Не часто приходилось Грэхему сидеть за столом в такой странной и
пестрой компании. Покупатель овец и корреспондент "Газеты скотовода" все
еще находились здесь. Перед самым обедом на трех машинах приехала компа-
ния мужчин, дам и девиц - всего четырнадцать человек: они предполагали
пробыть до вечера, чтобы возвращаться верхом при луне.
Их имен Грэхем не запомнил, но понял из разговора, что они прикатили
за тридцать миль, из городка Уикенберга, расположенного в долине, -
по-видимому, какие-то местные банковские служащие, врачи и богатые фер-
меры. Гости были чрезвычайно веселы, жизнерадостны и сыпали шутками и
новейшими анекдотами на самом модном жаргоне.
- В одном я убедился, - сказал Грэхем, обращаясь к Паоле, - если ваш
дом всегда служит караван-сараем, то мне и пытаться нечего запомнить
имена и лица всех, с кем я знакомлюсь.
- Я вас понимаю, - засмеялась она в ответ. - Но ведь это соседи. Они
могут заехать в любое время. Вон та дама, рядом с Диком, миссис Уатсон,
принадлежит к старой местной аристократии. Ее дед Уикен перешел через
Сьерру в тысяча восемьсот сорок шестом году, и Уикенберг назван по его
имени. А хорошенькая черноглазая девушка - ее дочь...
Паола давала ему краткие характеристики гостей, но Грэхем, неотступно
занятый тем, чтобы разгадать это обаятельное существо, не слышал и поло-
вины того, что она говорила. Сначала он подумал, что основная ее черта -
естественность; через минуту решил, что жизнерадостность. Но ни то, ни,
другое определение не удовлетворило его, - нет, не в этом дело! И вдруг
его осенило: гордость! Основное в ней - гордость. Гордость была в ее
глазах, в посадке головы, в нежных завитках волос, в трепете тонко очер-
ченных ноздрей, в подвижных губах, в форме круглого подбородка, в ма-
леньких сильных руках с голубыми жилками, в которых можно было сразу уз-
нать руки пианистки, проводящей много часов за роялем. Да, гордость! В
каждой мышце, в каждой линии, в каждом жесте - непоколебимая, насторо-
женная, жгучая гордость.
Паола могла быть радостной и непринужденной, женственно-нежной и
мальчишески-задорной, готовой на всякую шалость; но гордость жила в ней
всегда - трепетная, неистребимая, неискоренимая гордость, она как бы ле-
жала в основе всего ее существа. Паола была демократкой, открытой, иск-
ренней и честной женщиной, прямой, без предрассудков, и ни в каком слу-
чае не безвольной игрушкой. Минутами в ней точно вспыхивало что-то по-
добное блеску стали - драгоценной, чудесной стали. Она производила впе-
чатление силы, но в ее самых изощренных и сдержанных формах! И он связы-
вал образ Паолы с представлением о серебряной струне, о тонкой дорогой
коже, о шелковистой сетке из девичьих волос, какие плетут на Маркизских
островах, о перламутровой раковине или наконечнике из слоновой кости на
дротиках эскимосов.
- Хорошо, Аарон, - донесся сквозь общий говор голос Дика с другого
конца стола. - Вот кое-что специально для вас, поразмыслите-ка. Филипп
Брукс говорит: "Истинно великий человек всегда в какой-то мере чувству-
ет, что его жизнь принадлежит его народу и что все данное ему богом дано
не только ему, но через него всему человечеству".
- С каких это пор вы верите в бога? - отозвался с добродушной насмеш-
кой тот, кого Форрест назвал Дароном. Это был стройный, узколицый, смуг-
лый человек с блестящими глазами и черной, как уголь, длинной бородой.
- Не знаю, хоть убейте, - отозвался Дик. - Все равно, берите мои сло-
ва иносказательно, называйте это, как хотите, - Моралью, Добром, Эволю-
цией.
- Чтобы быть великим, вовсе не нужно мыслить по законам логики, -
вмешался в разговор тихий длиннолицый ирландец с потертыми рукавами, -
наоборот, очень многие люди, мыслившие весьма логично о жизни и о все-
ленной, так и не стали великими.
- Браво, Терренс! - похлопал ему Дик.
- Все дело в том, какой смысл мы вкладываем в это понятие, - медленно
проговорил еще один из гостей, несомненно индус, крошивший хлеб ма-
ленькими, необычайно изящными руками, - что мы разумеем под словом "ве-
ликий".
- Не сказать ли вместо "бога" "красота"? - нервно и застенчиво спро-
сил юноша с трагическим выражением лица и растрепанной шевелюрой.
Вдруг Эрнестина поднялась со своего места, оперлась руками о стол и,
приняв позу оратора, наклонилась вперед и с притворной горячностью воск-
ликнула:
- Ну вот, опять! Опять в тысячный раз вывернут вселенную наизнанку!
Теодор, - обратилась она к юному поэту, - что же вы, язык проглотили?
Примите участие в споре. Оседлайте своего конька Эона, может быть, он
довезет вас скорее других.
Раздался взрыв смеха, и бедный, смущенный поэт стушевался и спрятался
в свою раковину.
Эрнестина повернулась к чернобородому.
- Нет, "Аарон, сегодня он не в форме. Начните вы. Вы уж знаете, что
надо. "Как остроумно выразился Бергсон, с присущей ему точностью и мет-
костью философских определений, соединенных с обширным интеллектуальным
кругозором..."
Раздался новый взрыв смеха, заглушивший и конец речи Эрнестины и шут-
ливый ответ чернобородого.
- Нашим философам сегодня не удастся сразиться, - сказала вполголоса
Паола Грэхему.
- Философам? - удивился он. - Разве они не из уикенбергской компании?
Кто же и что они? Я ничего не понимаю.
- Они... - начала Паола нерешительно. - Они здесь живут и называют
себя "лесными птицами". В нескольких милях отсюда у них в лесу свой ла-
герь, там они только и делают, что читают и спорят. Держу пари, что вы
найдете у них штук пятьдесят книг из библиотеки Дика, которые еще не ус-
пели попасть в каталог. Они ведают нашей библиотекой и снуют туда и сюда
днем и ночью с охапками книг, а также с последними номерами журналов.
Дик уверяет, что благодаря им у него теперь самое полное собрание совре-
менной философской литературы на Тихоокеанском побережье. Они как бы пе-
реваривают для него весь этот материал... Это очень его занимает, да и
время ему экономит. Он ведь, знаете, ужасно много работает...
- Насколько я понимаю, они... то есть Дик содержит их? - спросил Грэ-
хем, с тайным удовольствием глядя прямо в эти голубые глаза, с такой
прямотой смотревшие ему в глаза.
Слушая ее ответы, он заметил легчайший бронзовый отблеск (может быть,
игра света) на ее длинных темных ресницах. Затем невольно перевел взгляд
на брови, тоже темные, точно нарисованные; оказалось, что и в них есть
бронзовые отливы. А в ее высоко зачесанных золотисто-каштановых волосах
бронза поблескивала уже совершенно явственно. Каждый раз, когда милая
улыбка оживляла ее лицо, и вспыхивали глаза и зубы, они ослепляли его,
рождая особое волнение. Это не была та сдержанная и загадочная усмешка,
которую он видел у стольких женщин. Когда улыбалась Паола, то улыбалась
совершенно свободно, щедро, радостно, вкладывая в эту улыбку все бо-
гатство своей натуры и все те мысли, которые жили в ее хорошенькой го-
ловке.
- Да, - продолжала она. - Пока они здесь, им нечего заботиться о кус-
ке хлеба. Дик очень великодушен; это почти безнравственно - поощрять
праздность такого рода людей. Если вы не разберетесь во всем и до конца
не поймете нас, вам многое будет казаться здесь очень чудным. А они...
они вроде придатка какого-то и уж, конечно, останутся с нами, пока мы их
не похороним или они нас. Время от времени один из них исчезает. Как
кошки, знаете. И Дику стоит иногда больших денег и трудов разыскать бег-
леца и вернуть его. Вот, например, Терренс Мак-Фейн, он анархист-эпику-
реец, если вы знаете, что это такое. Он мухи не убьет. У него есть кошка
- я ему подарила - чистейшей персидской породы, совсем голубая, и он
старательно вылавливает у нее блох, но так, чтобы, боже сохрани, не при-
чинить им вреда, потом сажает их в склянку и выпускает в лесу во время
своих долгих прогулок, когда он устает от людей и уходит общаться с при-
родой.
В прошлом году у него вдруг появился пунктик: происхождение азбуки. И
он отправился в Египет, конечно, без гроша в кармане, чтобы докопаться
до истоков алфавита на самой его родине и таким образом найти формулу,
объясняющую космос. Добрался пешком до Денвера, вмешался в уличную де-
монстрацию ИРМ [5], требовавшую свободы слова или чего-то в этом роде, и
попал в тюрьму. Дику пришлось нанимать адвоката, платить всякие штрафы -
словом, приложить очень много усилий, чтобы вызволить его и вернуть до-
мой.
А бородатый - это Аарон Хэнкок. Как и Терренс, он ни за что не станет
работать. Он южанин и говорит, что у них в роду никто не работал, а на
свете всегда найдется достаточно крестьян и дураков, которых от работы
не оторвешь. Поэтому он и бороду носит. Бриться, по его мнению, совер-
шенно лишнее занятие, а значит - и безнравственное. Помню, как он сва-
лился на нас с Диком в Мельбурне... какой-то неистовый бронзовый человек
прямо из австралийских зарослей. Он будто бы производил там какие-то са-
мостоятельные исследования не то по антропологии, не то по фольклору.
Дик знавал Аарона в Париже и заверил его, что, если он вернется в Амери-
ку, пища и кров будут ему обеспечены. И вот он здесь.
- А поэт? - спросил Грэхем, радуясь возможности продолжить с ней раз-
говор и следить за играющей на ее лице улыбкой.
- А-а... Тео, или Теодор Мэлкен, хотя мы все зовем его Лео. Он тоже
отрицает труд. Он из старинной калифорнийской семьи, его родные страшно
богаты; но они отреклись от него, а он от них, когда ему было лет пят-
надцать. Они считают его сумасшедшим, он же уверяет, что они могут свес-
ти с ума кого угодно. Он и в самом деле пишет замечательные стихи - ког-
да пишет; но он предпочитает мечтать и жить в лесу с Терренсом и Ааро-
ном. Он давал уроки приезжим евреям в СанФранциско, откуда Терренс и Аа-
рон и вызволили его, или забрали в плен, - уж не знаю, что вернее. Он у
нас два года и, как ни странно, очень поправился за это время. Дик щедр
до нелепости и посылает им много припасов; однако они предпочитают раз-
говаривать, читать или грезить, чем стряпать. Они только и обедают
по-настоящему, когда сваливаются на нас, как сегодня.
- А тот индус кто?
- Это Дар-Хиал, их гость. Они пригласили его, так же как вначале Аа-
рон пригласил Терренса, а потом оба пригласили Лео. Дик рассчитывает на
то, что со временем должны появиться еще трое, и тогда у него будут свои
"семь мудрецов" из "Мадроньевой рощи". Дело в том, что их лагерь распо-
ложен в роще земляничных деревьев. Это очень красивое место - каньон,
где множество родников... Да, я ведь вам начала рассказывать про индуса.
Он своего рода революционер. Учился и в наших университетах, и в Швейца-
рии, Италии, Франции; был в Индии политическим деятелем и бежал оттуда,
а теперь у него два пунктика: первый - новая синтетическая философия,
второй - освобождение Индии от тирании англичан. Он проповедует индиви-
дуальный террор и восстание масс. Вот почему здесь, в Калифорнии, запре-
тили его газету "Кадар", или "Бадар", не знаю, и чуть не выслали его из
штата; и вот почему он сейчас посвятил себя целиком философии и ищет
формулировок для своей системы.
Они с Аароном отчаянно спорят, - впрочем, только на философские темы.
Ну вот, - Паола вздохнула и тотчас улыбнулась своей прелестной улыбкой,
- теперь я вам, кажется, все рассказала, и вы со всеми знакомы. Да, на
случай, если вы сойдетесь поближе с нашими "мудрецами", особенно если
встретитесь с ними в их холостой компании, имейте в виду, что ДарХиал -
абсолютный трезвенник; Теодор Мэлкен иногда в поэтическом экстазе напи-
вается, причем пьянеет от одного коктейля; Аарон Хэнкок - большой знаток
по части спиртного, а Терренс Мак-Фейн, наоборот, в винах ничего не
смыслит, но в тех случаях, когда девяносто девять мужчин из ста свалятся
под стол, он будет все так же ясно и последовательно излагать свой эпи-
курейский анархизм.
В течение обеда Грэхем заметил, что "мудрецы" называют хозяина по
имени, Паолу же неизменно "миссис Форрест", хотя она и звала их по име-
нам. И это казалось вполне естественным. Эти люди, почитавшие в мире
весьма немногое - они не уважали даже труд, - бессознательно чувствовали
в жене Форреста какое-то превосходство, и называть ее просто по имени
было для них невозможно. Грэхем вскоре убедился, что у Паолы действи-
тельно особая манера держаться и что самый непринужденный демократизм
сочетается в ней с не менее естественной недосягаемостью принцессы.
То же он заметил и после обеда, когда общество сошлось в большой ком-
нате, заменявшей гостиную. Паола позволяла себе смелые выходки, и никто
не удивлялся, словно так и быть должно. Пока общество размещалось и уса-
живалось, ей сразу удалось всех оживить и превзойти своей веселостью. То
здесь, то там звенел ее смех. И этот смех очаровывал Грэхема. В нем была
особая трепетная певучесть, которая отличала его от смеха всех других
женщин, он никогда такого не слышал. Из-за этого смеха он вдруг потерял
нить разговора с молодым мистером Уомболдом, утверждавшим, что Калифор-
ния нуждается не в законе об изгнании японцев, а в законе о ввозе по
крайней мере двухсот тысяч японских кули и в отмене восьмичасового рабо-
чего дня для сельскохозяйственных рабочих. Молодой Уомболд был, нас-
колько понял Грэхем, потомственным крупным землевладельцем в Уикен-
бергском округе и хвастался тем, что он не поддается духу времени и не
превращается в помещика только по названию. Возле рояля, вокруг Эдди Мэ-
зон, столпилась молодежь, оттуда доносилась синкопированная музыка и об-
рывки модных песенок. Терренс Мак-Фейн и Аарон Хэнкок завели яростный
спор о футуристической музыке. Грэхема избавил от японского вопроса
Дар-Хиал, провозгласивший, что "Азия для азиатов, а Калифорния для кали-
форнийцев".
Вдруг Паола, шаловливо подобрав юбки, пробежала по комнате, спасаясь
от Дика, и была настигнута им в ту минуту, когда пыталась спрятаться за
группу гостей, собравшихся вокруг Уомболда.
- Вот злюка! - упрекнул ее Дик с притворным гневом; а через минуту
уже вместе с ней упрашивал индуса, чтобы тот протанцевал танго.
И Дар-Хиал наконец уступил, забыв Азию и азиатов, и исполнил, вывер-
тывая руки и ноги, пародию на танго, назвав эту импровизацию "циническим
апофеозом современных танцев".
- А теперь. Багряное Облако, спой мистеру Грэхему свою песенку про
желудь, - приказала Паола.
Форрест, все еще обнимавший Паолу за талию, чтобы предупредить нака-
зание, которое ему угрожало, мрачно покачал головой.
- Песнь о желуде! - крикнула Эрнестина из-за рояля; и ее требование
подхватили Эдди Мэзон и остальные девушки.
- Ну, пожалуйста. Дик, спой, - настаивала Паола, - мистер Грэхем ведь
еще не слышал ее.
Дик опять покачал головой.
- Тогда спой ему песню о золотой рыбке.
- Я спою ему песнь нашего Горца, - упрямо заявил Дик, и в глазах его
блеснуло лукавство; он затопал ногами, сделал вид, что встает на дыбы,
заржал, довольно удачно подражая жеребцу, потряс воображаемой гривой и
начал: - "Внемлите! Я - Эрос! Я попираю холмы!.."
- Нет. Песнь о желуде! - тут же спокойно прервала его Паола, причем в
звуке ее голоса чуть зазвенела сталь.
Дик послушно прекратил песнь Горца, но все же замотал головой, как
упрямый ребенок.
- Ну хорошо, я знаю новую песню, - заявил он торжественно. - Она о
нас с тобой, Паола. Меня научили ей нишинамы.
- Нишинамы - это вымершие первобытные племена Калифорнии, - быстро
проговорила, обернувшись к Грэхему, Паола.
Дик сделал несколько па, не сгибая колен, как танцуют индейцы, хлоп-
нул себя ладонями по бедрам и, не отпуская жену, начал новую песню.
- "Я - Ай-Кут, первый человек из племени нишинамов. Ай-Кут - сокра-
щенное Адам. Отцом мне был койот, матерью - луна. А это Йо-то-то-ви, моя
жена, первая женщина из племени нишинамов. Отцом ей был кузнечик, а ма-
терью - мексиканская дикая кошка. После моих они были самыми лучшими ро-
дителями. Койот очень мудр, а луна очень стара: но никто не слышал ниче-
го хорошего про кузнечика и дикую кошку. Нишинамы правы всегда. Должно
быть, матерью всех женщин была дикая кошка - маленькая, мудрая, грустная
и хитрая кошка с полосатым хвостом".
На этом песня о первых мужчине и женщине прервалась, так как женщины
возмутились, а мужчины шумно выразили свое одобрение.
- "Йо-то-то-ви - сокращенное Ева, - запел Дик опять, грубо прижав к
себе Паолу и изображая дикаря. - Ио-то-то-ви у меня невелика. Но не бра-
ните ее за это. Виноваты кузнечик и дикая кошка. Я - Ай-Кут, первый че-
ловек, не браните меня за мой дурной вкус. Я был первым мужчиной и уви-
дел ее - первую женщину. Когда выбора нет, берешь то, что есть. Так было
с Адамом, - он выбрал Еву! Ио-то-то-ви была для меня единственной женщи-
ной на свете, - и я выбрал Ио-тото-ви".
Ивэн Грэхем, прислушиваясь к этой песне и не сводя глаз с руки Фор-
реста, властно обнимавшей Паолу, почувствовал какую-то боль и обиду; у
него даже мелькнула мысль, которую он тотчас с негодованием подавил:
"Дику Форресту везет, слишком везет".
- "Я - Ай-Кут, - распевал Дик. - Это моя жена, моя росинка, моя мед-
вяная роса. Я вам солгал. Ее отец и мать не кузнечик и не кошка. Это бы-
ли заря Сьерры и летний восточный ветер с гор. Они любили друг друга и
пили всю сладость земля и воздуха, пока из мглы, в которой они любили,
на листья вечнозеленого кустарника и мансаниты не упали капли медвяной
росы.
Ио-то-то-ви - моя медвяная роса. Внемлите мне! Я - Ай-Кут.
Ио-то-то-ви - моя жена, моя перепелка, моя лань, пьяная теплым дождем и
соками плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд и первых
лучей зари".
И вот, - добавил Форрест, заканчивая свою импровизацию и возвращаясь
к обычному тону, - если вы еще воображаете, что старый, милый, синеокий
Соломон лучше меня сочинил "Песнь Песней", подпишитесь немедленно на из-
дание моей.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Миссис Мэзон одна из первых попросила Паолу сыграть. Тогда Терренс
Мак-Фейн и Аарон Хэнкок разогнали веселую группу у рояля, а смущенный
Теодор Мэлкен был послан пригласить Паолу.
- Прошу вас сыграть для просвещения этого язычника "Размышления на
воде", - услышал Грэхем голос Терренса.
- А потом, пожалуйста, "Девушку с льняными косами", - попросил Хэн-
кок, которого назвали язычником. - Сейчас моя точка зрения блестяще
подтвердится. Этот дикий кельт проповедует идиотскую теорию музыки пе-
щерного человека и настолько туп, что еще считает себя сверхсовременным.
- А-а, Дебюсси! - засмеялась Паола. - Все еще спорите о нем? Да? Хо-
рошо, я доберусь и до него, только не знаю, с чего начать.
Дар-Хиал присоединился к трем мудрецам, усаживавшим Паолу за большой
концертный рояль, не казавшийся, впрочем, слишком большим в этой огром-
ной комнате. Но едва она уселась, как три мудреца скользнули прочь и за-
няли, видимо, свои любимые места. Молодой поэт растянулся на пушистой
медвежьей шкуре, шагах в сорока от рояля, и запустил обе руки в волосы.
Терренс и Аарон уютно, устроились на подушках широкого дивана под окном,
впрочем, так, чтобы иметь возможность подталкивать друг друга локтем,
когда тот или другой находил в исполнении Паолы оттенки, подтверждавшие
именно его понимание.
Девушки расположились живописными группами, по две и по три, на широ-
ких диванах и в глубоких креслах из дерева коа, кое-кто даже на ручках.
Ивэн Грэхем хотел было подойти к роялю, чтобы иметь честь переверты-
вать Паоле ноты, но вовремя заметил, что Дар-Хиал предупредил его. Нето-
ропливо и с любопытством окинул он взглядом комнату. Концертный рояль
стоял на возвышении в самом дальнем ее конце; низкая арка придавала ему
вид сцены. Шутки и смех сразу прекратились: видимо, маленькая хозяйка
Большого дома требовала, чтобы к ней относились, как к настоящей,
серьезной пианистке. Грэхем решил заранее, что ничего исключительного не
услышит.
Эрнестина, сидевшая рядом, наклонилась к нему и прошептала:
- Когда она хочет, она может всего добиться. А ведь она почти не ра-
ботает... Вы знаете, она училась у Лешетицкого и у мадам Карреньо, и у
нее до сих пор остался их стиль игры. И она играет совсем не поженски.
Вот послушайте!
Грэхем продолжал относиться скептически к ее игре, даже когда уверен-
ные руки Паолы забегали по клавишам и зазвучали пассажи и аккорды, про-
тив чистоты которых он ничего не мог возразить; как часто слышал он их у
пианистов, обладавших блестящей техникой и совершенно лишенных музы-
кальной выразительности! Он ждал услышать от нее все что угодно, но не
мужественную прелюдию Рахманинова, которую, по мнению Грэхема, мог хоро-
шо исполнять только мужчина.
С первых же двух тактов Паола уверенно, по-мужски, овладела роялем;
она словно поднимала его клавиатуру и поющие струны обеими руками, вкла-
дывая в свою игру зрелую силу и твердость. А затем, как это делали
только мужчины, соскользнула, или перекинулась - он не мог найти более
точного определения для этого перехода - в уверенно-чистое, несказанно
нежное анданте.
Она продолжала играть со спокойствием и силой, которых меньше всего
можно было ожидать от такой маленькой, хрупкой женщины; и он с удивлени-
ем смотрел сквозь полузакрытые веки на нее и на огромный рояль, которым
она владела так же, как владела собой и замыслом композитора. Прислуши-
ваясь к замирающим аккордам прелюдии, в которых еще жила, как далекое
эхо, только что прозвучавшая мощь, Грэхем вынужден был признать, что
удар у Паолы точен, чист и тверд.
В то время как Терренс и Аарон взволнованно спорили шепотом на своем
подоконнике, а Дар-Хиал искал для Паолы ноты, она взглянула на Дика, и
он начал один за другим гасить свет в матовых шарах под потолком, так
что в конце концов одна Паола осталась как бы среди оазиса мягкого све-
та, в котором особенно заметно поблескивало золото ее волос и золотое
шитье на платье.
Грэхем наблюдал, как высокая комната становится от набегающих теней
как будто еще выше. Она была длиной в восемьдесят футов и высотой в два
с половиной этажа. Точно хоры под потолком была перекинута галерея, с
которой свешивались шкуры диких зверей, домотканые покрывала, привезен-
ные из Окасаки и Эквадора, циновки с острова Океании, сплетенные женщи-
нами и выкрашенные растительными красками. И Грэхем понял, что напомина-
ет ему эта комната: праздничный зал в средневековом замке; и он вдруг
пожалел, что в ней нет длинного стола с оловянной посудой, солью в се-
ребряной солонке и огромных собак, дерущихся тут же из-за брошенных им
костей.
Позднее, когда Паола сыграла Дебюсси, чтобы дать Терренсу и Аарону
материал для новых споров, Грэхему удалось в течение нескольких волную-
щих минут поговорить с ней о музыке. И она обнаружила такое понимание
философии музыки, что Грэхем, сам того не замечая, принялся излагать, ей
свою любимую теорию.
- Итак, - закончил он, - понадобилось почти три тысячи лет, чтобы му-
зыка оказала свое истинное воздействие на душу западного человека. Де-
бюсси больше чем кто-либо из его предшественников достиг той высокой со-
зерцательной ясности, порождающей великие идеи, которая предощущалась,
скажем, во времена Пифагора...
Тут Паола прервала его, подозвав сражавшихся у окна Терренса и Ааро-
на.
- Ну и что же? - продолжал Терренс, когда оба подошли. - Попробуйте,
Аарон, попробуйте найти у Бергсона суждение о музыке более ясное, чем в
его "Философии смеха" [6], которая тоже, как известно, ясностью не отли-
чается.
- О, послушайте! - воскликнула Паола, и глаза ее заблестели. - У нас
появился новый пророк - мистер Грэхем. Он стоит вашей шпаги, обеих ваших
шпаг. Он согласен с вами, что музыка - это отдых от железа, крови и буд-
ничной прозы. Что слабые, чувствительные и возвышенные души бегут от тя-
желой и грубой земной жизни в сверхчувственный мир ритмов и звучаний...
- Атавизм! - фыркнул Аарон Хэнкок. - Пещерные люди, полуобезьяны и
все гнусные предки Терренса делали то же самое.
- Позвольте, - остановила его Паола. - Но ведь к этим выводам мистер
Грэхем пришел на основании собственных переживаний и умозаключений. А
кроме того, он коренным образом расходится с вашей точкой зрения, Аарон.
Он опирается на положение Патера: "Все искусства тяготеют к музыке..."
- Все это относится к предыстории, к химии микроорганизма, - опять
вмешался Аарон. - Все эти народные песни и синкопированные ритмы - прос-
тое реагирование клетки на световые волны солнечного луча. Терренс попа-
дает в заколдованный круг и сам сводит на нет свои заумные рассуждения.
А теперь послушайте, что я вам скажу...
- Да подождите же! - остановила его Паола. - Мистер Грэхем говорит,
что английский пуританизм сковал музыку - настоящую музыку - на многие
века...
- Верно... - согласился Терренс.
- И что Англия вернулась к эстетическому наслаждению музыкой только
через ритмы Мильтона и Шелли...
- Который был метафизиком, - прервал ее Аарон.
- Лирическим метафизиком, - тотчас же ввернул Терренс. - Это-то уж вы
должны признать, Аарон.
- А Суинберн? - спросил Аарон, очевидно, возвращаясь еще к одной теме
из давнишних споров.
- Аарон уверяет, что Оффенбах - предшественник Артура Сюлливена, -
вызывающе воскликнула Паола, - и что Обер - предшественник Оффенбаха. А
относительно Вагнера... Нет, спросите-ка его, спросите, что он думает о
Вагнере...
Она ускользнула, предоставив Грэхема его судьбе. А он не спускал с
нее глаз, любуясь пластичными движениями ее стройных колен, приподнимав-
ших тяжелые складки платья, когда она шла через всю комнату к миссис Мэ-
зон, чтобы устроить для нее партию в бридж; он едва мог заставить себя
вслушаться в то, что опять бубнил Терренс.
- Установлено, что все искусства Греции родились из духа музыки...
Много позднее, когда оба мудреца самозабвенно углубились в жаркий
спор о том, кто выказал в своих произведениях более возвышенный интел-
лект - Берлиоз или Бетховен, Грэхему удалось улизнуть. Ему опять хоте-
лось побеседовать с хозяйкой. Но она подсела к двум девушкам, забравшим-
ся в большое кресло, и шаловливо шепталась с ними; большая часть гостей
была погружена в бридж, и Грэхем попал в группу, состоявшую из Дика Фор-
реста, мистера Уомболда, Дар-Хиала и корреспондента "Газеты скотовода".
- Жаль, что вы не можете съездить туда со мной, - говорил Дик коррес-
понденту. - Это задержало бы вас только на один день. Я завтра же и по-
вез бы вас.
- Очень сожалею, - ответил тот. - Но я должен быть в Санта-Роса. Бер-
банк обещал посвятить мне целое утро, а вы понимаете, что это значит. С
другой стороны, для нашей газеты было бы очень важно получить материал о
вашем опыте. Вы не могли бы изложить его... кратко... ну совсем кратко?
Вот и мистера Грэхема, я думаю, это заинтересует.
- Опять что-то по части орошения? - осведомился Грэхем.
- Нет, нелепая попытка превратить безнадежно бедных фермеров в бога-
тых, - отвечал Уомболд за Форреста. - А я утверждаю, что если фермеру не
хватает земли, то это доказывает, что он плохой фермер.
- Наоборот, - возразил Дар-Хиал, взмахнув для большей убедительности
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |