– Мы вас не виним. Жюли и профессоров обводила вокруг пальца.
– С чего вы взяли, что она обвела меня вокруг пальца?
– Не будете же вы так страстно целоваться с женщиной, если знаете, что она душевнобольная. По крайней мере, надеюсь, что не будете, – добавила она. Я промолчал. – Нет, мы вас правда не виним. Я-то знаю, как мастерски она умеет создавать впечатление, что психи все вокруг, кроме нее. Этакая оскорбленная невинность.
Однако, произнося последнюю, самую короткую, фразу, голос ее дрогнул, точно она опасалась, что слегка пережала и я это вот-вот обнаружу.
– Благоразумнее уж невинность изображать, чем порочность, как это делаете вы. Долгая пауза.
– Вы мне не верите?
– Вы знаете, что нет. Да и сестра ваша, похоже, мне до сих пор не доверяет.
Она вновь надолго умолкла.
– У нас не получилось выбраться вдвоем. – И, понизив голос, добавила: – И потом, я хотела убедиться.
– В чем убедиться?
– Что вы тот, за кого себя выдаете.
– Я не врал ей.
– Вот и она твердит то же самое. Но чересчур уж убедительно, так что у меня возникли сомнения в ее беспристрастии. Теперь-то я начинаю ее понимать. После непосредственного контакта с вами, – сухо добавила она.
– Легко проверить, что я работаю в школе на том берегу.
– Мы знаем, школа там есть. Вы, конечно, не носите с собой удостоверение личности?
– Это просто глупо.
– Гораздо глупее в теперешних условиях то, что я у вас его не требую.
Определенный резон в ее словах был.
– Паспорт я не захватил. Может, греческий вид на жительство сойдет?
– Разрешите взглянуть? Ну, пожалуйста!
Я запустил руку в задний карман, зажег несколько спичек, чтобы она рассмотрела в документе мои имя, адрес и профессию. Наконец она протянула вид на жительство мне.
– Все в порядке?
Она не собиралась шутить.
– Можете поклясться, что вы не его помощник?
– Помощник, но только в том смысле, что Жюли, по его словам, проходит экспериментальный курс лечения от шизофрении. А этому я никогда не верил. Во всяком случае, переставал верить, стоило мне с ней увидеться.
– Вы не были знакомы с Морисом до того, как появились тут месяц назад?
– Ни под каким видом.
– И контрактов с ним не заключали?
Я взглянул на нее.
– А вы, значит, заключали?
– Да. Но там ничего подобного не предусматривалось.
– Помедлила. – Жюли завтра вам все расскажет.
– Я тоже с удовольствием познакомился бы с какими-нибудь подлинными документами.
– Ладно. Это справедливое требование. – Бросила сигарету, затушила ее носком туфли. Следующий вопрос застиг меня врасплох. – На острове есть полицейские?
– Сержант и два рядовых. А почему вы спрашиваете?
– Так, из любопытства.
Я глубоко вздохнул.
– Подведем итоги. Сперва вы с ней были призраками. Потом – сумасшедшими. Теперь вот-вот угодите в наложницы.
– Иногда я думаю, что это был бы лучший исход. Самый понятный. – И быстро заговорила: – Николас, я в жизни ничего не принимала близко к сердцу, потому-то мы, может, и оказались здесь, да это и сейчас в каком-то плане одно удовольствие… но, честное слово, мы и правда просто англичанки, которые за два месяца забурились в такие дебри, что… – Она осеклась, и воцарилась тишина.
– Вы разделяете восхищение, с каким Жюли относится к Морису?
Помедлила с ответом; взглянув на нее, я увидел холодную улыбку.
– Подозреваю, мы с вами найдем общий язык.
– Выходит, не разделяете?
Отвела глаза.
– Сестра куда способнее меня, но… элементарного здравого смысла ей недостает. Я-то, хоть и не понимаю, что именно тут происходит, чую подвох. А Жюли вроде все на ура принимает.
– Почему вы спросили про полицейских?
– Да потому, что здесь мы как в тюрьме. Тюрьма, конечно, вполне уютная. Ни камер, ни решеток… она ведь вам говорила, он уверяет, что мы в любой момент можем отправиться домой. Вот только мы все время ощущаем какой-то надзор или опеку.
– Но сейчас-то мы в безопасности?
– Надеюсь. Но скоро мне надо идти.
– Сообщить в полицию ничего не стоит. Было бы желание.
– Это радует.
– Ну, а вы как думаете, что здесь на самом деле происходит?
Кислая улыбка.
– Я у вас о том же хотела спросить.
– На мой взгляд, в психиатрии он что-то смыслит.
– Он часами расспрашивает Жюли, когда вы уходите. Что вы говорили, как вели себя, как она вам врала… и тому подобное. Впечатление, его так и подмывает влезть в чужую шкуру – каждую подробность выпытывает.
– И гипнотизирует ее?
– Он нас обеих гипнотизировал – меня всего один раз. Такое немыслимое… вам тоже довелось?
– Да.
– А Жюли – не один. Чтоб тверже выучила роль. Биографию Лилии. А потом – повадки шизофреников, настоящий спецкурс.
– И под гипнозом выспрашивает?
– По правде – нет. Всякий раз печется, чтоб та, кого он не гипнотизирует, присутствовала на сеансе. Я сижу и слушаю, с начала до конца.
– И все-таки дело нечисто?
Снова замялась.
– Кое-что нас смущает. Момент соглядатайства, что ли. Кажется, он все подсматривает, как вы тут с ней кадритесь.
– Взглянула на меня. – Жюли вам рассказывала про сердца трех? – И по лицу моему догадалась, что нет. – Ну, расскажет еще. Завтра.
– Что за сердца трех?
– По первоначальному плану мне тоже полагалось вступить в игру.
– А дальше?
– Пусть она вам расскажет.
– Мы с вами…? – предположил я.
Помедлила.
– Он уже от этого отказался. С учетом того, как все повернулось. Но мы подозреваем, что первоначальный план он вообще не собирался выполнять. И потому непонятно, зачем я-то здесь болтаюсь.
– Подлость какая. Мы ж ему не пешки.
– Это ему лучше, чем вам, Николас, известно. Дело не в том, что ему надо поставить нас в тупик. Ему надо, чтоб мы сами его в тупик поставили. – Она улыбнулась и прошептала: – Кстати, я лично так и не решила, радоваться или плакать, что прежний план отменен.
– Позволите передать это вашей сестре?
Усмехнулась, отвела взгляд.
– Вы меня всерьез не принимайте.
– Я уж понял, что не стоит.
Сделала короткую паузу.
– У Жюли был очень тяжелый роман, Николас. Совсем недавно он закончился разрывом. Это одна из причин того, что она уехала из Англии.
– Как я ее понимаю!
– Да, вы должны понимать ее. Но я к тому, что ей и старых мучений достаточно.
– Я не собираюсь ее мучить.
Подалась вперед.
– У нее просто талант – цеплять не тех мужиков. Вас я не имею в виду, я вас почти не знаю. Но последнее ее достижение оптимизма не внушает. – И добавила: – У меня одна мысль: во что бы то ни стало ее уберечь.
– От меня ее беречь не требуется.
– Беда в том, что она всю жизнь ищет поэзии, страсти, отзывчивости – всей этой романтической дребедени. Мой рацион не в пример грубее.
– Проза и пудинг?
– Я не жду, что у красивого мужчины и душа будет красивая.
Она произнесла это с тоскливой горечью, какая пришлась мне по вкусу. Я исподтишка взглянул на ее профиль и на миг вообразил иной спектакль, где их роли схожи, где обе, и темная и светлая, принадлежат мне одному; скабрезные новеллы Возрождения, где девушки меняются местами, пока не наступит рассвет. Я представил, что в будущем, ладно, так и быть, я женюсь на Жюли, но не менее привлекательная и абсолютно не похожая на нее свояченица присутствует в нашей семейной жизни, пусть всего лишь в качестве эффектного контраста. Близнецы – всегда оттенки, соблазны, диффузия двух «я»; тела и души, отражающиеся друг в друге, неразделимые.
– Мне пора, – шепнула она.
– Успокоил я вас?
– Вы были на высоте.
– Можно проводить вас до места, где вы прячетесь?
– Внутрь вам нельзя.
– Хорошо. Но мне тоже не мешает успокоиться. Замялась.
– Только обещайте повернуть назад, как только я попрошу.
– Согласен.
Мы поднялись и направились туда, где высился в свете звезд Посейдон. И лишь поравнявшись со статуей, поняли, что не одни в урочище. Замерли. Ярдах в двадцати пяти, из-за кустарника, росшего по нижнему, обращенному к морю краю поляны, выступила белая фигура. Говорили мы слишком тихо, чтобы быть услышанными на таком расстоянии, но все-таки растерялись.
– Черт бы его подрал, – прошептала Джун.
– Кто это?
Она схватила меня за руку и потянула назад.
– Наш обожаемый надзиратель. Оставайтесь на месте. Дальше я пойду одна.
Обернувшись, я всмотрелся пристальней: человек в белом халате врача, как бы санитар, на лице – темная маска, черты которой невозможно различить. Джун сжала мне пальцы и уставилась в глаза таким же серьезным взглядом, как ее сестра.
– Я вам верю. И вы нам верьте, прошу вас.
– Что теперь будет?
– Не знаю. Не вступайте в пререкания. Просто возвращайтесь в дом.
Подалась вперед, притянула меня к себе, чмокнула в щеку. И устремилась к белому халату. Выждав, пока она подойдет к нему вплотную, я последовал за ней. Человек молча посторонился, пропуская ее в лесную тьму, но затем опять загородил собою брешь в кустарнике. Вздрогнув куда сильнее, чем в тот миг, когда впервые заметил его, вблизи я понял, что маски на нем нет. Это был негр: крупный, высокий, лет на пять старше меня. Он бесстрастно наблюдал за мной. Меж нами осталось шагов десять. Он выбросил руки в стороны, предостерегая: проход закрыт. Кожа его была светлее, чем у большинства негров, лицо гладкое, внимательные глаза, блестящие, как у зверя, механически фиксировали каждое мое движение. Он стоял грузно, но напряженно, точно атлет или боксер.
– В шакальей маске ты гораздо красивее, – сказал я, остановившись.
Он не шевельнулся. Но из-за его плеча возникло лицо Джун, встревоженное, умоляющее.
– Николас! Возвращайтесь в дом. Пожалуйста. – Я вновь уставился на негра. – Он не может говорить. Он немой, – сказала она.
– А я думал, черные евнухи вымерли вместе с Оттоманской империей.
В лице его ничто не дрогнуло, мне почудилось даже, что он не понял моих слов. Но тут он сложил руки на груди и расставил ноги шире. Под халатом виднелась водолазка. Ясно было, что он ожидает моего нападения, и я с трудом удержался, чтобы не броситься на него.
Пусть решает Джун. Я взглянул на нее.
– Вам ничего не угрожает?
– Нет. Пожалуйста, уходите.
– Я подожду у статуи.
Кивнув, она скрылась. Я вернулся к морскому божеству и сел на его естественный пьедестал; зачем-то, не знаю зачем, ухватился за бронзовую лодыжку. Негр стоял со скрещенными руками, будто снулый музейный служитель – нет, скорее сабленосец-янычар у врат султанова гарема. Я оторвался от лодыжки и закурил, чтобы приструнить бушующий адреналин. Прошла минута, другая. Я вслушивался: не раздадутся ли из тайника голоса сестер, не зарычит ли моторка. Полная тишина. Во мне, кроме мужского достоинства, униженного на глазах красивой девушки, саднило чувство тревоги и вины. Теперь Кончис, несомненно, узнает о нашем тайном свидании. А может, и сюда заявится. Я боялся не столько того, что откроется мое двуличие в идиотской истории с шизофренией, сколько того, что, демонстративно нарушив оговоренные им условия, я буду немедленно выдворен из Бурани. Я поразмыслил, не удастся ли перетянуть негра на свою сторону, убедить его, упросить. Но тот стоял себе во мраке деревьев, дважды неподвластный моей логике – как представитель расы и как персона.
Откуда-то с берега донесся свист. С этого момента события развивались стремительно.
Белая фигура заскользила вверх по склону, ко мне. Вскочив, я проговорил: – А ну постой-ка. – Однако негр был силен и быстр, точно леопард, выше меня на целых два дюйма. Физиономия сосредоточенная и злая. Самое неприятное, – я здорово струхнул, – что в глазах его светилось яростное безумие; у меня мелькнула догадка – не Хенрика ли Нюгора заменяет тут этот чернокожий? Он с налету смачно плюнул мне в лицо и засадил в грудь растопыренной ладонью. Край скального выступа ударил мне под коленки. Я шмякнулся к ногам Посейдона. Глядя в удаляющуюся спину негра, смахнул харкотину с носа и щек. Хотел было заорать ему вслед, но передумал. Вытащил платок и тщательно протер липкое, опоганенное лицо. Подвернись мне сейчас Кончис, я просто убил бы его.
Но Кончис не подвернулся, и я побрел к воротам, а затем – по тропинке к Муце; прочь от обиталища старика. На пляже содрал с себя одежду и бросился в море; ополоснул лицо соленой водой, отплыл на сто ярдов от берега. Море кишело светящимися водорослями, каждое движение оставляло в воде длинный замысловатый след. Я нырнул, на глубине по-тюленьи перевернулся на спину; звезды растекались в водной толще белыми кляксами. Прохладное, остужающее море нежно поглаживало мне пах. Я был волен телом и душою, далеко за пределами досягаемости с берега.
Я давно подозревал, что в рассказе о де Дюкане с его коллекцией автоматов таится скрытый смысл. Именно в такую кунсткамеру Кончис и превращал – по крайней мере, тщился превратить – Бурани, делал себе кукол из живых людей… и я не намерен больше потакать ему в этом. Здравые рассуждения Джун подействовали на меня отрезвляюще. Я – единственный мужчина, на которого они тут могут положиться; в первую очередь им не амуры мои нужны, а помощь и сила. Но я понимал, что врываться в дом и скандалить со стариком бесполезно – тот опять примется лгать напропалую. Как засевшую в пещере тварь, его предстоит выманить чуть подальше на дневной свет и лишь затем скрутить и уничтожить.
На востоке над морем вздымался темный мыс; стоя в воде вертикально и медленно перебирая ногами, я понемногу успокаивался. Схлопотав плевок, я еще дешево отделался; не надо было оскорблять этого типа. Расизм не входит в число моих грехов… точнее, хотелось бы надеяться, что не входит. Правда, теперь старику не удастся сделать вид, будто ничего не случилось; ему волей-неволей придется раскрыть еще несколько карт. Посмотрим, какие изменения он внесет в завтрашний сценарий. Меня охватило прежнее нетерпение: пусть все напасти, даже черный Минотавр, обрушатся на меня, коль скоро их так и так не минуешь; коль скоро близок центр лабиринта, где ждет желанная награда.
Я поплыл к берегу, вытерся рубашкой. Натянул брюки и туфли, отправился к вилле. Дом спал. У комнаты Кончиса я замер и прислушался, не смущаясь, что кто-то, возможно, тоже прислушивается к моим шагам по ту сторону двери. Ни звука.
Пробудился я непривычно квелым и разбитым – следствие местной жары. Было около десяти. Я смочил волосы холодной водой, через силу оделся и спустился под колоннаду. Заглянул под муслиновую салфетку: на столе завтрак и спиртовка, чтоб подогреть непременную турку кофе. Я чуть помешкал, но никто не появлялся. Мертвое спокойствие виллы ошеломляло. Я-то думал, сегодня Кончис продолжит комедию, а сцена пуста. Я сел завтракать.
Покончив с едой, отнес посуду к хижине Марии – вот-де какой я заботливый; но дверь оказалась на замке. Первая неудача. Я поднялся, постучал к Кончису, подергал ручку – вторая неудача. Обошел весь первый этаж. Даже разворошил полки в концертной в поисках Кончисовых трудов по психиатрии – безуспешно. Мной овладела паника: из-за того, что я натворил ночью, всему конец. Они навсегда исчезли.
Я поплелся к статуе, обогнул территорию виллы, точно посеял ключ где-то в траве у забора, и через час вернулся к дому. Все так же пусто. Я чувствовал себя преданным, одураченным. Что предпринять? Бежать в деревню, сообщить в полицию? Наконец я спустился на частный пляж. Лодки у мостков не было. Я выплыл из бухточки, завернул за стрелку, ограничивающую ее с востока. Здесь, меж хаоса валунов и каменных обломков, круто обрывались в море скалы более сотни футов высотой – крупнейшие на острове. В полумиле к востоку они образовывали неглубокую впадину, нечто вроде залива, надежно заслоняя собою берег с тремя домишками. Я тщательно осмотрел скалы: ни удобного спуска, ни заводи, где могла бы пришвартоваться самая захудалая лодочка. Однако, похоже, именно в эти места удалялись сестры, говоря, что идут «домой». Поверху, над кромкой обрыва, тянулись у подножия сосен низкорослые кусты – укрыться там немыслимо. Оставалась единственная возможность: девушки пробирались по краю обрыва, а затем поворачивали в глубь острова и спускались в лес мимо селеньица.
Я заплыл чуть дальше от берега, но попал в струю холодного течения, отпрянул – и сразу увидел ее. На краю скалы ярдах в ста восточнее стояла девушка в светло-розовом летнем платье; даже в густой древесной тени она приковывала взгляд с какой-то роскошной неотвратимостью. Помахала рукой, я махнул в ответ. Она сделала несколько шагов вдоль зеленой стены сосен, солнечные полосы побежали по нежно-алому платью; у меня перехватило дыхание: я заметил второе розовое пятно, вторую девушку. Они застыли, повторяя одна другую; ближняя снова призывно помахала рукой. Обе повернулись и скрылись из виду, будто намереваясь идти мне навстречу.
Минут через пять-шесть я, запыхавшись, обернув рубахой мокрые плавки, перебрался через овраг. У скульптуры их не оказалось, и я с досадой подумал, что меня опять дразнят, что мне дали полюбоваться на них для того лишь, чтобы окончательно упрятать. Мимо рожкового дерева я спустился к скалам. Меж стволов нестерпимо заблистала морская голубизна. И тут я отыскал их. Девушки сидели в тени на восточном склоне маленького, покрытого дерном каменного утеса. Не спуская с них глаз, я замедлил темп. На них были совершенно одинаковые простенькие платья с короткими, чуть присобранными рукавами и глубокими вырезами у горла, гольфы в синюю крапинку, светло-серые туфли с низким каблуком. Они смотрелись женственно и очаровательно, будто девятнадцатилетние барышни, вырядившиеся на воскресный пикник… но вырядившиеся, на мой вкус, слишком тщательно, по-городскому – особенно некстати была плетеная корзинка, что лежала у ног Джун и придавала им обеим вид вечных кембриджских студенток.
При моем приближении Джун встала и пошла мне навстречу. Волосы у нее, как и у сестры, были распущены; золотистая кожа, загоревшая даже сильнее, чем мне показалось ночью; переводя взгляд с одной на другую, я отметил, что внешне она куда прямодушнее сестры; в ней то и дело сквозили повадки бойкого мальчишки. Жюли пристально наблюдала за нами. Она явно намеревалась держаться строго и отчужденно. Джун усмехнулась.
– Я ей сказала, что вам все равно, с кем сегодня гулять, с ней или со мной.
– Мило с вашей стороны.
Взяла меня за руку, подвела к утесу.
– Вот он, рыцарь наш в лучистых латах.
Жюли посмотрела холодно.
– Привет.
– Она все знает, – сообщила ее сестра.
Жюли искоса взглянула на нее.
– И знаю, кто во всем виноват.
Но затем встала и спустилась к нам. Укор сменился состраданием.
– Как вы добрались до дому?
Я рассказал им про плевок. Сестры и думать забыли о своих размолвках. На меня с тревогой уставились две пары серо-голубых глаз. Потом они переглянулись, будто моя история подтверждала их собственные выводы. Жюли заговорила первой.
– Вы Мориса сегодня видели?
– Ни следа.
Они вновь переглянулись.
– И мы не видели, – сказала Джун.
– Все вокруг точно вымерло. Я вас все утро искал. Джун посмотрела мне за спину, в глубину леса.
– Это с виду вымерло. Как бы не так.
– Что это за гнусный чернокожий?
– Морис называет его своим слугой. В ваше отсутствие он даже за столом прислуживает. Его обязанность – опекать нас, пока мы в укрытии. Нас от него уже воротит.
– Он правда немой?
– А шут его знает. Мы считаем, что нет. Все время сидит и пялится. Словно вот-вот откроет рот.
– Не пытался он…?
Жюли покачала головой.
– Он навряд ли соображает, какого мы пола.
– Ну, тогда он еще и слепой вдобавок.
Джун поморщилась.
– Да, не везет ему, зато нам с ним повезло.
– Старику-то он настучал про ночные дела?
– Тем более странно, почему тот не показывается.
– Собака, не залаявшая ночью[76], – вставила Джун.
Я взглянул на нее.
– По плану нам ведь не полагалось знакомиться.
– Это до сегодняшнего дня не полагалось. А нынче мне предстояло вкручивать вам мозги вместе с Морисом.
– После очередной моей выходки – убогая, что с меня возьмешь, – добавила Жюли.
– Но теперь-то…
– Да мы и сами озадачены. Беда в том, что он не сказал, какой будет следующий этап. Кем нам надо притвориться, когда вы раскусите вранье про шизофрению.
– И мы решили стать самими собой, – заявила Джун.
– Посмотрим, что из этого выйдет.
– А сейчас пора рассказать мне все без утайки.
Жюли холодно взглянула на сестру. Джун нарочито изумилась:
– Выходит, я вам тут ни к чему?
– У тебя есть шанс еще часок покоптиться на солнышке. За обедом мы, так и быть, стерпим твое общество.
Присев в реверансе, Джун сходила за корзинкой; удаляясь в сторону пляжа, погрозила пальцем:
– Все, что меня касается, потом перескажете. Я рассмеялся и запоздало перехватил прямой, угрюмый взгляд Жюли.
– Было темно. И одежда такая же, так что я…
– Я очень на нее сердита. Все и без того запуталось.
– Она совсем не похожа на вас.
– Мы с детства стремились друг от друга отличаться.
– Тон ее потеплел, стал искреннее. – На самом деле мы не разлей вода.
Я взял ее за руку.
– Вы лучше.
Но она отстранилась, хоть руки не отняла.
– Там, в скалах, есть удобное место. И мы наконец побеседуем без чужих глаз.
Мы пошли меж деревьев на восток.
– Вы что, по-настоящему злитесь?
– Сладко было с ней целоваться?
– Я ж думал, что она – это вы.
– И долго вы так думали?
– Секунд десять.
Рванула мою руку вниз.
– Врун.
Но в углах ее губ появилась улыбка. Мы очутились у естественной скальной стены; одинокая сосенка, крутой спуск к обрыву. Стена надежно укрывала нас от соглядатаев с острова. Под сенью жидкого, потрепанного ветрами деревца был расстелен темно-зеленый коврик, на котором стояла еще одна корзинка. Оглядевшись, я заключил Жюли в объятия. На сей раз она позволила поцеловать себя, но почти сразу же отвела лицо.
– Мне так хотелось выбраться к вам вчера.
– Жаль, что не вышло.
– Пришлось отпустить ее одну. – Сдавленный вздох.
– Все время ноет, что мне самое интересное и важное достается.
– Ну ничего. Теперь у нас весь день впереди.
Поцеловала сырой рукав моей рубашки.
– Нам надо поговорить.
Сбросила туфли и, подогнув под себя ноги, уселась на коврик. Над кромкой синих гольфов торчали голые коленки. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что платье у нее белое, но покрытое частым мелким узором из розочек. Глубокий вырез приоткрывал ложбинку меж грудей. В этом одеянии она казалась доверчивой, как школьница. Бриз трепал пряди волос за ее плечами, точно на пляже в день, когда она звалась Лилией, – но тот ее облик уже отхлынул, будто волна с галечного берега. Я сел рядом, она потянулась за корзинкой. Ткань обрисовала линию груди, хрупкую талию. Повернулась лицом ко мне, наши глаза встретились; гиацинтово-серая радужка, скошенные уголки – засмотрелась на меня, забылась.
– Ну, приступим. Спрашивайте о чем хотите.
– Что вы изучали в Кембридже?
– Классическую филологию. – И, видя мое удивление:
– Специальность отца. Он, как и вы, был учителем.
– Был?
– Погиб на войне. В Индии.
– Джун тоже классичка?
Улыбнулась.
– Нет, это меня принесли в жертву, а ей разрешили выбирать занятие по вкусу. Иностранные языки.
– Какого года выпуск?
– Прошлого. – Хотела что-то добавить, но передумала, подсунула мне корзинку. – Взяла что успела. Жутко тряслась, что они заметят. – Я обернулся; стена наглухо отрезала нас от острова. Увидеть нас можно было, лишь вскарабкавшись на самый верх утеса. Жюли вынула из корзины потрепанную книжечку в черном, наполовину кожаном переплете, с зеленым мраморным узором в «окошечках». Титульный лист гласил: Quintus Horatius Flaccus, Parisiis.
– Это Дидо Эне.
– Кто таков? – Издана в 1800 году.
– Знаменитый французский печатник.
Перелистнула страничку. На форзаце – каллиграфическая дарственная надпись: «Любимой учительнице мисс Джулии Холмс от „балбесок.“ из 4-го „Б“. Ниже следовало около пятнадцати подписей: Пенни О Брайен, Сьюзен Смит, Сьюзен Маубрей, Джейн Уиллингс, Лия Глюкстайн, Джин Энн Моффат…
– Что это за школа?
– Сперва посмотрите сюда.
Шесть или семь писем. Адресованы „Морису Кончису, эсквайру, для мисс Джулии и мисс Джун Холмс, Бурани, Фраксос, Греция“. Штемпеля и марки английские, современные; посланы из Дорсета.
– Прочтите какое-нибудь.
Я вынул из верхнего конверта листочек. Типографский бланк „Эйнсти-коттедж, Серн-Эббес, Дорсет“. Торопливые каракули:
Милочки, я аж запарилась с этой праздничной суматохой, а вдобавок ввалился мистер Арнольд, ему не терпится дорисовать портрет. Кстати, звонил догадайтесь кто – Роджер! он в Бовингтоне, напросился в гости на выходные. До того расстроился, что вы за границей – ему никто не сказал. По мне, он стал гораздо обходительней, а был такой надутый. И произведен в капитаны!! Я просто не знала, чем бы его занять, и пригласила на ужин дочку Дрейтона с братом, получилось чудесно. Билли вконец разжирел, старый Том говорит, это трава виновата, и я попросила дочку Д. пару раз проехаться на нем, надеюсь, вы не против…
Я заглянул в конец. Подписано: „Мама“. Жюли состроила гримаску:
– Извиняюсь.
Протянула еще три письма. Первое, очевидно, от школьной коллеги – сплетни о знакомых, об учебных мероприятиях. Второе – от подруги, которая подписывалась „Клэр“. Третье – для Джун, из лондонского банка, с уведомлением, что „перечисленные 100 фунтов стерлингов“ получены 31 мая. Я запомнил обратный адрес: банк Баркли, Ингландслейн, Лондон С.-З. III. Управляющего звали П. Дж. Фирн.
– И вот.
Ее паспорт. Мисс Дж. Н. Холмс.
– Что значит „Н“?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |