Уинстон Спенсер Черчилль 18 страница

Тем не менее де Монфор зажег факел, которому суждено было остаться непогашенным на протяжении всей английской истории. Уже в 1267 г. по статуту Мальборо заново вводились в действие главные из Вестминстерских провизии. Не менее важным было его влияние на своего племянника Эдуарда, нового короля, глубоко проникшегося идеями человека, которого он убил. Таким образом, устремления де Монфора пережили и поражение Ившема, и последовавшую за этим реакцию, а в Эдуарде I великий граф нашел своего настоящего наследника.

Глава XVIII. КОРОЛЬ ЭДУАРД I

Мало кто из принцев получил столь основательное образование в сфере искусства правления, как Эдуард I, когда в возрасте 33 лет смерть отца вознесла его на английский престол. Это был опытный лидер и умелый военачальник. Он носил отца на своих плечах; он сражался с Симоном де Монфором и, разделяя многие его взгляды, одолел этого человека. Испытав поражения на поле боя, он научился искусству войны. Когда на закате правления Генриха III ему приходилось временами брать на себя управление страной, он предпочитал действовать спокойно и терпеливо. Это становилось особенно заметным, когда его собственная любовь к порядку и реформам контрастировала с вялостью, неспособностью и общей слабостью его отца в государственных делах.

Эдуард I

Стройного телосложения, высокий, на голову выше среднего мужчины, с густыми волосами, которые, меняясь от пшеничных в детстве к черным в зрелом возрасте и седым к старости, отмечали его возраст, гордым лбом и правильными чертами лица, он имел лишь один внешний недостаток – опущенное левое веко, что было характерно и для его отца, а также немного заикался. Впрочем, последний изъян не мешал ему отличаться красноречием. Много можно узнать о человеке по его рукам и ногам. Крепкие, жилистые руки выдавали человека, умеющего обращаться с мечом; длинные ноги позволяли прочно держаться в седле. От современников Эдуард получил прозвище «Длинноногий». Хронист-доминиканец Николас Тривет, оставивший подробное описание внешности короля, рассказывает, что Эдуард находил радость в войнах и турнирах, а особенно в охоте, в том числе соколиной. Преследуя оленя, он не отдавал зверя собакам, не поражал его охотничьим копьем, а гнал что есть сил, чтобы самолично завалить несчастное животное.

Подобный образ действий был характерен и для его правления. Эдуард являет нам качества, представляющие смесь административных способностей Генриха II и личной доблести и великодушия Львиного Сердца. Ни один король не олицетворял настолько ярко избранный для себя девиз: «Каждому – свое». Он был страстным приверженцем справедливости и закона, хотя и понимал их по-своему, а также защитником прав всех групп общества. До последнего дыхания оскорбления и враждебность вызывали у короля бурное сопротивление. Но смирение или акт щедрости во многих случаях находили в его душе быстрый отклик и становились основой будущей дружбы.

Когда умер его отец, Эдуард находился на Сицилии, но крупнейшие магнаты страны, сойдясь у еще не закрытой усыпальницы Генриха III, провозгласили его королем, с согласия всего народа. Прошло два года, прежде чем он вернулся в Англию на коронацию. При его восшествии на трон наследственный и выборный принципы соединились, и никто не задавал вопроса, который из них является определяющим.

Конфликты с Симоном де Монфором и баронами научили его тому, что монархии необходимо держаться на национальном фундаменте. Если Симон в тяжелый для себя миг призвал средний класс помочь ему в борьбе против короны и самодовольной знати, то новый король уже по собственной воле использовал эту силу с самого начала. Соразмерность – вот основной мотив его самых успешных лет. Он видел сдерживающую роль, которую играли мятежные и гордые бароны и жадная церковь по отношению к королевской власти, но также признавал в них угнетателей массы своих подданных; он в гораздо большей степени, чем прежде, принимал во внимание интересы среднего класса и потребности народа в целом, что позволило ему заложить широкую упорядоченную основу, на которой монархия смогла функционировать в интересах всех. Вдохновленный этим, он стремился к национальной монархии, распространению своего владычества на Британских: островах и к усилению влияния в европейских делах.

Его административная реформа была направлена не на удовлетворение интересов какой-либо из мощных противоборствующих сил, а скорее на защиту общей справедливости. Если королю не нравились оковы, наложенные на его деда «Хартией», если он желал контролировать растущее богатство и притязания церкви, он все же не взял на себя отвоеванную власть, а распределил ее между, широким кругом лиц. Когда, конфликтуя с недавним прошлым, он отбирал привилегии, полученные баронами и церковью, то всегда делал это в интересах всего общества, что признавалось его подданными. Все его законы, при большом разнообразии проблем, имеют одну общую цель: «Мы должны выяснить, что наше и принадлежит нам, а другие – что их и принадлежит им».

Это было время упорядочения. Царствование Эдуарда памятно не возведением новых великих вех, а тем, что благотворные тенденции трех предшествующих правлений обрели четкие очертания. Многие ошибки были устранены, государственные структуры стали крепче, упорядоченней, обрели единство. Основные тенденции развития нации, складывавшиеся, как мы видели, с большим трудом, теперь вылились в форму, которая, затвердев, пережила трагедию «Черной смерти», Столетней войны с Францией, войны Роз и продержалась до конца средних веков, а кое в чем даже и дольше. В этот период мы наблюдаем, как рыцарская и буржуазная стадии общества постепенно сменяют чистый феодализм. Органы управления, землевладение, военная и финансовая системы, отношения церкви и государства – все обретает те формы, которые просуществовали почти до эпохи Тюдоров.

* * *

Первые восемнадцать лет правления Эдуарда стали свидетелями такого всплеска законотворческой активности, равного которому не было на протяжении столетий. Почти каждый год отмечен каким-либо важным статутом. Немногие из них были оригинальными, большинство составлялось в консервативном тоне, но их совокупный эффект оказался революционным. Эдуард полагался на своего канцлера, Роберта Бернела, епископа Батского и Уэльсского, человека незнатного происхождения, начавшего службу в королевской канцелярии и при дворе и поднявшегося до епископства. До самой своей смерти в 1292 г. Бернел оставался главным советником короля. Всю жизнь он провел на службе короне, вся его политика была посвящена увеличению ее власти за счет феодальных привилегий и влияния. Не пробыв еще и трех недель в должности канцлера после прибытия Эдуарда в Англию в 1274 г., он начал тщательное инспектирование местного управления. Вооруженные перечнем из сорока вопросов, уполномоченные разъехались по всей стране, чтобы выяснить, каковы права и владения короля, какие покушения на них предпринимались, какие чиновники продажны или нерадивы, какие шерифы из корысти покрывают преступления, пренебрегают своими обязанностями, берут взятки или слишком грубы. Подобные расследования предпринимались и прежде, но они никогда не были ни столь тщательными, ни столь плодотворными. Цель политики короля – уважение всех прав и устранение всех беззаконий: «Властитель, но не тиран».

Первый Вестминстерский статут, принятый парламентом в 1275 г., имел отношение к административным злоупотреблениям, вскрытым королевскими уполномоченными. Глостерский статут в 1278 г. предписывал судьям выяснить права феодальных магнатов на отправление правосудия их собственными судами и чиновниками в пределах собственных владений и строго зафиксировать их. Главная польза расследования состояла в том, чтобы напомнить крупным феодалам, что у них есть не только права, но и обязанности.

В 1297 г. Мортмейнский статут запретил одаривать церковь землей, хотя практика позволяла продолжать делать это по королевскому разрешению. В 1285 г. Винчестерский статут обрушился на местные беспорядки, и в том же году появился Второй Вестминстерский статут, укрепивший систему майората. Третий Вестминстерский статут затрагивал вопрос о поместьях, наследуемых без ограничений. Такая земля могла свободно отчуждаться, но на будущее ставилось условие: покупатель должен получать землю не от продавца, но от господина этого продавца и нести те обязанности и службы по отношению к нему, которые существовали до продажи. Таким образом, был положен конец росту феодальной мощи лордов, что сулило крупные выгоды короне как верховному собственнику.

Цель этой знаменитой серии законов была в основном консервативной, и на какое-то время их введение оказалось эффективным. Но экономическое давление вносило большие изменения в отношения собственности в Англии, едва ли менее глубокие, чем те, которые имели место в политической сфере. Земля постепенно переставала быть моральным фактором, на котором базировались национальное общество и оборона. Она становилась – благодаря ряду последовательных шагов – товаром, который в принципе можно было, подобно шерсти или баранине, покупать и продавать и который при определенных ограничениях мог быть либо передан новым владельцам как дар или по завещанию, либо оформлен на условиях неотчуждаемости, чтобы стать фундаментом богатств новой аристократии.

Конечно, на этот активный, хотя и примитивный, рынок попала лишь относительно небольшая часть земли, но и этого количества оказалось достаточно, чтобы возбудить к ней общий интерес. В те дни, когда даже великим принцам отчаянно недоставало наличных денег, в Англии уже существовал один источник кредита, пусть и не очень значительный. В социальную структуру того сурового века незаметно и бесшумно внедрились евреи. Они там были – и их там не было; время от времени они оказывались весьма полезны высоким лицам, когда тем остро требовались деньги, – даже самому королю, не желавшему просить их у парламента. Земля, которую можно было в редких, но вполне определенных случаях приобрести любому, имеющему деньги, толкнула английских евреев на неслыханную дерзость. Она стала переходить в руки сынов израилевых либо через прямую покупку, либо – чаще – через ипотеку. Участков, оказавшихся на рынке, вполне хватало, чтобы оба эти процесса были прибыльными. Через пару десятилетий былые феодальные лорды осознали, что за мимолетную прибыль надолго расстались с частью английской земли, достаточно большой, чтобы это стало заметно.

На некоторое время общество охватил гнев. Мелкие землевладельцы, придавленные закладами, и расточительная знать, совершившая неудачные сделки, объединились в своих претензиях. В страну устремились итальянские ростовщики, которые могли быть так же полезны королю в тяжелые времена, как и евреи. Эдуард видел, что может успокоить влиятельные элементы общества и в то же время уклониться от уплаты щекотливых долгов, если вступит на проторенную дорожку антисемитизма. Слухи о ритуальных убийствах и другие мрачные истории, банальности нашего просвещенного века, были немедленно встречены всеобщим одобрением. Евреев, ставших жертвами людской ненависти, грабили, над ними издевались и в конце концов их изгнали из королевства. Исключение составили несколько лекарей, без чьих умений важные персоны могли бы остаться лишенными должного внимания. Снова этот гонимый, познавший всю глубину горя народ, обобранный до нитки, вынужден был искать убежища в другом месте и начинать все заново. Печальный караван, уже столь знакомый, двинулся в Испанию и северную Африку. Лишь четыре века спустя Оливер Кромвель, заключив тайный контракт с денежными израильтянами, вновь открыл берега Англии для предприимчивого еврейского народа. Понадобился диктатор-кальвинист, чтобы устранить запрет, наложенный королем-католиком. Место евреев заняли банкиры Флоренции и Сиены.

* * *

Наряду с крупными достижениями в законодательной сфере король провел длительную административную реформу, неустанно совершая личные инспекции. Эдуард постоянно разъезжал по своим владениям, персонально вникая во все случаи самых разнообразных злоупотреблений и поправляя превышения власти местными магнатами где острым пером, а где и тяжелой рукой. Законность, часто понимаемая формально вплоть до мелочей, была тем оружием, которое он часто и с охотой брал в руки. Король во всех отношениях наводил порядок в управлении страной и вытеснял личные интересы из сфер, принадлежащих не только ему самому, но и его народу.

В ряду средневековых монархов Эдуард I выделяется той серьезностью, с которой он относился к улучшению государственного управления. Вот почему он совершенно естественно больше полагался на профессиональную помощь советников, чем на то, что точно называли «любительской поддержкой крупных феодалов, шатающихся под тяжестью своего собственного достоинства». К концу XIII в. существовали уже три департамента специализированной администрации. Одним было Казначейство, располагавшееся в Вестминстере, куда стекалось большинство доходов и где велась бухгалтерия. Вторым стала Канцелярия, общий секретариат, ответственный за составление бесчисленных королевских грамот, предписаний и писем. Третий, Гардероб (Wardrobe), имел отдельный секретариат, Малую государственную печать, что было связано с постоянными разъездами королевского двора, и сочетал финансовые и секретарские функции, простиравшиеся от финансирования континентальной войны до покупки какого-нибудь копеечного перца для королевского повара. Бернел был типичным продуктом этой зарождающейся государственной службы. После смерти Бернела его место занял чиновник казначейства, Уолтер Лангтон, казначей, который, подобно своему предшественнику, рассматривал Личфилдскую епархию скорее как награду за хорошую службу, чем как духовную должность.

Будучи ортодоксальнейшим католиком, Эдуард I тем не менее не избежал конфликта с церковью. Внимательно относясь к своим обязанностям по уплате положенного Богу, он в то же время намного проницательнее, чем его отец, понимал и то, что положено цезарю, и обстоятельства не раз вынуждали его к протесту. Лидером церковной партии был Джон Печэм, францисканец, архиепископ Кентерберийский с 1279 по 1292 г. Печэм с большой смелостью отстаивал то, что считал справедливыми правами церкви, и в первую очередь всегда защищал ее независимость от короны. На провинциальном совете, состоявшемся в Рединге в 1279 г., он сделал ряд заявлений, вызвавших недовольство короля. Согласно одному из них, вводилось правило, запрещающее совмещение церковных должностей, что наносило удар по королевскому методу вознаграждения государственных служащих. Другой документ, разозливший короля, требовал, чтобы копия «Хартии», соблюдать которую поклялся Эдуард, была выставлена для публичного обозрения в каждом соборе и каждой церкви. Всем, кто предъявляет королевские предписания о прекращении дела в церковном суде, и всем, кто нарушает «Великую хартию вольностей», грозило отлучение от церкви.

Печэм склонился перед гневом Эдуарда и стал дожидаться своего часа. В 1281 г., когда еще один провинциальный совет собрался в Ламбете, король, подозревая недоброе, разослал предписания всем его участникам, запрещая им «держать совет по делам, относящимся к ведению нашей короны, или касаться нашей персоны, нашего государства или состояния нашего Совета». Печэма это не испугало. Он повторил почти дословно основное постановление редингского Совета, предварив его ясным утверждением церковной свободы, а месяц спустя написал королю примечательное письмо, защищая свои действия. «Никаким человеческим установлением, – писал он, – ни даже клятвой, не можем мы быть обязаны игнорировать законы, бесспорно покоящиеся на божественной власти». «Чудесное письмо», – такой комментарий сделал на полях восхищенный писец, переписывавший послание для архива архиепископа.

Эдуард I с группой придворных. В центре – архиепископ Печэм, судьба которого могла быть аналогична судьбе Бекета

Поступок Печэма вполне мог бы спровоцировать кризис, сравнимый со ссорой между Бекетом и Генрихом II, но Эдуард, похоже, спокойно оставил этот вызов без внимания. Королевские предписания с вышеизложенными запретами продолжали появляться. Тем не менее обе стороны проявляли умеренность, и в 1286 г. Эдуард своим знаменитым предписанием мудро распорядился, чтобы разъездные судьи действовали осторожно и осмотрительно в делах церковной юрисдикции, и перечислил те вопросы, которые следовало оставлять в ведении церковных судов. Таким образом, спор между церковью и государством был отложен.

* * *

В начале правления Эдуарда I отношения между Англией и Францией регулировались Парижским договором, заключенным баронской партией в 1259 г. Мир между двумя странами царил на протяжении более тридцати лет, хотя часто омрачался обоюдной враждебностью. Споры по поводу исполнения условий договора и стычки между английскими, гасконскими и французскими моряками в Английском проливе, кульминацией которых стало морское сражение в 1293 г. при Сен-Маэ, не привели бы к возобновлению войны, если бы присутствие англичан на юге Франции не было постоянным вызовом гордости французов и барьером к национальной интеграции. Даже когда французский король Филипп Красивый начал искать возможности спровоцировать Эдуарда, тот, пытаясь достичь компромисса, проявил долготерпение. Однако в конце концов Парижский парламент объявил герцогство Гасконь конфискованным. В знак подчинения Филипп попросил сдать ему главные крепости Гаскони, что означало бы признание его законной власти как сюзерена. Эдуард уступил. Но как только Филипп вступил во владение ими, он снова отказался исполнить его требование. Теперь Эдуард осознал, что должен либо сражаться, либо потерять свои французские владения.

* * *

К 1294 г. этот великий король значительно изменился по сравнению с годами своей молодости. На протяжении долгих беспокойных лет он поддерживал своего отца и вот теперь уже почти четверть века правил сам. Между тем мир вокруг него стал другим; он потерял любимую жену, Элеонору Кастильскую, свою мать, Элеонору Прованскую, и двух старших сыновей, умерших во младенчестве. Бернел тоже уже лежал в могиле. Серьезное беспокойство доставляли Уэльс и Шотландия; давала о себе знать оппозиция. Одинокий, запутавшийся и стареющий, король вынужден был решать проблемы, встающие перед ним одна за другой.

В июне 1294 г. он объяснил причины ссоры с французами перед собранием магнатов в Лондоне, уже называвшимся «парламентом». Его решение начать войну было встречено с одобрением, как часто бывает в регулярно созываемых ассамблеях.

Сама война не имела каких-либо существенных особенностей. Англичане вели кампании в Гаскони, совершали налеты на береговые укрепления, долго осаждали Бордо. Весь энтузиазм, проявленный ими вначале, быстро иссякал под неизбежным усилением налогового гнета. Вся шерсть и кожа, основные предметы английской экспортной торговли, были конфискованы и могли быть возвращены владельцам только при условии уплаты таможенного сбора в размере 40 шиллингов с мешка вместо 6 шиллингов 8 пенсов, как было определено парламентом в 1275 г. В сентябре духовенство, к своему большому неудовольствию, получило приказ сделать вклад, равный половине его доходов. Настоятель собора Святого Павла, попытавшийся протестовать в присутствии самого короля, скончался на месте от апоплексического удара. В ноябре парламент ввел обременительный налог на все движимое имущество. Взимание налогов вызвало сильное недовольство, охватившее все классы. Зимой 1294 г. поднялись валлийцы, а когда король, подавив восстание, возвратился, то узнал, что Шотландия заключила союз с Францией. Начиная с 1296 г. война с северным соседом то затихала, то вновь разгоралась.

После октября 1297 г. французская война превратилась в серию перемирий, заключавшихся вплоть до 1303 г. Эти мирные договоры требовали немногим меньших расходов, чем настоящие боевые действия. То были годы жестокого напряжения сил и ресурсов как в самой Англии, так и за границей, особенно на севере. Хотя король без колебаний созывал парламент в Вестминстере для объяснения сложившейся ситуации, он не всегда получал ту поддержку, в которой нуждался. Парламент неохотно соглашался на новые налоги, требуемые от него Эдуардом.

Положение духовенства стало более трудным после опубликования в 1296 г. папской буллы, запрещавшей уплату дополнительных налогов без санкции папы. На осеннем парламенте в Бери Сент-Эдмундс духовенство, возглавляемое Робертом Уинчелси, новым примасом, пришло, после некоторых колебаний, к решению о невозможности каких-либо взносов. В гневе Эдуард объявил их всех вне закона и конфисковал их светские поместья. Архиепископ в ответ пригрозил отлучением от церкви любому, кто ослушается требования папской буллы. Некоторое время бушевали страсти, но затем возобладало благоразумие. К следующему лету ссора затихла, а папа своей новой буллой отменил чрезмерные притязания.

Эдуард тем более склонялся к примирению с церковью, что уже столкнулся с новой оппозицией. В Солсбери он предложил баронам, что некоторые из них должны послужить в Гаскони, пока он будет вести кампанию во Фландрии. Предложение было воспринято плохо. Хамфри де Боэн, граф Херфордский и констебль Англии, вместе с маршалом Роджером Бигодом, графом Норфолкским, заявили, что исполнять свои наследственные должности они могут только в компании с королем. Такие объяснения никого не обманули. Оба графа имели личные обиды на короля и – что намного важнее – выражали недовольство большого числа баронов, которые за последние двадцать лет видели только, как власть короны постоянно возрастает в ущерб им. Пришло время для оживления баронской оппозиции, которая поколением раньше бросила вызов деду Эдуарда.

Некоторое время король не обращал внимание на их неуступчивость. Он торопил с приготовлением к войне, назначил заместителей вместо Херфорда и Норфолка и в августе отплыл во Фландрию. Оппозиция увидела в его отсутствии долгожданную возможность для действия. Она потребовала подтверждения «Великой хартии» и ее дополнения, «Хартии Леса», ставших окончательной версией уступок, вырванных у Иоанна, вместе с шестью дополнительными статьями. Изменения в эти документы должны были в будущем вноситься только с согласия общества; шерсть, хлеб и тому подобные товары не подлежали изъятию против воли владельца; духовенство и миряне должны получить назад свои древние свободы; два графа и их сторонники не подлежат наказанию за отказ служить в Гаскони; прелаты должны зачитать обе хартии вслух в своих соборах и отлучить от церкви тех, кто ими пренебрегает. Осенью графы Херфорд и Норфолк, поддержанные воинским отрядом, явились в Лондон и потребовали принятия этих предложений. Регентский совет, не имея сил сопротивляться, подчинился. Статьи были подтверждены, а в ноябре в Генте Эдуард утвердил их, сохранив, однако, определенные финансовые права короны.

Эти неожиданные уступки были довольно крупными. И король, и оппозиция придавали им большое значение, и Эдуарда подозревали – вероятно, не без основания – в том, что он пытается отойти отданных им обещаний. Несколько раз баронская партия публично привлекала внимание парламента к этим документам, и наконец в феврале 1301 г. королю пришлось под давлением угроз и аргументов парламента, собравшегося в Линкольне, заново подтвердить обе хартии и некоторые другие статьи в торжественной обстановке.

Благодаря этому кризису были установлены два принципа, из которых вытекали важные последствия. Один из них состоял в том, что король не имеет права применять свое феодальное право произвольно. Это ограничение прозвучало похоронным звоном по феодальному набору армии и привело в следующем столетии к возникновению армий, набранных по контракту и служащих за деньги. Второй принцип, ныне признанный, заключался в следующем: король не может выдвигать «крайнюю необходимость» в качестве причины для введения налогов без согласия парламента. Последующие английские монархи вплоть до XVII в. предпринимали такие попытки. Но неудача Эдуарда привела к установлению прецедента; тем самым был сделан большой шаг к зависимости короны от дотаций парламента.

Эдуард в большей степени, чем кто-либо из его предшественников, проявил себя человеком, готовым править в национальных интересах, уважающим конституционный порядок. По иронии судьбы король обнаружил, что принципы, которым он придавал такое значение, были использованы против него. Баронская партия не стала прибегать к оружию войны; она действовала через конституционный аппарат, к созданию которого король приложил столько усилий. Тем самым бароны изменили свою позицию и выступили теперь не как представители феодальной аристократии, а как лидеры национальной оппозиции. Итак, корону снова публично обязали придерживаться принципов «Великой Хартии вольностей», а значимость ее уступок усилило то, что к первоначальным статьям были добавлены средства против значительных злоупотреблений королевской власти, совершенных недавно. Это было реальное развитие установленных ранее конституционных принципов.

* * *

Безуспешно пытаясь защитить французские владения, английские короли пренебрегали распространением своей власти на весь остров Великобритания. Время от времени предпринимались отдельные вторжения в Шотландию и Уэльс, но задача по поддержанию безопасности границ ложилась в основном на плечи местных баронов. Как только Парижский договор принес долгосрочный отдых от континентальных приключений, появилась возможность обратиться к решению остро стоящих проблем внутренней безопасности. Эдуард был первым английским монархом, который направил все королевские ресурсы на национальную экспансию на западе и севере, и именно ему страна обязана завоеванием независимых областей Уэльса и надежной защитой западной границы. Он сделал первый большой шаг к объединению острова. Он предпринял попытку завоевания там, где в свое время потерпели неудачу римляне, саксы и норманны. В труднодоступных горах Уэльса вырос упорный и непокорный народ, который под предводительством внука великого Ллевеллина нанес в предыдущее правление крепкий удар по политике Англии. Эдуард, помогавший своему отцу, имел опыт отношений с валлийцами. Он не раз воевал с ними с сомнительным успехом. В то время ему часто приходилось убеждаться, что некоторые бароны на западе и юге пользуются своими военными привилегиями в ущерб интересам как валлийского, так и английского народов. Все утверждения о независимости Уэльса раздражали Эдуарда, но столь же противна была ему и система охраны границ Англии баронами-грабителями, не раз и не два бросавшими вызов авторитету короны. В конце концов он решил подчинить непокоренных князьков и диких горцев, живших в условиях дикой свободы еще со времен древности, и в то же время урезать привилегии пограничных баронов.

Использовав все местные ресурсы, накопленные баронами за многие годы постоянной вражды, Эдуард I завоевал Уэльс за несколько лет. Он тщательно и хладнокровно разработал план кампании и упорно вел боевые действия как на суше, так и на море. Его силы состояли главным образом из набранных на службу валлийцев, усиленных регулярными войсками из Гаскони и едва ли не последним феодальным ополчением, но главным, что сломило доблестных бриттов, был ужас зимних кампаний. С независимостью Уэльса было покончено, что и закрепил соответствующий статут. Вся земля ллевеллиновского Уэльса перешла в королевские владения, а само княжество разделили на графства Англси, Карнарвон, Мерионет, Кардиган и Камартен. Сын Эдуарда, родившийся в Карнарвоне, был провозглашен первым английским принцем Уэльским.

Валлийские войны Эдуарда являют нам процесс трансформации военной системы от старой саксонской, основанной на случайной, временной службе, к новой, фундамент которой – регулярные войска, получающие за службу деньги. Мы уже видели, как тяжело приходилось Альфреду Великому, который мог созывать ополчение-фирд лишь на некоторый срок. С тех пор прошло 400 лет, а нормандский феодализм все еще сохранял приверженность этому базовому принципу. Но как было можно вести такими методами зимние и летние кампании, затягивавшиеся порой до пятнадцати месяцев? Как можно было осуществлять длительные континентальные экспедиции? На протяжении нескольких царствований баронов устраивало положение, когда они, не желая служить, отделывались деньгами, платя скутагий, а король мог на эти деньги нанять полноценных солдат. В валлийских войнах еще применялись обе системы, но старая постепенно уходила. Правительству требовалась уже не вассальная служба, а надежные наемники, а для этого нужны были деньги.

В то же время происходила революция в способах ведения войны. Тяжелая кавалерия, которая начиная с V в. сменила стройные ряды легионов, доживала свои последние дни. Новый тип пехоты, состоящей из простого народа, начал доказывать свое превосходство. Эта пехота действовала уже не палицами, мечами, копьями или дротиками, а имела на вооружении луки, которым, пройдя долгий путь совершенствования, скрытый от Европы, предстояло в скором времени появиться на военной сцене и занять доминирующее положение на полях сражений. Таков был трофей, полученный победителями от побежденных. В Южном Уэльсе практика стрельбы из лука уже достигла удивительной эффективности. Один из пограничных лордов описал такой случай. Его рыцарь был ранен стрелой, пробившей не только кольчугу, но и набедренник, бедро, деревянное седло и наконец глубоко вонзившейся в бок коня. Этот новый факт военной истории не менее значим, чем триумф бронзы над камнем или железа над бронзой. Впервые пехота получила оружие, способное проникать через броню этого закованного в доспехи века, имеющее большой радиус действия и высокую скорострельность. Никогда прежде ничего подобного не существовало, и луки оставались непревзойденными до прихода современной винтовки. В архиве военного ведомства хранится исследование одного генерала, написанное в мирное время после Ватерлоо. На основе большого опыта наполеоновских войн генерал высказывается за отказ от мушкетов в пользу лука, имеющего превосходство в точности, скорострельности и дальнобойности.

Дата добавления: 2015-10-21