Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет. Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет. Я не знаю, в кого ты стреляешь, кроме бога здесь никого нет.

Скупой рыцарь

Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет.
Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет.
Я не знаю, в кого ты стреляешь, кроме бога здесь никого нет.

БГ

Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу…

Александр Пушкин

У солнечных лучей в этот сентябрьский день выпала такая долгожданная возможность, которая не выпадала аж за всё лето – возможность с раннего утра до самого вечера до кровавых подтёков точить свои когти о стену. Поднимать температуру комнаты до уровня, который одновременно бросает тебя в пот и сжимает, как бездыханных марионеток, мускулистой рукой своей твои лёгкие.
Так как комната редко проветривалась – два-три раза за месяц – (то есть, совсем редко), в комнате было из-за палящего солнца не только невыносимо душно, но ещё и крайне мерзко. Жара здесь прививала всем вещам (окна прикрыты желтоватой марлей, стол у окна – бумажной скатертью, на полу, возле койки, словно прибитой к стене, замер бедлам из книг и законченных бутылок) прививала отвратный медицинский запах. Возможно, запах морга.
От него любое твоё чувство сразу достигало рвотных позывов.
И только редкие дыры в паркете, которые оставили после себя крысы, живущие в погребе, были кондиционерами, способным хоть как-то высосать всю вонь сверху; хотя бы немного очистить комнату. Спасти тяжело дышавшего Пушкина.
Пушкина, который спал.
Поэт спал, свалив правую руку на пол, как бы останавливая солнечные когти на пути в погреб, и довольно странноватенько улыбался кому-то во сне. Пушкинская улыбка была из разряда тревожных – когда уголки губ то и дело пульсируют, растягивают лицо до ботоксной гримасы. Весь он спящий был похож на репетирующего дуэльную схватку юнца, который ни разу в своей жизни не имел дела с оружием. До того этот рыцарь с кудрявой головой был по-лермонтовски смешон!
Веки Пушкина слегка поднялись, и стали видны закаченные глазные шары. Несмотря на то, что чёрный зрачок наполовину скрылся, можно было его сочетание с пожелтевшим из-за выпитых бутылок белком сравнить с солнечным затмением.
Когда острые когти светила дотянулись до глаз поэта, он, как старый пёс, поморщившись, проснулся.
Перед взором его, было видно, засновали клубы похмельного тумана, - когда вещи вокруг пока не владеют формой, а отличаются друг от друга только цветом и запахом. Но поскольку в комнате запах вони был самодержавен, ты полагал, Пушкин видел перед собой лишь пустоту с красками дерева, бумаги и стекла из под виски-вина. Оттого-то взгляд у Александра Сергеевича и был таким тупым.
Он сел перед тобой. Окатил тебя перегаром, и ещё несколько секунд с беспристрастным бульдожьим вниманием смотрел на пустоту.
Перегар, ты хотел заметить, такой, словно кто-то пометил территорию у него во рту. Но Пушкин сделал это первым:
- Прошу простить, - зевнул, разбрасывая обе руки в стороны. – Ощущение такое, словно кот во рту ночевал.
- Не то слово, - сказал ты. И хотел, было, добавить что-нибудь из Кирши Данилова, но сдержался.
Вместо этого ты поднялся и, сняв марлю (ко всему прочему, она была влажной), открыл окно.
Оттуда сразу же повеяло душистым запахом природы.
Во дворе всё ещё цвел во всём своём кислом великолепии яблочный сад. Деревья с ног до головы в саду были облеплены яблоками. Зелёными, красными, сгнившими. Даже газон и грядки были окутаны этой контрастной палитрой, и совсем не хотелось отрываться от такого тёплого пейзажа.
Ты на мгновение вспомнил что-то из детства. Вспомнил, как ты собирал их, яблоки, в авоську (сшитую, кажется, из дедушкиных штанов), как вёз их на ближайший рынок продавать – а там какая-то галерея незнакомых лиц, мятые купюры и неисправные весы. Вспомнил велосипед свой с огромными колёсами, нижние бельё и глянцевые коленки девочки (не помнишь имени), которую хотел поцеловать, но так и не смог; горящие помойки и дырявый футбольный мяч.
Возможно, память и дальше бы терзала твой нежный возраст, вытаскивая из него сочные куски, если бы ты не пригляделся, и не увидел за томным деревянным забором чёрный Гелендваген, немного кривовато припаркованный. Машина как бы недоверчиво прищуривалась правым глазом, выкатив левый из орбиты. Такая поза походила стойку авто из рекламных роликов. Твоя модель настойчиво предлагала себя: «Купи меня», а ты устало ей так отвечал: «Да взял уже», и этот ответ просто не мог в момент не врезаться в твоё прошлое и вдребезги разбить всякие мысли о нём, вернув тебя в комнату.
- Я, Александр Сергеевич, вот зачем приехал к вам, - начал ты, поправив очки-велосипед. – Вот, собственно.
Ты достал из внутреннего кармана кожаной куртки конверт и кинул его на стол, так, чтобы Пушкину не надо было куда-то девать свой потупленный взгляд.
Конверт нарядно пожелтел от времени; в некоторых местах были пятна и круглые следы то ли кружек, то ли стаканов. Никто совершенно не удивился бы, узнав, что в нём скрыто письмо страдающего алкоголизмом тибетского монаха из века этак до нашей эры.
Вот только подписан конверт был отнюдь не китайским языком, а великим и могучим.
Все данные были написаны наискосок. Даже двуглавый орёл щёлкал клювом и свалился набок.

АДРЕСАНТ: И.П. БЕЛКИН
АДРЕСАТ: И.Д. ИОТЕРМАНН

Обе строки были сначала написаны синими чернилами, а потом их аккуратно обвели чёрными.
Александр Сергеевич взял в руки конверт и ошарашенно уставился на него.
- Узнаёте? – спросил ты.
Пушкин удивлённо посмотрел на тебя. В его лице одновременно сочетались жизнерадостность (в нижней части) и страх (в глазах).
Он смотрел на тебя так, словно ты при нём, в его комнате, прямо на столе вместе со всякими вульфами и рокотовыми музицировал Аннушку Керн.
- Думаю, не стоит вам полностью перечитывать то, что внутри, - сказал ты.
- Да уж, не надо вслух…
- Но я всё же процитирую. В статье вы с грустью писали, что «не хватает работников в семьях, а у нас, в нашей местности, девки на выданье только с 14 лет. Хотя, в общем, можно было и раньше». И уже на другой бумажке, в письме, просите подогнать вам двух девок, которых выдавать замуж по возрасту, как вы считаете, как раз кстати. Это самые гуманные слова, которые я слышал, Александр Сергеевич, клянусь вам…
Ты закашлял и неловко засмеялся.
Но Пушкину, видимо, было не до смеха.
- Вы меня, что забирать в тюрьму приехали? – твёрдо спросил он.
- Нет, послушайте же, - успокоил ты его. – Письмо это несколько запоздалое. В один период к нам поступало очень много писем, Александр Сергеевич… И дело в том (почему я, собственно, приехал к вам) в момент, когда вы его писали, каждая девка стоила 90 тысяч. Но реальность такова, что спрос падает – все себе закажут сразу несколько и садятся за перо, и для кого-то это, бесспорно, «золотой век», а для нас – это сплошные убытки. И цену пришлось повысить…
Пушкин, кажется, всё понял. Он достал из под подушки пачку сигарет и закурил.
- Насколько повысили? – спросил он, стряхивая пепел на книги.
- На 25 грин, - ответил ты.
Ты заметил, что пепел падал на чёрно-белые книги.
По правде говоря, на книги они мало походили. Даже журнал по-другому выглядит. Это были скорее макеты какого-нибудь журнала для садоводов – форма альбомная, а обложки никакой. Только название с двумя заглавными буквами:

СОвременник

Что означает их выделение – было неясно. Спрашивать не хотелось.
- Если для вас дорого, я не буду тратить наше с вами время, и пойду, только скажите, - сказал ты. – У меня ещё дела есть – нужно лично оповестить других писак.
Александр Сергеевич задумался. Потушил сигарету о «СОвременник».
- Позвольте спросить вас, товарищ…, - Пушкин слегка замялся, - …я не знаю вашего имени…
- Ах, да, - ты ударил себя по лбу и вновь захохотал. – Простите меня за такую бестактность. Вы столько лет заказывали у меня девок, но до сих пор знаете только мои инициалы.
Ты протянул поэту руку.
- Знакомые меня называют Идиотом. В честь Достоевского. Хе-хе. Называйте меня и вы так же.
- Хорошо.
Руку Пушкин тебе так и не пожал. Видимо, он ещё не пришёл в себя. В глазах его была каша с протухшим желтком посередине. Чёрные пятна, ещё так похожие на дыры в полу, почти не двигалось.
Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье, видимо вспомнил русский поэт свою строфу и, загадочно подмигнув, предложил:
- Может, выпьем?
На самом деле, дел у тебя больше никаких не было. Комнатный воздух такой ядовитый, что хочется, про себя мечтал ты, скорее порешать с поэтом все вопросы и выбежать в яблочный сад. В яркий, приятно пахнущий сад, в котором все мысли целиком и полностью уходят в ранние годы жизни.
Причём, поскольку ты знал, что, когда глубоко уходишь в воспоминания, можно их менять, исправлять ситуации, в которых был не в выгодном положении или в которых чувствовал себя попросту неловко, ещё сильнее твоя душа хотела вырваться из четырёх стен и разогреть фантазию. Хотела прокатиться на велосипеде по большому полю, поджечь ещё больше мусорных баков, обсчитать ещё больше покупателей, снять нижнее бельё с той девочки.
Но тут снова в твои мысли ворвался Гелендваген. Если точнее сказать, Гелен\дваген и водка. Этот коктейль реальности без труда мог вернуть тебя в детство, в котором ты, уже взрослый, сделал бы всё, чего душа пожелала, и даже больше. И это ты тоже прекрасно знал.
- Пожалуй, выпьем, - наотмашь сказал ты. – Только давайте не водки, а виски. У вас есть виски?
- Секундочку, - засуетился Пушкин.
Он встал, открыл дверь и позвал Арину Родионовну. Он велел ей достать из погреба самый лучший виски, которые есть в доме.
Няня разочаровала:
- Александр, вы с Жуковским пропили весь прошлый век. Ничего не осталось. Но есть водка.
Вы согласились на водку. (Какая разница, чёрт подери, подумалось тебе, что пить с таким человеком?)
И через несколько минут, постучав где-то у нас под ногам посудой, Арина Радионовна принесла в комнату алкоголь, два гранёных стакана и парочку яблок.
Первые три стакана вы молча выпили сразу.
После – слово за слово. Всё про ссылки да какой-то Кишинёв.
И к седьмому стакану закуска была уже съедена до костей.
Вы начали закусывать книгами.
Выпивали водки, открывали с закрытыми глазами страницу «СОвременника», и читали по очереди первые строки стихотворений.
Звучало это в большинстве случае крайне погано. Бедлам слов. Несвязно и глупо, - совсем так, как звучали почти все стихотворения в этом сборнике вместе взятые.
Однако однажды, когда бутылка уже стала наполовину пустой, получился интересный фаустовский стишок:

Ты, наверное, и впрямь испил эту чашу до дна,
Чтобы весь день кругами бродить по городу,
Взлететь с поверхности стола,
Быть шёлковым чёрным вороном.

Пушкин сказал, что приблизительно так современная поэзия и делается. Но ты не стал его расспрашивать по сему пункту – водка была хорошей. Твои очки потели, а ты только кивал головой да улыбался.
Конечно же, несколько раз, в перерывах между выпивкой и чтением, Александр Сергеевич переходил на тему девок. Ты так и думал!
Начиная, как бестолковый кобель, с опытов в лицее, со студенческих оргий, с керновского разврата, он то и дело пытался понизить цену с 25 тысяч до 10. Но у него ничего не получалось – ты давно работал в этой области и всегда понимал, какой поэт перед тобой. Поэтому не поддавался. Плохой, но известный поэт на счёт денег речи никогда не ведёт; хороший, но бедный (а хорошие почти всегда нищие) – норовит зацепить своими острыми когтями возможность – установить личный прайс-лист.
Пушкин относился ко второй плеяде творцов. Он говорил про рекламу в «СОвременнике». Мол, Marlboro и Absolute уже подписали с издательством контракт, и скоро, с выпуском свежего номера, хлынет денежная волна, которая создаст «золотой век» не только в литературе, но и в работорговле.
Ты всё равно стоял на своём. «Правила есть правила», твердил ты в ответ.
И, кажется, он в конце концов сдался.
Поэт наполнил стакан так, что водке в стакане стало тесно. Опрокинул, и осушил его дно. Налил снова и немедленно выпил.
Под руку ему попалась жёлтая марля. Он вдохнул в себя всю её влагу и тотчас же лицо его преобразилось.
Глаза Пушкина бывшие секунду назад пьяными и тупыми, неожиданно приобрели орлиную сосредоточенность. Взгляд стал всепроникающим, как взор Будды. Через мгновение ты увидел на его лбу уже далёкую от дзена злость, и всё дальнейшее произошло настолько быстро, что ты не успел даже встать из-за стола.
Александр Сергеевич наполеоновским шагом вылетел из комнаты и вернулся с двумя ножнами – в них лежали короткие мечи. Поэт пару раз рубанул ими воздух и протянул тебе.
Тебе стало вдруг в один момент всё ясным – это ничто иное, как вызов на дуэль.
Ты попробовал повернуть ситуацию в другое русло, более мирное, и сделать вид, что принял происходящее за пьяную шутку. Засмеялся.
Но Пушкину было точно не до смеху.
Тогда так и быть, решил ты. Наверняка мечи внутри ненастоящие. Уж больно дёшево выглядят ножны – они украшены белыми ромбами, сделанными из каких-то «драгоценных» камней. Помашем ими, и довольно. Поеду домой.
Ты вытащил меч, который поэт держал в правой руке, и кивнул на улицу.
За окном вовсе не яблони цветут, а саккура, подумалось тебе. Отовсюду выглядывали маленькие лиловые цветочки, которые, безусловно, украсят «схватку» двух пьяных рыцарей.
И вы пошли к грядкам, на свежий воздух.

#

- Становись на колени, Идиот, - надменно приказал Пушкин.
Ты в смятении посмотрел по сторонам и спросил:
- Как мы на коленях сражаться то будем?
- Становись, - повторил Пушкин.
Ты послушался. Встал перед поэтом на колени и вопросительно на него посмотрел. Он ukzltk на тебя сверху вниз и чего-то ждал.
- Ты первый, - сказал он. – Давай, правой – за рукоять, а левой – за лезвие. Вот так. Тебе глубоко можно не резать, не то, что мне. Тебе крупно повезло, Идиот. У меня секунданта не будет.
Внезапно ты почувствовал страх.
Лезвие оказалось острым.
Ты распорол себе руку.
Хлынула кровь.
Оказывается, сказал про себя ты, это не шуточная рыцарская дуэль, а самый настоящий самурайский ритуал самоубийства – харакири!
- Позвольте, Александр Сергеевич, я этого делать не буду. Я думал, что… я думал…
Но Пушкин не дал тебе договорить.
Он крепко, с радостью обнял тебя.
- Спасибо, мой друг! Спасибо. Я знал, я верил, что вы дадите мне ход. Это большая честь для меня, что вы будете моим секундантом. Мы оба с вами скупы, но один из нас очень добрый человек – это вы, Идиот. Спасибо вам.
Он принялся расцеловывать тебя. Кажется, он в пьяном бреду заплакал.
- Вы знаете, что нужно делать? Право, не знаете! Но ничего страшного. Всё довольно просто. Когда лезвие войдёт в моё скупое брюхо, я прорежу выше, сверну направо – и тогда рубите мою скупую шею. Постарайтесь не размахивать мечом – он и так довольно острый. Я вижу, вы это почувствовали. Голова должна повиснуть на кусочке кожи, так что будьте аккуратны. Это очень важно. Итак…
Пушкин поправил волосы и подмигнул тебе. Поэт встал на колени передо тобой. Ты был словно вкопан в грядки и не мог пошевелиться. Невидимая сила сковала твои лёгкие и окатила твоё тело тазиком с потом.
Александр Сергеевич поднёс лезвие к животу и с криком…

#

Пушкин проснулся от женской руки, когда ещё петухи в саду не спели свою песню. Нежная ладошка упала на вспотевшее лицо поэта, и тот не то, чтобы не поморщился, а улыбнулся такому пробуждению!
Ночь только родилась. Она была ещё в подгузниках. Злиться демоном не было причин.
Пушкин аккуратно убрал ладонь со своего лица. Также осторожно переместил со своих ног тонкие ножки спутницы к стене и вылез из под одеяла.
Вокруг головы Лолиты была обмотана простыня. Приоткрыв рот, Лолита тяжело дышала в щель. Борясь между желанием поцеловать девочку и боязнью разбудить – в последнее время Пушкин не давал ей спать, - он ещё раз улыбнулся, потянулся за папиросами и сел за стол.
Зажёг керосиновую лампу. Наполнил стакан купоросом. Окунул перо в чернильницу.
И долгожданные строки вылились прямо на скатерть:

Лишь захочу — воздвигнутся чертоги
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный идиот гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне всё послушно, я же — ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья…

Дата добавления: 2015-10-21