— А почему ваша тропа войны, как вы это называете, должна скоро кончиться, Зверобой?
— Потому, дорогая девушка, что отпуск мой тоже кончается. По всей вероятности, и моя дорога и отпуск кончатся в одно и то же время; во всяком случае, они следуют друг за дружкой по пятам.
— Я не понимаю ваших слов, Зверобой, — ответила девушка, несколько сбитая с толку. — Мать всегда уверяла, что люди должны говорить со мной гораздо проще, чем с другими, потому что я слабоумная. Слабоумные не так легко все понимают, как те, у кого есть рассудок.
— Ладно, Хетти, я отвечу вам совсем просто. Вы знаете, что я теперь в плену у гуронов, а пленные не могут делать все, что им захочется…
— Но как вы можете быть в плену, — нетерпеливо перебила девушка, — когда вы находитесь здесь, на озере, в отцовской лодке, а индейцы — в лесу, и у них нет ни одной лодки? Тут что-то не так, Зверобой!
— Я бы от всего сердца хотел, Хетти, чтобы вы были правы, а я ошибался, но, к сожалению, ошибаетесь вы, а я говорю вам сущую истину. Каким бы свободным я ни казался вашим глазам, девушка, в действительности я связан по рукам и ногам.
— Ах, какое это несчастье — не иметь рассудка! Ей-богу, я не вижу и не понимаю, отчего это вы в плену и связаны по рукам и ногам. Если вы связаны, то чем опутаны ваши руки и ноги?
— Отпуском, девочка! Это такие путы, которые связывают крепче всякой цепи. Можно сломать цепь, но нельзя нарушить отпуск. Против веревок и цепей можно пустить в ход ножи, пилу и разные уловки, но отпуск нельзя ни разрезать, ни распилить, ни избавиться от него при помощи хитрости.
— Что же это за вещь — отпуск, который крепче пеньки или железа? Я никогда не видела отпуска.
— Надеюсь, вы никогда его не почувствуете, девочка. Эти узы связывают наши чувства, поэтому их можно только чувствовать, но не видеть. Вам понятно, что значит дать обещание, добрая маленькая Хетти?
— Конечно, если обещаешь сделать что-нибудь, то надо это исполнить. Мать всегда исполняла обещания, которые она мне давала, и при этом говорила, что будет очень дурно, если я не стану исполнять обещаний, которые я давала ей или кому-нибудь еще.
— У вас была очень хорошая мать, дитя, хотя, быть может, кое в чем она и согрешила. Значит, по-вашему обещания нужно исполнять. Ну так вот, прошлой ночью я попал в руки мингов, и они позволили мне приехать и повидаться с моими друзьями и передать послание людям моего собственного цвета, но все это только с условием, что я вернусь обратно сегодня в полдень и вытерплю все пытки, которые может измыслить их мстительность и злоба, в отплату за жизнь воина, который пал от моей пули, и за жизнь молодой женщины, которую подстрелил Непоседа, и за другие неудачи, которые их здесь постигли. Надеюсь, вы теперь понимаете мое положение, Хетти?
Некоторое время девушка ничего не отвечала, но перестала грести, как будто новая мысль, поразившая ее ум, не позволяла ей заниматься чем-нибудь другим. Затем она возобновила разговор, явно очень озабоченная и встревоженная.
— Неужели вы считаете индейцев способными сделать то, о чем вы только что говорили, Зверобой? — спросила она. — Они показались мне ласковыми и безобидными.
— Это до некоторой степени верно, если речь идет о таких, как вы, Хетти, но совсем другое дело, когда это касается врага, и особенно владельца довольно меткого карабина. Я не хочу сказать, что они питают ко мне ненависть за какие-нибудь прежние мои подвиги: это значило бы хвастаться на краю могилы, но без всякого хвастовства можно сказать, что один из самых храбрых и ловких их вождей пал от моей руки. После такого случая все племя станет попрекать их, если они не отправят дух бледнолицего поддержать компанию духу краснокожего брата, — разумеется, предполагая, что он может нагнать его. Я, Хетти, не жду от них пощады. Мне больше всего жаль, что такое несчастье постигло меня на моей первой тропе война. Но все равно это должно случиться рано или поздно, и каждый солдат должен быть к этому готов.
— Гуроны не причинят вам вреда, Зверобой! — вскричала взволнованная девушка. — Это грешно и жестоко. Я взяла библию, чтобы объяснить им это. Неужели вы думаете, что я стану спокойно смотреть, как вас будут мучить?
— Надеюсь, что нет, добрая Хетти, надеюсь, что нет, а потому, когда настанет эта минута, прошу вас уйти и не быть свидетельницей того, чему помешать вы не можете, но что, конечно, огорчит вас. Однако я бросил весла не для того, чтобы рассуждать здесь о моих горестях и затруднениях, но для того, девушка, чтобы поговорить немножко о ваших делах.
— Что вы можете сказать мне, Зверобой? С тех пор, как умерла матушка, мало кто говорит со мной о моих делах.
— Тем хуже, бедная девочка, да, тем хуже, потому что с такими, как вы, надо почаще говорить, чтобы вы могли спасаться от западни и обмана. Вы еще не забыли Гарри Непоседу, насколько я понимаю?
— Забыла ли я Гарри Марча?! — воскликнула Хетти, вздрогнув. — Как могла я позабыть его, Зверобой, если он наш друг и покинул нас только вчера ночью! Большая яркая звезда, на которую мать любила подолгу глядеть, мерцала над вершиной вон той высокой сосны на горе, когда Гарри сел в пирогу. Я знаю, ум у меня слабый, но он никогда не изменяет мне, если дело касается бедного Гарри Непоседы. Джудит никогда не выйдет замуж за Марча, Зверобой.
— В этом вся суть, Хетти, та суть, до которой я хочу добраться. Вероятно, вы знаете, что молодым людям естественно любить друг друга, особенно когда встречаются юноша и девушка. Ну так вот: девушка ваших лет, круглая сирота, которая живет в пустыне, посещаемой только охотниками и трапперами, должна остерегаться опасностей, которые, быть может, и не снились ей.
— Но какое зло может причинить мне мой ближний? — ответила Хетти по-детски просто, хотя щеки ее немного зарумянились. — Библия учит любить ненавидящих нас, и почему бы нам не любить тех, кто вовсе не думает нас ненавидеть!
— Ах, Хетти, любовь, о которой толкуют миссионеры, совсем не та любовь, которую я имею в виду! Ответьте мне на один вопрос, дитя, как вы думаете, можете вы когда-нибудь стать женой и матерью?
— С таким вопросом нельзя обращаться к молодой девушке, и я не отвечу на него, — сказала Хетти укоризненным тоном, каким мать выговаривает ребенку за неприличный поступок. — Если вы хотите сказать что-нибудь о Непоседе, я послушаю, но вы не должны говорить о нем дурно: его здесь нет, а об отсутствующих не говорят дурно.
— Ваша мать дала вам столько хороших наставлений, Хетти, что все мои страхи в значительной мере рассеялись. И все-таки молодая женщина, не имеющая родителей, но не лишенная красоты, всегда должна быть осторожной в тех местах, где не соблюдают ни права, ни закона. Я ничего дурного не хочу сказать о Непоседе, в общем, он неплохой человек на свой лад, но вы должны знать кое-что; вам, быть может, не особенно приятно будет это выслушать, но все же об этом надо сказать: Марч влюблен в вашу сестру Джудит.
— Ну и что же? Все восхищаются Джудит, она так хороша собой, и Непоседа не раз говорил, что хочет на ней жениться. Но из этого ничего не выйдет, потому что Джудит Непоседа не нравится. Ей нравится другой, и она говорит о нем во сне, хотя вы не должны спрашивать меня, кто он, потому что за все золото и все бриллианты, которые только есть в короне короля Георга, я не назову его имени. Если сестры не станут хранить секреты друг друга, на кого же можно тогда положиться?
— Конечно, я не прошу вас сказать это, Хетти, да и мало было бы от этого пользы человеку, который стоит одной ногой в могиле. Ни голова, ни сердце не отвечают за то, что человек говорит во сне.
— Мне хотелось бы знать, почему Джудит так часто говорит во сне об офицерах, о честных сердцах и о лживых языках, но, вероятно, она не желает мне этого сказать, потому что я слабоумная. Не правда ли, странно, Зверобой, что Джудит не нравится Непоседа, хотя это самый бравый молодой человек из всех, кто когда-либо приходил на озеро, и он не уступает ей в красоте? Отец всегда говорил, что из них выйдет самая прекрасная пара во всей стране, хотя мать недолюбливала Марча.
— Ладно, бедная Хетти, трудно все это вам растолковать, а потому я не скажу больше ни слова, хотя то, что я хотел сказать, тяжестью лежит у меня на сердце. Беритесь снова за весла, девушка, и поплывем прямо к берегу, потому что солнце уже высоко и отпуск мой вот-вот кончится.
Теперь пирога направилась прямо к мысу, где, как хорошо знал Зверобой, враги поджидали его; он даже начал побаиваться, что опоздает и не поспеет вовремя. Хетти, заметившая его нетерпение, хотя и не понимавшая толком, в чем тут дело, помогала ему очень усердно, и вскоре стало ясно, что они поспеют к сроку. Только тогда молодой человек начал грести медленнее, а Хетти снова начала болтать, как всегда, просто и доверчиво, но нам нет надобности воспроизводить здесь их дальнейшую беседу.
Глава 27
Ты поработала сегодня, смерть, но все же
Еще работы хватит! Адские врата
Наполнены толпой, но дважды десять тысяч
Невинных душ не ведают в своих домах,
Что лишь побагровеет запад, как они
Войдут в мир скорби…
Человек, привыкший наблюдать за небесными светилами, мог бы предсказать, что через две-три минуты солнце достигнет зенита, когда Зверобой высадился на берег, там, где гуроны теперь расположились лагерем, почти прямо против «замка».
Лагерь этот очень напоминал тот, который мы уже описали выше, только почва здесь была более ровная и деревья росли не так густо. Два эти обстоятельства делали мыс очень удобным местом для стоянки. Пространство под древесными ветвями напоминало тенистую лесную лужайку, неподалеку протекал прозрачный ручей, поэтому индейцы и охотники очень любили посещать эту часть берега. Повсюду здесь виднелись следы костров, что в девственном лесу встречается редко. На берегах здесь не было густых зарослей кустарника, и внимательный взор мог сразу охватить все, что творится под свисавшими над водой деревьями.
Для индейского воина долг чести — сдержать свое слово, если он обещал вернуться и встретить смерть в назначенный час.
Однако считается неприличным появляться до наступления срока, выказывая этим женское нетерпение. Нельзя злоупотреблять великодушием врага, но лучше всего являться точно, минута в минуту. Драматические эффекты такого рода сопровождают все наиболее важные обряды аборигенов Америки, и, без сомнения, эта склонность, присущая и более цивилизованным народам, коренится в самой природе человека. Все мы высоко ценим личную отвагу, но, если она соединяется с рыцарской самоотверженностью и строгим соблюдением чести, она кажется нам вдвойне привлекательной. Что касается Зверобоя, то хотя он и гордился своей кровью белого человека и иногда отступал от индейских обычаев, но все же гораздо чаще подчинялся этим обычаям и бессознательно для себя заимствовал понятия и вкусы краснокожих — в вопросах чести они были его единственными судьями. На этот раз ему не хотелось проявлять лихорадочной поспешности и возвращаться слишком рано, ибо в этом как бы заключалось молчаливое признание, что он потребовал себе для отпуска больше времени, чем в действительности ему было нужно. С другой стороны, он был не прочь несколько ускорить движение пироги, чтобы избежать драматического появления в самый последний момент. Однако совершенно случайно молодому человеку не удалось осуществить это намерение, и, когда он сошел на берег и твердой поступью направился к группе вождей, восседавших на стволе упавшей сосны, старший из них взглянул в просвет между деревьями и указал своим товарищам на солнце, только что достигшее зенита.
Дружное, но тихое восклицание удивления и восхищения вырвалось из всех уст, и угрюмые воины поглядели друг на друга: одни — с завистью и разочарованием, другие — поражаясь этой необычайной точности, а некоторые — с более благородным и великодушным чувством. Американский индеец выше всего ценит нравственную победу: стоны и крики жертвы во время пыток приятнее ему, чем трофеи в виде скальпа; и самый трофей значит в его глазах больше, чем жизнь врага. Убить противника, но не принести с собой доказательств победы считается делом не особенно почетным. Таким образом, даже эта грубые властители лесов, подобно своим более образованным братьям, подвизающимся при королевских дворах или в военных лагерях бледнолицых, подменивают воображаемыми и произвольными понятиями чести сознания своей правоты и доводы разума.
Когда гуроны толковали о том, возвратится ли пленник, мнения их разделились. Большинство утверждало, что бледнолицый не придет по доброй воле обратно, чтобы подвергнуться мучительным пыткам. Но некоторые, самые старые, ожидали большего от человека, уже выказавшего столько смелости, — хладнокровия и стойкости. Зверобой был отпущен не потому, что индейцы надеялись на выполнение данного им обещания, а скорее потому, что они хотели набросить тень на делаваров, воспитавших в своей деревне человека, проявившего преступную слабость. Гуроны предпочли бы, чтобы их пленником был Чингачгук и чтобы именно он доказал свое малодушие, но бледнолицый приемыш ненавистного племени мог с успехом заменить делавара. Желая как можно торжественнее отпраздновать свою победу, в случае если охотник не появится в назначенный час, в лагере созвали всех воинов и разведчиков. Все племя — мужчины, женщины и дети собралось вместе, чтобы быть свидетелем предстоящего зрелища. Гуроны предполагали, что в «замке» теперь находятся только Непоседа, делавар и три девушки. «Замок» стоял на виду, недалеко от индейской стоянки; при дневном свете за ним было легко наблюдать. Поэтому у краснокожих не было оснований опасаться, что кто-нибудь из скрывающихся в «замке» сможет незаметно ускользнуть. Гуроны приготовили большой плот с бруствером из древесных стволов, чтобы, как только решится судьба Зверобоя, немедленно напасть на ковчег или на «замок», в зависимости от обстоятельств. Старейшины полагали, что слишком рискованно откладывать отступление в Канаду позднее ближайшего вечера. Короче говоря, они хотели немедленно тронуться в путь, к далеким водам озера Онтарио, как только покончат со Зверобоем и ограбят «замок». Картина, открывшаяся перед Зверобоем, имела весьма внушительный вид. Все старые воины сидели на стволе упавшего дерева, с важностью поджидая приближения охотника. Справа стояли вооруженные молодые люди, слева — женщины и дети. Посредине расстилалась довольно широкая поляна, окруженная со всех сторон деревьями. Поляна эта была заботливо очищена от мелких кустиков и бурелома. Очевидно, здесь уже не раз останавливались индейские отряды: везде виднелись следы костров. Лесные оводы даже в полдень кидали свою мрачную тень, а яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листья, повсюду бросали светлые блики. Весьма возможно, что мысль о готической архитектуре впервые зародилась при взгляде на такой пейзаж. Во всяком случае, поскольку речь идет об игре света и тени, этот храм природы производил такое же впечатление, как и наиболее знаменитые творения искусства человека.
Как это часто бывает у туземных бродячих племен, два вождя почти поровну разделили между собой главную власть над детьми леса. Правда, на почетное звание вождя могли бы притязать еще несколько человек, но те, о ком мы говорим, пользовались таким огромным влиянием, что, когда мнение их было единодушно, никто не дерзал оспаривать их приказаний; а когда они расходились во взглядах, племя начинало колебаться, подобно человеку, потерявшему руководящий принцип своего поведения. По установившемуся обычаю и, вероятно, соответственно самой природе вещей, один вождь был обязан своим авторитетом обширному уму, тогда как другой выдвинулся главным образом благодаря своим физическим качествам. Один из них, старший летами, прославился своим красноречием в прениях, мудростью в совете и осторожностью в действиях, тогда как его главный соперник, если не противник, был храбрец, отличавшийся на войне и известный своей свирепостью. В умственном отношении он ничем не выделялся, если не считать хитрости и изворотливости на тропе войны. Первый был уже знакомый читателю Расщепленный Дуб, тогда как второго называли la Panthere на языке Канады, или Пантерой на языке английских колоний. Согласно обычаю краснокожих, прозвище это обозначало особые свойства воина, в самом деле, свирепость, хитрость и предательство были главными чертами его характера. Кличку свою он получил от французов и очень ценил ее.
Из нашего дальнейшего повествования читатель скоро узнает, насколько эта кличка была заслужена. Расщепленный Дуб и Пантера сидели бок о бок в ожидании пленника, когда Зверобой поставил свой мокасин на прибрежный песок. Ни один из них не двинулся и не проронил ни слова, пока молодой человек не достиг середины лужайки и не возвестил о своем прибытии. Он заговорил твердо, хотя с присущей ему простотой.
— Вот я, минги, — сказал Зверобой на делаварском наречии, понятном большинству присутствующих. — Вот я, а вот и солнце. Оно так же верно законам природы, как я — моему слову. Я ваш пленник; делайте со мной что хотите. Мои отношения с людьми и землей покончены. Мне теперь остается только встретить мою судьбу, как подобает белому человеку.
Ропот одобрения послышался даже среди женщин, и на мгновение возобладало сильное, почти всеобщее желание принять в качестве равноправного члена племени человека, проявившего такую силу духа. Но некоторые были против этого, особенно Пантера и его сестра Сумаха, прозванная так за многочисленность своего потомства[38]; она была вдовой Рыси, павшего недавно от руки пленника. Врожденная свирепость Пантеры не знала никаких пределов, тогда как страстное желание мести мешало Сумахе проникнуться более мягким чувством. Иначе обстояло дело с Расщепленным Дубом. Он встал, протянул руку и приветствовал пленника с непринужденностью и достоинством, которые сделали бы честь любому принцу. Он был самый мудрый и красноречивый во всем отряде, поэтому на нем лежала обязанность первым отвечать на речь бледнолицего.
— Бледнолицый, ты честен, — сказал гуронский оратор. — Мой народ счастлив, что взял в плен мужчину, а не вороватую лисицу. Теперь мы знаем тебя и будем обходиться с тобой как с храбрецом. Если ты убил одного из наших воинов и помогал убивать других, то взамен ты готов отдать собственную жизнь. Кое-кто из моих молодых воинов думал, что кровь бледнолицего слишком жидка и не захочет литься под гуронским ножом. Ты доказал, что это не так: у тебя мужественное сердце. Приятно держать в своих руках такого пленника. Если мои воины скажут, что смерть Рыси не должна быть забыта, что он не может отправиться в страну духов один и что надо послать врага ему вдогонку, они вспомнят, что он пал от руки храбреца, и пошлют тебя вслед за ним с такими знаками нашей дружбы, которые не позволят ему устыдиться твоего общества. Я сказал. Ты понимаешь, что я сказал!
— Правильно, минг, все правильно, как в евангелии, — ответил простодушный охотник. — Ты сказал, а я понял не только твои слова, но и твои затаенные мысли. Смею заявить вам, что воин, по имени Рысь, был настоящий храбрец, достойный вашей дружбы и уважения, но я чувствую себя достойным составить ему компанию даже без удостоверения, полученного из ваших рук. Тем не менее вот я здесь и готов подвергнуться суду вашего совета, если, впрочем, все это дело не решено гораздо раньше, чем я успел вернуться обратно.
— Наши старики не станут рассуждать в совете о бледнолицем, пока снова не увидят его в своей среде, — ответил Расщепленный Дуб, несколько иронически оглядываясь по сторонам. — Они полагают, что это значило бы говорить о ветрах, которые дуют куда им угодно и возвращаются только тогда, когда сочтут это нужным. Лишь один голос прозвучал в твою защиту, Зверобой, и он остался одиноким, как песнь королька, чья подруга подбита соколом.
— Благодарю за этот голос, кому бы он ни принадлежал, минг, и скажи, что это был настолько нерадивый голос, насколько все другие были лживы. Для бледнолицего, если он честен, отпуск такая же святыня, как и для краснокожего. И, если бы даже это было иначе, я все равно никогда не опозорил бы делаваров, среди которых, можно сказать, я получил все мое образование.
Впрочем, всякие слова теперь бесполезны. Вот я, делайте со мной, что хотите.
Расщепленный Дуб одобрительно кивнул головой, и вожди начали совещаться. Как только совещание кончилось, от вооруженной группы отделились трое или четверо молодых людей и разбрелись в разные стороны. Потом пленнику объявили, что он может свободно разгуливать по всему мысу, пока совет не решит его судьбу. В этом кажущемся великодушии было, однако, меньше истинного доверия, чем можно предположить на первый взгляд; упомянутые выше молодые люди уже выстроились в линию поперек мыса, там, где он соединялся с берегом, о том же, чтобы бежать в каком-нибудь другом направлении, не могло быть и речи. Даже пирогу отвели и поставили за линией часовых в безопасном месте. Эти предосторожности объяснялись не столько отсутствием доверия, сколько тем обстоятельством, что пленник, сдержав свое слово, больше ничем не был связан, и если бы теперь ему удалось убежать от своих врагов, это считалось бы славными достойным всяческой похвалы подвигом. В самом деле, дикари проводят такие тонкие различия в вопросах этого рода, что часто предоставляют своим жертвам возможность избежать пыток, полагая, что для преследователей почти так же почетно снова поймать или перехитрить беглеца, когда все силы его возрастают под влиянием смертельной опасности, как и для преследуемого — ускользнуть, в то время как за ним наблюдают так зорко.
Зверобой отлично знал это и решил воспользоваться первым удобным случаем. Если бы он теперь увидел какую-нибудь лазейку, он устремился бы туда, не теряя ни минуты. Но положение казалось совершенно безнадежным. Он заметил линию часовых и понимал, как трудно прорваться сквозь нее, не имея оружия. Броситься в озеро было бы бесполезно: в пироге враги легко настигли бы его; не будь этого, ему ничего не стоило бы добраться до «замка» вплавь. Прогуливаясь взад и вперед по мысу, от тщательно искал, где бы можно было спрятаться. Но открытый характер местности, ее размеры и сотни бдительных глаз, устремленных на него, — хотя те, кто смотрели, и притворялись, будто совсем не обращают на него внимания, — заранее обрекали на провал любую такую попытку. Стыд и боязнь неудачи не смущали Зверобоя; он считал до некоторой степени долгом чести рассуждать и действовать, как подобает белому человеку, но твердо решил сделать все возможное для спасения своей жизни. Все же он колебался, хорошо понимая, что, прежде чем идти на такой риск, следует взвесить все шансы на успех. Тем временем дела в лагере шли, по-видимому, своим обычным порядком.
В стороне совещались вожди. На совете они разрешили присутствовать Сумахе, потому что она имела право быть выслушанной как вдова павшего воина. Молодые люди лениво бродили взад и вперед, с истинно индейском терпением ожидая результата переговоров, тогда как женщины готовились к пиру, которым должно было окончить день — все равно, окажется ли он счастливым или несчастливым для нашего героя. Никто не выказывал ни малейших признаков волнения, и, если бы не чрезвычайная бдительность часовых, посторонний наблюдатель не заметил бы ничего, указывающего на действительное положение вещей. Две-три старухи перешептывались о чем-то, и их хмурые взгляды и гневные жесты не сулили Зверобою ничего хорошего. Но в группе индейских девушек, очевидно, преобладали совсем другие чувства: взгляды, бросаемые исподтишка на пленника, выражали жалость и сочувствие. Так прошел целый час.
Часто труднее всего переносить ожидание. Когда Зверобой высадился на берег, он думал, что через несколько минут его подвергнут пыткам, изобретенным индейской мстительностью, и готовился мужественно встретить свою участь. Но отсрочка показалась ему более тягостной, чем непосредственная близость мучений, и он уже начал серьезно помышлять о какой-нибудь отчаянной попытке к бегству, чтобы положить конец этой тревожной неопределенности, как вдруг его пригласили снова предстать перед судьями, опять сидевшими в прежнем порядке.
— Убийца Оленей, — начал Расщепленный Дуб, лишь только пленник появился перед ним, — наши старики выслушали мудрое слово; теперь они готовы говорить.
Ты — потомок людей, которые приплыли сюда со стороны восходящего солнца, мы — дети заходящего солнца.
Мы обращаем наши лица к Великим Пресным Озерам[39], когда хотим поглядеть в сторону наших деревень. Быть может, на восходе лежит мудрая, изобилующая всеми богатствами страна, но страна на закате тоже очень приятна. Мы больше любим глядеть в эту сторону. Когда мы смотрим на восток, нас охватывает страх: пирога за пирогой привозит сюда все больше и больше людей по следам солнца, как будто страна ваша переполнена и жители ее льются через край. Красных людей осталось уже мало, они нуждаются в помощи. Одна из наших лучших хижин опустела — хозяин ее умер. Много времени пройдет, прежде чем сын его вырастет настолько, чтобы занять его место. Вот его вдова, она нуждается в дичи, чтобы прокормиться самой и прокормить своих детей, ибо сыновья ее еще похожи на молодых реполовов, не успевших покинуть гнездо. Твоя рука ввергла ее в эту страшную беду. На тебе лежат обязанности двоякого рода: одни — по отношению к Рыси, другие — по отношению к его детям. Скальп за скальп, жизнь за жизнь, кровь за кровь — таков один закон, но другой закон повелевает кормить детей. Мы знаем тебя, Убийца Оленей. Ты честен; когда ты говоришь слово, на него можно положиться. У тебя только один язык, он не раздвоен, как у змеи. Твоя голова никогда не прячется в траве, все могут видеть ее. Что ты говоришь, то и делаешь. Ты справедлив. Когда ты обидишь кого-нибудь, ты спешишь вознаградить обиженного. Вот Сумаха, она осталась одна в своей хижине, и дети ее плачут, требуя пищи; вот ружье, оно заряжено и готово к выстрелу. Возьми ружье, ступай в лес и убей оленя; принеси мясо и положи его перед вдовой Рыси; накорми ее детей и стань ее мужем. После этого сердце твое перестанет быть делаварским и станет гуронским; уши Сумахи больше не услышат детского плача; мой народ снова найдет потерянного воина.
— Этого я и боялся, Расщепленный Дуб, — ответил Зверобой, когда индеец кончил свою речь, — да, я боялся, что до этого дойдет. Однако правду сказать недолго, и она положит конец всем ожиданиям на этот счет. Минг, я белый человек и рожден христианином, и мне не подобает брать жену среди краснокожих язычников. Этого я не сделал бы и в мирное время, при свете яркого солнца, тем более я не могу это сделать под грозовыми тучами, чтобы спасти свою жизнь. Я, быть может, никогда не женюсь и проживу всю жизнь в лесах, не имея собственной хижины; но если уж суждено случиться такому, только женщина моего цвета завесит дверь моего вигвама. Я бы охотно согласился кормить малышей вашего павшего воина, если бы мог это сделать, не навлекая на себя позора; но это немыслимо, я не могу жить в гуронской деревне. Ваши молодые люди должны убивать дичь для Сумахи, и пусть она поищет себе другого супруга, не с такими длинными ногами, чтобы он не бегал по земле, которая ему не принадлежит. Мы сражались в честном бою, и он пал; всякий храбрец должен быть готов к этому. Ты ждешь, что у меня появится сердце минга; с таким же основанием ты можешь ждать, что на голове у мальчика появятся седые волосы или на сосне вырастет черника. Нет, минг, я белый, когда речь идет о женщинах, и я делавар во всем, что касается индейцев.
Едва Зверобой успел замолчать, как послышался общий ропот. Особенно громко выражали свое негодование пожилые женщины, а красавица Сумаха, которая по летам годилась в матери нашему герою, вопила громче всех. Но все эти изъявления неудовольствия должны были отступить перед свирепой злобой Пантеры. Суровый вождь считал позором, что сестре его дали позволение стать женой бледнолицего ингиза. Лишь после настойчивых просьб неутешной вдовы он с большой неохотой согласился на этот брак, вполне соответствовавший, впрочем, индейским обычаям. Теперь его жестоко уязвило, что пленник отверг оказанную ему честь. В глазах гурона засверкала ярость, напоминавшая о хищном звере, имя которого он носил.
— Собака бледнолицый! — воскликнул он по-ирокезски. — Ступай выть с дворняжками твоей породы на ваших пустых охотничьих угодьях!
Эти злобные слова сопровождались действием. Он еще не кончил говорить, когда рука его поднялась и томагавк просвистел в воздухе. Если бы громкий голос индейца не привлек внимания Зверобоя, это мгновение, вероятно, было бы последним в жизни нашего героя. Пантера метнул опасное оружие с таким проворством и такой смертоносной меткостью, что непременно раскроил бы череп пленнику. К счастью, Зверобой вовремя протянул руку и так же проворно ухватил топор за рукоятку.
Томагавк летел с такой силой, что, когда Зверобой перехватил его, рука невольно приняла положение, необходимое для ответного удара. Трудно сказать, что сыграло главную роль: быть может, почувствовав в своих руках оружие, охотник поддался жажде мести, а может быть, внезапная вспышка досады превозмогла его обычное хладнокровие и выдержку. Как бы там ни было, глаза его засверкали, на щеках проступили красные пятна, и, собрав все свои силы, Зверобой метнул томагавк в своего врага. Удар этот был нанесен так неожиданно, что Пантера не успел ни поднять руку, ни отвести голову в сторону: маленький острый топор поразил его прямо между глазами и буквально раскроил ему голову. Силач рванулся вперед, подобно раненой змее, бросившейся на врага, и в предсмертных судорогах вытянулся во весило рост на середине лужайки. Все устремились, чтобы поднять его, забыв на минуту о пленнике. Решив сделать последнюю отчаянную попытку спасти свою жизнь, Зверобой пустился бежать с быстротой оленя. Тотчас же вся орда — молодые и старые, женщины и дети, — оставив безжизненное тело Пантеры, с тревожным воем устремилась в погоню за бледнолицым. Как ни внезапно произошло событие, побудившее Зверобоя, предпринять этот рискованный шаг, оно не застало его врасплох. За минувший час он хорошо все обдумал и точно и до мелочей рассчитал все возможности, сулившие ему успех или неудачу. Таким образом, с первой же секунды он овладел собой и подчинил все свои движения контролю рассудка. Исключительно благодаря этому он добился первого и очень важного преимущества: успел благополучно миновать линию часовых и достиг этого с помощью очень простого приема, который, однако, заслуживает особого описания.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |