда на нем одеревенела, замерзла. Теперь время удивляться одному из братьев Лыковых: «Помер?» «Ничего. Сейчас оживлять будем». Дядя и Колька как марионетке поднимают и опускают руки замерзшему человеку, разгоняют кровь по его жилам, ходят по его спине, катят по нему бочку, сами уже еле дыша. Они отбрасывают ужасные контрастные тени на стены, когда бьют его ремнями так сильно, что рвутся рукава. А Паня и Лыков остаются лишь немыми, шокированными свидетелями странных действий. Наконец, он оживает, и начинает ползать на четвереньках по комнате, увиливая от ударов ремнями. И как за насекомым, живучим тараканом, наблюдает сверху камера.

Все-таки отходили семидесяти трех летнего старика. Он раскаялся в том, что подписал какую-то бумагу у кооператора, за что ему выдали мотоцикл, а колхозу сулили выгоду. И, признав вину, решил присоединиться к их походу

Сцена повторяется. На санях лежит один из братьев, раненный. Похоже, что над Лыковыми нависло проклятье или просто семейная, передающаяся неудача. Около него сгрудились, как около умирающего, все остальные. В тех же тулупах, меховых шапках, только председатель выделяется своими щегольскими шляпой и пальто.

Снова началась беспросветная метель, но их дело не ждет отлагательств. Вместо коня и саней, они едут на мотоцикле, но, изредка, сквозь шум мотора и завывание ветра, слышен приглушенный стук копыт. Паня разлегся на транспорте, взобрался как на гору, не боясь упасть. Едут день, едут ночь. Председатель неизменно у руля, пока Полуянов и Сафронов играют в карты. Причем первый бессовестно подглядывает, а второй покорно получает три щелчка о свою лысую голову. За все время они не сказали друг другу не единого слова.

Тот же обширный и светлый пейзаж. Бескрайние, далекие горизонты. Привал. Все путники, как по команде, сели на землю и сложили тулупы над своими головами, образуя некое подобие палатки. Теперь их белые, запоминающиеся лица, озаряемые небольшим

огоньком, выделяются на фоне черноты, превращая их в недвижимые изваяния, каждый в своей нише. Они молча едят из железных тарелок, строго смотря перед собой. Дядя курит, председатель причесывается. А Пане будто неловко: он то опускает взгляд, то косит белыми, утомленными глазами в сторону, все выше натягивая ворот свитера. Но тут приближается и выглядывает из темноты дядино лицо, и он, по заведенной привычке, четко и с расстановкой говорит: «Ослаб [человек] от тысячелетней жизни. Устал человек. Ослаб и изнежился». Добавляя, что и воевать теперь даже в тягость, на что Колька возмущается, что воевать согласен, но только честно и что в дураках оставаться не хочет.

В природе все бушует метель. Полуянов с серьезным видом просматривает какую-то книгу. Без лишних слов вырывает несколько страниц и отдает Пане. Это оказывается сборником стихов, на что Колька, узнав это, испуганно вытаращивает глаза, сильно насупив брови, еще больше всматриваясь в напечатанные буквы. Морозов начинает читать стихотворение, а его сосед, сидя рядом, имеет вид человека, будто просвещенного во все таинства жизни и нашедшего ее смысл. Но как смешон и забавен он сейчас, вглядываясь в чтеца. А у того впервые на лице стала заметна улыбка.

И тут, в одухотворенной тишине, дядя громогласным голосом, подхватываемым всеми, начинает петь песню на народные мотивы. Не может ее заглушить и вой ветра. Только «воин» продолжает читать книгу или же просто вглядываться в хитросплетения букв.

Они снова разведке, теперь уже обзаведясь биноклем. В окуляре виднеется москвич и поспешно собирающаяся семья. И ее главу, кооператора Махотина, окружают со всех сторон, поглядывая на него недобрыми глазами. Чтобы не убежал, они придавливают его с двух сторон своими массивными телами на узкой скамье, на что тот лишь сокрушенно складывает вместе руки и тихо лепечет, чтобы отпустили его жену, «детишек», косясь на оружие. А дядя поспешно закрывает калитку и пристально оглядывается вокруг. Никому не нужны свидетели.

Маленькая, но светлая комната в доме Махотина. В тишине раздается лишь раздражающий скрип пружин в кровати. Это мальчик, сидя рядом со своей матерью и сестрой, от безделья начинает на ней прыгать. На что Паня, присматривающий за ними, не обращает никакого внимания. Только бездумно возводит глаза к потолку.

Параллельно в соседней просторной комнате, с обязательной печкой в углу, Сафронов задумался над шахматной доской, твердо выставляя вперед свою черную фигуру. Старается обыграть председателя, спокойно читающего газету и пьющего чай. С виду, самое обычное времяпрепровождение.

Но обстановка накаляется. Девочка меряет узкую комнату шагами, двигаясь как маятник. И шахматная партия прерывается: в комнату вводят окровавленного, ошарашенного и испуганного Махотина. «Зверь ты, Полуянов, гестаповец, бандит. Что с человеком сделал?» - фальшиво сердитым голосом заявляет Филипп Ильич, приторно ласково разговаривая с потерпевшим, услужливо, участливо. Применяет психологический прием, сначала запугать, потом приласкать. Но затем привели детей. На печи теперь сидит девочка, сжимающая в своих ладошках куклу и мальчик с юлой. Спокойные, даже серьезные смотрят на горящую спичку. А накрытый тулупом с головой кооператор, все умоляет со слезами на глазах пожалеть его поздних отпрысков. Сафронов и Василий Иванович нервно и грустно переглядываются.

Действие все быстрее переносится из одного места в другое. Теперь женщина в комнате вне себя от волнения. А ее лояльный и верящий в доброту людей надзиратель пытается внять ее благоразумию: «Они люди-то, в общем, добрые. Покажут ему сыну и дочку, и он раскается». Но верх берет материнский инстинкт: она ударяет бедного Паню утюгом, хотя бы завернутым в плед, по голове. Какие же настали времена, когда даже женщина взялась за оружие. Выстрел! Все живы, только вот второму брату Лыкову пристрелили руку. Видно, судьба у них такая.

Еще одного потерпевшего увозит трактор на санях. Он протягивает здоровой рукой схему земли, ради которой кровь проливал, и дает наставления. Сафронов и председатель склонились над ним, а Полуянову, видимо, их группа все больше напоминает «инвалидную команду». И узнав все, что было нужно от кооператора, они, оставив ему два сломанных ребра, оставили его в покое.

Путники снова едут по заснеженному полю, но теперь сквозь белоснежный снег грязными пятнами пробивается черная земля. Взмахом одной руки, Полуянов останавливает едущий по железной дороге поезд. Снова они в пути, в тишине, разбиваемой только громыханием поезда и завываниями вьюги. Снова они развели костер, а «воин» все с тем же удивлением читает тот сборник стихотворений в темноте. Из открытой двери снег валит плотной стеной, не давая что-либо разглядеть. А Паня изнемогает, в беспамятстве, то открывая глаза, то приподнимаясь. Кажется, что каждому слишком тесно в этом движущимся вагоне, а огонь норовит погаснуть. Но камера задерживает свой долгий и пристальный взгляд лишь на лице Филиппа Ильича, задумчиво смотрящего вперед. Чем дальше держит он путь, тем более он становится серьезен. А затем он поднимает свой грустный взгляд на небо, неровный кусок которого виднеется сквозь дыру в деревянной крыше, напоминающую пасть дикого животного. А там – вьюга.

Ночь. Город. Темная улица освещена лишь парой тусклых фонарей, в свете которых можно различить квадратные и такие чужие очертания дома. Звезд не видно, вместо них летают на фоне черного неба белые неспокойные, взволнованные снежинки. Беспрерывно мигает средняя лампа светофора, как аварийная сигнализация. Вдалеке горит и приближается одинокий огонек от фонаря мотоцикла.

Теперь путешественники оказываются в квартире обкомовца. Не горит свет, только отражается уличный фонарь на голой стене. Здесь уже более дорогая мебель, выделяющаяся изящными изгибами спинок стульев, огромными коврами и хрустальными графинами на столе, гардинами на окнах и стоячими деревянными часами.

Над посмеивающимся мужчиной в углу склонились грозные тени. Все, выделяясь только силуэтами из темноты, уставились на него блестящими черными глазами. Они предлагают различные варианты его пыток, чтобы запугать. И тут все головы с удивлением поворачиваются к Пане – «Может его сварить потихоньку? Я в чулане бак видел». На что старик лишь ухмыляется, не боится.

Тут Полуянов находит люк, ведущий в подвал. Опускает голову внутрь так, будто в уже знакомую прорубь, такую же черную дыру. Он снимает с себя одежду, также поступают и с сопротивляющимся «заложником». Может быть, смерти он не боится, но неизвестности точно. Они спускают его в холодный подвал, а затем исчезает и Колька, решивший показать старику потусторонний мир и жизнь после смерти.

На экране внезапно возникает какое-то африканское племя, поднявшееся из кустов. Они бегут, бешено завывают, размахивают копьями и щитами, возможно, готовясь к битве. Туземцы, людоеды, бешено вытаращивают белые глаза и раздувают щеки, имитируя звуки животных. А в той темной комнате, даже звук телевизора не может заглушить раздающиеся страдальческие крики из подвала. Сафронов и Паня стали еще мрачнее и молчаливее, а председатель, удобно устроившись на диване, засыпает. Бьют часы – прошла вся ночь, должен наступит рассвет, но комната все еще окутана мраком, лишь контрастно выделяются бледные лица. Василий Иванович заговорил о том, что еще доживет до свадьбы Пани, и тот, будто в подтверждение слов всматривается в танцующих в телевизоре человечков, с удивленным, чуть ли не злобным лицом, вытаращив большие глаза.

Наконец достают дрожащего от безумного холода Кольку. Его белая майка, все лицо и руки окровавлены. Он, держа трясущимися руками бутылку, пытается согреться выпитым спиртом, сам напуганный до ужаса. Из подвала, как из могилы, на собравшихся людей холодно и неподвижно взирает камера. Там же лежит мертвый, буквально загрызенный до смерти обкомовец.

Проезжая по той же пустой и черной улице, председателя настигла пуля неизвестного. Паня, сойдя с мотоцикла, заслышав еще один выстрел, пошел на розыск. Будто очнувшись от сна, набравшись смелости, он надвигает шапку на лоб, чья ровная линия придает ему решительный и непреступный вид. То и дело камера заостряет свое внимание на его остром, точеном профиле, припорошенном снегом. Он медленно, неспешной поступью, твердой походкой идет по темным улицам, косым переулкам за убегающим, еще пытающимся отстреливаться человеком. Но ни одна пуля не достигает своего адресата. В тишине раздается мерный стук его сапог об асфальт и частый сбивчивый топот преследуемого. Это сын Симавина и он зовет на помощь. Поднимается по лестнице и стучит в закрытые двери, но все тщетно. Паня, соврав твердым голосом, что убил его отца, застреливает и сына. За так и не открывшейся дверью тихо скулит собака.

Под деревом, закутанный в несколько одежд, лежит умирающий Василий Иванович. А Паня, желая угодить ему, приносить отрубленную голову только что скончавшегося человека. «Хорошим человеком ты вырос, Паня». И путники трагично и с почтением сняли шапки перед честно жившим и честно умершим председателем, тут же закопанным на кладбище.

Совсем исчез из виду светлый пейзаж, уступая место непроглядной тьме. Белоснежный снег заменил нескончаемый дождь, заливающий глаза. Путники едут на мотоцикле, теперь втроем. Остались только Сафронов, Полуянов и Паня. Непреступной крепостью, темной башней в ночи, цитаделью возвышается Кремль. «Прям пирамида египетская». По старой привычке они разводят негасимый костер, но теперь расположившись сразу у подножия здания под неутихающим ливнем. Все еще будучи на «войне» они разрабатывают план проникновения в охраняемое здание.

Совсем изменились наши герои. Поднимаются на лифте причесанные, в чистых белых сорочках, пиджаках. Впереди, как глава, с серьезным, решительным лицом, прямо стоит Паня, позади одетые «с иголочки» Колька Полуянов и Филипп Ильич Сафронов, попеременно оглядывающиеся на часовых, которые преувеличенно грозно исказили свои рты в наигранно суровом виде. Путники, словно делегация, идут сквозь длинные коридоры, пока не попадают в обширную комнату «хозяина кабинета».

Большую часть светлого помещения занимает огромный стол, за которым сидит такой же огромный «хозяин». Паня, сняв шубу и положив ее прямо на пол, кладет на его стол пачку денег. Он говорит достойно и гордо о своей потерянной земле, прося вернуть ее, перед смеющимся человеком, который отвечает: «Земля моя. На сто лет моя. Как же я мое отдам?». Смотрит сурово, пуская молнии из глаз, говорит грозно, властно. А позади него высятся полки с нефтью и газом со всех его купленных земель, со всего мира: из Китая, из Арктики, из Америки («так себе нефть, жиденькая»), и с земли наших героев, уральская. Как самое дорогое сердцу «хозяин» показывает свои экспонаты, свое несметное сокровище. «Вся кровь земная моя будет!». В то время как Сафронов и Полуянов как-то стушевались, поникли и приуныли. Но красноречива, богата и вежлива была речь Пани настолько, что «хозяин» решился показать ему бумагу о покупке их земли, заливаясь еще большим, последним смехом, совершая непростительную ошибку.

Вдруг, все потемнело, грохочет мебель. Дядя душит ремнем охранника, злобно скаля зубы, превращая лицо в жестокую маску, а Полуянов хладнокровно грызет шею другого. Паня же голыми руками расправляется с властителем их земель. Заполыхал костер, разлилась нефть из бутылей. Был совершен набег, украдена девушка (бывшая секретарь), уничтожена злосчастная бумага. Герои несутся на мотоцикле, а сзади пестреет, горит белым пламенем, взрывается кремль.

Путники снова на своей территории. Тракторы уходят вдаль обширного, бескрайнего поля под вновь белоснежным небом. Пашется рыхлая добротная земля. Из машин виднеются счастливые и обрадованные лица всех путников, переродившихся на отвоеванной земле, добившихся своего. Фильм заканчивается патриотическими, народными затихающими кадрами.

Кошелева Александра

Дата добавления: 2015-10-21