— Я отбрасываю твое слишком сложное определение Бога — то, которое наделяет его желаниями, потребностями и эмоциями человеческих существ, и в то же время — бесконечным могуществом. И я отбрасываю твое запутанное понятие о пространстве, как о чем-то неизменном, что человеческий мозг — по счастливой случайности — может охватить.
— Как же вы можете отбрасывать идею неизменной реальности, — возразил я, — если вы говорите, что Вселенная состоит из осколков Бога? Разве это не есть неизменная, стационарная реальность.
— Наш язык и наш мозг слишком ограничены, чтобы иметь дело с чем-либо, кроме стационарной реальности, независимо от того, существует ли такая штука на самом деле или нет. Самое большое, что мы можем — это обновлять иногда наши иллюзии, чтобы они лучше соответствовали потребностям времени. Мы живем во все более рациональном, основанном на научном подходе обществе. Старые религиозные метафоры нас больше не устраивают — наука нападет на них со всех сторон. Человечеству нужна новая метафора на следующую тысячу лет, которая позволит Богу и науке сосуществовать, по крайней мере, в наших головах.
— Если ваш Бог всего лишь метафора, почему я должен относиться к нему серьезно? — спросил я.
— Потому что все, что ты воспринимаешь, является метафорой чего-то, что твой мозг не в состоянии полностью понять. Бог реален точно так же, как одежда, которую ты носишь и кресло, в котором ты сидишь. Все это метафоры для чего-то, что ты никогда не сможешь понять.
— Это смешно! Если все, что мы воспринимаем — обман, всего лишь метафора, то как же мы смогли хоть чего-то достичь?
— Представь себе, что тебя воспитали так, что ты веришь, что морковь — это капуста, а капуста — это морковь. И представь себе, что ты живешь в мире, где все знают правду об этих продуктах, кроме тебя. Когда ты думал, что ешь капусту, ты ел морковь, и наоборот. Если твоя общая диета была достаточно сбалансирована, то это бы никак не отразилось на твоем здоровье, за исключением постоянных пререканий с другими людьми об истинной природе моркови и капусты. Дальше, предположим, что вы все были неправы, и что и морковь, и капуста — это что-то совершенно другое. Скажем, на самом деле они были яблоками и свеклой. Что-то изменилось бы?
— Вы меня совсем запутали. Выходит, Бог — это кочан капусты? — попробовал пошутить я.
— Независимо от того, понимаешь ли ты истинную природу продуктов или нет, тебе нужно есть. И в моем примере практически никакой разницы не будет, если ты не можешь отличить морковь от капусты. Мы можем действовать только основываясь на нашем восприятии, независимо от того, насколько оно несовершенно. Лучшее, что мы можем сделать, это периодически подправлять наше восприятие — наши иллюзии, если хочешь, — чтобы они соответствовали нашей логике и здравому смыслу.
Сознание Бога
— Что заставляет вещи делать то, что они делают? — спросил он. — Что заставляет собак лаять, кошек — мяукать, а деревья — расти?
— До сегодняшнего дня я бы сказал — эволюция заставляет вещи делать то, что они делают. Теперь я уже и не знаю, что думать.
— Эволюция не причина; это просто наше наблюдение, способ разложить вещи по полочкам. Эволюция ничего не говорит про причины.
— По-моему, эволюция это все-таки причина, — возразил я. — Если бы не эволюция, я был бы одноклеточным организмом на дне какого-нибудь болота.
— Но что заставляет существ эволюционировать? — спросил он. — Откуда берется вся энергия и почему все так удивительно хорошо организованно?
Это был хороший вопрос.
— Я всегда удивлялся, как из кучки мечущихся по Вселенной молекул, могло сложиться что-нибудь вроде зебры. Мне кажется, что со временем Вселенная должна становиться все более беспорядочной и случайной — недостаточно организованной, чтобы создавать зебр, монорельсовые дороги и печенья в шоколаде. Я имею в виду, если взять ящик бананов и трясти его триллион лет, сумеют ли атомы когда-нибудь собраться телевизором или, к примеру, белкой? Я догадываюсь, что это возможно при наличии достаточного количества бананов и ящиков, но я никак не могу это осознать.
— А с тем, что из человеческого эмбриона может вырасти только взрослый человек и никогда яблоко или голубь, проблем у тебя не возникает? — спросил он.
— Это я понимаю. Люди имеют ДНК, которое отличается от ДНК яблока или голубя. Но в моем примере с ящиком и бананами нет никакого плана, сообщающего молекулам как стать чем-то. Если атомы бананов как-то и умудрятся перестроиться и сложиться в электрический фонарик или меховую шапку, то это будет удивительная случайность, а никакой не план.
— Значит, ты веришь, что ДНК принципиально отличается от случайности?
— Они прямо противоположны, — сказал я. — ДНК это что-то вроде точного плана. Случайность же означает, что все что угодно может произойти.
Старик посмотрел на меня с таким видом, который обещал, что скоро я буду сомневаться в том, что только что сказал. Он меня не разочаровал. Начал он, как обычно, с вопроса:
— Если бы Вселенная создавалась заново, с нуля, и все условия, необходимые для зарождения жизни оказались бы такими же, зародилась бы жизнь снова?
— Конечно, — сказал я, снова обретая уверенность. — Если все то, что вызвало жизнь в первый раз, в точности повторится, то результат должен быть тот же самый. Не понимаю, куда вы клоните.
— Давай-ка отмотаем нашу воображаемую Вселенную на пятнадцать миллиардов лет назад, задолго до того времени, когда появилась жизнь. Если бы начало этой Вселенной было бы точно такое же, как и начало нашей Вселенной, развернулась бы она в точно такую же Вселенную, в которой мы сейчас живем, включая и эту беседу?
— Полагаю, что да. Если все начнется точно так же, и ничто не изменится по пути, то, в конце концов, все окажется в точности таким же, — моя уверенность испарялась на глазах.
— Все верно. Наше существование было заложено во Вселенной с самого начала, гарантированное могуществом вероятности. Время и место нашего существования были бы разными, но итог всегда был бы один, потому что рано или поздно жизнь зародилась бы снова. Мы бы сидели в этих креслах-качалках и вели ту же самую беседу. Ты веришь, что ДНК и случайность, это противоположные вещи. Но обе они заставляют определенные вещи случаться. ДНК работает по более четкому расписанию, чем вероятность, но в долговременной перспективе — в очень долговременной перспективе — вероятность также стационарна и неизменна, как и ДНК. Вероятность заставляет монетку выпадать точно пятьдесят на пятьдесят, если продолжать бросать вечно. Точно так же, силы вероятности заставляют нас быть такими, какие мы есть. Только время может быть другим.
— Мне нужно подумать. Звучит логично, но все это очень странно, — сказал я.
— Подумай об этом, — продолжал он. — Пока мы разговариваем, инженеры развивают Интернет, чтобы связать между собой любые уголки мира, точно так же как зародыш создает свою центральную нервную систему. Практически никто не сомневается в том, что Интернет нужен. Такое впечатление, что во всех нас живет некий инстинкт, требующий создать всемирную глобальную сеть как часть нашего общества. Инстинкт бобров — строить плотины; инстинкт человека — строить коммуникационные системы.
— Я не думаю, что это инстинкт заставляет нас создавать Интернет. Мне кажется, люди пытаются заработать на этом деньги. Это просто капитализм, — ответил я.
— Капитализм, это только одна часть, — возразил он. — В 90-х годах инвесторы забрасывали деньгами любую Интернет-компанию, только попроси. Естественно, экономика рухнула. Рационально невозможно объяснить наше увлечение Интернетом. Наша потребность создать Интернет — это что-то запрограммированное, что-то, с чем мы не можем бороться.
Он был прав насчет того, что Интернет — это что-то иррациональное. Я вряд ли бы выиграл этот спор, и это был неподходящий момент его начинать. Старик продолжал.
— Человечество создает что-то вроде глобального поля зрения, по мере того, как все больше камер на спутниках, компьютерах, улицах подключается к Интернету. Еще при твоей жизни станет возможным увидеть практически всё на нашей планете не вставая из-за компьютера. С помощью Интернета знания и умения людей объединяются в один глобальный разум, гораздо более мощный, чем разум отдельного человека. В конце концов, все, что знает один человек, будет доступно всем остальным. Коллективный разум сможет принимать решения как одно целое и мгновенно передавать их телу общества.
— В отдаленном будущем люди научатся управлять погодой, изменять ДНК и создавать новые миры из элементарной материи. Нет логического предела росту наших коллективных сил. Если посетитель из другого измерения посмотрит на человечество через миллиард лет, возможно, он увидит его как одно единое целое со своим сознанием и целью, а не как набор отдельных, относительно неинтересных индивидуумов.
— Вы хотите сказать, мы эволюционируем в Бога?
— Я хочу сказать, что мы — строительные блоки Бога на ранних стадиях его сборки.
— Думаю, я почувствовал бы, если бы оказался частью всемогущего существа, — сказал я.
— Почувствовал бы? Клетки твоей кожи не знают, что они часть человека. Эти клетки не оснащены ничем для такого знания. Они оснащены только тем, что необходимо для выполнения их конкретных функций и ничем больше. Аналогично и мы, люди — а также все растения, животные, земля и камни — не могли бы знать, если были бы частью Бога.
— Значит, вы считаете, что Бог взорвал сам себя — я так полагаю, это и был Большой Взрыв — и теперь собирает себя по кусочкам обратно? — спросил я.
— Он пытается найти ответ на свой единственный вопрос.
— Хм. А обладает ли уже Бог сознанием? Знает ли он, что заново собирает себя?
— Он знает. Иначе ты не мог бы задать этот вопрос, и я бы не мог на него ответить.
Физика Божественной пыли
— Если во Вселенной нет ничего кроме пыли и вероятности, как же хоть что-то происходит? — спросил я. — Как вы объясните гравитацию и движение? Почему все не остается неподвижным?
— Я могу ответить на эти вопросы, ответив сначала на другие, — сказал он.
— Как вам удобнее. Главное, чтобы я понял.
— Наука основывается на предположениях. Ученые предполагают, что электричество будет вести себя завтра так же, как и сегодня. Они предполагают, что законы физики, применимые здесь, на Земле, так же применимы и на других планетах. Обычно эти предположения верны, или достаточно верны, чтобы быть полезными.
— Но иногда предположения ведут нас по неправильному пути. Например, мы полагаем, что время непрерывно — то есть, что между любыми двумя моментами, не важно насколько короткими, всегда есть еще чуть-чуть времени. Но если это верно, то минута длилась бы вечно, потому что она состояла бы из бесконечного числа мельчайших кусочков времени, а бесконечность означает, что они никогда бы не кончились.
— Это старый трюк, я проходил его еще в школе, — сказал я. — Я думаю, он называется «парадокс Зенона», по имени одного старого грека, который первым его придумал.
— И какое же решение у этого парадокса? — спросил он.
— Решение такое: каждый бесконечный кусочек времени бесконечно мал, поэтому математически все срабатывает. Время может быть непрерывно, и при этом минута не будет длиться вечно.
— Да, математически это все работает. И поскольку минута не длится вечно, мы полагаем, что парадокс Зенона не является на самом деле парадоксом. К сожалению, это решение неверно. Бесконечность — удобный инструмент для математики, но это просто абстрактная концепция. Это не свойство нашей физической реальности.
— Разве Вселенная не бесконечно большая? — спросил я.
— Большинство ученых соглашаются, что Вселенная огромна, но конечна.
— Это не имеет смысла. Что если я долечу на ракете до конца Вселенной и не остановлюсь? Разве я не смогу лететь вечно? Где же я буду, если не во Вселенной?
— Ты всегда являешься частью Вселенной, по определению. А значит, когда твоя ракета пересечет текущую границу Вселенной, граница начнет двигаться вместе с тобой. Ты станешь новой, внешней границей Вселенной в этом направлении. Но Вселенная, по-прежнему, будет иметь определенный размер, вовсе не бесконечный.
— Хорошо, Вселенная может быть конечной, но всё то «ничто» вокруг нее бесконечно, так? — спросил я.
— Не имеет смысла говорить, что у тебя есть бесконечное количество ничего.
— Да, наверное. Но вернемся к теме, — сказал я. — Как вы объясняете парадокс Зенона?
— Представь себе, что все сущее исчезнет и затем снова появится. Сколько времени пройдет, пока ничего нет?
— Откуда я знаю? Вы придумали этот пример. Сколько?
— Нисколько. Время не может пройти, потому что время — это человеческая концепция о том, как меняются вещи по отношению к другим вещам. Если все во Вселенной исчезнет, то не останется ничего, что могло бы изменяться по отношению к другим вещам, поэтому на самом деле времени не существует.
— Что если исчезнет все за исключением меня и моих часов? — спросил я.
— В таком случае ты будешь ощущать воздействие времени по отношению к самому себе и своим часам. И когда остальной мир вернется, ты мог бы сравнить, сколько времени прошло, согласно твоим часам. Но люди в оставшейся Вселенной не изменялись бы во времени, пока они не существовали. Для них бы ты мгновенно состарился. Их и твое время отличаются, потому что ты изменялся, а они нет. Не существует общего времени; у каждого наблюдателя свое время.
— Хорошо, думаю, это я понял. Но как все это относится к моему первоначальному вопросу о гравитации и о том, что заставляет вещи двигаться?
— Видел ли ты когда-нибудь график распределения вероятности? — спросил он.
— Видел. Набор точек. Там где точек больше, там наибольшая вероятность, — ответил я, довольный, что сумел вспомнить хоть что-то из занятий по статистике.
— Вселенная выглядит как график вероятностей. Места скопления точек — это галактики и планеты, те места, где гравитация наибольшая. Но гравитация — это не притягивающая сила. Гравитация — это результат вероятности.
— Вы опять меня запутали.
— Реальность имеет пульс, ритм, за неимением лучшего слова. Божественная пыль исчезает на один удар и появляется на другой в новом месте в зависимости от вероятности. Если кусочек божественной пыли исчезает вблизи какой-нибудь большой массы, скажем планеты, то вероятность заставляет его на следующем ударе появиться ближе к планете. Наибольшая вероятность рядом с массивными объектами. Или, если перефразировать, масса — это физическое проявление вероятности.
— Кажется, я понял. Вроде бы, — соврал я.
— Если бы ты понаблюдал за Божественной пылью около Земли, все выглядело бы так, словно ее притягивает к планете. Но не существует движения через пространство в том смысле, в котором мы его понимаем. Эта пыль постоянно исчезает из одного места и появляется в другом, с каждым новым появлением все ближе к Земле.
— Я предпочитаю существующую теорию гравитации, — сказал я. — Ньютон и Эйнштейн практически все выяснили. Их теории работают. Относительно же вашей я не уверен.
— Обычные формулы для гравитации работают замечательно и с моим описанием реальности, — ответил он. — Все, что я сделал, это добавил еще один уровень понимания. Ньютон и Эйнштейн дали нам формулы для гравитации, но никто из них не ответил на вопрос, почему объекты притягиваются друг к другу.
— Эйнштейн объяснил и это, — сказал я. — Помните, мы уже говорили об этом? Он сказал, что пространство искривляется материей, поэтому гравитация — это просто кратчайший путь объектов в искривленном пространстве.
Старик молча продолжал смотреть на меня.
— Хорошо, — сказал я. — Я признаю, что не понимаю, что это значит. Звучит как полная бессмыслица.
— Язык Эйнштейна об искривленном пространстве и мое описание Божественной пыли не что иное, как умственные модели. Если они помогают нам справляться с нашим окружением, то они полезны. Мое описание гравитации легче понять, чем модель Эйнштейна. В этом смысле, моя модель лучше.
Я усмехнулся. Никогда раньше я не слышал, чтобы кто-нибудь сравнивал себе с Эйнштейном. Самомнение старика меня впечатлило, но не убедило.
— Вы не объяснили происхождение орбит. Как ваша теория объясняет, что Луна обращается вокруг Земли и не падает на нее? Ваша Божественная пыль появлялась бы каждый раз все ближе к Земле, до тех пор, пока не врезалась бы в ее поверхность.
— Ты созрел для второго закона гравитации.
— По всей видимости.
— Существует еще один фактор, который влияет на положение вещества, когда оно снова появляется. Это инерция, за неимением лучшего слова. Хотя Божественная пыль невообразимо мала, она имеет некоторую вероятность появления точно там же, где уже существует другой кусочек пыли Бога. Когда такое случается, одна из частиц должна найти новое положение и изменить свою вероятность. Для наблюдателя, если бы он мог видеть такие крошечные события, это выглядело бы так, словно две частицы столкнулись и затем изменили свои скорости и направления. Новая скорость определяется тем, насколько далеко от изначальной точки появляется Божественная пыль с каждым новым тиком Вселенной. Если это расстояние велико, то нам кажется, что объект движется быстро.
Он продолжил:
— Поэтому на каждую частицу Божественной скорости всегда влияют две вероятности. Одна вероятность заставляет пыль Бога появиться все ближе друг к другу. Другая вероятность такова, что пыль будет появляться вдоль прямой линии, начерченной из ее прошлого. Все видимое движение во Вселенной основано на этих двух противоборствующих вероятностях.
— Луна, например, имеет определенную вероятность приближения к Земле и определенную вероятность движения по прямой линии. Эти две вероятности, по чистой случайности, уравновешены. Если бы гравитация действительно была притягивающей силой, как мы обычно думаем о ней, то существовала бы какая-то разновидность трения, замедляющая Луну и в результате приближающая ее к Земле. Но поскольку гравитация есть не что иное, как вероятность, но никакого трения нет, и Луна может обращаться вокруг Земли практически вечно.
— Что если вся пыль, составляющая Луну, вдруг не появится рядом со своим предыдущим положением? — спросил я. — Вы говорите, что это только дело вероятности, где пыль появится в следующий раз, поэтому, не может ли Луна внезапно исчезнуть, если вся ее пыль исчезнет в одном месте, и появиться на другой стороне солнечной системы?
— Да, может. Но вероятность этого смехотворно мала.
— Проблема с вашей теорией, — сказал я, — в том, что вещество не исчезает и не появляется постоянно. Ученые бы это заметили.
— Вообще-то, они это заметили. Материя исчезает и появляется все время. Это и есть квантовый переход. Возможно, ты слышал этот термин, но не знал его происхождения.
— Будь я проклят!
Свободная воля монетки
— Объясните свободу воли, — попросил я.
— Представь себе медную монетку, точно такую же, как и обычная монетка, за исключением того, что ради нашей беседы она обрела сознание. Она знает, что она монетка и что иногда ее подбрасывают. И она знает, что никакая внешняя сила не говорит ей, выпадать ли ей орлом или решкой в каждом конкретном подбрасывании.
— Если бы у монетки было человеческое сознание, то она бы проанализировала ситуацию и заключила бы, что у нее есть свобода воли. Когда она захочет выпасть орлом и в результате действительно выпадает орел, уверенность в своей свободе воли у монетки возрастает. Если же выпала решка, монетка обвинила бы себя в недостаточном упорстве, или предположила бы, что тут не обошлось без Бога. Воображаемая монетка верила бы, что вещи не просто «случаются» сами по себе, без причин. Если ничто внешнее не управляет результатом подбрасывания, здравомыслящая монетка предположила бы, что управляет ее воля, на которую, возможно, влияет воля Бога (если предположить, что это верующая монетка).
Он продолжил:
— Вера монетки в свою собственную роль была бы ошибочной, а вот вера монетки в Бога оказалась бы правильной. Вероятность — сущность влияния Бога — диктует, что иногда монетка должна выпасть орлом, а иногда — решкой, даже если монетка решит по-другому.
— Но люди не монетки, — сказал я. — У нас есть голова на плечах. У нас есть мозг. И когда наш мозг принимает решение, он приводит в движение наши руки, ноги, рот и мы осуществляем задуманное. Монетка не имеет средств, позволяющих воплощать в жизнь свои решения, а люди имеют.
— Мы верим, что имеем, — сказал старик. — Но мы также верим и в научный принцип, в то, что любое событие, не важно насколько сложное, должно иметь определенные причины. Следовательно, мы верим в две реальности, которые не могут быть правильными одновременно. Если верно одно, то другое обязательно должно быть ложно.
— Я потерял нить, — признался я.
— Мозг это по существу машина. Органическая машина с химическими и электрическими элементами. Когда электрический сигнал запущен, он может произвести одно определенное действие. Он не может выбирать, не может сегодня заставить тебя подумать о корове, а завтра — безоглядно влюбиться. Этот отдельный электрический импульс в одном конкретном месте твоего мозга может иметь одно и только одно влияние на твои действия.
— Мы уже через это проходили. Возможно, мозг является исключением из обычных правил, потому что имеет свободу воли или душу. Я знаю, что я не могу определить эти вещи, но вы не можете исключить, что они существуют.
— Нельзя полностью исключить вероятность существования чего-либо. Но аналогия с монеткой — это простое объяснение свободы воли, которое имеет смысл и не нуждается ни в каких дополнительных концепциях.
— То, что оно простое, не делает его автоматически верным, — указал я. Мне просто необходимо было сказать что-нибудь умно звучащее для поднятия собственной самооценки.
— Верно, простота сама по себе не является доказательством. Но поскольку мы никогда не сможем до конца понять настоящую реальность, то если две модели объясняют одни и те же факты, более рациональным будет использование простейшей. Ради удобства.
Эволюция
— Давайте вернемся к эволюции, — сказал я. — Как вы думаете, это дело рук Бога? Или он создал все виды за раз, несколько тысяч лет назад, как верят креационисты?
— Теория эволюции не столько неверна, сколько неполна и бесполезна.
— Как вы можете называть ее бесполезной?
— Теория эволюции не привела ни к каким практическим результатам. Это концепция, которая не имеет применения.
— Но вы должны согласиться, — возразил я, — что ископаемые останки различных существ выглядят как неоспоримое доказательство. Налицо очевидное, постепенное превращение старых видов в новые. Как можно это игнорировать?
— Представь себе, что на Землю падает астероид и приносит с собой экзотические бактерии, которые убивают все живое и сами исчезают без следа. Миллион лет спустя, разумные пришельцы находят Землю и начинают изучать наши кости и имущество, пытаясь по кусочкам воссоздать нашу историю. Они могут заметить, что вся наша бытовая утварь — горшки, кастрюли, сковородки и чашки — выглядит так, словно ее представители связаны между собой. И более молодые значительно отличаются от старых. Самые старые из них — топорные кувшины, все чем-то похожие друг на друга, обычно сделанные из глины или камня. Со временем эти кувшины «эволюционируют» в тарелки, кофейные чашки и нержавеющие сковородки.
Он продолжил:
— Пришельцы начертили бы очень правдоподобные графики, наглядно демонстрирующие, как эволюционировали тарелки. Семейство чайных чашек выглядело бы как отдельный вид, тесно связанный с пивными кружками и стаканами. Наблюдатель, который посмотрел бы на эти графики, ясно увидел бы закономерности, которые не могли быть случайными. Причина эволюции кухонной посуды была бы спорной и вызывала бы горячие дискуссии, так же как мы спорим о причинах человеческой эволюции, но наблюдаемый факт эволюции кухонной посуды не подвергался бы сомнению инопланетными учеными. Некоторых ученых беспокоило бы отсутствие промежуточных особей — скажем, сковородок с ручками от пивных кружек — но они предположили бы, что такие особи остались пока еще необнаруженными.
— Это, наверное, самая плохая аналогия, когда-либо придуманная кем-либо, — сказал я. — Сравнить людей с тарелками!
Старик громко рассмеялся, первый раз за все это время. Он явно развеселился.
— Это не аналогия, — сказал он со смехом. — Это точка зрения. Эволюция выглядит неоспоримой не из-за качества фактов, а из-за их количества и разнообразия. Инопланетяне столкнулись бы с точно такой же дилеммой. Они обнаружили бы такое огромное количество доказательств своей теории посудной эволюции, что противники были бы полностью разгромлены. Инопланетные ученые выдвигали бы гипотезы о том, что вилки произошли от ложек, которые в свою очередь произошли от ножей. Кастрюли бы произошли от кувшинов. Тарелки эволюционировали бы из разделочных досок. Объем и разнообразие данных был бы ошеломляющий. В скором времени они прекратили бы называть это теорией и стали бы называть фактом. Только сумасшедший стал бы публично подвергать сомнению такое обилие доказательств.
— Существует большая разница между тарелками и животными, — сказал я. — Тарелки не могут эволюционировать. Логика подсказала бы инопланетянам, что неживая тарелка не смогла бы произвести на свет потомство, не говоря уж о мутировавшем потомстве.
— Это не совсем верно, — возразил он. — Можно было бы сказать, что тарелки находились в симбиозе с людьми, убеждая нас посредством своей полезности, создавать новые тарелки. Таким способом тарелки преуспели в размножении и эволюции. Каждый вид использует другие живые организмы для своей пользы, для обеспечения собственного выживания. Это обычный способ размножения живых существ.
Он продолжил:
— Ты веришь, безосновательно, что инопланетные ученые увидят разницу между живыми существами и неживыми тарелками, и классифицируют тарелки как простые инструменты. Но это человеческий взгляд на вещи. Люди верят, что органические вещи более важны, чем неорганические, потому что мы сами органические. Инопланетяне не имели бы такой склонности. Для них тарелки выглядели бы как неподвижные существа, нашедшие способ эволюционировать, размножаться и процветать, несмотря на то, что у них нет органических частей.
— Но у тарелок нет индивидуальности, нет мыслей, эмоций, нет желаний, — возразил я.
— Точно так же, как их нет и у устриц. Не кажется ли тебе странным, что в наше время мы не находим мутаций, необходимых для эволюции? — спросил он.
— Например?
— Не должны ли мы наблюдать в современных живых существах зачатки следующего миллиона лет эволюции? Почему мы не встречаем двухголовых людей, которые станут господствовать над одноголовыми? Рыб с неопределенными органами, которые эволюционируют во что-то полезное через миллион лет? Кошек, отращивающих жабры? Большинство мутаций, которые мы находим в наши дни — тривиальны, не такие радикальные мутации, которые были когда-то в прошлом, те, что стали родоначальниками мозга, глаз, крыльев, внутренних органов.
Он помолчал и продолжил:
— И почему эволюция движется только в одном направлении, от простого к сложному? Почему нигде нет сложных видов, эволюционировавших в более простые и выносливые существа? Если мутации случайны, можно было бы ожидать эволюцию в обоих направлениях. Но она работает только в одном — от простого к сложному. И почему количество видов на Земле уменьшалось в последний миллион лет? Скорость образования новых видов была когда-то выше скорости вымирания старых, но теперь ситуация обратная. Почему? Может ли все это быть списано только на метеориты и влияние людей? А как первый представитель нового вида находил партнера для спаривания? Если ты уже принадлежишь к новому виду, это означает, что ты не можешь спариваться с представителями старого вида. Если мутации — основа эволюции, то они должны происходить регулярно и таким образом, чтобы мутанты смогли найти друг друга для продолжения рода. Надо думать, мы замечали бы больше мутаций, если они происходили бы так часто.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |