– Предположим, я начинаю понимать эту разницу, – сказала Ольга. – И что прикажете делать?
– Вы, вернувшись к себе в департамент, доложите, что ящик мой был совершенно пуст… или что там лежали совершенно безвредные служебные документы… вот, например… – он схватил лежавшую перед ним стопу казенных бумаг и подвинул ее на краешек стола. – Вряд ли ваше начальство пошлет кого-то проверять ваши действия… а если и так, то от ненужных бумаг и следа не останется даже раньше, чем вы успеете покинуть дом.
– И где же наш выигрыш во всей этой истории? – спросила Ольга с улыбочкой.
Генерал выразительно уставился на футляр в ее руках. Должно быть, он все же боялся вслух называть вещи своими именами – история очень уж серьезная…
– Вы знаете, ваше высокопревосходительство, – сказала Ольга весело. – Я ощущаю, что у меня начинает прорезываться талант к чтению чужих мыслей, словно у того итальянца, как его? Пинетти, Канетти… который демонстрировал это умение в цирковом балагане месяц тому… Господин поручик, приберите бумаги…
Проследив за ее взглядом, Фельдмаршал взял охапку безобидных бумаг со стола, тщательно их подровнял в аккуратную стопу и, зажав ее под мышкой, застыл в позе исправного нерассуждающего служаки.
Ольга тем временем взяла со стола красный сафьяновый портфель с золотыми застежками и вытисненным в верхнем правом углу гербом Сперантьева. И принялась укладывать туда футляры с драгоценностями. Генерал наблюдал за ней со смешанным выражением сожаления и радости. Когда в портфеле исчез последний футляр, он, не сдержавшись, воскликнул протестующе:
– Как, вы намерены взять всё?
– Ну разумеется, – сказала Ольга, и глазом не моргнув. – Жизнь, свобода и незапятнанная репутация этого стоят, не правда ли? Речь, не забывайте, идет не о пустяковом прегрешении, а, выражаясь казенным языком уголовного уложения, попытке…
– Оставьте, оставьте! – взмахнул руками Сперантьев. – Действительно… Снявши голову, по волосам не плачут… Ну ладно, ну хорошо… Я уверен в вашей деликатности, господа, – сказал он уже достаточно жестко. – Огласка вам повредит гораздо более, нежели мне…
– Будьте спокойны, – кивнула Ольга. – Если обе стороны будут держать в тайне это… прискорбное недоразумение, никто ничего никогда не узнает! – Она продолжала с ноткой угрозы: – Вот только, ваше высокопревосходительство… Мне бы не хотелось, чтобы после уничтожения бумаг вы решили, что оказались теперь в безопасности и можете все перерешить… Ситуация такова, что излишнее привлечение внимания к этой истории…
– Я все прекрасно понимаю, – сказал генерал, нахмурясь.
– Вот и отлично, – Ольга вновь бросила руку к каске. – Честь имею!
Лакей так и стоял на том месте, где они велели ему дожидаться. Он встрепенулся, заслышав, как в генеральском кабинете залился колокольчик.
– Идите, коли уж вас призывают, – сказала ему Ольга. – Вы нас более не интересуете…
Лакей обрадованно кинулся в кабинет.
– Теперь побыстрее уносим ноги, – сказала Ольга сообщнику. – Чего доброго, успеет спалить бумаги и поднимет шум, крича, что его ограбили…
…Она так и сидела в форменных жандармских чикчирах и белой накрахмаленной рубашке, разве что мундир скинула. Протянула руку, взяла хрустальный бокал и отпила шампанского – тихонечко, чтобы не мешать увлеченно трудившемуся Анатолю. Сообщник, закатав рукава рубашки и прикрепив ремешком к глазу огромное увеличительное стекло в медной оправе (ремешок, охвативший голову, походил на пиратскую повязку на глазу, в коей щеголял персонаж какого-то французского водевиля), работал неспешно и сосредоточенно: ловко манипулируя крохотными пинцетиками и еще какими-то ювелирными приспособлениями, он аккуратно разгибал лапки оправы, бережно извлекал драгоценные камни и укладывал их рядками на кусок черного бархата – большие к большим, средние к средним, ну, а мелких там не было вовсе…
– Уф-ф-ф… – вздохнул Анатоль, небрежно отбрасывая лишившийся всех камней браслет в кучку золотых вещиц, выглядевших теперь нелепо и непритязательно. – Все…
Ольга заботливо придвинула ему полный бокал шампанского, каковой Анатоль осушил, словно стакан воды в жаркий день. Он откинулся на спинку кресла, блаженно потянулся, не сводя глаз с нескольких рядков камней чистейшей воды:
– Ну что же, изящно проделано… И должен признать, что главная заслуга принадлежит тебе, милая Оленька…
– Как ты меня назвал? – спокойно спросила Ольга.
