— У меня есть пистолет! — (У меня его не было.) — И если ты осмелишься еще раз ступить на порог этого дома, считай, что ты покойник! Ты скотина, а не мужик!
— Моя жена частенько говорит то же самое, — сказал он, как ни в чем ни бывало, беззастенчиво застегивая штаны, даже не отвернувшись. — Но ей все равно нравится, как и тебе. Говядина «Веллингтон» — вот что тебе надлежит приготовить завтра на ужин, плюс салат, а на десерт — шоколадный мусс. Если ты перекормишь меня, мы сможем сбросить лишние калории самым приятным образом, я не имею в виду джоггинг.
Он ухмыльнулся, отдал мне честь, по-военному четко повернулся «кругом» и чуть задержался у двери, а я сидела, прижимая к груди то, что осталось от моего розового платья.
— Так значит завтра в это же время, и я останусь ночевать, если ты обойдешься со мной, как следует.
Он удалился, хлопнув дверью. «Пошел к черту!» Я расплакалась, но не от жалости к самой себе. Я чувствовала такое разочарование, что, наверное, разорвала бы его на части! «Говядина „Веллингтон“!» Я посыплю ее мышьяком!
Из-за дверей раздался легкий застенчивый звук.
— Мамочка… Мне страшно. Ты плачешь, мама? Я спешно натянула халат и позвала его. Я крепко обняла Джори.
— Маленький, маленький, с мамой все в порядке. Тебе просто приснился плохой сон. Мама не плачет, видишь? — Я вытерла слезы, потому что я уже и впрямь успокоилась.
Когда мы с Джори завтракали, от цветочника принесли три дюжины красных роз на длинных-длинных черенках. К ним была приложена короткая записка:
«Посылаю тебе большой букет роз.
По одной в честь каждой ночи, когда мое сердце будет принадлежать тебе».
Записка была без подписи.
А что прикажете делать мне с тремя дюжинами роз в доме величиной со спичечную коробку? Послать их в детский приют я не могла; больница тоже находилась за тридевять земель. Решение принял Джори.
— Ой, мамочка, как красиво! Розы от дяди Пола!
Ради Джори я не выкинула розы, а оставила их, разместив по всему дому во множестве ваз. Джори был в восторге, и когда я привела его с собой в свою балетную школу, он рассказывал моим ученикам, что во всем доме у нас стоят розы, даже в ванной.
После ланча я отвезла Джори в его любимый детский сад. Это был сад, работавший по системе Монтессо-ри, где у детей пробуждают тягу к знаниям, воздействуя на их чувства. Он уже мог написать печатными буквами свое имя, а ведь ему еще не было и четырех! Я говорила себе, что он, как Крис: умный, красивый, талантливый; да, у моего Джори было все, кроме отца. Его яркие синие глаза излучали сообразительность человечка, который до конца дней сохранит интерес ко всему на свете.
— Джори, я тебя люблю.
— Я знаю, мамочка. — Когда я отруливала, он помахал мне рукой.
Когда занятия у него закончились, я уже опять была тут и встречала его. Он разрумянился и выглядел озабоченным.
— Мамочка, — сказал он, как только уселся рядом со мной на сиденье, — Джонни Стоунмен сказал, что его мама отшлепала его, когда он потрогал ее вот здесь. — Он смущенно указал мне на грудь. — А ты меня не шлепаешь, когда я тебя трогаю.
— Но ты ведь не трогаешь меня в этом месте, разве что когда ты был совсем малыш, и мама кормила тебя.
— А тогда ты меня шлепала? — Он был очень встревожен.
— Нет, конечно. Малышам положено сосать молочко у мамы, и даже если бы ты потрогал меня здесь, я бы все равно тебя не отшлепала, поэтому, если тебе интересно, можешь потрогать.
Он вытянул ручонку и прикоснулся к моей груди, следя за моим лицом. Да, быстро же дети узнают все запреты! Убедившись, что это прикосновение не накликало грома небесного на его головку, он улыбнулся с большим облегчением.
— Да это просто мягкое место, — сделал он свое приятное открытие. Обвив меня за шею руками, он заявил: — Я тебя люблю, мамочка. Потому что ты любишь меня даже тогда, когда я плохой.
— Я всегда буду тебя любить, Джори. А если иногда ты и сделаешь что-то плохое, то я всегда буду стараться понять тебя.
Да уж, я не намерена быть как моя бабушка и как моя мать. Я буду образцовой матерью, а в один прекрасный день у него появится и отец. Почему такие маленькие дети, совсем маленькие уже рассуждают о чем-то греховном и получают шлепки за свои руки? Может быть оттого, что здесь в горах мы как бы ближе к Господу? И поэтому все здесь живут под его чарами, в вечном страхе кары Господней, совершая одни лишь добродетельные поступки и одновременно каждый смертный грех, который упомянут в Библии. «Почитай отца и мать своих. Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Око за око».
Да… око за око — за этим я и приехала сюда.
По дороге домой я остановилась купить марок, оставив Джори дремать на переднем сиденье. На почте, величиной не больше моей гостиной, я увидела его, он тоже покупал марки. Он обворожительно мне улыбнулся, как если бы накануне вечером между нами не произошло никакой неловкости. У него еще хватило наглости проводить меня до машины и поинтересоваться, как мне нравятся розы.
— Только не ваши розы, — оборвала я, чопорно села в машину и хлопнула дверью ему в лицо.
Он остался стоять и глядеть мне вслед без тени улыбки на лице: признаться, он был довольно жалок.
В половине шестого посыльный доставил нам маленький сверток. Доставка была заказная, и мне пришлось расписаться в получении. Внутри коробки находилась коробочка поменьше, а в ней — бархатная шкатулка для драгоценностей, которую я поспешила открыть под изумленным взором Джори. На черном бархате покоилась одна-единственная роза, но сделанная из множества бриллиантов. К ней была приложена записка: «Возможно, эта роза больше придется тебе по вкусу». Я отложила подарок в сторону, как какую-нибудь безделушку, купленную на ее деньги, и как бы не являющуюся поэтому настоящим подарком от него, как и живые розы сегодня утром.
В тот день у него хватило духу явиться, как он и обещал ровно в половине восьмого. Несмотря ни на что, я с готовностью впустила его и молча провела в гостиную, где, в отличие от предыдущего вечера, не было приготовленных коктейлей и других приятных штучек. Сервировка, впрочем, была более изысканная, чем накануне. Я вытащила кое-какие свои коробки и распаковала некоторые вещи, поэтому на столе красовались мои лучшие кружевные салфетки и посеребренные блюда. Мы оба не проронили ни слова. Все его покаянные розы я собрала в одну охапку и поместила их в коробку рядом с его тарелкой. На пустой тарелке лежала бархатная шкатулка с брошью в виде бриллиантовой розы. Я села и молча смотрела, как он небрежно убирает шкатулку с тарелки и так же небрежно отодвигает в сторону коробку с цветами. Затем из нагрудного кармана он достал сложенный листок и протянул его мне. На нем было написано четким почерком:
«Я люблю тебя по каким-то извечным причинам. Я любил тебя еще до того, как мы встретились, и моя любовь не имеет ни мотивов, ни какого-либо умысла. Скажи мне уйти, и я уйду. Но прежде знай, что, если ты выставишь меня, я всю жизнь буду помнить о той любви, которую мы могли бы испытать, а когда я буду лежать холодным трупом, я буду любить тебя еще сильней».
Я подняла глаза, чтобы впервые за сегодняшний вечер встретить его взгляд.
— В вашей поэтичности есть какое-то знакомое звучание и в то же время какая-то странность.
— Я сочинил это всего несколько минут назад, что тут может быть вам знакомо?
Он потянулся за выпуклой крышкой, очевидно, скрывающей говяжье филе «Веллингтон».
— Я предупреждал тебя, я адвокат, а не поэт — этим и объясняется странность. Поэзия не была моим любимым предметом в школе.
— Это заметно.
Я с интересом наблюдала за ним.
— Элизабет Бэррет Браунинг пишет очень мило, но не в вашем стиле.
— Я старался из всех сил, — ответил он с порочной улыбкой, взглядом бросая мне вызов.
Затем он перевел глаза на блюдо, уставился на большую сосиску и маленькую щепотку холодных консервированных бобов. Недоумение, шок и обида, которые я прочла в его глазах, так пришлись мне по вкусу, что я почти готова была любить его.
— В эту минуту вы рассматриваете любимое меню Джори, — сказала я злорадно. — Именно это мы с ним ели сегодня на обед, и, поскольку мы были вполне довольны, я оставила немного и на вашу долю. Раз уж я сыта, то вы можете смело съесть это все. Угощайтесь.
Нахмурясь, он бросил на меня горячий и тяжелый взгляд, а затем яростно впился зубами в сосиску, которая, я уверена, к тому времени успела остынуть, как и бобы. Но он проглотил все до конца и выпил свой стакан молока, а на десерт я предложила ему пачку печенья в форме разных зверушек. Сначала он было немо уставился на нее в полном изумлении, затем разорвал обертку, взял львенка и махом откусил ему голову.
Только съев все до единого печенья и подобрав все крошки, он удосужился взглянуть на меня с таким неодобрением, что я почувствовала желание превратиться в муравья.
— Я так понимаю, ты причисляешь себя к тем жалким свободным женщинам, которые не желают пальцем о палец ударить, чтобы доставить мужчине удовольствие!
— Нет. Я свободная женщина только с некоторыми из мужчин. Других я могу обожать, боготворить и служить им, как рабыня.
— Ты сама вынудила меня вчера это сделать! — возразил он с нажимом. — Ты что думаешь, я именно этого хотел? Я хотел, чтобы наши отношения развивались на основе равенства. Зачем ты была в этом платье?
— Все шовинисты-мужчины любят такие платья.
— Но я не шовинист, и я ненавижу такие платья!
— Тебе больше нравится, во что я одета сейчас?
Я выпрямилась, чтобы он мог получше рассмотреть мой старый пушистый свитер. На мне были выцветшие голубые джинсы и грязные кроссовки, а волосы были гладко зачесаны и схвачены сзади в бабушкин пучок. Я намеренно оставила неубранными длинные пряди по вискам, так что они небрежно свисали вдоль лица, делая меня более привлекательной. Никакой косметики на лице. Он же был одет так, чтобы все падали, сраженные его элегантностью.
— Что ж, по крайней мере ты выглядишь сама собой и так, будто ты готова уступить моим притязаниям. Если что-то и вызывает у меня презрение, так это женщины, которые строят из себя не поймешь что, как ты вчера. Я ожидал от тебя лучшего, нежели это облипающее платье, в котором ты была как голая, так что поневоле возбудишься. — Он нахмурил брови и пробормотал: — То платье, как у шлюхи, то голубые джинсы. За один день она превращается в девочку-подростка.
— Платье было розовое, а не красное! И к тому же, Барт, такие сильные мужики вроде вас обожают слабых, страстных и глупых женщин, потому что вы сами, как правило, слишком мягкие и боитесь агрессивных женщин!
— Я не слабый и не мягкий, и вообще никакой, я просто мужчина, который хочет чувствовать себя мужиком, а не тем, кого используют в каких-то своих целях! Что касается страстных женщин, то я презираю их не меньше, чем агрессивных. Мне просто не нравится чувствовать себя жертвой охотницы, заманивающей меня в ловушку. Что, черт возьми, ты от меня хочешь? Почему ты меня так ненавидишь? Я посылаю тебе розы, бриллианты, поэтические опыты, а ты даже не удосуживаешься причесаться и напудрить нос.
— Ты видишь меня такой, как я есть. Что, посмотрел? Тогда можешь отваливать. — Я встала и направилась к входной двери. Распахнув ее настежь, я сказала: — Мы не подходим друг другу. Возвращайся к своей жене. Она может забрать тебя назад, потому что мне ты не нужен.
Он быстро встал, как бы повинуясь, но вдруг сжал меня в объятиях и ногой закрыл дверь.
— Я люблю тебя, одному Богу известно почему, но у меня такое чувство, будто я любил тебя всегда.
Я смотрела ему прямо в лицо, не веря ни одному его слову, даже когда он вынул шпильки из моей прически и распустил волосы по спине. По своей давней привычке я тряхнула головой, и волосы, взметнувшись, сами улеглись как надо, а он с легкой улыбкой поднял мое лицо к своему.
— Можно поцеловать тебя в твои настоящие губы? Это очень красивые губы.
Не дожидаясь разрешения, он нежно прижался ко мне губами. О, это трепетное чувство от столь нежного поцелуя! Почему не все мужчины знают, что это самый верный способ начать? Кому из женщин хочется, чтобы ее сразу съели живьем, задушили беспардонным языком? Во всяком случае не мне: я хочу, чтобы на мне играли, как на скрипке, от легкого пианиссимо в медленном темпе, переходящем через легато в крещендо. Я хотела, чтобы меня деликатно вели к высотам экстаза, которые могли покориться мне только при условии, что нужные слова звучат в нужный момент, а еще до того, как пошли в ход руки, прозвучат самые нежные поцелуи. Если накануне он лишь слегка попробовал меня, то сегодня он употребил все свое искусство. На этот раз он поднял меня до самых звезд, на высоту, где мы оба взорвались, обреченные на повторение опыта, а потом еще и еще.
Он был весь волосатый. Джулиан был, напротив, абсолютно гладок, за исключением одного кустика, который узкой полоской тянулся до пупка. И Джулиан никогда не целовал мои ноги, пахнущие розой после долгой ароматической ванны, которую я приняла перед тем, как натянуть на себя старую рабочую одежду. Барт поцеловал мой каждый пальчик, прежде чем передвинуться выше. Мне казалось, я чувствую на себе тяжелый, серый взгляд бабушкиных глаз, ее страстное желание отправить нас обоих в преисподнюю. Я выключила сознание, отгородилась от этого видения, отдалась своим чувствам и этому мужчине, который вел себя сейчас, как настоящий возлюбленный.
Но я знала, что он меня не любит. Он просто использует меня, как замену для своей жены, а когда она вернется, то я больше не увижу его. Я знала, знала это, и все же я продолжала брать и давать, пока мы не уснули друг у друга в объятиях.
Мне приснился сон. В серебряной музыкальной шкатулке, которую подарил мне отец, когда мне было шесть лет, сидел Джулиан. Он все вращался и вращался, всякий раз обращая свое лицо ко мне, а затем у него выросли усы, и это уже был не Джулиан, а Пол, который глядел очень грустно. Я быстро-быстро побежала, чтобы спасти его от смерти в этой музыкальной шкатулке, которая вдруг превратилась в гроб, а внутри его уже лежал Крис с сомкнутыми веками и скрещенными на груди руками… он был мертв, мертв. Крис!
Я проснулась и увидела, что Барт уже ушел, а моя подушка вся мокрая от слез. Мама, ну зачем ты все это начала, зачем? Крепко держа своего маленького сынишку за руку, я вывела его на улицу по дороге на работу. Где-то вдалеке я как будто слышала зовущий меня голос, а вместе с ним долетел и аромат старомодных роз. Пол, ну почему ты не едешь, чтобы спасти меня от меня самой, почему только мысленно зовешь меня?
Первая часть была сыграна. Часть вторая начнется тогда, когда моя мать узнает, что я ношу ребенка Барта, а еще есть бабушка, с нее тоже причитается и немало. Подняв глаза, я увидела, что горы самодовольно ухмыляются, устремляясь вверх. Я наконец ответила на их призыв. На их мучительный вопль о мести.
ПЕРЕТАСОВКА КАРТ
— Кэти, ведь ты говорила мне, что предосторожности не нужны!
— Они и не были нужны. Я хочу от тебя ребенка.
— Ты хочешь от меня ребенка? Что ты, черт возьми, себе думаешь, что я женюсь на тебе?
— Нет. У меня свой расчет. Я предполагала, что ты позабавишься со мной, а затем вернешься к своей жене и найдешь себе другую забаву. А у меня останется то, что я сама себе распланировала — твое дитя. Теперь я могу отваливать. Так что поцелуй меня, Барт, как еще одну из твоих маленьких интрижек.
Он разозлился. Мы сидели в моей гостиной, а за окном бушевала метель. Снег громоздился огромными сугробами высотой до самого окна, а я была у камина и вязала детскую кофточку, чтобы затем перейти к пинеткам. Я собиралась провязать две петли вместе, но тут Барт схватил мое вязание и отшвырнул его в сторону.
— Петли убегут! — закричала я в отчаянии.
— Какого черта ты собираешься со мной сделать, Кэти? Ты знаешь, что я не могу на тебе жениться! И я никогда не врал тебе и не обещал ничего. Ты играешь в какую-то игру. — Он задохнулся и зарылся лицом в ладони, потом опустил руки и взмолился: — Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной, и я тоже хочу ребенка от тебя. Какую же игру ты теперь затеяла?
— Обычную женскую игру. Единственную игру, играя в которую женщина может быть уверена в победе.
— Послушай, — сказал он, стараясь вновь обрести контроль над ситуацией, — объясни, что ты имеешь в виду, говори прямо. Из-за того, что вернулась моя жена, ничто не должно меняться между нами. У тебя всегда будет место в моей жизни.
— В твоей жизни? Не лучше ли сказать на обочине твоей жизни?
Первый раз в его голосе зазвучала покорность.
— Кэти, будь благоразумной. Я люблю тебя, но и жену свою я тоже люблю. Иногда я не могу отделить тебя от нее. Она вернулась совсем другая, я тебе уже говорил, и теперь она такая же, как тогда, когда мы с ней познакомились. Возможно, помолодевшие фигура, лицо придали ей уверенности, которую она подрастеряла, поэтому сейчас она опять нежна и добра со мной. Какова бы ни была причина, я рад этой перемене. Даже когда она мне не нравилась, я продолжал ее любить. Когда она становилась мне вовсе ненавистна, я в отместку уходил к другим женщинам, но любил я все же ее. Один момент вызывает у нас неизменное противоборство — это ее нежелание иметь ребенка, пусть даже приемного. Конечно, что говорить, сейчас она уже слишком стара, чтобы рожать детей. Пожалуйста, Кэти, останься! Не уходи! Не увози моего ребенка, ведь тогда я никогда не узнаю, что будет с ним или с ней… или с тобой.
Я решила выложить все начистоту.
— Хорошо, я останусь, но при одном условии. Ты получишь ребенка, о котором всегда мечтал только в том случае, если разведешься с ней и женишься на мне. Иначе я уезжаю далеко-далеко, а значит забираю с собой и твое дитя. Возможно, я напишу тебе, кто родился — сын или дочь, а может быть и нет. В любом случае, если я уеду, ты будешь навсегда вычеркнут из моей жизни.
Я подумала: «Вы только посмотрите на него, он ведет себя так, как если бы в завещании не было приписки, запрещающей его жене иметь детей. Защищает ее! В точности, как Крис, а ведь он все знает. Он ведь сам составлял это завещание. Он не может этого не знать».
Он стоял у камина, положив руку на каминную доску, потом оперся лбом на эту руку и уставил неподвижный взор в огонь. Другая рука была у него за спиной, стиснутая в кулак. Его смятенные мысли были так глубоки и сильны, что, казалось, они достигают внешнего мира, по крайней мере во мне поднялась волна сочувствия. Затем он обернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза.
— Господи, — сказал он, пораженный сделанным открытием, —так ты все это распланировала заранее? И ты явилась сюда, чтобы исполнить давно задуманное? Но почему? Почему ты выбрала для своих замыслов именно меня? Что я тебе сделал, Кэти, ведь я только любил тебя! Это правда, что все началось с секса, да я бы хотел, чтобы этим оно и ограничивалось, но оно переросло в нечто гораздо большее. Мне нравится быть с тобой, просто сидеть и разговаривать, или гулять в лесу. С тобой я чувствую себя очень уютно. Мне нравится, как ты меня ждешь, как дотрагиваешься до щеки, когда проходишь мимо, как ерошишь мне волосы и целуешь меня в шею, мне нравится, как нежно, робко ты просыпаешься и улыбаешься мне. Мне нравятся твои умные игры, в которых ты всегда оставляешь мне одни догадки, но мне от них хорошо. У меня такое чувство, что в одной женщине я имею целых десять, и я совершенно не могу без тебя. Но я не могу оставить свою жену и жениться на тебе. Я ей нужен!
— Тебе бы стоило пойти на сцену, Барт. Твои слова тронули меня до слез.
— Черт тебя побери, почему ты так легко об этом говоришь? Ты просто вздернула меня на дыбу, а теперь подкручиваешь болты! Не заставляй меня тебя ненавидеть и разрушать лучшее, что было в моей жизни!
С этими словами он рванулся из дома, и я осталась одна, с горечью сознавая, что я всегда слишком много говорю, ведь на самом деле я готова была оставаться в этом городе столько, сколько я буду ему нужна.
Мы с Эммой и Джори задумали совершить экскурсию в Ричмонд и сделать кое-какие рождественские покупки.
Он еще ни разу не видел близко Санта Клауса и теперь в универмаге с опаской подошел к одетому в красное белобородому человеку, который вытянул руки ему навстречу. Он испытующе забрался к Санта Клаусу на колени и недоверчиво уставился ему прямо в синие глаза, а я со всех сторон щелкала фотоаппаратом, чуть ли не ползая на коленях в стремлении поймать лучший ракурс.
Затем мы зашли в ателье, о котором мне рассказывали, и я протянула им набросок, сделанный по памяти. Я выбрала точно такой темно-зеленый бархат и чуть светлее шифон на юбку.
— Бархатный лиф должен затягиваться на шнуры, отделанные горным хрусталем, и не забудьте, что свободные концы должны свисать до подола.
Пока Джори и Эмма смотрели диснеевский мультик, я пошла постричься. На сей раз я не просто подровняла волосы, как обычно, а действительно постриглась короче и иначе, чем всегда. Мне была к лицу эта прическа, как того и нужно было, ведь она была к лицу и моей матери, когда она носила ее пятнадцать лет назад.
— Ой, мамочка! — закричал Джори разочарованно. — Где твои волосы? — Он принялся плакать. — Приделай их назад, а то ты больше не похожа на мою маму!
Именно этого я и добивалась. В это Рождество я должна была выглядеть не как я: я должна была быть копией моей матери в тот вечер, когда я впервые увидела ее танцующей с Бартом. Сейчас, наконец-то, настал мой шанс: в платье, в точности как у нее тогда, с такой же прической, с ее молодым лицом я сражусь со своей матерью в ее собственном доме, но на моих условиях. Женщина против женщины — и пусть победит лучшая! Она, в ее сорок восемь, после пластической операции, все-таки она была очень красива. Но она не могла бы составить конкуренцию своей дочери, которая моложе на двадцать один год! Посмотрев на себя в зеркало в новом зеленом платье, я рассмеялась. Да, мне удалось сделать из себя ее копию — неотразимую женщину. У меня была ее власть, ее красота и в десять раз больше мозгов в голове: как она может выиграть?
За три дня до Рождества я позвонила Крису и спросила, не хочет ли он прокатиться со мной в Ричмонд. Я забыла кое-какие необходимые мелочи, которых не было в местных магазинах.
— Кэти, — сказал он сурово, а голос его прозвучал холодно и враждебно, — ты увидишь меня тогда, когда порвешь с Бартом Уинслоу, до тех пор мне до тебя дела нет!
— Отлично! — вспыхнула я. — Оставайся там, где ты есть! Ты можешь упустить свой час мести, но я этого не сделаю! Прощай, Кристофер Долл, желаю тебе, чтобы все клопы были твои! — Я повесила трубку.
Теперь я реже давала уроки танцев, но на концертах присутствовала неизменно. Мои маленькие танцовщицы были в восторге от костюмов и выступления перед своими домашними и друзьями. В костюмах для «Щелкунчика» они выглядели обворожительно. Даже у Джори было две маленьких роли — снежинка и леденец.
На мой взгляд нет более чарующего способа провести хотя бы один рождественский вечер, чем посетить семьей представление «Щелкунчика». И это представление в тысячу раз чудеснее, когда один из исполнителей — ваш собственный четырехлетний ребенок. Милая детская непосредственность его, такого увлеченного танцем, то и дело вознаграждалась аплодисментами, и зрители стоя приветствовали его сольный танец, который я поставила специально для него.
Но лучше всего было то, что я заставила Барта обещать мне привезти на этот концерт мою мать; и они были здесь: из-за кулис я высмотрела в середине первого ряда мистера и миссис Бартоломью Уинслоу. Он был счастлив, она — угрюма. Так значит кое-какая власть над Бартом у меня все же есть. Она выразилась и в огромном букете роз для постановщицы балета, а также огромной коробке для исполнителя танца снежинки.
— Что это может быть? — спрашивал Джори, и личико его все горело от счастья. — Можно мне сейчас открыть?
— Конечно, как только мы приедем домой, ты откроешь эту коробку, а завтра утром Санта Клаус принесет тебе тысячу подарков.
— Почему?
— Потому что он любит тебя.
— Почему? — спросил опять Джори.
— Потому что он не мог тебя не полюбить — вот почему.
— Ага.
Еще не было пяти часов утра, а Джори уже поднялся и играл в электрическую железную дорогу, которую подарил ему Барт. По всей гостиной были разбросаны великолепные обертки от бесчисленных подарков — от Пола, Хенни, Криса, Барта и Санта Клауса. Эмма преподнесла ему коробку домашних печений, с которыми он расправился между делом, вскрывая другие подарки.
— Смотри-ка, мамочка, — воскликнул он, — я-то думал, мне будет скучно без моих дядей, но мне совсем не скучно. Мне очень весело.
Ему не было скучно, а вот мне было. Я хотела, чтобы Барт был со мной, а не с ней. Я ждала, что он воспользуется каким-либо предлогом, типа заехать в аптеку, и ускользнет ко мне и Джори. Но все, что я видела от Барта в то рождественское утро, был широкий — в два дюйма — браслет с бриллиантами, который он вложил в коробку с двумя дюжинами красных роз. На карточке было написано: «Я люблю тебя, Балерина».
Если и была в мире женщина, одевавшаяся более тщательно, чем я в тот вечер, это должна была быть сама Мария Антуанетта, Эмма сетовала, что я потратила на одевание целую вечность. Я наносила грим так тщательно, как если бы я собиралась сниматься крупным планом на обложку журнала. Эмма зачесала мне волосы, как были у моей матери пятнадцать лет назад.
— Легко зачеши их назад, Эмма, а затем собери их вверху в пучок локонов и убедись, что несколько прядей свободно свисают мне до самых плеч.
Когда она закончила, я с изумлением увидела в зеркале точную копию моей матери, когда мне было двенадцать лет. Эта прическа подчеркивала мои высокие скулы, в точности как тогда у нее. Будто во сне, который я и не чаяла, что когда-нибудь сбудется, я натянула зеленое платье с бархатным лифом и шифоновой юбкой. Это был фасон, который никогда не выходит из моды. Я несколько раз прошлась перед зеркалом, входя в роль своей матери с ее властью над мужчинами, а Эмма рассыпалась в комплиментах, отойдя чуть назад.
Даже духи я взяла те же самые. Мускусный запах с легким ароматом восточного сада. На ногах у меня были босоножки из серебристых ремешков, с каблуками в четыре дюйма. К ним я взяла серебряную вечернюю сумочку. Теперь мне оставалось лишь добыть украшения из бриллиантов и изумрудов, которые были тогда на ней. Судьба не должна допустить, чтобы она сегодня тоже была в зеленом. Когда-нибудь судьба должна быть на моей стороне. По моим расчетам сегодня был для этого самый подходящий момент.
Сегодня я буду раздавать сюрпризы и пощечины. Она, наконец, почувствует горечь утраты! Как жаль, что не приедет Крис, чтобы насладиться финалом этой длинной-длинной пьесы, которая началась в тот день, когда на шоссе погиб наш отец.
Я бросила на себя в зеркало последний восторженный взгляд, взяла меховое боа, подаренное Бартом, собрала всю свою волю и храбрость, заглянула напоследок к Джори, который спал, свернувшись калачиком, как ангелок. Я наклонилась поцеловать его.
— Я люблю тебя, Джори, — прошептала я. Он встрепенулся от своего смутного сна и уставился на меня, как будто видел меня во сне.
— Ой, мамочка, какая ты красивая! — Его синие глаза сверкнули детским удивлением, и он совершенно серьезно спросил: — Ты идешь на праздник, чтобы найти мне нового папу?
Я улыбнулась и еще раз поцеловала его.
— Да, в каком-то смысле ты прав. Спасибо, маленький, что считаешь меня красивой. А теперь давай спать и пусть тебе приснится что-нибудь хорошее, а завтра мы пойдем лепить снеговика.
— Приведи с собой папу, он нам поможет.
На столике у входной двери лежала записка от Пола. «Хенни очень больна. Жаль, что ты не можешь бросить свои дела, чтобы навестить ее, пока еще не поздно. Желаю тебе удачи, Кэтрин». Со вздохом я отложила это письмо в сторону и взяла записку от Хенни, которая была вложена в письмо Пола. Она была написана на красной поздравительной бумаге, а буквы все плясали из-за артрита, изуродовавшего ее пальцы.
«Милая маленькая фея!
Твоя Хенни состарилась, Хенни устала, Хенни счастлива, что ее родной сын рядом с ней, но несчастна оттого, что другие дети далеко.
Теперь, пока я еще не отправилась в лучший мир, я открою тебе простой секрет счастья. Надо только сказать «прощай» своим прежним возлюбленным и «привет» — новым. Оглядись вокруг и присмотрись, кому ты более всего нужна, и ты не ошибешься. Забудь о тех, кому ты была нужна вчера.
Ты пишешь, что опять ждешь ребенка, на сей раз от мужа твоей матери. Радуйся этому ребенку, даже если муж твоей матери останется с ней. Прости свою мать, даже если когда-то она совершила зло. Нет целиком плохих людей, и многое из того хорошего, что есть в ее детях, они взяли от нее. Когда ты сумеешь простить и забыть прошлое, к тебе вернутся мир и любовь — на сей раз навсегда.
Если же ты никогда больше не увидишь Хенни, помни, что Хенни тебя все равно любила, как свою родную дочь, как я любила и твою сестренку, с которой вскоре надеюсь вновь увидеться.
Готовящаяся на небеса, Хенни».
Я отложила записку с тяжелым и грустным чувством в груди, затем пожала плечами. Что должно быть сделано — надо сделать. Давным-давно я вступила на эту дорогу, и я пройду ее до конца, чтобы ни случилось.
Как странно, что, когда я вышла из дома и повернулась помахать Эмме на прощание, ветра совсем не было. Я направилась к машине. Было очень тихо, как будто сама природа затаилась в тревожном ожидании глядя на меня.
Пошел снег, мягкий, как гагачий пух. Я подняла глаза к серому, свинцовому небу, так похожему на глаза моей бабки. С новым приливом решимости я повернула ключ зажигания и двинулась в сторону Фоксворт Холла, хотя я не была в числе приглашенных. Я уже имела по этому поводу разговор с Бартом.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |