Победит ли «Гордость» предубеждения?[*]

Победит ли «Гордость» предубеждения?[*]

Наши мальчики любят друг друга так страстно,

Что совместно и спят;

Разгонять их по койкам, ей богу, напрасно;

Пусть слегка пошалят:

Ведь ребенка они не родят,

Значит, вместе им спать не опасно.

— Ф. Сологуб, Полное собрание стихотворений

и поэм, том I, стр. 542, СПб, 2012

Однажды милый и остроумный Саша К. уверял своего собеседника в том, что гомосексуалу «в Питере за собой следить надо особо». Саша недавно переехал в северную столицу и сразу же начал реализовывать свою мысль, облекать свою мысль в одежды из «брендовых» магазинов.

— Здесь другой уровень! Я не могу выйти здесь на улицу так же, как выходил в своем Мухосранске. Не то, чтобы меня засмеют; ну просто это неприлично — ходить в Питере некрасивым.

Саша говорил, ласково улыбался, и все на уютной кухне с ним соглашались. Спорить с ним было неудобно не только из-за улыбки, но и, главным образом, потому, что определенная логика в его словах имелась: да, «уровень другой». Другой даже в том смысле, что, если бы он, одетый «по-питерски», вышел на улицу своего родного города, то вполне мог бы быть там избит «ватниками», «пролами». И они, кажется, даже пытались.

Вспоминая об этом, его иногда убеждали пойти на акцию протеста. В ответ он смеялся и говорил: «Ой, нет!». Саша считал примерно, что слабые и неказистые акции внесистемной политики выглядят комично, и потому относиться к ним следует соответственно. Он всё превращал в фарс и смеялся в ответ на серьезные вопросы.

Наверное, ЛГБТ-сообщество Санкт-Петербурга потеряло для себя ценного человека. Но разве Сашина в этом вина? Вряд ли. Причиной являются проблемы самого сообщества, состоящего иногда из подобных саш. Оно слишком часто так же смеется и отмахивается от серьезного.

Недавно мы имели очередную возможность в этом убедиться. Месяц назад в Питере состоялся показ фильма «Гордость» режиссера Мэттью Уорчеса. Жанром заявлена драма. Событие стало знаковым, зал был полон. Сюжет фильма таков: в 1984 году в Англии начинается знаменитая всеобщая забастовка шахтеров, которые протестовали против политики Маргарет Тэтчер, направленной на варварское закрытие шахт, массовые сокращения рабочих и подавление профсоюзов.

Организация Лесбиянок и геев в поддержку шахтеров (ЛГПШ) собирает деньги для бастующих. Национальный союз горняков принять средства «от извращенцев» отказывается. Поэтому активисты ЛГПШ, руководимые молодым геем, коммунистом Марком Эштоном, на микроавтобусе отправляются в маленький шахтерский городок в Уэльсе. Своей задачей они видят лично передать собранные средства бастующим пролетариям и вообще оказывать им всяческую поддержку. Шахтеры с радостью встречают их помощь, скептически и отрицательно настроенных удается переубедить. Но по всей стране забастовка потерпела поражение, таким же разгромом рабочих окончилась она и в нашем городке. Фильм завершается сценой гей-парада в Лондоне, в котором принимают товарищеское участие шахтеры.

С первой же сцены ленты складывается ощущение её вторичности. Иногда на то, чтобы понять, откуда были произведены заимствования, что оказало влияние, требуются определенные усилия и время. Сейчас же всё было совершенно ясно. На экране показывали «Харви Милка» Гаса ван Сента.

Влияние этого фильма сильно и очевидно, и в первую очередь, это касается художественной стороны работы. Изобразительный ряд фильма полностью несамостоятелен. Каждый кадр вылизан, подан так галантно, в лакированной манере, что после просмотра вспомнить какой-либо образ довольно сложно.

Конечно, «галантность» не является чертой сугубо «Милка», повлиявшего на «Гордость». Это черта общеголливудская, черта ширпотреба. Но Гасу ван Сенту можно снять картину с голливудским лоском, и она не станет голливудской. Художественный ряд фильма будет использован режиссером, так сказать, для встраивания в контекст американского официоз-кино, в узком смысле — для пропагандистских целей.

Братья Коэн снимают блестящие по-голливудски фильмы, но они снимают шедевры. В каждом из них даже визуальный ряд трактуется иронически. Со злобным сарказмом издеваются авторы над жанровыми штампами в «После прочтения сжечь», и, наоборот, с доброй, грустной иронией смотрит на нас Льюин Дэвис.

«Гордость» не такова. Даже в целях удобства пропаганды не должно быть у этого фильма такой конфетной цветастости. Она попросту не соответствует содержанию фильма, его идейной и действенной основе. Она привнесена в этот фильм извне, искусственно. И это очевидно настолько, что нельзя не провести параллели: сцены подготовки митинга дома у Милка и подготовки кампании в «штабе» ЛГПШ поданы практически одинаково. Сразу после просмотра последней возникало «смутное сомнение»: неужели в конце фильма, как и в «Милке», будут показаны титры, рассказывающие о дальнейшей судьбе персонажей?

Впрочем, у режиссера есть несколько интересных находок, не выходящих, к сожалению, за пределы юморесок. Например, к приезду активистов ЛГПШ готовится шахтерский комитет. Женщины, составляющие значительную его часть, убирают зал, где вечером состоится встреча. Морин, не желающая сотрудничать с «queers», «педиками», со стуком расставляет на длинный стол металлические пепельницы. С этим спорит Шая, едва ли не самая уверенная сторонница поддержки ЛГПШ. Она всё громче и громче, на множество скрепок, степлером прикрепляет плакат, который оповещает о приезде гей-активистов. «Кто-то срывал его сегодня уже четыре раза» — с намеком заявляет она Морин.

Кстати говоря, стук пепельниц и степлера является едва ли не самым интересным звуком за весь фильм. Музыка в нем очень банальна и претенциозна. Нигде она не выходит за пределы общего стиля фильма, насыщенного разноцветной пресностью. Единственными по-настоящему яркими моментами в нем являются пение старинных песен рабочей борьбы и сцены в ночном клубе (!). Музыка вообще играет в фильме большую роль, может быть, даже слишком. Она традиционно показана как способ достижения солидарности. После приезда на место активистам ЛГПШ долго не удается сломить сопротивление наиболее отсталых слоёв шахтеров, Морин ведет свою контрпропаганду. И когда получается, наконец, достичь взаимопонимания, женщины начинают петь прекрасную песню «Хлеб и розы»:

As we come marching, marching in the beauty of the day,

A million darkened kitchens, a thousand mill lofts gray,

Are touched with all the radiance that a sudden sun

discloses,

For the people hear us singing: «Bread and roses! Bread

and roses!»

Но эта солидаризирующая роль музыки превращается в крайность, в гротеск. Каким образом геи, недавно певшие «Solidarity forever», перебарывают враждебность шахтеров? Они начинают танцевать диско! В самом деле, они танцуют диско — все, все, вслед за Джонатаном Блейком, который первый пустился в пляс, узнав, что «мужчины Уэльса не танцуют». Как было бы хорошо, если бы действительно можно было преодолеть все разногласия простым танцем, и как горько, что это совсем не так.

«Неужели не так»? Кажется, авторы фильма вообще имеют об этом мало представления. В «Гордости», где содержание оказывается задавлено грузом лакированной формы, приукрашены, по большей части, и шахтеры. Да, они чтят «традиции». Да, они инертны. Но этого совсем недостаточно для создания реалистического образа. Он никогда не исчерпывается показом негативных черт и опереточным избавлением от них. Конечно, это фильм не о рабочих, а о гей-активистах, и нельзя укорять авторов за их фокус. Но, тем не менее, мы видим пролетариев, как правило, собравшихся вечером за кружкой пива — лишь в паре сцен мы видим их бастующими. Разве подобный выбор сцен способствует созданию реалистичных обстоятельств забастовки? Прекрасный фильм «Билли Эллиот», действие которого происходит в том же 1984 году, на том же забастовочном фоне, освещает тему, куда более далекую от политики. Но насколько реалистичнее передана в нем обстановка, насколько он весь проникнут духом политики, высоким сочетанием трагического и комического! До подобного пафоса в «Гордости» поднята лишь одна картина — выхода шахтеров на работу после краха забастовки; это один из лучших моментов ленты.

Изложенная в фильме история подходит к своему концу, но подходит, спотыкаясь на кочках. Такой кочкой является странная по своей роли в сюжете побочная линия двух лесбиянок. Они сначала примыкают к ЛГПШ, но спустя некоторое время заявляют, что находятся в угнетенном положении, и создают организацию ЛПШ, проводящую раскольническую политику.

Когда после завершения забастовки активисты ЛГПШ прибывают на гей-парад, эти две девушки заявляют им, что парад решено не проводить под политическими лозунгами, «от политики все устали и хотят веселиться». Политизировать шествие удается только благодаря приехавшим на него шахтерам, которые уверенно развернули красные знамена.

Параллельно с основной сюжетной линией развиваются и побочные. Но «побочки» здесь изложены довольно странно и весьма смято. Так, на долю учащегося в кондитерском колледже Джо Коппера приходится целая масса экранного времени, а линии Марка Эштона, 26-тилетнего руководителя ЛГПШ, линии Гетина Робертса, поссорившегося с матерью, — им обеим уделено не больше нескольких минут. В других местах, наоборот, сказано и выявлено слишком много. Допустим, в замечательной сцене приготовления сандвичей для бастующих один старый шахтер признается своей товарке, что он гей. Неужели нужно было прямо говорить об этом? Разве не было бы куда большим мастерством оставить этот момент недосказанным, создать интригу и предложить зрителю обдумывать её?

Если авторы не сделали этого сами, возможно, следует проделать это за них…

Постойте, что же это такое? Да ведь это титры! Да, они все-таки есть — титры, такие же, как в «Харви Милке», повествующие о дальнейшей судьбе персонажей. Впрочем, так как многие из действующих лиц фильма по сей день здравствуют, мы, в отличие от режиссера, воздержимся от спекуляции на их биографиях.

Которая, кстати, была вполне любезно принята публикой. Слова о том, что Джонатан Блейк — второй человек в Англии с диагностированным ВИЧ — жив до сих пор, были встречены аплодисментами, переросшими в финальные аплодисменты всему фильму. Это, конечно, прекрасный случай, достойный оваций — но почему зрители не аплодировали в других таких же эпизодах? Почему публика и не думала хлопать в ладоши, когда в титрах сообщили о принятии в 1986 году законодательного акта против дискриминации ЛГБТ?

Потому что она жаждала «прелестей». Она молчала во время вдохновенных, по-настоящему хороших речей. Тишина была в зале после «Хлеба и роз»; тишина была во время сцены приезда рабочих на гей-парад; и громко хлопал зал в момент каждой слащавой романтической сцены! Только на экране показали поцелуй — и откуда-то с самой середины массива кресел разнеслось многоголосое, умилительное и долгое «у-и-и-и!».

Итак, всяческим сашам не интересно смотреть фильм о солидарности в борьбе. Повторяя слова из кинокартины, они скажут, что «от политики все устали и хотят веселиться». Им любопытны красивые картинки из жизни геев.

А так как в России всё совсем не красиво, то в условиях отечественного варварства кино-лоск приобретает особую роль.

Ведь лоск «Гордости» – это не только признак голливудской традиции. Он имеет также вполне самостоятельное значение, «корни» которого лежат в действительности, а крона вольготно разрослась в голливудском лоне. Лакировка фильма отражает ту лакировку, которой пытается покрыть себя ЛГБТ-движение.

А ему подлинного лоска культуры, прежде всего, политической, часто очень недостает, особенно в нашей стране. Поэтому ЛГБТ-движение покрывает себя художественным лаком, пытаясь решить свои проблемы. Прямо сказать о них у него не получается. И тогда оно лишь неуклюже отражает вполне обыденный свой «гламур», наполняет им фильмы.

Этот глянец британского фильма и любовь к нему отечественного зрителя в обоих случаях есть попытка устранения собственных противоречий. И она закономерно оборачивается новым. Художественная форма фильма вступает в конфликт с его содержанием, с реальной жизнью, которую лаком покрыть невозможно. Содержанием фильма становится то, что «авторы не хотели, но сказали».

Если мы отвлечемся от противоречий, объективно заложенных в «Гордости», и будем следовать лишь внешней канве фильма, то глянец станет выглядеть закономерным. Поверхностный зритель-Саша будет им доволен. Потому, что это фильм о нем. Проблемы в фильме ему недоступны, а лакировка вполне устраивает. И именно из-за того, что он сам частенько занимается такой лакировкой. Подобно страусу прячет он от «гопников» свое сознание в пышные кардиганы. Именно отсюда возникают в «Гордости» танцоры-диско.

Но ничего реального противопоставить «гопникам» этот неказистый представитель ЛГБТ-движения не может. Он не желает учиться и разбираться в политике. В его силах лишь притащить на Первомайскую демонстрацию глупую и уродливую куклу Путина в женском платье. И вне зависимости от того, какой смысл он сам вкладывал в эту куклу, она будет еще тем, что он «не хотел, но сказал». Она будет символом двух вещей. Во-первых, уродливого глянца извращенной культуры, а во-вторых, зияющего недостатка культуры подлинной.

Саша никогда не пойдет агитировать к рабочим. Основной посыл фильма пройдет мимо него. Лоск «Гордости» и действительное содержание фильма соотносятся между собой так же, как кукла Путина и рабочее движение. Его скромные активисты заведомо привлекут меньше внимания, чем эта смешная кукла, карикатура на оппозиционность. Ведь Саша не протестует против своего положения, он «трагедию жизни претворяет в грёзофарс».

Комизм — это очень действенный способ затушевывания проблем. Но он возникает еще и как результат смущения от этого «сокрытия», часто выглядящего неубедительно. И в результате все эти диссонансы между формой и содержанием фильма также порождают фальшивую комичность. Фильм этот ни в коем случае нельзя назвать драмой. Из-за своей внутренней дисгармоничности он не создает впечатления целостного драматического произведения. Он постоянно скатывается в вульгарную и низкопробную смешливость. Это — не лучшая комедия.

Выше уже была упомянута побочная сюжетная линия двух лесбиянок-«расколисток». Но совершенно непонятно, почему они в фильме так откровенно демонизированы?

Если это, что наиболее вероятно, сделано для комического эффекта, то это попросту пошло и тысячу раз пошло. Если они показаны как некий «противовес» Морин для создания иллюзии реализма и демонстрации недостатков не только у «чужих», но и у «своих», то это драматургически плоско, да и не выполняет своего назначения. Но если это воссоздает некое реальное противоречие, что наименее вероятно — разве тогда эта побочная линия не работает против основной идеи солидарности?

Но в любом случае она выворачивает идею фильма в совершенно неожиданном для авторов ключе. Обратимся снова к финальной сцене гей-парада. Вспомним, что ЛПШ решили проводить его без политических лозунгов. Был готов новый раскол, раскол между двумя солидарностями. Первая из них, воплощенная ЛПШ, базировалась на подлом либеральном консенсусе, на всеобщей аполитической серости. Вторая — на активной политической общности, которая борется и намерена победить.

В этой непримиримой схватке идея солидарности могла споткнуться и разбиться всмятку в самом финале картины. Но нет, комизм опроверг сам себя. Спасти шествие и преодолеть раскол смогли только приехавшие шахтеры. Следовательно, только благодаря им восторжествовала солидарность. Следовательно, возможность реальной борьбы против угнетения во всех его формах появляется лишь тогда, когда главный угнетенный класс рабочих ведет за собой остальных. Ведет вперед, к результату солидарности, ко второй главной идее фильма - свободе.

Хотя правильно о свободе авторы тоже не сумели сказать. Самая развитая побочная линия Джо Коппера заканчивается на том, что он рвет со своими гомофобными родителями и уходит из дому. Разве подобный бунт является решением такой сложной проблемы? Далее, одна из наиболее феминистских сцен фильма заканчивается тем, что нетрезвая жена шахтера целуется с лесбиянкой. Неужели создатели кинокартины считают, что можно таким образом отмахнуться от проблем женского движения, разменяв их на пьяный поцелуй?

Нет, не является. Нет, невозможно. И то, что подобные решения демонстрируются в фильме как закономерные и единственно возможные, это глубоко и страшно трагично. И такое неизбежно трагичное мнение господствует у нас в массах.

Допустим, что Саша, как их представитель, сможет понять основные идеи фильма, их проблемность. Но даже тогда он, скорее всего, не захочет их принять. «Солидарность» уйдет впустую. Она растворится вечными питерскими дождями, надежной защитой от которых послужит дорогая одежда. Которая, однако, лишь продолжит дорожать. Вослед за нею под клики блогосферы уже ушли сыры, ушла греча. Скоро за рубль, по словам Щедрина, «станут давать не полтинник, а станут давать в морду». Дожди размоют кардиганы. И для саш единственным выходом останется манерное повторение стишков Сологуба.

Но уж точно, «разгонять по койкам» таких мальчиков ОМОН не будет. Ведь никакого «ребенка они не родят»; они будут общественно бесплодны, уродливы и, наконец, мертвы.

…В не столь уж далеком 1984-м году рабочие и активисты ЛГБТ сумели сплотиться в классовой войне с мракобесным государством-тираном. Это обеспечило им многие важные успехи. Одним из важнейших залогов наших будущих побед будет являться такая же солидарность.

[*] - Заглавие дано редакцией.

Дата добавления: 2015-10-21