– Как тебя и следует называть, – усмехнулся Фельдмаршал. – Ольга Ивановна Ярчевская, воспитанница покойного генерала Вязинского и, соответственно, крепостная камергера Вязинского… Видишь ли, доискаться было нетрудно. Из твоих скупых рассказов недвусмысленно следовало, что дом, где ты воспитывалась – из лучших. Отлучившись вечерком, я как раз и навел справки, порасспрашивал, не умирал ли в последние дни кто-то знатный и не приключалось ли в связи с этим каких-то… эпатирующих неожиданностей. Мне буквально сразу же исчерпывающе рассказали…
– Что, это получило огласку? – настороженно спросила Ольга.
– Ого! Об этой истории уже говорит весь Петербург. Я думаю, господин камергер рассчитывал добиться своих целей в кратчайшие сроки и вовсе не рассчитывал, что тебе удастся бежать…
– Ну, в общем, так и было, – сказала она осторожно.
– А получилась совершенно ненужная ему огласка, – сказал Анатоль с нескрываемым удовольствием. – Камергер мне никогда не нравился, так что сочувствовать ему не собираюсь…
– И что ты теперь намерен делать? – спросила Ольга все так же настороженно.
– Делать… А какая мне разница, Полина ты или Ольга? Эти мелочи ни на что не влияют.
Он разделил камни на две кучки, крупные и средние, бережно завернул каждый в плотную пергаментную бумагу, потом положил кучки в два замшевых мешочка и один пододвинул Ольге:
– Коли уж мы трудимся в самом сердечном согласии, следует каждому держать свою долю при себе на случай непредвиденного. Знаешь… Ольга мне отчего-то нравится больше, чем Полина.
– И что говорят? – спросила Ольга, успокоившись.
– Интрига раскрутилась не на шутку, – фыркнул Анатоль. – Твоя названая сестричка, княжна Вязинская, буквально рвет и мечет. Устроила камергеру грандиозную сцену, уверяя, что это какая-то ошибка и ее покойный батюшка ни за что не стал бы составлять подобных купчих, вообще не стал бы держать тебя в крепостном состоянии… – он глянул на Ольгу в некоем мучительном раздумье. – Вообще-то мне представляется, что княжна права, покойный никак не походил на человека, способного выкидывать такие вот штуки, хладнокровнейшим образом продавать не простую девку, а свою воспитанницу. Общество в недоумении. Камергер, делая хорошую мину при плохой игре, твердит, что он готов во всем разобраться… но ты, понимаешь ли, от него сбежала в расстройстве чувств, и он не знает, где ты сейчас пребываешь… – Анатоль опустил глаза. – Вот только должен тебе сказать, что получившаяся огласка не особенно твое положение облегчает. Предположим, ты объявишься у княжны. Предположим, на выручку от продажи пары камушков мы наймем лучших юридически крючков Петербурга. Все равно, дело затянется, и насколько долго, предсказать невозможно. Если камергер предпримет свои ответные шаги, все может затянуться на годы… а пока ты, с точки зрения закона, не более чем его собственность… Будешь находиться если не в его доме, то непременно под надзором полиции, как… спорное имущество. Прости, но реалии суровы…
– Я понимаю, – сказала Ольга устало. – Все именно так и обстоит…
Анатоль был совершенно прав – она давным-давно вышла из возраста детской наивности и имела некоторое представление о громоздкой бюрократической машине империи. И, мало того… Предположим, уже завтра все разъяснится и ее признают свободным человеком. Что тогда? Да все то же самое: обитать в приживалках у Татьяны, пользоваться ее милостями… Татьяна, конечно, позаботится, чтобы она не знала нужды… но разве это можно будет назвать полноценной жизнью? Положительно, пора уходить в большой мир, пускаться в самостоятельное плаванье. Как это бывает у собак – а уж с собаками она общалась с тех пор, как себя помнит. Достигнув определенного возраста, выросши, щенок просто-напросто обязан вести жизнь самостоятельную, оставив родителей, которые очень скоро и узнавать его перестанут. С людьми в ее положении обстоит, в общем, примерно так же… У сироты два пути: либо сидеть на шее у доброго благодетеля, либо уходить в большой мир… а разве у нее второе получается плохо?
– От всей этой истории определенно попахивает, – сказал Анатоль сочувственно. – Никак не похоже, чтобы покойный генерал такое сделал, это какая-то интрига…
Ольга сердито бросила:
– Я совершенно уверена, что купчая подделана… только доказать это нельзя. Никому я ничего не докажу, а если попытаюсь, затянется надолго…
– Вот и я говорю, – сказал Анатоль мягко. – Мы уедем в Европу. Фальшивый заграничный паспорт для тебя, в конце концов – не столь уж труднодобываемая вещь. А уж в Европе… Если хочешь, можешь даже стать графиней. Я не шучу. В Вене обитает один примечательный субъект, напрочь разорившийся граф из очень старого рода. В поисках средств к существованию он давненько уже открыл оригинальный источник дохода: пользуясь недочетами и прорехами в законах Австрийской империи, официальнейшим образом удочеряет… либо усыновляет нуждающихся в титуле людей. Насколько мне известно, он наплодил уже не менее трех дюжин натуральнейших графов и графинь. Разумеется, за очень приличное вознаграждение. А когда ты станешь австрийской графиней, крайне трудно будет тебя связать с беглой крепостной девкой камергера Вязинского… А уж в Европе, чует мое сердце, мы с тобой сможем многого добиться…
Ольга молчала, вертя в пальцах круглый бокал на высокой тонюсенькой ножке.
– Что ты об этом думаешь?
– А что я могу думать? – пожала она плечами. – Мне ничего более и не остается…
Она встала и отошла к окну, за которым уже сгущались сыроватые сумерки. Горечи не было, скорее уж некоторое возбуждение в ожидании жизненных перемен. В прежней жизни не оставалось ничего, о чем стоило бы сожалеть – разве что следовало, навестив свой домик на Васильевском с соблюдением всех предосторожностей, забрать оттуда загадочный медальон, единственное звено, связывающее ее с таинственными родителями. Ну что ж, значит – Европа. Лишившись колдовского дара, не особенно и поборешься с камергером и его шайкой, так что Анатоль кругом прав, нужно побыстрее покинуть Петербург…
За ее спиной раздались неспешные шаги – слишком неспешные, чтобы быть спокойными, и Ольга легонько улыбнулась в темноту: как всякая женщина, она могла предугадать события с превеликой точностью. Вот и сейчас прекрасно знала, что вскоре произойдет.
Самое главное – она не имела ничего против.
Когда ладони Анатоля легли на ее плечи, Ольга не пошевелилась, лишь спросила тихо:
– И это весь долгий срок, на который тебя хватило, чтобы сдерживаться?
– Знаешь, у тебя в голосе сейчас есть что-то, что придает уверенности…
– У меня печаль в голосе, – сказала она, улыбаясь. – Я – одинокое, беззащитное, слабое создание, совершенно потерянное в этом жестоком мире…
– Вот уж нет, – сказал он хрипло, все увереннее обнимая Ольгу и прижимая к себе. – Я не знаю, что в тебе кроется, что ты такое, но ты настолько не похожа на других… У меня голова кругом идет…
– И ты, разумеется, говорил это всем, кого собирался очаровать…
– Ничего подобного, я… Оленька…
– Да верю, верю, – сказала она, оборачиваясь к нему лицом. – И ничего не имею против…
Поначалу он действовал осторожно, скованно, словно опасаясь ее испугать страстным напором – но, вскоре уловив, что на его поцелуи и ласки отвечают с достаточной опытностью, стал и смелее, и предприимчивее. Пока он расстегивал на ней рубашку, Ольга не отрывалась от его губ и, ощутив нетерпеливые ладони на своей груди, подумала мельком, что жизнь все же как-то налаживается…
Глава четырнадцатая Любитель редкостей
Пробуждение выдалось самое безмятежное – Ольга пребывала, как сразу вспомнила, открыв глаза, в безопасном месте, и жизнь пока что складывалась, и крыша над головой имелась, и не было нужды пробавляться сухой корочкой с родниковой водой, и преследователей не наблюдалось поблизости, и рядом сонно посапывал не только человек, на коего можно полагаться, но и неплохой любовник, не обманувший ее ожиданий…
Вышепомянутый индивидуум вскинулся вдруг с придушенным воплем, хватая воздух руками, сел в постели, озираясь, не сразу вернувшись в реальность. Увидев Ольгу, блаженно обмяк, опустился на подушки и уставился в потолок с видом полного довольства жизнью. Идиллия, а? Словно в пасторальном романе аббата Бенуа о счастливых пейзанах…
– Тебя, часом, не разъяренный Сперантьев преследовал, требуя вернуть брильянты?
– Хуже, – сказал Анатоль, слегка поеживаясь. – Привиделось вдруг, будто все почудилось, а на самом деле не было ни брильянтов, ни тебя…
– И о чем же ты больше сожалел, позволь спросить? – лукаво прищурилась она.
После чего была сграбастана, опрокинута на спину, жарко расцелована и некое неотмеренное, но безусловно долгое количество времени тихонечко постанывала в объятиях опытного любовника, отвечая со всем пылом. Когда страсти улеглись и они лежали молча, умиротворенные, наконец-то последовал ответ, о коем следовало догадаться заранее:
– О тебе, конечно. Камушков на свете много, а вот ты… – он искренне рассмеялся. – Вот что делает с человеком предосудительный образ жизни. Будь ты по-прежнему благонравной барышней из хорошего дома, а я – блестящим, но ординарным гвардейским поручиком, мы ведь могли и не дойти до такого… уж наверняка. Вообще могли разминуться, как две лодки на Неве…
– Пожалуй, – согласилась Ольга.
И подумала про себя, что она в «предосудительный образ жизни» окунулась помимо собственного желания – но это ни о чем не говорит, всего лишь констатация факта. Анатоль оказался хорошим любовником, на него можно полагаться в опасных делах, а значит, они надолго связаны одной веревочкой: чем-то это напоминает известную истину о том, что основанный на трезвом расчете брак гораздо прочнее и счастливее того, что берет начало в пылкой любви…
– Что ты хмуришься?
– Да не дает мне покоя вчерашняя сцена со Сперантьевым, – сказал Анатоль после некоторого колебания. – Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы, слушая тебя, дорисовать картину… Значит, все же имеется некий заговор? И все серьезнее простого покушения на государя?
– Знал бы ты, насколько… Прости, но у тебя такой вид, словно ты задумался, нельзя ли извлечь из этих знаний какую-нибудь выгоду…
– Мысль такая наличествовала, – признался Анатоль, чуть вымученно улыбаясь. – Но, вспоминая некоторые прозвучавшие из твоих уст имена и домысливая… Из таких дел лучше и не пытаться извлечь что-то для себя. Чересчур рискованно.
– Рада, что ты это понял, – сказала Ольга. – То, что нам вчера удалось, случается только раз. Никаких сомнений: Сперантьев кинется к друзьям, расскажет все… А поскольку я наврала насчет следствия и арестов, все они на свободе и в полной силе, могут нас стереть в порошок, не особенно и напрягаясь.
– Согласен. Потому-то и намереваюсь побыстрее уехать в Европу. У человека полета камергера наверняка сыщется превеликое множество собственных шпионов и сыщиков, они тебя уже наверняка ищут по Петербургу…
«Ты и не представляешь, – подумала Ольга, – кого он может пустить по моим следам: созданий, от которых не спасет ни шпага в трости, ни лучшие кухенрейтеровские пистолеты… стойте, стойте, а если попробовать серебряные пули?»
– Послушай, – сказала она, тщательно взвешивая слова. – Ты уже несколько лет вращаешься в довольно… специфическом обществе. Многое должен знать, много чего наслушался. Ты никогда не слышал, чтобы в Петербурге потаенно действовали силы… ну, скажем, не вполне человеческие?
– О господи! – с досадой сказал Анатоль. – И ты туда же? Оленька, ты мне представлялась умной, трезвомыслящей, этакой современной амазонкой… Неужели и у тебя голова забита мистикой, почерпнутой из английских готических романов? Нечистая сила, шмыгающая в потемках по залитым зловещей тьмой, окутанным таинственным мраком улицам Петербурга… Есть у меня один знакомый, некто Артамонов… о нет, не из наших, но собеседник интересный, собутыльник неплохой, остер на язык, умен, начитан, много путешествовал и повидал… Так вот, есть у Николаши Артамонова этакий пунктик: когда превысит меру горячительного, любит загадочными намеками и полупризнаниями излагать завлекательные истории о всякой бесовщине, якобы правящей бал в ночном Петербурге. Если бы не эти забобоны – прекраснейший человек. Вот уж он к подобной мистике отнесся бы с самым живейшим интересом. А я, прости, ни во что такое не верю… в наш-то век? Стыдно. Электрические машины, суда, плывущие посредством механизмов, гальванический телеграф, а теперь еще и чугунная дорога, по которой опять-таки посредством пара двигаются самобеглые экипажи… И на фоне всего этого прогресса – дедовские побасенки о бесиках? Неужели ты всерьез…
В его голосе звучали такая насмешка и непоколебимая убежденность в собственной правоте, что Ольга, вздохнув про себя, отказалась от дальнейших попыток продолжать беседу в этом направлении. Ясно теперь: сам он никогда не сталкивался ни с чем, что заставило бы его поверить…
– Ну, что ты, – сказала Ольга насколько могла убедительнее. – У меня просто-напросто веселое настроение, хочется болтать о всякой чепухе…
– Слава богу. А то я уж было решил, что и ты… Единственное проявление потусторонних сил, с каким я сталкивался, имело место года два назад в Кронштадте, когда к одному прижимистому старикашке стал являться призрак… вот только все эти мистические визиты были от начала и до конца подстроены моим беззастенчивым приятелем Володенькой Шлегелем. Племянником означенного скупца. Дядюшка его держал в черном теле, что было достаточно бессмысленно: Володенька был его единственным родственником и наследником… и, между прочим, не столь уж и заправским мотом, на фоне иных смотревшимся паинькой. Умен и изобретателен был Шлегель-младший, да и умными книгами не пренебрегал. Погоди…
Он выбрался из постели, шлепая босыми ногами, добрался до книжной полки, быстро отыскал там разлохмаченный том в покоробившемся переплете и лег рядом с Ольгой, заранее ухмыляясь, листая жухлые страницы:
– Вот, изволь… «Ономатологии куриоза артификуоза от магика, или словарь натурального волшебства», перевод с немецкого, издано в Москве, в университетской типографии Ридигера и Клаудия в тысяча семьсот девяносто пятом году. Отличнейшее двухтомное пособие для авантюриста, желающего заморочить простакам голову и выманить денежки с привлечением якобы сверхъестественных сил. Слушай. «Кошка, посредством оной стук в доме произвесть и тем кого-нибудь напугать. Наполнить четыре скорлупы грецкого ореха смолою и в каждую влепить кошачью лапу. Пустить кошку в этом наряде бегать ночью на потолок, то произведет она необычайный стук». Здесь еще много подобных рецептов, которые на мистически настроенных субъектов действуют убойнейше. Володенька использовал не менее дюжины… и, знаешь, своего добился. Дядюшка помягчел душою, задумался и о вечном, и о доброте, и содержание племяннику увеличил значительно. Вот и вся известная мне мистика…
– Действительно, смешно, – сказала Ольга спокойно.
Ну что ж, есть области, где на Анатоля полагаться нельзя. Ну, ничего не поделаешь… да и чем, собственно, он мог бы помочь в противоборстве с посланцами камергера?
Спохватившись, Анатоль отбросил книгу на столик:
– Прости, увлекся. Следовало бы понять, что на уме у тебя вещи гораздо более практические… Насчет заграничных паспортов не беспокойся, уж это-то я быстренько спроворю. Через пару дней все уладится. В женском обличье тебе, конечно, по Петербургу расхаживать не следует. В мужском платье гораздо безопаснее, да и сидит оно на тебе отлично, как показало вчерашнее испытание. Я поручил Трифону раздобыть одежду, подходящую тебе по размеру, статскую пока что… а к завтрему раздобудем еще один офицерский мундир, Трифон подгонит, как и жандармский, он у меня на все руки мастер. Мне пришла в голову замечательная идея: тебе следует нарядиться… ну, скажем, корнетом какого-нибудь размещенного в отдаленной провинции полка. Во-первых, не встретишь «однополчан», а во-вторых, в облике офицера у тебя будет меньше шансов столкнуться с полицией. Самое последнее, что можно заподозрить касаемо скрывающейся девушки – что она объявится в виде офицера. Соображает у меня голова?
– Гениальная мысль, – сказала Ольга, улыбаясь про себя. – Мне бы такое и в голову не пришло…
– Перед тобой, Оленька, заправский авантюрист с большим опытом, – со скромной гордостью похвалился Анатоль. – Видывали виды, как выражаются мужики, знаем, с которой стороны за грабли браться… Все я обдумал, как видишь. За границу нам следует, по-моему, отправляться не из Петербурга и даже не из Москвы, а из какого-нибудь захолустья вроде Киева – тамошние сыщики не столь хватки, как столичные… Вот только… Следовало бы обговорить одно дельце. Коли уж мы безусловно равноправные сообщники, я один теперь решать не хочу… Что ты?
– Давай сначала обговорим кое-что другое, – сказала Ольга. – Мне нужен яд. Надежный, быстродействующий, в небольшом флакончике. Ты уж, пожалуйста, отнесись к этому серьезно. Никак мне нельзя попадать к ним в руки, есть вещи похуже смерти.
– Клянусь, что буду тебя защищать от…
– Я верю, – сказала Ольга. – И нисколечко в тебе не сомневаюсь Но предусмотреть хочу все. В конце-то концов, если рассуждать цинично и холодно, от дюжины шпаг и ты не способен будешь отбиться при всей твоей смелости и ловкости… Я права?
– Пожалуй, – серьезно согласился он. – Хорошо. Нынче же раздобуду…
– И чтоб без всякой подделки. Настоящий.
– Слово…
– А о чем ты хотел посоветоваться?
Фельдмаршал, неторопливо одевавшийся, повернулся к ней:
– Есть один старикашка, который предлагает большие деньги – очень большие, точной суммы пока что не прозвучало, но нет сомнения, что деньги будут большие… Намекали на десять тысяч.
– И в чем тут сложности?
– Понимаешь ли, ему нужна не авантюра и даже не презренная афера. Хочет, чтобы для него украли какой-то пустячок. О котором сам хозяин дома, откуда предстоит совершить кражу, давно забыл.
– И…
– И я пребываю в тягостном раздумье. С одной стороны, деньги весьма немалые, особенно в нашем положении… с другой же если рассудить, это означает изменить благородной профессии и опуститься до чего-то вульгарного… Вот и хотел с тобой посоветоваться. Соглашаться или нет?
– А что там нужно украсть? – спросила Ольга.
– Старичок этот – завзятый любитель редкостей, коллекционер. Не общалась с подобной публикой?
– Ни разу.
– Повезло тебе… Они, да будет тебе известно, сплошь и рядом коллекционируют предметы вовсе даже не ценные, а всякую заваль, за которую ни один трактирщик и стопку водки не нальет. Старые ключи, колокольчики, знавал я одного, который собрал в доме сотни две глиняных мужицких свистулек, какими торгуют на любой ярмарке… а ведь был сенатором и обладателем парочки лент… Вот и наш – из таких. Вещь, которая ему нужна, пылится чуть ли не в подвале у какого-то богача, сама по себе ни малейшей ценности не представляет, но для старикашки ценнее всех сокровищ вселенной…
– И он действительно готов заплатить такие деньги…
– Вне всякого сомнения. Говорю тебе, они все поголовно ненормальные, эти любители антиков и коллекционеры… Грех, конечно, пользоваться их душевным расстройством, но коли уж они по собственной воле готовы выкладывать бешеные деньги, к чему чистоплюйство? Это не у вдовицы красть последний рублишко и не убогого грабить. Правда, это все же кража, с какой стороны ни посмотри… Вот я и решил посоветоваться…
– Ну, если это не последний рублик бедной вдовицы… – сказала Ольга рассудительно. – Где же здесь особенное унижение? Подумаешь, кража… В нашем положении выбирать не приходится… Что ты улыбаешься?
– Рад, что в тебе не ошибся, – сказал Фельдмаршал, ухмыляясь во весь рот. – Я-то излишней щепетильностью не страдаю, в особенности когда речь идет о столь пустяковом деле, но решил, что ты можешь не одобрить, вдруг у тебя принципы…
– В моем положении как-то само собой получается, что принципы ужимаются, словно кусок высохшей кожи, – сказала Ольга. – Нам в Европе понадобятся деньги, и, коли уж он готов выложить столько на свой каприз… А насколько это опасно? И почему он обращается именно к тебе?
– А вот мы к нему поедем и все обговорим… Прямо сейчас.
– В чем же мне…
– Трифон наверняка принес платье… – Анатоль вышел в соседнюю комнату, оставив дверь чуточку приоткрытой.
Послышался тихий разговор, который как-то слишком затянулся. Ольга не могла разобрать ни единого слова, но, судя по тону, речь шла не о приятных вещах…
Анатоль вернулся минут через пять – но зато нагруженный мужской одеждой, которую аккуратно развесил на кресла. Встав перед зеркалом, Ольга принялась за дело и результатом осталась довольна, в зеркале отражался приятный молодой человек, вполне светский, одетый по последней моде, без малейшего изъяна, ничуть не уступавший светским щеголям с Невского. Вот только… Она растерянно оглянулась на Анатоля, он понял и пришел на помощь, завязав синий галстук вокруг шеи модным манером – самой Ольге до сих пор сталкиваться с этим искусством не приходилось. Она переложила в карман панталон свой трофейный вязаный кошелек, в котором, как выяснилось, было рублей сорок – неплохо оплачивал камергер своих холуев, – и, по совету Анатоля, поступившего так же, повесила мешочек с брильянтами на шнурке на шею.
– Идем?
Анатоль медлил.
– Вовремя я тебя увел из этого притона, – сказал он задумчиво. – Трифон сегодня рано утречком как раз в тех местах побывал по делам… Там, в «ночной ресторации» у Фомы, эти мерзавцы окончательно перепились… а может, даже скорее всего, кто-то нагрянул свести счеты с Кудеяром за какие-то прегрешения – у подобных скотов это в большом обычае. Они так увлеклись, что буквально в куски друг друга порезали. Там с утра толпятся зеваки, нагрянула полиция, доктора крутят головами… Квартальный Трифону по приятельству шепнул, что голову самого Фомы нашли отдельно от туловища, валявшуюся под столом… Да и остальные не лучше… Ты побледнела? Прости, мне не следовало углубляться в такие детали. Может, нюхательных солей?
– Нет, не нужно, – сказала Ольга. – В куски, говоришь? Бог ты мой, туда ведь наверняка нагрянула погоня, они опомнились, пустились следом за мной, дом их был не особенно и далеко… Они меня искали.
– Думается мне, ты угодила пальцем в небо, – покачал головой Анатоль, подумавши. – Нет, я согласен, что за тобой могла быть погоня… но каким таким образом они догадались, что ты была в том подвале? Не собак же ищеек по следу пускали – откуда ищейки в петербургском городском доме? И потом, такое зверство… Я согласен, что у камергера в прислужниках обретается изрядная сволочь… но это и для них чересчур. Расспрашивали бы, грозили, быть может, даже оружием… но вот так? Зачем, с какой стати? Нет, поверь моему опыту: это как раз похоже на ссору меж людишками пошиба Кудеяра. Вот эти мизерабли как раз и способны увечить врага самым невероятным образом. Я знаю парочку случаев, мог бы порассказать, но не хочу тебя нервировать…
«Это потому, что ты не знаешь, кого камергер способен послать в погоню ночной порой, – подумала Ольга. – А если я тебе расскажу, все равно не поверишь, решишь, что я от переживания и тягостных перипетий рассудком тронулась… Вот положение! Знать столько – и молчать, иначе рискуешь оказаться в желтом доме…»
– Ты прав, наверное. Оставим это, – сказала она решительно. – Едем к твоему антикварию?
– Да, я велел Трифону закладывать…
Они спускались по парадной лестнице, когда вдруг к Анатолю бросилась стоявшая дотоле у стены некая дергающаяся фигура. Ольга отступила на шаг, но Анатоль, нимало не смешавшись, обеими руками поднял трость и прижал ею горло незнакомца, вынудив того отшатнуться к стене.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |