Надрывно воют приборы. Отчаянно мигают лампочки на панелях — словно это может остановить крушение — но я ничего не могу с собой поделать, и лампочки вспыхивают и гаснут без порядка. Сквозь пробоину

Маргарита Щеглова

Новые Метаморфозы

1.

Тревога! Тревога! Беда!

Надрывно воют приборы. Отчаянно мигают лампочки на панелях — словно это может остановить крушение — но я ничего не могу с собой поделать, и лампочки вспыхивают и гаснут без порядка. Сквозь пробоину свистит ветер; планета всё ближе. Я пытаюсь, пытаюсь выровнять полёт; вся моя воля направлена только на спасение; всё ещё надеюсь безумной, яростной надеждой, что обойдётся; но приборы воют всё громче, и, не выдержав напряжения, взрываются почти неслышно среди невыносимого шума и свиста. Я обращаюсь к пилоту, я хочу подбодрить его, дать знать, что непременно доставлю его до...

Мой пилот мёртв.

Во мне перегорает ключевая схема. Он мёртв. Миссия провалена.

Безучастно я наблюдаю за тем, как вконец отказывают мои двигатели. Я уже не стараюсь. Теперь ничто не мешает приборам сдаваться, и они тихо отнимаются, один за другим. Обжигающее трение воздуха и стремительно падающая высота — вот и всё, что я ощущаю. В этом я не отличаюсь от обыкновенного булыжника, пускай и огромного, и не больше камня управляю собой. Меня должно заботить, не рухну ли я на людей, не смету ли город-другой при крушении. Но, видимо, и эта программа вышла из строя. Курс я в любом случае изменить не в силах. К чёрту.

Одна мысль пульсирует в моём существе: одно слово: Домой. Домой. Домой.

Я должна была вернуть его Домой.

А вместо этого я падаю камнем на чужую планету, и жёсткий, обдирающий ветер воет и кричит сквозь дыру от шального метеорита, и мой пилот мёртв, и я прочерчиваю огненный штрих с неба на зем...

2.

Мам, можно мне уже пойти поиграть?

Нет, солнышко, сперва доделай уроки.

3.

Говорят, когда рассказываешь историю, нужно избегать определений, а давать описания. То есть я не должна говорить:

Я вела самую обычную жизнь. Семья моя была не всегда приятной и дружелюбной,

да и квартира едва ли ощущалась домом; но в целом — сносно, -

- а должна бы представить наглядные сцены в лицах, действиях и словах.

Но — кому это интересно! Подобные сцены — сама заурядность.

Так что давайте сразу перейдём к тому, как ко мне подошёл некто, назвавшийся Астрофилом, и сказал, что знает лёгкий способ попасть домой, и сразу было ясно, что он вовсе не имеет в виду мою квартиру.

Надо сказать, мне и в самом деле представлялось нередко, что я родом из иного мира.

В жизни уйма дверей в приключения; обычно мы опасаемся их открывать, но они никогда не бывают заперты. Проще всего решить, что этот типчик не в своём уме, или что он заманивает в Секту, или ещё чего похуже.

Но в тот день, в тот час, в ту минуту я была в том особом расположении духа, когда интуиция работает безотказно, а люди и события появляются как по волшебству, и можно ощутить: что бы ни происходило, оно происходит по космическому, заботливо написанному сценарию и не абы как.

Недоверие показать никогда не поздно; ну, а пока я придержу его в кармане.

«Можно попробовать», - отвечаю необязательно.

Астрофил заметно рад.

«Отлично. Сперва ты должна раздобыть Святой Грааль».

Видимо, рожа у меня кислеет, потому что он улыбается и поясняет, что это не трудно — только и надо, что сходить и забрать. Далеко? Ох, далеко — на другом краю города.

А Грааль меня переместит, куда надо. А куда надо? Конечно, Домой.

Опять это слово! Я дрожу, словно камертон.

Так что приноси.

А что ему за это будет? Или он от повышенной добрости помогает?

Добрости — не добрости, отдашь Грааль, как попользуешься.

Как же его отдать, если я куда-то там перемещусь?

Просто согласись, он и перейдёт по адресу.

А что же он сам не сходит?

Так это ж не он Домой хочет.

А может, он первый им и попользуется, и достанет его тоже он? А то нашёлся герой — на школьницу перекладывать.

Честно говоря, ему лень.

Охотно верю.

Так что, по рукам?

Попробуем.

И вот я отправляюсь, куда послали. А послали меня в окрестности метро Беляево. На карте отыскать несложно. Это на карте. Я выхожу — а улицы разбегаются, растекаются, переплетаются одна с другой, и однообразные пятиэтажки толпятся бесчисленными, хаотическими корпусами. Я петляю, ищу дорогу, плутаю, плутаю и петляю, пока мой внутренний компас не сходит с ума совершенно и я не теряю всякую связь с картой. Остаётся импровизировать, идти наугад — я рассчитываю, не слишком веря, что при желании смогу вернуться к метро.

Неразборчивая, звериная тень шугает в один из дворов. А что — чем не знак! А то сколько аборигенов ни спрашивай — они и сами не знают, где они; а сейчас и прохожие попрятались. Так что выбора у меня и нет.

Опять не то!

Я с досадой оглядываю двор — большая стоянка, поломанные качели в закутке, неприличное слово на стенке — на крыше надрывается ворона — серое небо за проводами... Не то, всё не то.

Поище немного и — ну его, этот «д.15 корп. 8».

Оборачиваюсь — да вот же он! И как только мимо прошла?

Астрофил не соврал — даже нет домофона в подъезде. Входи — не хочу.

Поднимаюсь на шестой этаж. Длинный коридор, ряд дверей, по большей части обшарпанных, и такой же ряд напротив.

Номеров нет.

(«Не волнуйся, узнаешь»).

Вышагиваю вдоль. Двери одинаково никакие. Не заглядывать же во все подряд — эдак сконфужусь в медузу ещё до середины коридора. Загляну в первую попавшуюся комнату, не угадаю — да и ладно. Вот хоть в эту постучусь.

Поднимаю руку — но что-то меня удерживает — отступаю налево и стучусь в соседнюю дверь.

Нет ответа.

(«Его может и не оказаться дома», - предупредил Астрофил. - «Совершенно случайно. Ничего. Двери все открыты. Не ждал бы гостей — заперся бы. Войди и забери Грааль. Главное, приходи вовремя, как я сказал. Плюс-минус три часа»).

Вот я и вхожу.

За дверью — всего одна комнатка, и не сказать, что большая. Была бы большая — сказала бы «комната» или «комнатища». А тут — комнатёнка.

Но сколько же в ней барахла! Прямо удивительно. Книжные сталагмиты растут из пола, сталактиты паутины свисают с потолка; загадочные, неопределимые изобретения инженерной фантазии свалены вперемешку с какими-то обломками, тряпками, чем угодно... Перегруженные шкафы подпирают стены, гнутся продавленные кресла... И столько пыли, что трудно моргать.

Я немедленно чихаю. На мой чих никто не отзывается.

И где мне отыскать Грааль? Как он вообще выглядит?

Солнечный луч падает, высвечивая беспокойные пылинки, на один из завалов. Поблёскивает тусклое золото.

Сеодце моё усиленно замирает. Смотрю ближе. Напоминает ручку чаши. Обхватываю пальцами холодный, немного липкий от жира металл. Забрать уже и уйти. Но чаша плотно засела в куче. Я пробую расшатать её; чаша не высвобождается. Даже не видно, за что она зацепилась: я вижу только ручку, за которую держусь, и край ободка.

Упираюсь ногой в низ кучи, в какую-то раздолбанную тумбу на боку, и — рывок! - куча с грохотом разлетается, пыль столбом, чих и кашель, отмаргиваюсь от песка — не выпуская чаши; а когда пыль немного — хотелось бы: развеивается, но на самом деле — оседает; - тогда открывается мне, за что зацепилась чаша. За хозяина.

Я смотрю на старика, старик-хозяин — на меня, и ни один не догадывается отпустить чашу.

«Что-то вы рано», - скрипит вдруг старик. - «Ваше счастье, что я всегда готов. Приступим?».

«Приступим», - уверенно повторяю я, о чём бы ни шла речь.

«Только — простите, запамятовал: сербский или суахили?».

«Э?».

«Я говорю, у вас сербский или суахили? Точно на «С», если я не путаю. Что вам преподать?».

«А — да. На «С». Святой Грааль».

«Но это же не научно».

«И что?».

«Как мне преподавать что-то ненаучное?».

«Можете просто подать».

«Подать что?».

«Да Грааль же».

У меня устала рука, но я держу хватку.

«Зачем это?».

«Астрофил сказал...»

«А!», - перебивает меня старичок. - «Этот! Астра, звезда; фило, любитель».

«Вы же его знаете?».

Старичок вглядывается в меня пристально, будто на нём очки.

«Обещал вас в мир иной отправить?».

В его устах это звучит мрачновато, но Астрофил-то имел в виду другое.

«Вроде того».

«Когда же они поймут — не один из многих, а часть целого», - бормочет, отворачиваясь, старик. Можно подумать, тут ещё кто-то есть. Потом обращается ко мне, уже громче. - «Ты в самом деле хочешь Домой?».

Я думаю об изматывающей враждебности однообразных будней. Это ли дом?

Я твёрдо киваю: Да, хочу.

«А тебе не Грааль нужен. Тебе нужен Ключ-Камень».

«Ключ-Камень?».

«У меня его нет», - примечает старик.

«А что это?».

«Разве ты не знаешь?» - он очень удивлён. - «Никогда не снилось?».

«Не знаю. Про Грааль нам в школе рассказывали, а про Ключ-Камень ещё нет».

«Рассказать, что ли... Вот молодёжь пошла — ничего не знает...

Однажды, давным-давно назад, на одну и без того неустойчивую планету рухнул пространственно-временной корабль...»

(Допустим)

«А впрочем — посмотри сама. Это должно быть в тебе записано».

Меня клонит в сон; старик подхватывает меня; ручка чаши выскальзывает из моих пальцев, а я выскальзываю из расползающейся по снам реальности.

4.

Мне снится, что я планета.

Я так и бурлю изнутри. Кора у меня очень тонкая, прямо корочка, совсем как у пирога, и так же легко проламывается.

Космос вокруг меня тих и спокоен. Я болтаю с соседками и со звездой своей системы. Обмениваемся мы, значит, импульсами, и тут -

Корабль вонзается в мою атмосферу!

Не успеваю подумать — удар! Корабль — вдрызг! Огненный дрызг!

И его след в атмосфере, и взрыв — кто знает, что за топливо! - и именно такое излучение и расположение частиц изнутри и снаружи — всё так сплетается, что я начинаю меняться — и это пугает меня — все процессы выходят из-под контроля, и моя паника усугубляет реакцию — моя звезда посылает что-то ободряющее, но я не читаю — что-то... что-то... что-то... Элементы непрестанно калейдоскопят...

И вот в самом моём центре, в самом нутре, разжигается что-то горячее, очень горячее и очень лёгкое, и растёт, а я пытаюсь сдержать это, сделать вид, что со мной всё в порядке, и на недолгое время у меня получается, но потом оно разжимается, и я уже не могу удержать это, а это растёт, этот горячий и лёгкий огненный шар, всё расширяется, убыстряется, и счёт на космические секунды, и он вот-вот заполнит всю меня, дойдёт до коры, и разорвёт меня на клочочки, на гальку, на пылинки — точь-в-точь как те, которые в комнате — какой ещё комнате — огненный шар распирает меня — сейчас — кора натягивается, напрягается — но разве может она сдержать эту кипящую фурию — стоит появиться одной-единственной трещине...

Я не хочу присутствовать при своей гибели.

Моё сознание перетекает из камня, глины, лавы, серных морей и серных морежителей в собственно рассадник сознания, в электромагнитное поле, и я развёртываю это поле в поток, и уплываю в космос, чтобы не видеть, как от моей тверди остаётся лишь взвесь в темноте.

Я плыву, и скоро попадаю в крупное течение — космический Гольфстрим

(Гольфстрим? Кто здесь?)

и теперь мне совсем хорошо. Другие экс-планетарные сознания плывут рядом — я их чувствую, как и они меня — и нам так спокойно, что мы не разговариваем друг с другом. Мы гадаем, что за сознание займет оставшиеся от наших бывших планет камни, но и это не особенно нас волнует. Чужих во Вселенной нет по определению.

В конце концов и моё спокойствие нарушается. Я попадаю в небольшой водоворот — только не водяной, конечно — и он приходится мне по нраву. Я остаюсь. Меня закручивает, закручивает — и как сметана сбивается в масло

(«сметана»? Что за «сметана»? От помех и шума никуда не денешься...)

и я постепенно уплотняюсь — и вот я становлюсь звёздным семечком, совсем крохотным. Я никуда не спешу. Я могу расти миллиарды лет, и именно это я и делаю. И ни на мгновение не перестаю поражаться.

Меня не очень интересует то, что снаружи. Снаружи — чёрная бездна космоса да плавный электромагнитный поток, да и всё. Сознания вежливо огибают меня. Планет у меня ещё не появилось; другие звёзды так же малы, как и я. Единственное, что нас занимает — это наш рост. Мы наблюдаем, изумляясь, за самыми ничтожными переменами в себе. Мы растём миллиарды лет, и каждое микроскопическое мгновение что-нибудь, да меняется, и мы считаем, что обновились: переменилась одна молекула, и мы — не те, что были.

Я расту, обрастаю планетами, планеты обрастают жизнью — мне известно всё до мелочей, до хвоста последней амёбы в последней луже, и мне совсем не трудно охватывать всю систему, напротив, я ещё и перекидываюсь впечатлениями с ближайшими звёздами — да и с дальними тоже.

Собственно, даже самые ближние звёзды невообразимо далеки; к счастью, наш способ общения от расстояний не зависит.

Я расту, цвету и старею, как всякая звезда, и всё время играю с элементами внутри себя — комбинирую, создаю новые — и швыряюсь ими, как старыми игрушками.

А в конце я с удовольствием взрываюсь — как и должно быть — и продолжаю своё плавание.

5.

Продираю глаза. Стены. Откуда в космосе комната?

Ах, да.

Грааль. Нет. Что-то там ещё. Всё плывёт.

Какой, однако, сон живописный был.

Старичок терпеливо ждёт.

«М-м», - мычу я вместо умного комментария. Триллиард лет языком не разговаривала.

Старик кивает.

«Да-да; а все элементы, из которых сделана ты, были созданы в той звезде. Не удивительно, что твой приятель — Астрофил. Ты и есть та звезда — в каком-то смысле. И Ключ-Камень тоже она создала — во всяком случае, мне так думается. Я-то от кометы произошёл. Ну вот, теперь, когда ты знаешь — уверен, легко найдёшь свой Камень».

Я мычу ещё. Язык не слушается, как после анестезии, но старик меня понимает.

«Грааль для Астрофила? Не стоило бы потакать — вот прохвост! - но так и быть — сейчас достану».

Чаша, за которую мы хватались, бездельничает на полу. Старик на неё и не смотрит, а сразу же закапывается в одну из груд, исчезает почти целиком в куче мусора. Вылезает он с чем-то вроде золотой подставки для яиц.

«Вот», - говорит хозяин и отдаёт мне Грааль. - «Ему пусть будет стыдно, что с вами не зашёл.Но раз уж ему так приспичил Грааль — пусть берёт. У меня ещё есть».

Я вопросительно молчу.

«Конечно, подлинный», - возмущается старик. - «С подделками не вожусь!».

Зажимаю Грааль в руке; старик провожает меня до двери. Напоследок бросаю взгляд на чашу.

«А», - отмахивается хозяин. - «Мой кубок по настольному плаванию».

Он выпроваживает меня, и дверь хлопает за моей спиной. Не оборачиваясь боле, спускаюсь во двор. Уже поздний вечер; выходят звёзды. Я укрощаю поползновение стоять и пялиться на них до утра. Вместо этого встаю под фонарь и потираю Грааль о рукав: красиво! Не по размеру тяжёлый, гладкий. Что-то дёргает меня посмотреть ещё раз на дом — я гляжу — и только тут понимаю, что была на шестом этаже — а их всего пять.

6.

И вот приношу Астрофилу Грааль.

Но пока не отдаю.

Астрофил глаз не отводит от чашечки.

«Кое-кто обещал, что Грааль доставит меня домой», - ёрничаю я немного. - «Я, может, и в восьмом классе, но кое-что понимаю. Например, что никуда я не перенеслась».

«Перенеслась, конечно», - после секундной заминки отвечает Астрофил. - «Просто они с виду похожи, эти две реальности. Вот даже я есть в обеих».

Зубы-то не заговаривай.

«Между прочим — а что за имя у тебя такое?».

Пусть сам расскажет, что старик говорил. Тогда, глядишь, и поверю.

К тому же всегда приятно услышать, что ты — звезда, пускай и в химическом смысле.

«Ничего странного», - находится тот. - «Я астры люблю. Цветочки. Вот».

Он указывает себе на грудь — и точно: в петлице — идиотская жёлтая астрища. И как я не заметила?

«А про Ключ-Камень знаешь?», - допытываюсь уже в открытую.

На лице — ноль реакции. Кажется, он и вправду всего лишь хочет Грааль.

«Только Ножницы-Бумагу», - отвечает Астрофил. - «А что?».

«А то, что почему Грааль не сработал?».

Он поджимает на мгновение губы.

«Дорогая Агата», - говорит он мне. - «Сказано же: сработал. Ты что, фейерверков ожидала?».

Честно? Да.

«Грааль отдай — покажу фейерверк, если так уж хочется».

Фигу ты мне покажешь. Знаем ваших. Но старик сказал, что Грааль мне не нужен, а старику я верю больше, чем тебе. Я даже снам верю больше, чем тебе.

Делаю вид, что Астрофил меня убедил, и отдаю Грааль. Астрофил хватает его по-гусиному быстро. Само собой, он тут же обо мне забывает и пускается в пляс.

Я смотрю, смотрю, и потом догадываюсь: это особый танец, не просто так землепинство.

В воздухе появляется круг; он медленно вращается и сделан будто из синеватого дыма.

Астрофил сигает в круг; я как раз успеваю схватить проходимца за пятку — и меня засасывает следом.

7.

Дядя, дядя, ты откуда?

А с неба свалился!

Да как же ты туда забрался?

За что брался — так и забрался!

А за что брался?

А за твою бороду!

Это не сказка, это присказка:

Твою бороду держу,

Нынче сказочку скажу;

Дослушаешь всю -

Тогда отпущу!

8.

Лужайка.

Астрофила нигде нет, да он мне и не нужен.

Куда перенёс меня Грааль? Место очень милое, во всяком случае, на первый взгляд; оно вполне могло бы оказаться домом; но тем острее я чувствую разлуку с Домом.

Что такое Дом — нет толку говорить словами. Но любой знает, когда он Дома, а когда — нет. И когда ты не Дома — поначалу интересно, а потом приедается, и уже ни о чём другом, кроме как о Доме, и думать не можешь, даже если учишься в восьмом классе и в школе чего только не рассказывают.

Замечаю поодаль некое существо, на человека ничуть не похожее, но по-человечески деловитое. Оно собирает в корзину ягоды и мурлычет себе под нос песенку, и я, к своему удивлению, разбираю слова — что-то в духе:

Плыву я по течению, легко моё весло;

Весело, весело, весело, жизнь — всего лишь сон.

Сон или песенка, а раз слова я понимаю — то, верно, и существо поймёт меня.

«Простите», - говорю я, подобравшись. - «Извините».

«Да?» - оно ставит корзинку на землю.

«Вы не знаете о Ключ-Камне? Он же здесь где-то?».

«Впервые слышу... Хотя... Мы его не так называем, но это может быть он...».

«Расскажите?».

«О», - произносит мой собеседник. - «Очень просто. Видите гору? Она стоит посреди озера. На горе, на самом пике, Суженый. Не пик суженный, а Суженый как Суженый-Ряженый. Это алмаз, такой прозрачный, словно его и нет; огранка такая сложная и точная, что скорей реальность под него искривится, чем он будет следовать её геометрии. Собственно, именно это и происходит. Алмаз вделан в подставку в форме ключа — в кольцо — поэтому я и думаю, что ваш Ключ-Камень и наш Суженый — один и тот же камень. Когда солнце находится прямо позади него, то луч входит и изламывается таким узлом, что на выходе обретает удивительные свойства. Он испепеляет. Но есть легенда — или слух, не вникал — что есть тот — или та — или то — для кого предназначен этот камень, и этот счастливчик не погибнет, а будет перенесён в место своей мечты. Поэтому-то мы и зовём алмаз Суженым. Но пока что все гибли».

«А вы не проводите меня до горы?».

Существо пытливо на меня смотрит.

«Разве не жаль вам?».

«Чего?».

«Кого — тех, кто сгорел. Некоторые оказывались на горе случайно; кого-то вынуждали; кто-то думал, что пройдёт, как вы сейчас думаете».

«Нет — не жаль».

Зато честно.

Существо выуживает из корзинки секундомер.

«У меня там сестра сгорела. Её заставили».

И что? Я-то с ней не знакома даже.

«Ясненько».

Существо замечает время, качает головой и прячет секундомер.

«Не надо вам туда».

Не объяснять же ему про старика. Долговато будет.

«Я должна попробовать. Ведь ничего другого, похожего на Ключ-Камень, который отправляет Домой, тут нет?».

«Нет — нет».

«Проводите?».

«Да — мне вас жаль».

Мне становится немного стыдно.

«Но я не буду вас жалеть», - прибавляет существо, и я совсем не понимаю, что бы это значило.

Оно поднимает свою корзинку, и мы идёт к озеру. Тропинка мягкая, глинистая; чирикают незнакомые жуки.

«Вы думаете», - произносит вдруг существо, - «мне вас жаль, что вы испепелитесь. Нет. Мне вас жаль не поэтому. И в каком-то смысле вас жалеть нечего — вы и сами в силах со всем справиться».

«Конечно, в силах», - отвечаю. - «У меня пятёрка по физре».

9.

Уже у воды существо приписывает мелким шрифтом к своей истории, что, мол, к Ключ-Камню ни на лодке плыть нельзя, ни на рыбе, ни самому, ни лететь, ни мосты наводить, ни озеро испарять, а единственный дозволенный способ — пройти по воде. Иначе испепелит тебя, хоть ты трижды избранником будь. Докажи, что оно тебе надо — что ты и смерти не боишься, и по войде пройти готов.

С первым и так понятно — чего бояться, когда это мой Камень.

А вот что до второго — мир, может, и другой, а физика — всё та же. Я проверила.

Хоть плачь — вот он, Камень, рядом, сверкает наверху, если голову задрать как следует — и здрасьте-пожалуйста: по воде пройдись!

Существо наблюдает за тем, как я мрачнею.

«Вообще-то», - вставляет оно, - «есть по меньшей мере два научных способа ходить по воде».

Целых два! И что оно сразу не сказало!

«Первый — понять, что вовсе не гравитация тянет нас на дно. Мы ничего не весим; вернее, мы сами придаём себе вес. Но это — сложный способ: нелегко переубедить себя в том, что с рождения считал прописной истиной. Можно, но сложно. Вам, полагаю, попроще надо. Знаете, почему у людей обычно не выходит по воде вышагивать? Просто молекулы воды — это очень скользкие шарики. Знаете, как мокрые вещи обычно скользкие? Потому что в молекулах воды. Вот поэтому и трудно удержаться на воде. К тому же эти шарики очень мелкие. Нужно постараться, чтобы удержать равновесие. И всё же куда легче научить тело, чем переучить голову».

«Научите?».

Существо гладит меня по голове — как будто это я, а не оно, похожу на помесь хорька и котёнка. Прикосновение такое ласковое, что на миг кажется: я уже Дома...

Но я не поддаюсь обману. Легче лёгкого поверить, что ты уже Дома, остаться, а настоящего Дома так и не увидеть.

«Как я научу?», - молвит существо. - «Это же твоё равновесие. Просто... начни с несложного».

И оно уходит. Как бы хотелось уйти за ним! Но — нельзя.

И я принимаюсь изобретать упражнения, и делать их.

Стою на одной ноге, хожу по брёвнам, балансирую на лягушке (лягушки здесь твёрже камня и чрезвычайно скользкие)... Подготовка занимает не день и не месяц, а так долго, что я едва не наступаю на отросшие волосы.

Существо иногда навещает меня — так и не открывая своего имени. Показывает, какие фрукты и ягоды можно есть, временами делится со мной хлебом, помогает тем и сем — только не в тренировках. Мы разговариваем, и чем-то я продолжаю его расстраивать, хотя мне так хочется Домой, что упражнения я одолеваю быстро.

Наконец, встаю на воду. Оказывается, проще всего стоять на больших пальцах ног. Привыкнув к скользким молекулам воды под ногами, я потихоньку начинаю ходить — шаг, два, потом три, четыре... И вот я уже прощаюсь с существом: тренировкам — конец.

Я стою на берегу, возле самой кромки, волосы заплетены и перекинуты через руку, чтоб не оступиться.

«На самом деле — научив тело, переучиваешь и голову... Но это мелочи. Пока не поздно — переучись ещё немного — пойми — не ходи туда».

Но как могу я отказаться — и теперь, после бесконечных трудов, теперь, когда я стою на старте, когда я в самом деле готова к встрече с Ключ-Камнем?

(Ты не готова, произносит существо, но я-то знаю, что готова).

Делаю глубокий вдох и ступаю на воду. Всё. Теперь есть только я и моё равновесие. Очень внимательно прослеживаю всякое изменение в балансе — а он всегда подвижен. Какой-нибудь кровяной шарик поменяется местами с другим, почти таким же, но другим, шариком — и вся система сдвигается. Я так погружена в настоящий момент внутри себя, что не сразу обнаруживаю: уже на тверди.

Меня переполняет восторг, и я прыгаю на месте, и кричу от радости. Ещё нужно подняться на гору; но к тому препятствий нет. Я тут не первая, и мне не надо прокладывать, пролазывать, проковыривать новых путей. В груди всё бьётся, как у воробья, и это несмотря на твёрдую пятёрку с плюсом по физре. Солнце в самой удачной точке на небе; вот уже Ключ-Камень слепит глаза. Ещё немного — и он, наконец, исполнит свой зарок, и луч, смертоносный для всех, кроме Агаты, разобьёт меня на атомы здесь и воссоздаст из пыли и праха — там. Невидяще тянусь я к огненной струе, всем телом подаюсь вперёд — скорее!

И ещё до того, как луч прожигает меня насквозь и обращает в пепел — я понимаю: это — не Ключ-Камень, и ждёт он — не меня, и пепел мой разлетится, так и не тронув Дома.

10.

(На самом деле это мой портал», - между делом замечает существо. - «Но я лезть не собираюсь: мне и тут хорошо»).

11.

Но её прах, разлетевшись, не разлетелся совсем; а оказался весь, до пеплинки, под одной горой. Ладно, может пылинка-другая и потерялась; не важно.

Гора давила миллионы лет на горстку пепла — это вам не на шляпу сесть! - и вот пепел обратился в камень. Любой учёный ожидал бы найти алмаз; но так уж вышло, что камень оказался — чёрный агат. Мелкий такой, галечка, да и всё.

Но крепкий и очень тяжёлый.

А потом агат оброс троллем.

12.

«Теперь-то что не так?», - спрашивает старик-хозяин, потому как Астрофил корчит рожи, ёрзает и стряхивает с колен что-то невидимое.

Формально Астрофил ведёт себя так, как и положено вести себя в избе-читальне (верней, в квартире-читальне): от него не услышишь ни звука. Но на самом деле рожи, корчимые Астрофилом, издают больше шума, чем армия трещоток — не будь он Астрофил!

Зато наконец-то он получает разрешение высказаться. История замирает и ждёт его.

«Я — против!», - не без облегчения выдаёт Астрофил.

«Против чего?», - вопрошает хозяин квартиры.

Он — само терпение, но гостям заминка вовсе не по вкусу. Они закатывают глаза и морщат носы. Похожее на хорька существо намекающе вперивает взор в секундомер. Астрофил, истинный дипломат, делает вид, что ничего такого не происходит.

«Против — как же оно зовётся — есть же умное слово..», - бормочет мятежник. Не может же он опозорить себя и высказаться просто, и вот он ищет красивое слово, и ясно же, что будет искать его до завтра.

«Говори, как скажется», - не выдерживает существо (Бенни — так его зовут, сокращённо от Беннаженефиладирикз). - «Кто-кто, а мы знаем, что слова — слова и есть».

Профессор Лингвус Лонг пробуждается от глубоких раздумий.

«Не стоит недооценивать..», - начинает он, но тут держит громкое слово Астрофил.

«Что за манера! Ты уж меня прости, старина, рассказываешь ты что надо — но рассказываешь так, будто это и в самом деле нечто серьёзное! Оно серьёзно, спору нет, серьёзней, чем Серьёз Серьёзович, но это же игра, игра, в которую Агата сама же играет, а не банковская выписка о миграции пятнистых дровосеков!».

«Я уверен, читатели...» -

«Читатели! Те, кто приходят к тебе, да, быть может; и оно конечно, кто только к тебе не приходит — но как же читатели из мира Агаты? У них напрочь выбрито чувство юмора! Рассказываешь с серьёзным видом, они и думают, что история до смерти серьёзная!».

Гости признают, что Астрофил прав. Все головы повёрнуты к нему и к хозяину, один только Лингвус Лонг опять задумался о проблеме типов связи корней в иврите. Даже Бенни прячет секундомер.

«Почему тебя это заботит?», - с улыбкой спрашивает старик. - «Может, кое-кто сам слишком серьёзен?».

Астрофил вспыхивает, как дикий мак в его петлице. Дороти прикрывает улыбку ладонью, а Дженни открыто ухмыляется. Астрофил, однако, лица не теряет. Мало ли от чего люди краснеют. Может, это у вас в глазах краснеет. А Астрофил — он чист и невинен.

«Но ведь это и обо мне история. И потом, что за радость мировецкую историю за упокой рассказывать? Она же заздравная!»

«И то верно».

И с этим все согласны. Вот и я одобрительно киваю, хоть и не могу взять в толк, откуда я здесь и с каких пор, да и кто я сейчас. Подозреваю, хозяин изучил темпорально-пространственную инженерию и выстроил свою квартиру согласно этой науке, так что вопросы мои останутся без ответа. Да и какая разница... Не в том дело.

«Надеюсь, про тролля будет веселей», - заключает придира Астрофил.

«Может, сам и расскажешь?», - шутливо предлагает хозяин и поворачивается вдруг ко мне. - «Ты не возражаешь?».

«Не возражаю», - произносит мой рот, пока удивлённая голова пытается соображать.

«Вот и славно. Астрофил, ты рассказчик».

«Вот уж нет», - немедленно отступает тот. - «Разве что подсказчик».

«Как знаешь».

Гости устраиваются поудобней и настраиваются на историю. Надеюсь, и я не оплошаю.

«Итак», - начинает старик. - «Агат оброс троллем. Итак. Однажды, давным-давно, жил-бул маленький тролль...».

«Живает-бывает», - ловит его Астрофил на месте преступления.

Лингвус Лонг протирает очки и с живым интересом застрачивает несколько слов в чей-то блокнот, принимая его за свой. Любопытная Дженни тут же заглядывает в его записи, но разочарованно отшатывается: фиги какие-то!

«Однажды живает-бывает маленький тролль», - беспрекословно повторяет тем временем старик, как если бы правку внёс сам Пушкин, а то и Сумароков.

(«Гром, молнии и вечны льдины!», - ворчит возле моего уха улитка со стенки шкафа. - «Не могли бы вы думать потише?».

Я извиняюсь и стараюсь больше не мешать).

13.

Однажды живает-бывает маленький тролль.

Ушки остры, лицо широко, нос большой, зубки — что ножики; и лапищи будь здоров, и хвост длинён.

Кто троллей видеть не умеет — запросто за камень примет; а глаза у тролля — кристальные.

Глубоко в пещерах рождён был тролль.

Ах, да: а ещё она девочка, троллька.

И мало того, что троллька, так ещё и любопытная донельзя.

А как же: она так и родилась востроухой и с нюхом отменным.

Игает она как-то раз на прогалине. Она уже отыскала чрезвычайно интересную улитку и пытается завести с ней разговор. Но улитка задумчива, улитка думает свои улиточьи мысли, не отвечает улитка тролльке. И маленький тролль начинает уже поскучивать в неразговорчивой компании.

И тут ещё уши дёргаются: кто-то идёт сюда, наступает на ветки, пугает жуков. Троллька поводит носом.

Человек! В самой чаще!

Она замирает где играла, под огромным дубом, и прикрывает глаза.

Человек устало вступает на поляну. Его мысли пропитаны усталостью и жаждой отдыха.

К ужасу тролльки — и к её восхищению — он садится ей на спину. Он думает, она просто удобный камень.

Ещё бы этот камень не был удобным!

А потом он вздыхает. Не камень, а путник.

Этого троллька понять не может. Этого и другого.

Как это — вздыхать, в таком чудном лесу? Как он попал сюда, этот странник? И откуда? И почему?

Звучит многообещающе, и уж всяко занятней улитки.

Он устал, и его клонит в сон. Ветер качает листву: а-а, а-а, вверх и вниз, вверх и вниз; тени отбегают и набегают неслышно. Тишина вокруг пришельца начинает гаснуть. Первыми возвращаются насекомые; за ними птицы. Мир слегка ускользает от человека; и тогда только троллька решается коснуться его мыслей — очень плавно, будто вписывая строку в колыбельную.

«Ветер не знает имени; и свет не знает имени; знаю ли я своё?».

Важно говорить в первом лице, чтобы не встревожить его разум. Люди, чует тролль, так часто говорят и думают в первом лице, что это становится постоянной их привычкой; и они так сосредоточены на себе, что стоит произнести фразу в первом лице — и человек считает, что эта фраза — его собственная и о нём самом. При этом люди так любят порядок — на каждый вопрос необходимо ответить, а каждый ответ хранить в подписанной коробочке — на всякий случай.

«Сайлас» - вот и всплывает ответ.

Имя смутно знакомо, на уровне вибрации, но троллька не уделяет тому внимания.

«Да; имя у меня есть, я его знаю; и как это поименованное существо, как я, оказалось в самой дремучей чаще?».

«Я потерян — потерян — потеряннее некуда — как же далёк я от дома!».

Мысль полна горечи; но троллька горечи не понимает и не отвечает на неё.

«Далёк от дома!», - повторяет она. - «И где же мой дом?».

Это ей интересней всего. Она правда старается звучать спокойно и не выдавать триумфа.

«Где? Где! Я искал тут и там, путешествовал в самые дальние дали; шагу ступить не могу без того, чтоб перекрыть свой собственный след. И всё же я не знаю, где моё место».

«Ну и чудаки же люди», - решает троллька; однако вердикт свой оставляет при себе.

«Сайлас», - телеграфирует она (обнаружив, что изредка они всё-таки разговаривают с собой в третьем лице — вероятно, подчёркивая странным изложением необыкновенную важность мысли). - «Дурак ты, Сайлас».

«Выдохшийся, потрёпанный, никчёмный дурак», - охотно соглашается Сайлас.

И что они находят в жалости к себе же!

«Будешь ещё дохлее и дурачее, если не притормозишь и не пошевелишь для разнообразия извилинами».

«Пошевелю извилинами? Мои извилины могут лишь спать. Как же я устал!».

Разговор набрал обороты, и в пылу мышления человек не замечает, что в голове его звучит почти нормальный диалог.

«Да нет же — этими извилинами не шевелят», - растолковывает троллька. - «Эти могут и соснуть — что другое, а хороший сон они заслужили — отдохнуть как следует».

«Но других-то извилин у меня нет», - резонно замечает Сайлас.

«А ты ими пошевели», - советует тролль.

Но Сайлас упрям в своей вере, и троллька пускается на хитрость.

«Вот говорят: пораскинь мозгами. Значит, мозгов в одной голове несколько?».

Это слегка сбивает его с толку. Пока сонные извилины Сайласа отвлечены парадоксом, троллька прибавляет:

«Правда, тут и стараться не надо — шевели извилинами — сознанием — или как ты обзываешь. Подъём».

Троллька весьма собой гордится. Говорят же, что привычные понятия трудней всего разъяснить, а она вон как лихо разделалась. Впрочем, ерунда. Сознательное сознание, шевелящиеся извилины, сердце ума — сердце души, то самое «Я», которое с расти-большой буквы — всегда готово прислать открыточку, позвонить, явиться лично.

Особливо ежели сидишь ты при этом на тролле.

Мягко-мягко отнимается троллька от мыслей Сайласа.

Похоже, у него это первое сознательное свидание с Собой, а свидание есть свидание: тролльтий — лишний.

Мухлежом не назовёшь, но троллька всё равно чувствует перемену — просто потому, что все друг с другом связаны, и когда с одним приключается история, о ней узнают все. Троллька чувствует, как радуется планета: ещё одно блудное дитятко заглянуло на огонёк.

Троллька вежливо уходит в Себя. Когда она возвращается, то, как обычно, ничего не помнит, но чувствует себя великолепно; Сайлас тоже уже на месте.

Сайлас так и светится; он спокоен и решителен, и сна — ни в одном глазу.

Сайлас поднимается с камня, с хрустом потягивается, делает богатырский вдох полной грудью и растворяется в чаще.

Но перед тем, как исчезнуть, он оборачивается — глянуть ещё раз на поляну, где пролилось на него озарение.

На камень падает луч солнца — должен бы падать, потому что сверкают в камне два кристалла — два кристалла как два глаза. Сайлас мог бы поклясться, что камень ему подмигнул.

Сайлас качает головой — привидится же!

А потом, отчего — не зная сам, Сайлас подмигивает камню в ответ.

14.

«Да-а», - говорит с ехидцей Астрофил. - «Вот так оно и бывает: чуть что с тобой приключилось, а все уже знают».

«Все, да не все», - осаждает его старик.

15.

Человек уходит, а троллька остаётся.

Агат в её сердце дрожит от непонятного волнения.

«А ловко я его», - замечает она вслух. Улитка не отвечает.

Троллька дважды обходит поляну, рассеянно теребит травинки на ходу. Снова семенит к дереву.

«Но я-то знаю своё место», - говорит троллька. - «Я-то знаю, что дома».

Улитка шевелит рожками. Рожки почти прозрачные и просвечивают на солнце.

Троллька спешит снова пообщаться с планетой. Планета — её зовут Теган, что бы там ни думали жители — как всегда, отвечает тёплой волной заботы и ласки. Но тролльке вдруг мало. Всё хорошо... но чего-то не хватает. Раньше она так не считала. Ей казалось, что полнее дома и быть не может. Но сейчас...

Она вырывается из любящих энергетических объятий Теган. Агат пульсирует, как никогда.

Троллька всегда знала, кто она, где она, зачем она. Что наделал этот глупый человек!

Воистину: с кем поведёшься...

«Как ребёнок», - качает рожками улитка.

«Бе-е», - отвечает троллька и показывает коричневый, в пупырках, язык.

Улитка не обижается, что очень обидно.

«Вот и сиди на своём дереве», - бормочет троллька. Её хвост неровно подрагивает.

Конечно — куда улитке понять тролля!

Куда троллю понять человека...

(«Куда человеку понять улитку», - подсказывает кое-кто с дерева).

Мой дом — на спине. Я никуда не тороплюсь, потому что знаю: мой дом — всегда со мной, и я — свой собственный дом, и я не могу не быть дома — по определению. А вы говорите.

«Сидеть в своём скелете — ещё не значит быть Дома», - не соглашается троллька.

«А кто говорит о скелете, дорогуша?», - парирует улитка и с достоинством скрывается в себе.

«Мелочь пузатая», - шлёт ей троллька вслед, хоть и знает, что улитка её уже не слышит. - «Нос не дорос».

Но вообще-то она думает совсем о другом.

«Может быть», - решает она, - «если вести себя по-человечески, то и я пойму то, что понял Сайлас».

То, что для тролля естественно, человеку бывает странно; так и тролля озадачивает порой человеческий ход мысли. Человек способен заглянуть туда, куда тролль и не подумает лезть; ну, а троллю открыты пути, невидимые людям. Каждому своё.

Каждому своё...

Каждому своё, и всё же — если приспичит — нет ничего запретного. Ничего и ни для кого. Всякий волен идти, куда захочет. Всякий свободен странствовать — было бы желание.

А у тролльки желание было, и ещё какое.

Это всё агат виноват — чего будоражит? Отчего не может быть просто камушком?

А-а... Может, потому, что ничто на свете не может быть «просто» камушком, или, может, просто «камушком»...

Всё проще.

Построишь, бывало, гиперпространственный вселеннолёт на кукуляторах, не успеешь войти, глянь — а место назначения уже рядом, через плечо заглядывает и с неподдельным интересом чертежи изучает.

(Сходи за хлебом, сказали они мне)

Но троллька ни о каких гиперпространственных кукуляторах не помышляет. Она ж не человек.

В чём, вопрос, главное отличие тролля от человека?

Ответ очевиден: в хвосте.

Подбирает троллька свой хвост и обвязывается им, как поясом.

Ничего не происходит.

«Похожа я на человека?», - спрашивает троллька.

«Не очень», - отвечает птица-зарянка, или белка, или червячка, или кто ещё.

Странно, но люди вообще странные. Может, надо ходить и громко жалеть себя?

Троллька честно старается произнести хоть одну жалейку, но всякий раз её разбирает смех и хохот — ведь сказать «о, я одинока, всё плохо, никто меня не понимает» - это примерно как говорить «о, я голодна, у меня нет еды, никто меня не кормит», стоя на богато накрытой поляне на празднике по случаю себя.

Так что и из этого ничего не выходит.

Может, притвориться, что воспринимаешь всё всерьёз? Или сшить себе штаны? Или прекратить общаться с Теган? Или откусить себе хвост, хоть в нём и вся магия? Или...

Но тут уж не выдерживает Теган.

«Послушай», - и сигнал, поток так напорист, что попробуй не послушай, - разве ты не понимаешь? Человек вибрирует иначе. Сколько ни притворяйся, ты всего лишь притворяешься, но притворство не делает из тебя кого-то иного. Тролль не тем отличается, что хвостат, а что своего хвоста не стыдится... Не меняй внешнего; меняй вибрацию, суть, тогда и с виду, и с мыслей будешь другой. Одно неизменно: сердце души, сердце ума. Сама знаешь».

«Я так и думала», - заявляет троллька. - «Сделаешь меня человеком?».

«Ты в самом деле этого хочешь? Жить без волшебства, забыть Теган, забыть всё настоящее, жить так, словно это не игра, а работа? И даже со мной не разговаривать?», - поражается одна белочка.

«Это и есть игра», - объясняет за тролльку Теган. - «Только другая. Не исключено, что так даже веселее, в конце, когда вспоминаешь, что просто игрался. А что до волшебства — оно есть в каждом, только не каждый решается пустить его в ход — делает вид, что не имеет никакого отношения к происходящим вокруг чудесам... Почему бы и нет! Никто никому ничего не запрещает — ведь правила игры известны всем, и все им следуют — иначе бы не вышло никакой игры».

«Ужасно интересно», - говорит троллька. - «Но мы, кажется, обо мне речь вели. Так ты мне поможешь?».

«Ты уверена, что хочешь?».

«Ну, если я всё забуду, то и сокрушаться ни о чём не придётся», - беззаботно отмахивается троллька. - «Я же вспомню, когда узнаю, что хотела, правда? И ты снова сделаешь меня троллькой».

Теган отвечает не сразу.

«Не могу обещать».

Тролльке делается страшно.

«Ведь я не останусь человеком... навсегда?».

«Нет», - слышна улыбка. - «Навсегда ты человеком не останешься, это точно. Они и с рождения-то живут недолго».

Ну прямо гора с плеч.

«А я уж было», - смеётся над собой троллька. - «Вот дурында!».

«Да», - отвечает Теган. - «Дурында и умница, кем бы ты ни оказалась. Прощай; не думаю, что ты вернёшь себе нынешний вид. Не думаю, что мы снова сможем говорить вот так. Но кем бы ты ни была, между нами всегда будет связь. Прощай, Агата».

«Но разве так меня зовут?», - удивляется троллька, и это последнее, о чём она успевает подумать.

16.

«Как же меня зовут?».

Какая странная мысль. Особенно, если она первая с утра, а такая она и есть.

Но если ты провёл почти бессонную ночь в лесу, и теперь у тебя раскалывается голова и всё тело так и ломит, а в те полчаса, когда ты всё-таки поспал, тебе снились сны такие невразумительные, что и не вспомнить — ещё и не в имени засомневаешься.

Так как же тебя зовут?

Это очень важно. Надо вспомнить. Без имени — как без штанов, только хуже.

Как-то на А.

Август?

Гм-м. Вроде нет.

Ты хмуришься и морщишься. Какая-то белка таращится на тебя с дерева, будто привидение увидела. Хоть на беличье привидение ты явно не тянешь.

Фу, какие глупости.

Вспоминаешь: Сайлас.

Дожили. Забыть своё имя! Станешь маразматиком и не заметишь.

Постепенно в голове яснеет.

Ты лежишь на траве, смотришь на затянутое тучами небо и надеешься, что не схватишь простуду после ночёвки. Но тебе не впервой ночевать под открытым небом, и в глубине души ты знаешь, что ничего тебе не сделается. Пора вставать.

Тебя не оставляет чувство, что ты уже ночевал на этой поляне. Ты пропускаешь это мимо внимания: все поляны похожи, а дорога твоя то и дело лежит через лес. Так уж выходит.

Сколько ты себя помнишь, ты всегда странствуешь. Твои первые шаги были шагами будущего странника.

Ты бы и рад осесть, остаться, но никак не найдёшь себе места. День-два всё чудесно, неделю-другую ещё терпишь, а потом опять места себе не находишь.

Вот незадача!

И ты снова трогаешься. Так про тебя и говорят: совсем, мол, тронулся.

Но ты уже далеко.

Ты исходил планету вдоль и поперёк, залезал глубоко в пещеры и высоко в горы, останавливался во всех городах и деревнях. Даже завёл семью однажды — и это была самая долгая пауза, на которую тебя хватило; и то лишь совесть не позволила тебе скрыться через неделю после свадьбы. Молли — славная, любящая, да и за себя постоять умеет; с такой — хоть до гроба. Но и она — не то. И ты едва дождался младенца. Доктор сказал, что все здоровы, и ты ушёл, не узнав, сын это или дочь. Ты никогда не возвращался.

Ты обошёл всю планету, и очень может быть, что ты и в самом деле ночевал на этой поляне когда-то давным-давно, когда ещё верил, что вот-вот попадёшь домой, что дом если не за этим деревом, так уж за следующим. А нынче ты и шагу ступить не можешь без того, чтобы перекрыть свой же след — и как же ты устал!

Но ты встаёшь и продолжаешь идти: может, дело не в пространстве, а во времени?

И ты повторяешь свой путь бессчётное число раз, в разных временах. А что? Писатели же переписывают свои истории так и эдак, пока не найдут подходящую.

Даже люди заметили, что из времени во время приходит в их города и деревни один и тот же усталый путник.

(«Ну да», - говорит Молли, уже округляясь после свадьбы. - «Конечно, я знаю, кто он. Думаю ли, что смогу удержать его?.. Вы не видели, с какой завистью он смотрит на листья, когда их гонит ветер. Он уже ушёл. Но я всегда знала, что так оно и будет — иначе он бы не был собой. Но он у меня останется — в сердце и под сердцем... Это у нас семейное: моя прабабушка в него втюрилась, как девчонка — она и была девчонка — она никогда о нём не говорила, но стоит прочесть её дневник... Впрочем, это личное. Надеюсь, он всё же найдёт... что бы он ни искал. Ребёнок? Думаю, девочка. Если будет мальчик — назову в честь отца. Но мне кажется, это девочка. Сайлас предлагает имя Теган — отчего-то оно ему нравится. Да что мужчины смыслят в именах! Нет; будет девочка — быть ей Миртл, и точка». - Она задумывается, и какая-то новая мысль снисходит на неё. - «Или Агата. Я подумаю».

И вот ты снова оказываешься в том лесу, бредёшь, спотыкаясь о корни, и в мыслях у тебя одно: покой. Ты давно уже не чувствуешь ног. На поляну ты даже не вступаешь, а вваливаешься.

Под толстым дубом лежит валун. На него-то ты и усаживаешься, с облегчением протягивая — то есть вытягивая — ноги. Валун тёплый: сегодня солнечно весь день, и дуб только начал затенять камень.

Мысли бродят на краю сновидений, совсем как ты сам; и ты сам не замечаешь, как впервые погружаешься не в мир, а в себя. Это не значит, что ты видишь свои внутренности, как увидал бы их мясник; здесь работает иное зрение.

И ты обнаруживаешь в своей печёнке малюсенький, крохотный, похожий на чёрную изюмину камень.

Но ты думаешь, что спишь, и не пугаешься.

А потом ты и в самом деле засыпаешь, и даже ты не можешь сказать, что происходит в твоей голове. Через несколько минут ты просыпаешься — и ты был так глубоко во сне, что это зачлось за несколько часов отдыха; голова твоя полна забвения, но одно ты с собой протащил: ни много ни мало — ответ.

Ну конечно!

Раз ты не находишь на этой планете дома — нигде и никогда — значит, его здесь и нет. Надо лететь на другую.

Нужен гиперпространственный звездолёт на фрактальной тяге.

Нет, лучше на кукуляторах.

Ты загрузишь в бортовой компьютер всё, что знаешь сам — даже то, о чём не знаешь, что знаешь — всего себя, каждую завихрушку своего информационного поля, а уж компьютер сделает выводы и доставит тебя Домой.

Иными словами, ты продублируешь своё сознание в компьютере, только ещё и вделаешь гигантский калькулятор, которого в твоей голове не наблюдается — без обид.

Хотя... дай-ка глянуть поближе...

У, какой. Я только глянуть хочу, а ты драться. Ну и как хочешь.

Итак — ты сделаешь такой компьютер, не в одиночку, разумеется, но ты знаешь, к кому обратиться. И взойдёшь ты на борт, и корабль помчит тебя Домой — без дураков — ошибка исключена, всякий шаг перепроверен шесть сотен раз.

И закрывая за собой люк — как можешь ты подозревать, что где-то во Вселенной уже возник из квантового супа тот самый небольшой, но точный метеорит?

Ты и не подозреваешь. Ты знаешь: тебя ждёт Дом.

Где-то на квантовом уровне ты знаешь и про метеорит.

И отчего-то не возражаешь.

Корабль взлетает.

17.

Без особого удивления обнаруживаю, что я — компьютер.

Не такой, на котором «косынки» гоняют, а био-логический портал.

Разумеется, на кукуляторах. Куда же без них.

Я ничего такого не делаю — всё делается сквозь меня — я просто нахожусь... ну... где бы я ни находилась. Мне удобно и спокойно. Здесь никто мне мешать не будет, и командовать мной не будет, и вообще никого здесь нет. Даже меня: портал — это такая дырка. И когда я её делаю, меня нет. На самом деле я подозреваю, что когда я делаю дырку, то я совсем не компьютер; или какой-то совсем чудной компьютер; но как же иначе я бы её делала?

Не знаю, сколько времени я провожу так. Пока я портал, времени нет. Пока я компьютер, я за ним не слежу. Но вот из меня вылезает... Кто бы это был? Кто-то знакомый — очень знакомый... Я ищу в базе данных, но ничего, кроме распадающегося образа пыльной комнаты, не нахожу.

Я только определяю, что он старик. Он не один: с ним спутник значительно моложе его, и этот тоже считывается знакомо. Но этот второй испускает такую прохиндейскую ауру, что и связываться неохота. Эти двое болтают и смеются, каждый по-своему и о своём, а я, портал, компьютер, стою в сторонке, как и положено машине. Хоть мы и едва знакомы со стариком, я всё-таки чувствую, что загадочным образом мы — давние друзья; и мне странно стоять незамеченной. «А чего ты хочешь», - говорю я себе. - «Ты портал, ну вот и порталь, нечего к живым людям приставать».

Не обидно, а - так,.. любопытно.

Его друг вводит данные для портала — нелогичные, портал и открывается в другом мире, и приводит хоть и в этот мир, но далеко отсюда, и вообще закодирован на определённую подставку для яиц. Мне не трудно — делаю такой портал.

Тем временем старик рассеянно тянется к одному из моих переключателей; но пальцы его замирают в воздухе, не коснувшись рычажка. Он убирает руку.

«Три — волшебное число», - говорит он совсем не в тему то ли спутнику, то ли себе. - «Замечательно, что нас здесь три души».

Кто-то ещё вошёл, а я и не заметила? Должно быть, сканер сломался. Я прислушиваюсь к ощущениям в своём электромагнитном поле, пытаясь отыскать того третьего, но тут старик произносит, похлопывая меня по корпусу:

«Не правда ли, Агата? Замечательно, что нас трое. Очень даже волшебно».

У меня чуть короткое замыкание не случилось. Каша вместо сигналов. А когда я привожу себя в порядок, то ни старика, ни его спутника уже нет.

Думаю, он произнёс какие-то кодовые слова. Но я не сильна в программировании. Ничего не знаю.

Но что я знаю, так это что после его слов я уже совсем не уверена, что я компьютер, пускай даже био-логический и на кукуляторах.

В комнату — назовём это место комнатой — забегает юркое существо. Навроде хорька, но не совсем. Оно глядит на меня и что-то прикидывает. Наконец, оно изрекает: «Я люблю тебя!» - очень искренне.

Я жду. Оно, кажется, тоже чего-то ждёт. Я спохватываюсь и отвечаю: «Приятно познакомиться».

Существо качает головой и смотрит на секундомер, который, оказывается, был у него с самого начала. Существо выскальзывает из комнаты, но вскоре возвращается.

«У меня умерла сестра», - сообщает оно.

Ну и?

А я тут при чём? Что бы это значило?

«А у меня и сестры нет», - говорю, просто, чтоб ответить.

Существо огорчается, глядит на секундомер и огорчается ещё больше.

Опять скрывается.

Я уже настраиваюсь на то, что оно появится в третий, волшебный раз.

Не тут-то было!

Вместо аккуратного существа в комнату врывается из ниоткуда кто-то дикий, совершенно дикий и уродливый — как обезьяна, которую напоили валерьянкой и прокатили в центрифуге. Точнее и не опишешь — оно мечется с такой скоростью, что его попросту невозможно засечь.

И вот этот обезьяний вихрь носится по комнате, смеётся отвратительно и — ужас! Ох, ужас! Только не это! - бьёт по кнопкам, выворачивает переключатели, рвёт рычажки — мои кнопки! мои датчики! мои рычажки!

Импульс всемогущий, он же меня — С Л О М А Е Т!!!!!!!!!!!!!!!!!

И я ничего не могу поделать! Даже отправить его не могу, хоть я и портал!

И в кульминацию паники я вдруг осознаю — и это самое страшное — что все его действия — осмысленны, каждый рывок — продуман, что эта обезьяна — меня — программирует, и что луорвитыасю;:%Ц(«_)№::?»Т№2........+++

*******************************************************************************

…..........................................................................................................................................................

Должно быть, меня перезагрузили.

Я прихожу в рабочее состояние — что бы там эта обезьяна ни натыкала, перемен я не замечаю, и все кнопки целы. Я готова.

Скоро меня установят на звездолёт, на ТТ-40, и я с нетерпением ожидаю, когда мои сигналы, моё поле проникнет в каждую заклёпку, когда, фактически, я сама стану звездолётом.

Как же это будет здорово! Не просто дырки делать, а летать по-настоящему!

Я так рада, что мой будущий пилот не доверяет порталам. Наверное, считает, что порталы короткие. И я, я понесу его Домой! Он так этого ждёт.

Так хочется уже улететь.

И как же это будет здорово!

18.

А вместо этого...

19.

Я лежу на земле, на тёплой, прогретой солнышком хвое, и у меня снова есть живое тело. Во всяком случае, мне так представляется. Если у меня имеются глаза, я их ещё не открывала.

Или не открывал.

Кто из нас уцелел, компьютер или Сайлас?

Или оба?

Я припоминаю. За миг до конца мощный электромагнитный импульс перебросил моё сознание в безопасное место. Да. Пожалуй, так оно и было. Неплохое объяснение. Слова умные и всё такое.

Исчезло там и появилось тут, а что было между — то знаю не я.

Компьютер-портал всё ещё работает во мне. Что бы та бешеная обезьяна ни сделала, но работает.

Наверное, спасся всё же компьютер. Но я помню и то, как был Сайласом, человеком.

В конце концов, компьютер и была Сайласом, так что я решаю больше не ломать головы над тем, кто спасся. Вернее всего оба — но говорить «оба» нет смысла, ведь мы были одним и тем же.

Так или иначе, я помню обе линии. Компьютер занял своё место — не больше того и не меньше, не шире, не уже — своё.

Какое-то время я просто лежу и наблюдаю, как он работает в своём углу.

Наконец, я меееееееедленно открываааааааааааю глаза...

И воздух взрывается торжеством!

Ничего себе!

Столько разных существ кругом — и я уверена, что знаю их всех, и что они тоже видят меня не впервые — и как же все рады!

Хотя... я всё ещё не до конца понимаю, что за радость. Тело, каким бы оно ни было, ощущается непривычно, когда я с трудом поднимаюсь на ноги, и голова идёт кругом. Мельтешат в воздухе цветы и блестящие фантики.

Я вижу знакомого чудика — того с секундомером — и подваливаю к нему.

«Что такое?», - спрашиваю я. Что-то с голосом. - «Что со мной случилось?».

Чудик вглядывается.

«О — разблокировали программу-другую, но ты и сама была готова».

«О чём вы?».

Смешно разговаривать на «вы» с хорьком, но иначе не получается.

«Что вы думаете о Молли?», - отвечает он вопросом.

Хочется отшутиться - «о пищевой или платяной?» - но это не тот случай.

«Милая, но я искал не того», - произношу я и чувствую, что твержу заученное.

«А на самом деле?», - помогает хорёк.

Я мнусь. Я знаю, что я на самом деле думаю, но неловко же. С другой стороны — так перед хорьком мяться ещё неловче. Я отвечаю, но взгляд невольно отвожу.

«Она... Нехорошо было её бросать — она мне так доверяла... Но... я ничего не мог с собой поделать».

Существо утвердительно хмыкает себе под нос. Когда оно заговаривает, в его голосе нет осуждения или оправдания.

«Она сама согласилась — как и ты согласилась подвезти Сайласа. Что скажешь, забавное вышло путешествие?».

(как вконец отказывают мои двигатели)

Недавний ужас вновь наполняет меня. Ужас не за себя, а за пилота. Хоть у меня и хранится полная копия его сознания, но я — всего лишь компьютер, а он-то — живой человек — был живой — а теперь...

«Он...» - к своему ещё большему ужасу, я обнаруживаю, что язык мне отказывает, и я не могу произнести того, что хотела. Никогда такого не было. Но сказать надо, и из меня вырывается чуть ли не коровий рёв. Такого со мной тоже никогда не бывало. Какой позор!

Существо с интересом наблюдает за мной. Вскоре мне становится легче, я вспоминаю всю картину, и вот я уже не реву коровой, а ржу над собой, как лошадь. Что за зоопарк, в самом деле! Сельской местности! Я чуть селезёнку не надрываю, так смешно. Я ухохатываюсь и долго не могу отдышаться. Как хорошо.

«Ну да», - произносит существо. - «Примерно так».

«И всё же», - спрашиваю я, утирая слёзы - «и всё же — что случилось?».

«Мы так тебя ждали!», - отвечает хорёк. - «Я Бенни».

«А кто я?».

Чего смешного? Я просто хочу понять, а этот Бенни-секундомерри животик надрывает. Вот хорёк! Больше не буду с ним на «вы». Ну и ладно. Вон там огроменный тролль бубнит, должно быть, речь толкает. Словно услышав мои мысли, кто-то берёт меня под руки и подводит поближе. Тролль кажется ещё дважды огромнее, потому как громоздится на валуне, возле небольшого озера, да ещё и и громогластвует. Но уже заканчивает!

И ВОТ — НАКОНЕЦ-ТО ВЕРНУЛАСЬ — НАША ДОРОГАЯ —

ГОБЛИНЕТТА — АГАТА!

Все кричат «Ура!» и громко хлопают, топают, хлюпают, хрюкают и свистят, но мне не до смеха. Я кидаюсь к озеру и гляжусь в воду.

Это — я?!

Вот это — коротконогое, толстое и нескладное? Это с грубой, землистой кожей и длинными, кривыми пальцами? Эти грязные пучки волос где попало, эта рожа — это что — я?!

Хоть Молли меня не видит!

Я горько вою, и веселье за моей спиной неловко притихает.

(«ДАЙТЕ ЕЙ ОКЛЕЙМАТЬСЯ», - шепчет очень громким басом тролль. - «ПОМНИТСЯ, КОГДА Я -»

Но, спасибо, на него шикают, и он умолкает).

Не хочу я так выглядеть! Не хочу я быть гоблином! Вон, аж трава кругом жухнет!

(«Она жухнет от того, что ты не в духе», - напоминает мне внутренний голос, но я слишком расстроена. «Как же мне не быть в духе», - огрызаюсь я, - «когда вокруг меня такой дух стоит!»).

Конечно, голос прав. У фейных существ всегда так: что в душе — то и на лице. Буквально.

Вообще у всех так, но у не-фейных не столь очевидно и прямолинейно, и они частенько не замечают связи.

А тут — и рад бы не заметить, да как не заметить такое!

Обезьянье перепрограммирование, похоже, ещё не завершило работу и всё ещё продолжается, а может, это просто я, но мало-помалу я успокаиваюсь, ухожу в дыхание. Влипла — так влипла, воплями не поможешь. Раз уж влипла — надо или отлипать, или ещё больше влепляться. Разобраться, что к чему. Панический пункт исполнен, увертюра ужаса отыграна, галочка, теперь и к делу приступить можно.

Кончики своих мерзких пальцев я погружаю в воду — будто бы вода смоет с меня обличье! - тс-с. От дрожащих пальцев расходятся круги и множат рябь. Мне по-прежнему хочется выскочить из этого тела, сбежать от него подальше. Какая гадость!

Но чем больше я слежу за дыханием, тем привычнее себя чувствую. Я уже чувствую, как это тело хочет дружить со мной; но я всё ещё боюсь признать его. Кажется, стоит признать — и застрянешь в нём на веки вечные — что неправда, но убедительная.

Что ж, по крайней мере, пальцы перестают дрожать. Подглядываю в воду — и что я вижу?

Рядом с — моим — отражением всплывает отражение того старика. Скашиваю и без того косые глаза... Но рядом его нет. Он — только отражение в озере. И на том спасибо.

«Не тушуйся», - рекомендует он мне из озера. - «Это всего лишь ты».

При этом, надо сказать, он не произносит ни слова, не делает ни жеста. И так понятно.

«А ещё я урод и образина», - сообщаю я, также без слов.

«Так оно и есть — так оно и есть. Но это — далеко не всё, что есть...».

Его отражение вновь растворяется в озере.

Вот и я погружаюсь в себя, как в озеро.

И я обхожу свой облик, как обходила бы свой дом. Раньше я обходила вокруг, а теперь — внутри. У всякого облика есть свои недостатки; но и достоинства тоже есть, и раз уж я тут живу, то неплохо бы знать и то, и другое.

Мало-помалу я нащупываю свою магию.

Я иду по ней, как по ариадновой нити, и выхожу из лабиринта обличий.

И я вижу, что я — не дом, а по меньшей мере город.

Не то.

Я — всё сразу, и я — пустое место.

Слова...

Так или иначе, но после занятной экскурсии по пригороду сущности я уже не бегу обличья.

Гоблин — так гоблин. Почему бы и нет.Я чувствую магию, которая всегда со мной.

Вот умора: в кои-то веки я себя люблю. Надо было стать уродливой, старой гоблиншей, чтоб полюбить себя! Говорю же: умора.

Не грустно и не радостно быть собой — интересно. Кем бы я ни была, мне интересно быть. Старая гоблинша. Редкая удача! Не каждый век такое выпадает.

А сейчас я — гоблин, я вижу, как гоблин, я чую, как гоблин, я... знаю, как гоблин.

И это прекрасно.

Конечно, если ты — гоблин.

А ещё я двигаюсь, как гоблин. Нет ничего глупее, чем быть гоблином и пытаться двигать телом, словно ты человек. Больше меня не придётся водить под ручки.

Я встаю.

«Оклеймалась, красотка?», - горланит, разойдясь, Бенни.

В другой раз я бы оскорбилась, обиделась, разгневалась — но не теперь. Я знаю, что выгляжу мерзко — и знаю, что ничего мерзкого в этом нет.

«Всё путём, чебурашина!», - откликаюсь я.

Но у меня есть задача поважнее, чем любезничать с Бенни. Не обращая внимания на оживившихся друзей, я с места прыгаю в озеро.

Разумеется, не просто так, а открывая при этом портал.

И где же я выскакиваю, как не в комнате управления с напуганным до полуобморока, отчаянного сигналящим лампочками компьютером — как и было задумано. Теперь, когда я гоблин, всё кристально. Я поражаюсь, как это не узнала себя раньше, но, видимо, на то были причины.

Я двигаюсь легко и быстро, я дружу с телом, и тело дружит со мной; я уверенно переключаю датчики и ввожу команды. Я видела, как я это делала — и компьютер помнит точно, какие кнопки нажимались — и не исключено, что одна из программ как раз и руководит мной в эту самую секунду.

Парадокс?

А кто ж не любит хороший парадокс!

«Ничего», - весело говорю я, хоть компьютер и не понимает по-гоблински. - «Всё хорошо, это я».

Из ложбинки между моими серыми, чудесными, отвислыми грудями чёрным глазом смотрит агат.

Дата добавления: 2015-10-21