Они помялись.
- А... что дальше? - спросил один.
- А ничего,- сказал я. - Это надо было лет на сорок раньше выдумать, тогда, может быть, и получилось бы. Теперь - пшик. Эта наша штучка ледника, к сожалению, не остановит, даже если раскатать в пять слоев. В лучшем случае и при грамотном использовании помешает образованию новых ледников, а сие уже не актуально. Что, впрочем, не мешает этой нашей идее оставаться изящной и остроумной. Так что, если есть желание, можете писать статью в "Энергетику". Только сначала дайте мне прочесть.
Можно еще запатентовать, вяло подумал я, когда элитники удалились. Заработать можно... И сразу же докторскую... на докторскую это, пожалуй, тянет. Кой дьявол, блестящая бы вышла докторская, пальчики оближешь. Рецензенты, оппоненты, поздравления, потом свой кабинет и лекции не у дубоцефалов... Хорошо бы. Вот если наверху за эту идею от большого отчаянья все же ухватятся, вот тогда крышка: сперва за шкирку на пьедестал, затем пожизненное топтание ногами и в перспективе эпитафия: "Он хотел и не мог". Невероятно утешительно. И Сашка... новое положение - новые задачи... вы должны гордиться оказанным вам доверием... И Дарья...
На собрание набилась вся кафедра и еще пришли с других, так что яблоку негде было упасть. Кого-то погнали за стульями. Поверх голов я разглядел черную, непрерывно двигающуюся макушку Гарьки, он подавал мне знаки, а рядом с ним сидел истуканом Вацек, совсем уже снулый и без цыпы. Моя попытка устроиться у самой двери не увенчалась успехом: там уже успела усесться Хамзеевна,- тогда я, бормоча себе под нос разные слова, проследовал в гущу народа на призывные Гарькины махания - оказывается, он держал для меня место. Повторяя в уме, что лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять, я плюхнулся на стул и принялся оглядываться.
Председательствовал Сельсин. Рядом с ним пребывал некий незнакомый тип средних лет и мужественной внешности - не из институтских, не та морда. Юный толстый секретарь тоже был тут, сидел с краю председательского стола, шевелил какие-то бумаги и даже, как ни странно, не жевал. В дверях была сутолока, а у противоположной стены несколько человек, свесив головы ниже колен и скребя стульями, вразнобой стучали ногами по полу, и слышалось: "Вон, вон поползла!.." - но большинство собравшихся либо молчали, либо тихо шушукались по двое-трое. В общем-то я уже представлял себе, о чем пойдет разговор. Остальные, кажется, тоже. Атмосфера была та еще.
- Ты зачем телефон отключаешь? - спросил Гарька. - Мне обидно, имей в виду. Уже и поговорить не с кем, когда хочется.
- Это ночью-то?
- Врешь, утро было. Ты ведь не спал, ты пожар смотрел. Вот ты мне прямо скажи: можно такое по экрану показывать? Или я чего-то не понимаю?
- А ты не смотри,- посоветовал я. - Страшно, противно - не смотри. Смотри Ксенофонта. А то, тоже мне, соберутся люди: не надо нам, боимся, видеть не хотим, и без того на улицу не выйдешь! Мы-то, мол, выдержим, а вот за других страшно, ломаются люди, не верят никому, в будущее смотрят без оптимизма, так нам бы поменьше этого, тогда по закону обратной связи, глядишь, лучше станет...
Гарька издал змеиный шип.
- Да! - закричал он шепотом. - Боимся! И очень хорошо, что боимся смотреть! Потому что боимся с ума сойти! Ты нам все сразу не показывай, ты нам покажи врага, с которым мы можем справиться, тогда мы начнем что-то делать! Понемногу, понял! И сделаем, будь уверен. Зачем люди придумали лестницу? - чтобы по ступеньке, с одной на другую, шаг за шагом... Вот так и дойдем, если только умники, вроде тебя, не отнимут желание идти...
И этот туда же.
Сельсин встал и призвал к тишине - тотчас в переднем ряду кто-то заперхал и оглушительно раскашлялся, а у двери зашикали на опоздавших. Человек с мужественной внешностью оглядел наши ряды с некоторым недоумением и усмехнулся углом рта.
- Прошу внимания,- сказал Сельсин. - Все собрались? Дионисия Львовича не вижу... Здесь? Да-да, теперь вижу. Итак, я предложил вам собраться здесь главным образом для того, чтобы... - "Чтобы сообщить пренеприятное известие",- мрачно изрек кто-то позади, и над ухом фыркнули. -...чтобы довести до сведения коллектива информацию о некоторых специфических задачах, касающихся выполнения Государственной Евгенической Программы,- взял Сельсин тоном выше,- сокращенно - ГЕП, прежде всего о новых правах и обязанностях каждого активного члена общества - в особенности об обязанностях, вытекающих из нашей общей ответственности перед будущими поколениями...
Сельсин не устоял на месте и начал ходить взад-вперед. На ходу слова выскакивали из него быстрее. Господи, вдруг подумал я с каким-то обостренным интересом, да он же не хочет говорить, стыдно ему, с великой радостью он залез бы сейчас в самый дальний угол - и молчал бы там, молчал...
-...Предполагалось, что это собрание будет носить сугубо предварительный характер,- говорил Сельсин. - Однако целый ряд обстоятельств последних дней и особенно принятая вчера правительством Государственная Евгеническая Программа с комплексом сопутствующих правовых мер, вступивших в силу, как известно, немедленно, вынуждают нас несколько изменить порядок проведения...
Очевидно, он сам хорошо понимал, насколько изменится порядок проведения. Уже через десять минут на собрании творилось черт знает что, и я принимал в этом участие. Сквозь общий гвалт и безобразные выкрики от председательского стола только и доносилось: "...решение временно заморозить ряд конституционных свобод... вынужденная мера, каждый должен осознать свою ответственность... не меньше четверых детей в каждой семье... государственная помощь многосемейным... первичные организации на местах... вы же взрослые люди..." - и прочие обрывки. Сельсин стал красен и охрип, молодежь на задних рядах хамски улюлюкала, и даже Вацек, очнувшись на несколько секунд от странной своей медитации, перестал совершать туловищем медленные хаотические движения и поднял голову. Человек с мужественной внешностью сидел как сидел, только кривил угол рта. Будто все это его не касалось.
- А теперь позвольте передать слово присутствующему здесь специальному уполномоченному окружной комиссии по реализации ГЕП, - стоически сказал Сельсин и сделал жест в сторону мужественного, - государственному разъяснителю третьего ранга Глебу Ипатьевичу Вустрому. Глеб Ипатьевич, пожалуйста...
Договорить Сельсину все же дали - как я понял, большинство присутствующих интересовалось не столько содержанием вступительной речи, сколько тем, как Сельсин с нею справится. Большинство, по-видимому, было удовлетворено плачевным видом оратора, и когда человек с мужественной внешностью встал и обвел собрание взглядом из-под насупленных бровей, как из амбразуры, было уже сравнительно тихо. - Как-как? - только и спросил кто-то. - Вустрый! - объяснили вопрошавшему, и никто даже не прыснул. - Глеб Ипатьевич!
Голова Глеба Ипатьевича медленно провернулась вправо-влево, как перископ изготовившегося к атаке подводного крейсера, выискивающий в неприятельской эскадре достойную цель. Достойные цели, если и присутствовали, то не лезли в глаза. Интересно, чем все это кончится, отстраненно подумал я,- не сейчас, конечно, сейчас он нас сомнет и раздолбит, а в некотором отдалении? Года, скажем, через три? Вообще хорошо бы подсчитать средний срок действия подобных программ - как раз года три, должно быть? Или уже меньше? И как быть с теми детьми, которые успеют родиться за эти три года во исполнение Государственной Евгенической?.. Четверых на семью, конечно, не будет, но двоих-троих вполне можно ждать. Маленькие такие, под стол ходят, трогательно мурчат, зарываясь щечками в мягкие игрушки, говорить еще не умеют, а им уже с трибуны какая-нибудь морда: извините, мол, ребята, ошибочка вышла, не знаем мы, что с вами делать, не нужны вы, как оказалось, в таком количестве, а виноватых дядей мы наказали и сами, конечно, сознаем свою ответственность, так что вы уж не держите зла, хотя кормить вас нам, прямо скажем, нечем...
- Я не понимаю, почему такая реакция,- медленно начал Глеб Ипатьевич. Голос государственного разъяснителя был глубок и наполнял раскатами все помещение. - Да, правительство приняло ряд мер в соответствии с чрезвычайным положением, имеющимся де-факто. Да, нынешняя чрезвычайная ситуация заведомо требует неотложных и энергичных мер, разве кто-нибудь возражает? Тем не менее я вижу,- и перископ вновь пришел в движение,- определенное противодействие нашим усилиям по спасению человечества - будем наконец называть вещи своими именами - и со стороны кого? Со стороны кого, я хочу спросить? Может быть, люмпенов-дегенератов? Адаптантов, которые, как было установлено на самом высоком уровне, вообще не люди? Или дубоцефалов последнего разбора? Оказывается, нет! Со стороны интеллигенции, на благо которой как лучшей и дееспособнейшей части нашего народа главным образом и направлены принятые меры! Это по меньшей мере странно, чтобы не сказать большего. Человечество как вид давно уже теснимо на всем фронте и неуклонно проигрывает адаптантам, которые вдобавок размножаются куда быстрее, а их самки постоянно беременны. С некоторых пор люди привыкли с преступным небрежением относиться к своей главной социальной миссии: оставить после себя многочисленное и дееспособное потомство. В этих условиях ваши же избранники говорят вам: хватит рассуждать о свободе воли! Хватит, пусть даже это кого-то заденет - общий выигрыш от принятия ГЕП в историческом аспекте перевесит временное ограничение прав человеческой личности! - "Дерьмо!.." - смачно и с удовольствием сказал кто-то справа от меня. По рядам пополз шум. Вацек опять пробудился от спячки и завертел головой, как радар, сканирующий по азимуту. Глеб Ипатьевич даже не отреагировал и вид имел уже не набыченный, но вдохновенный:
- Хватит болтать о вырождении! - неистовствовал он. - Настала пора действовать, а не распускать нюни и сопли. Каждый лояльный хомо сапиенс, способный к воспроизводству потомства, обязан отныне прилагать все свои силы к распространению генетически чистой линии человечества! Любовь, мучения выбора, ритуалы ухаживания, доставшиеся человеку в наследство от времен его животного состояния, устарели, не отвечают более интересам человечества и как таковые должны исчезнуть, уступив место оптимальному подбору гамет в государственном масштабе. О возрастных ограничениях вы уже знаете: шестьдесят лет для мужчин и сорок для женщин... - "Сельсин, козел старый, ему шестьдесят три..." - прошипели сзади. Я чувствовал, что моя голова принимает отчетливо квадратную форму, да, наверное, не только я один это чувствовал, а чугунные фразы мужественного Глеба Ипатьевича все грохотали и грохотали, словно рельсы под каким-то чудовищным локомотивом: -...Безусловная проверка генокода у всех лиц, въезжающих в страну, включая государственных деятелей... Вопрос о стерилизации дубоцефалов будет рассмотрен и решен в ближайшее время... Повсеместное внедрение новейших методов лечения бесплодия... Всех без исключения новорожденных - на немедленный экспресс-анализ! Комплекс правовых мер за неисполнение... Каждая семья обязана родить и воспитать не менее четырех нормальных - повторяю - нормальных детей...
- Какого пола? - вскинулся Гарька.
Вокруг заржали. Ржали долго, разряжались. Раздалось одинокое: "Тише вы!"
- Я думаю, это безразлично,- осторожно встрял Сельсин с председательского места. - Я думаю, этот вопрос находится э-э... так сказать, в компетенции родителей. Верно, Глеб Ипатьевич?
Гарька сел, очень довольный. По-моему, только деликатность, как он ее понимает, мешала ему сейчас откинуться на стуле, с облегчением отдуваясь и потирая руки,- или вообще встать и уйти. Его все это уже не касалось, и кое-кто, я заметил, уже поглядывал на него с ничуть не скрываемой завистью. У Гарьки девять детей, из них один мальчик.
- А побочные дети считаются? - спросил кто-то.
Позади снова заржали.
- Подождите, подождите! - Сельсин поднял руку. - Вопросы потом. Пожалуйста, продолжайте, Глеб Ипатьевич...
Этот кошмар должен был когда-нибудь кончиться. И он кончился. В первичную ячейку Евгенического Общества, кроме Сельсина, попали еще толстый секретарь и Алла Хамзеевна, которая тут же с готовностью заняла место рядом с председателем и, отыскав глазами меня, мстительно улыбнулась. К тому моменту, когда настало время расписываться за знание обязанностей, вытекающих из ГЕП, оказалось, что большинство присутствующих уже выпустило пар, и, против ожидания, процедура подписания прошла довольно гладко. Секретарь пошел по рядам, раздавая брошюрки с кудрявыми виньетками на розовой обложке. Сбежать, кажется, не удалось никому: какие-то крепкие молодые ребята в дверях довольно невежливо заворачивали беглецов обратно. Протолкавшаяся цыпа разбудила Вацека. Со служебным долгом у нее все в порядке, а вот как, интересно, с деторождением?..
Просто материал, думал я, мрачно глядя, как преподаватели, инженеры и лаборанты по очереди встают и подходят к председательскому столу. Нормальный самовоспроизводящийся материал... Тут мне пришло в голову, что здесь, пожалуй, не один я так думаю, что и обо мне кто-то думает не лучше, тогда я навалился на свой внутренний фонтан и заткнул его. Принимая из пухлых рук секретаря брошюрку, я неожиданно поймал взгляд Сашки - оказывается, он тоже был тут и смотрел на меня с добрым юмором.
Я постарался принять наплевательский вид.
После налета, учиненного в прошлом месяце какой-то стаей на административное здание по соседству, толстую бегемотиху при входе в корпус убрали, заменив насупленным мордоворотом из спецкоманды, еще более дотошным и не склонным узнавать людей в лицо, к тому же, как не замедлило выясниться в первый же день его появления, имеющим право поверхностного обыска всех входящих в здание. На выходящих этот убивец обращал меньше внимания, и мне удалось выскочить наружу довольно быстро. Я задохнулся. Морозный воздух был тяжел и плотен, казалось, от него нужно было откусывать, чтобы дышать. Струя пара над снегоедом, неторопливо ползущим в конце улицы, поднималась вертикально вверх. Утро не обмануло: день выдался ярким и солнечным. Совсем не осенний день. Пожалуй, для осеннего дня было даже тепло.
С той самой швейной иглы у меня остался рефлекс: прежде чем сесть в "марлин", внимательнейшим образом исследовать гнездо папиллярного идентификатора, не забывая одновременно поглядывать по сторонам. И еще проверять сиденье, ибо из простого здравого смысла следовало, что получить отравленный укол в мягкое место вряд ли намного приятнее, чем в палец. А главное, это приведет к тем же результатам. Удостоверившись в отсутствии иголок, я уселся за руль и в который уже раз подумал, что занимаюсь ерундой и кретинизмом: уж если кто-то поставил целью сократить мне жизнь, ему вовсе незачем повторять старый фокус, у него есть богатейший выбор средств, наработанных человечеством за века его истории, и пытаться предохранить себя от всего, что только возможно,- самое неумное в мире занятие. А самое умное, что придумало человечество для сохранности индивида, заключается всего в двух словах: не зевай! Или даже "будь готов!", что в общем-то сугубый плагиат. Не зевай, когда припрет, и в особенности не хлопай варежкой, когда вокруг все спокойно. Чтобы потом не раскаиваться - если только тебе дадут время на раскаяние.
Вот так.
Только сейчас я понял, что Сашка меня предупредил, и предупредил очень серьезно. Еще можно кочевряжиться в допустимых пределах, но доцент Самойло рискует остаться без защиты, если не перестанет прикидываться человеком, звучащим гордо. Противен такой человек, не нужен никому, защищать его не хочется...
Я завел двигатель и выехал на трассу. На Красноказенной все было по-старому: середина улицы зияла громадной траншеей с торчащими из нее гнутыми кишками труб и ископаемыми трамвайными рельсами во всем первобытном безобразии, а на фланге этой противотанковой преграды уже которую неделю скучал забытый экскаватор, занесший над ямой свой покрытый инеем ковш на коленчатом суставе. Ремонтников нигде не было видно. Прочие двуногие тоже не особенно кишели. Единичные прохожие боязливо оглядывались, стараясь держаться на разумной дистанции от каждого попавшего в поле зрения сапиенса. Один из них, щуплый тип с запавшими, в кустистой щетине, щеками, прошел мне навстречу по тротуару, кольнув "марлин" внимательным взглядом. На хилой груди поверх ободранной куртки висел и болтался в такт ходьбе маленький короткоствольный автомат. Напоказ.
Добравшись до места, где действовала Единая Дорожная, я перевел машину на автопилот и позвонил Дарье. Экранчик на лобовом стекле показал часть комнаты и морского свина Пашку, яростно грызущего ножку кресла. Дарья не подошла - приглядевшись, я заметил отблески резкого света на мебели. Загорает... Ладно, пусть загорает, это не во вред, не заснула бы только под лампой, возись с ней потом...
Может быть, все-таки заночевать у себя?.. Я взял эту мысль за шиворот и вывел ее вон. Она тут же вернулась. Нет, так нельзя... И так, как есть, тоже нельзя... Спокойнее, сказал я себе. Не трепыхайся. Разберись с тем, что тебе нужно, и с теми, кому ты нужен, прежде разберись, а уж потом действуй, здесь тебе жизнь, а не секция самообороны при помощи подручных средств. Обыкновенная жизнь, а значит, есть время задать себе тривиальные вопросы и, кажется, есть время на них ответить. Хочешь ты, чтобы Дарья осталась с тобой? Да. Ответ ясен. А теперь внимание: напрягись и попробуй ответить честно, хочешь ли ты, чтобы она осталась с тобой такая, как она есть? Молчишь? Противно, жалко себя, отвечать не хочется? Не хочется, сказал я себе. Совсем не хочется. Тут все зависит не от того, какая она есть, а от того, какой она в конце концов станет, вот этого-то я и не знаю...
Я едва успел среагировать, когда меня неожиданно бросило на защитный лист,- "марлин", лихо увернувшись от семейного трейлера, вынырнувшего сбоку на максимальной скорости, пошел юзом. Чтоб вас всех, подумал я, потирая локоть, занывший от удара о защитный лист. Стая за вами гонится? Я повертел головой. Стаи видно не было. Значит, просто от избытка чувств, от радости, что вырвались отсюда, и гори все огнем! Обычное дело. Странно только, что трейлер один, последнее время беглецы предпочитают собираться во внушительные караваны, вроде птиц перед отлетом на юг, а пробиваться в одиночку рискуют немногие. И это не из вульгарного чувства стадности: ходят слухи, что где-то за границами мегаполиса на машины действительно нападают...
В большом городе как в метро - всегда есть что-то над головой. Даже на набережной. Справа и сверху уступами нависали сорокаэтажки, слева белела река, засыпанная снегом по самый парапет. Вода давно куда-то делась. Под снежными барханами проложил себе русло сточный ручей, и кое-где сквозь протаявшие щели сочились тяжелые испарения. Дыхание коллапсирующего города еще ощущалось.
Мои мысли текли в точности как этот ручей - медленно и вязко. Вот, скажем, Бойль... Этот не уедет, как другие, пока своими глазами не увидит, чем все это кончится. Тоже мне, Плиний Старший... Мог бы исследовать коллапс в своем Кембридже, там даже нагляднее. Сколько нужно Бойлей, чтобы справиться в драке с одним, только лишь с одним вшивым выродком, потерявшим речь и остатки человекоподобия? Двадцать? Тридцать? Похоже на то, что реальное соотношение как раз обратное. Оно всегда было обратным. Удивительно, что Бойли еще рождаются, после того как человечество столетиями с увлечением их жгло, травило озверелыми толпами, гноило в бараках за колючей проволокой. Тоже символ цивилизации не хуже любого другого: колесо ломовой телеги, переезжающее голову Пьера Кюри... А вообще-то интересно перечитать, как эти Бойли представляли себе наше Сегодня лет сто назад, ну, не все из них, конечно,- только оптимисты от избытка мудрости и постулата, что мудрость свойственна всем. Понять ребят можно. Приятно, черт возьми, чувствовать, что живешь не зря, что несешь в себе - бережно несешь, лелеешь - свое маленькое семя Будущего, что Будущее, поднявшись на твоем перегное и преспокойно о тебе забыв, станет хоть немножко разумнее, ну хотя бы самое чуть-чуть... Ладно, пусть лишь не повторит ошибок Прошлого - и уже неплохо. Кто осудит? Мир Разума! - для этой идеи стоит что-то сделать. Интеллигентные мусорщики, думал я, следя за тем, как "марлин" осторожно огибает стоящий поперек дороги длинный, как крокодил, остов сгоревшего "эребус-экспресса" - прекрасная была машина до того, как рванули баки. Вообще все без исключения интеллигентны... Таксисты, например. Водопроводчики. Интеллигентный вышибала вышибает сквозь дверь последнего неинтеллигента - и сам же интеллигентно подхватывает, чтобы вышибаемый не сломал себе что-нибудь... Блеск! Интеллигентные бабки на скамеечках, отрывая взгляды от шахматных досок, наизусть цитируют юному поколению Декарта и Спинозу, и юное поколение не делает попыток проломить бабулям головы. Интеллигентная уборщица вытирает тряпкой пыль... пардон, приводит в действие автоматику с искусственным интеллектом. Впрочем, всю бытовую и промышленную пыль зальют, конечно, связующим раствором, а от метеоритной чем-нибудь прикроемся...
Перед неприятным местом, застроенным старыми домами с множеством подворотен, я притормозил, чтобы позвонить Мишке Морозову,- сказал ему, что сейчас заеду, и отключился прежде, чем он успел возразить. С ним так и надо. Затем свернул с набережной и окончательно взял управление на себя - этой дорогой я не пользовался вот уже много месяцев. Когда-то здесь было довольно безопасно, но сейчас всеобщий клич "не зевай!" был куда как кстати. Один раз у перекрестка пришлось как следует врезать по тормозам, чтобы пропустить мимо довольно большую стаю - мотоцикликлистов семьдесят. Они промчались куда-то со страшным ревом и не обратили на меня внимания.
У самого Мишкиного дома чернел еще один горелый остов автомобиля - тут кто-то позаботился оттащить его с трассы на широченную полосу асфальта, прямо к громадному пьедесталу без памятника. Прежде на этом месте была барахолка, теперь что-то никого не было видно, только нерушимо, как могильные плиты, стояли два монументальных транспаранта забытых времен с плохо различимыми лозунгами - зазывающим: "Вкусную еду на ярмарке найду!" - и грозным: "Кто ярмарку не посещает, тот народных традиций не соблюдает!" Гм.
Тоже стихи.
Мишка травил жужелиц. Отворив дверь, он скривился, не очень пытаясь изобразить, будто аэрозольная отрава ему неприятнее, чем я. Я покрутил носом. Воняло не то чтобы очень противно, но довольно крепко.
- Можно войти? - поинтересовался я.
- Зачем? - спросил Мишка. Его рука лежала на дверном косяке, как шлагбаум.
- Есть одно дело.
- Валяй,- поколебавшись, сказал он. - Только недолго.
- Уж будь уверен...
С прошлого раза ничего у Мишки в квартире не изменилось: те же легкие веселенькие шторы, те же измятые случайными пулями стальные жалюзи по ту сторону окон, та же мебель; даже наш старый диван - еще я покупал - был на месте и выглядел плачевно. Мишка ленив к домашним делам. Как еще собрался с духом истребить жужелиц - уму непостижимо.
- Чем травишь? - спросил я, осторожно опускаясь на диван. Этот диван и в лучшие времена не любил фамильярности.
Мишка, хмыкнув, показал флакон. Торговая кличка снадобья мне ни о чем не говорила. Научная, напечатанная ниже в три с половиной строки,- тем более. Из химии я помнил только то, что железо ржавеет, что сероводород вонюч, что существует некая таинственная реакция серебряного зеркала, да еще то, что вода растворяет все, кроме того, что в ней не растворяется.
- А действует? - спросил я.
- На меня - да. - Смахнув со стены оробелую жужелицу, Мишка поймал ее в специальное ведро. - Нет, вроде действует... Совсем осторожности лишились. И бегают неправильно.
- Боком, что ли?
Мишка скосил на меня глаз, и я позаботился придать своей физиономии самый невинный вид. Очень хорошо я знал этот его взгляд и еще со школы усвоил, что за ним обычно следует, как-никак лет семь учился с Мишкой в одном классе. Мишка - транссексуал. Когда-то его звали Катькой Морозовой, и не было в школе девчонки более отчаянной и презирающей говорящие куклы "с характером", чем она. Более дерзкого инициатора потасовок и порчи школьного имущества - в том возрасте, когда большинство из нас открыто считало себя педагогическим браком и тем гордилось. Даже в старших классах заигрывать с ней не решались. Когда однажды амбал Котковский, балбес и неукротимый бич всей школы, придумал от большого ума немного потискать ее в углу, каковую операцию не раз и не два проделывал с молоденькими учительницами, он пожалел об этом немедленно и всерьез. Катьку даже судили за нанесение увечий, но, к счастью, оправдали. Адвокат как-то сумел убедить суд в том, что имела место попытка изнасилования.
Усидеть на месте для Мишки было невозможно. К тому же с ранних лет он (тогда еще она, а не он, но это не суть важно) имел счастливое и в общем верное убеждение в том, что самая мощная бетонная стенка не превосходит прочностью самого хилого человеческого лба,- так вот, лоб Мишка имел замечательно прочный. С терпением было хуже. Одно время он учился на заочном филологическом, одновременно успевая заниматься тысячью других дел; был автором шарлатанской статьи о внутривенном откармливании бройлеров; потом представил как соискатель антропонимическую диссертацию (главным образом доказывал, что козел Трофим из "Поднятой целины" поименован Шолоховым в честь Т.Д.Лысенко,- однако диссертацию таки отклонили за неактуальностью); потом занимался еще каким-то прохиндейством, трудился механиком (спал на каком-то насосе в каком-то подвале) и наконец прилип к Главному Диагност-центру - черт его знает зачем, поскольку в медицине он пень, всегда был пнем и до сих пор, наверное, уверен, что саркофаг - это импортное средство для уничтожения саркомы...
Сначала с ней ошиблась природа. Потом ошибся я, потому что не задумался над тем, сколько и каких гормонов вырабатывает Катькин организм. Мне этот организм просто нравился. Она не взяла мою фамилию, когда выходила за меня замуж. После операции она сменила имя, а место жительства и работы менять не стала - ей было плевать.
ЕМУ было плевать - это точнее.
- Я тебя не звал,- напомнил Мишка. - Говори, что нужно, и убирайся. Ко мне прийти должны.
Мишка - кобель. Но разборчивый.
- Опять женщины? - Я покачал головой. - Грустно, Миша, грустно. Растрачиваешь молодые силы. У меня, может быть, обыкновенная ностальгия - чем тебе не нравится? Диван, вижу, тот самый. Приятно посидеть на обломках кораблекрушения. Кстати, ты как сейчас пишешь в анкетах: все еще "замужем"?
- Пишу "семьянин",- хмыкнул Мишка. - Ты за этим и пришел?
Я коротко объяснил ему, зачем я пришел.
- Ага! - сказал он, когда я закончил. - Значит, непременно по форме "А-плюс"?
- Верно. И как можно скорее.
- Не пойдет. - Он покачал головой.
Так я и думал.
- Почему?
- Действуй официально - вот почему. У нас с этим строго.
- Официально - это раз-два и в резерват,- возразил я. - Мне нужно, чтобы было неофициально. Ты, я и она. И чтобы больше ни одна живая душа не узнала.
- Значит, "она"? - ухмыльнулся Мишка. - Ну, естественно. Мог бы сразу догадаться. Не везет тебе с бабами, а? А скажи мне, пожалуйста, с какой стати мне решать за тебя твои проблемы? Мне просто интересно.
- Катя,- сказал я умоляюще,- я тебя прошу.
Мишка окрысился:
- Я тебе не Катя...
- Миша,- сказал я. - Послушай, не Катя, а Миша, мне очень нужно, чтобы ты мне помог. Мне некого больше просить. Ты же работаешь в этом центре, Миша! Помоги и требуй от меня что душе угодно. Теплоэлемент хочешь? Ни у кого нет, а у тебя будет. Тридцать киловатт, автономность пять лет с гарантией... Или денег? Миша, ты пойми, ты сейчас посмеешься надо мной, но один раз ты меня пойми: мне Дарья нужна так, как ты никогда нужен не был... не была...
- Пошел вон! - сказал Мишка.
Что ж, исчерпывающе. Я встал и прошелся по комнате. Уж чем-чем, а доходчивостью изложения Катерина всегда отличалась, не отнять и не забыть, как ни старайся. Черт меня побери, понял я вдруг с испугом, а ведь мне хотелось ее увидеть! Не его, а именно ее. Вспомнить, представить в воображении вот эти руки - они теперь Мишкины, вот эти щеки - они тоже теперь Мишкины, бритые, но зато вон та ложбинка сзади, где шея переходит в затылок - она еще Катькина, ее Мишка не украл...
- А хорошо, что у нас с тобой не было детей...
Мишка промолчал.
- Значит, не поможешь? - спросил я.
- Ты еще надеялся?
Чтобы успокоиться, пришлось глубоко вдохнуть. Воняло приторным. Мерзкое снадобье не подавляло обоняние, совсем наоборот. И ведь ходят же сюда женщины... Впрочем, Мишкины женщины - они ко всему привычные, к насосу в подвале в том числе.
Ну что ж... Я вытащил из кармана мятые брошюрки и шлепнул перед Мишкой в ведро с жужелицами. Теперь была моя очередь. Извини, Катя.
- Читал?
- Нет,- покосился он. - Что за дрянь?
- Я тебе оставлю,- пообещал я. - Ты почитай, тебе будет интересно. Видишь ли, мне предписано зачать от тебя ребенка.
Мишка открыл рот.
- Что-о?
- Вредно говорить на вдохе,- сказал я. - Можно поперхнуться. Повторяю еще раз. От нас требуется зачатие ребенка, детали процесса оставлены на наше усмотрение.
Мишку передернуло.
- Ты от рождения такой или в детстве уронили?
- Можно двойню,- уточнил я. - Но приступить мы должны немедленно, там так написано. Начало можешь не читать, там лозунги и статистика, а дальше кратко и энергично: уклонение считается действием, наносящим прямой вред государству и человечеству. Систематическое неисполнение требований ГЕП, выявленное окружной комиссией, карается в установленном законом порядке. Кстати, разводы отныне запрещены. Будем плодиться, вроде кроликов. Так что раздевайся, женушка, и ложись в постель.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |