Вера Александровна Колочкова 9 страница

— А… Кто тогда… Колбасу… — уже запрыгнув в автобус, проговорила растерянно, развернувшись к оставшейся стоять на остановке Катьке, Вероника.

Катька только плечами пожала и развела руки в стороны да так и исчезла с Вероникиных глаз за дверями автобуса.

«А… Как же… Прямо мистика какая-то… — снова пробормотала про себя Вероника, тоже пожав плечами и устраиваясь поудобнее у подтаявшего окошка. — С ума сойдешь тут и с мамой, и с колбасой… Нет, точно мистика…»

Глава 13

До места с красивым названием «Синий бульвар» ходу от здания Вероникиной фирмы было всего минут пять. Никакого такого бульвара там вовсе и не было, да еще и синего к тому же. А был скромный, заросший древними кустами сирени кусочек мощеной улицы — уютный такой тупичок с памятником Николаю Васильевичу Гоголю, старыми скамейками вокруг него. Летом здесь было красиво и тихо. Очень популярным было это местечко для романтических свиданий, так уж почему-то сложилось. Может, из-за красивого его названия — придумал же кто-то назвать это место бульваром, да еще и синим…

Она еще издалека разглядела прогуливающуюся справа от памятника высокую мужскую фигуру и, опустив руку в карман шубы, с легкостью ощутила под пальцами шершавость аккуратной долларовой пачечки. Странно, но почему-то ей самой хотелось от нее побыстрее избавиться. Казалось, что таким образом и от ощущений неприятных, связанных с этой дурацкой историей с долгами Стаса, она тоже сразу избавится, будто стряхнет ее с себя брезгливо. Валера тоже узнал ее издали — улыбнулся широко и радостно, пошагал решительно навстречу.

— Вероника, да вы не женщина, вы просто ангел-спаситель. Вы даже и смотритесь издалека, как ангел…

— Здравствуйте. Вот, возьмите. Здесь нужная сумма. Благодарности не надо. Я еще вчера вам об этом говорила. И комплиментов, кстати, тоже.

Валера как-то слишком уж суетливо цапнул из ее рук заветную пачечку, так же суетливо, сверкнув на нее холодной голубизной глаз, просунул ее во внутренний карман куртки, пробормотав Веронике с благодарной улыбкой:

— Ну, думаю, теперь все обойдется… Немного не хватает, конечно…

— Как это — не хватает? Вы же вчера только говорили, что осталось собрать десять тысяч?

— Ну да, говорил. А меня, знаете, подвели в одном месте. Кинули, можно сказать. Так что немного не хватает. А может, вам еще…

— Нет! Нет, Валера. Никаких «еще» не будет. Идите выручайте из беды своего друга. Будем считать, что моя совесть чиста. А сколько не хватает — сами найдете. Хотя, если разобраться, при чем здесь моя совесть…

— Хорошо-хорошо, Вероника! Чего это вы разволновались так? Ничего, будем надеяться, что все обойдется…

— Валера, пусть Стас зайдет ко мне потом. Вы ему передайте, пожалуйста. Мне обязательно ему один вопрос щекотливый задать надо.

— Но, Вероника, я думаю, это и не разговор даже! К кому ему еще рвануть, как не к вам? Вы даже и не волнуйтесь по этому поводу! Он ваш, весь ваш, Вероника!

— Да я, собственно, и не волнуюсь. И вы меня неправильно поняли, Валера. Мне он нужен для того лишь, чтоб прояснить одно нехорошее обстоятельство, и все.

— А сам по себе Стас вам что, уже не нужен? Как друг? Как человек?

— А вот эта тема вас никак не касается, Валера. Это уж мы с ним сами разберемся, кто из нас кому дорогой друг, а кто кому просто человек. И кто кому дороже обошелся…

— Он вас чем-то обидел, Вероника? Но он не мог, он любит вас. Он мне сам говорил!

— Может быть, и любит, конечно. Не буду спорить. Только странною очень любовью. В общем, пусть зайдет. Хотя вряд ли осмелится…

— Он вас все-таки обидел… Не расскажете чем?

— Нет, Валера, не расскажу. Вы у него лучше сами спросите.

— Хорошо, Вероника, я спрошу. И он обязательно к вам зайдет. А все-таки, Вероника…

— Валера, я не хочу больше об этом говорить. Я так от этой истории устала, если честно… Ладно, всего вам доброго. Идите уже, ради бога. Выручайте из беды Стаса. А то передумаю. Вот возьмет и полезет из меня сейчас мое благородство обратно! Идите, Валера…

Он и в самом деле пошел от нее быстро, на ходу пожав удивленно плечами. Уже развернувшись, чтоб пошагать в противоположную от него сторону, Вероника чуть не наткнулась на спешащую мимо нее Катьку и даже хотела окликнуть ее сердито, но Катька сделала ей такие отчаянно-круглые, умоляющие глаза и так испуганно шарахнулась в сторону, что Вероника только руками развела ей вслед и долго еще смотрела, как Катька старательно пристраивается к широкому Валериному шагу, идя, впрочем, от него на довольно порядочном расстоянии. «Господи, следопытка нашлась рыжая. Лейтенант КГБ на задании. Ну вот что, что она может такого выследить? Да если даже и увидит чего, кому теперь нужна эта информация? — сердито ругнулась на подругу Вероника. — Не зря говорят — паранойя в народе все больше крепчает…» Впрочем, ругнулась она на Катьку совершенно беззлобно. Так, поворчала просто. В конце концов, каждый развлекается, как умеет, детективов на ночь начитавшись… А взглянув на часы, в тот же миг дернулась и заторопилась испуганно на работу — денек в офисе выдался тот еще, из суетливо-нервных, и ее наверняка уже с собаками ищут. Это уж как назло. Всегда так и бывает в горячие дни — отлучишься на копейку, а неприятностей потом огребешь на целый рубль…

Остаток дня проскочил в рабочей суете совсем незаметно. Только к половине седьмого она с огромным трудом оттащила себя от компьютера — так хотелось довести до ума интересный и нужный расчет. Но позволить себе засидеться за этим увлекательнейшим занятием Вероника никак не могла — дочерний долг уже вовсю включил в ней свою тревожную сирену и требовал сломя голову мчаться в Востриков переулок. Уже выскакивая из дверей и на ходу застегивая шубу, она вдруг вспомнила о Катьке и улыбнулась грустно — интересно, чем все-таки закончились ее шпионские изыски…

Катька, встретив Веронику в прихожей и не дав даже снять шубы и сапог, быстро потащила ее к себе, прижав палец к губам — молчи, мол…

— Пока Александра Васильевна твоя почивать изволит, пойдем-ка немного пошепчемся. Ну и натерпелась я сегодня страху, Верка! Ох, натерпелась!

— А что такое? Тебе удалось выследить тайную банду? Или проникнуть к ним засланным казачком с нужным письмишком? — расстегивая шубу, устало улыбнулась Вероника. — Давай рассказывай, разведчица ты моя смелая…

— Вот зря ты надо мной потешаешься, Верка, зря. Вот откуда в тебе столько легкомыслия, скажи? Отдала такие деньжищи в чужие руки, и смешно ей!

— Не знаю, Катька, откуда. Из бывшей хорошей жизни, наверное. Хорошая была, кстати, штука…

— Что, легкомыслие?

— Нет, прошлая жизнь…

— Ну да. Наверное. А тем более хорошей она покажется тебе после всего того, что я сейчас расскажу!

— Давай рассказывай, чего уж. Не тяни.

— Верка, ты только в обморок не падай. Я ведь видела сегодня твоего Стаса. Живого, здорового и даже в меру упитанного. Никто его, как оказалось, ни в каких застенках не держит и каленым железом из-за мифических долгов не пытает. Веселый он был, спокойный такой. С другой бабой вовсю обнимался…

— Погоди, погоди, Катька. Дай сообразить…

— Да чего тут соображать-то особенного, Верк? Кинули тебя, как лохушку последнюю, вот и все твое соображение!

— Ой, погоди, Катька! Не тарахти так! Расскажи все по порядку — где ты его видела?

— Ну, где, где… Я ж этому твоему мужику, которому ты деньги отдала, основательно на хвост упала. Он за угол зашел и в машину сел, и я тоже машину поймала, за ним поехала. Ох и хлопотное ж дело оказалось — шпионское это преследование! И дорогое, между прочим! С меня водила, которого я к этому делу невзначай приспособила, столько бабок успел вытащить! Перетрусил, пока мы за Валерой твоим ехали. Особенно когда на окраину города вырулили. Пришлось ему накинуть еще для храбрости…

— Ну, Кать, ну, не тяни… Давай без подробностей, а? Где ты Стаса-то видела?

— Ничего себе, без подробностей! Я столько пережила, можно сказать, жизнью рисковала, а она — без подробностей! Несправедливо, однако…

— Ладно, чеши с подробностями, — махнув рукой, смирилась со своим нетерпением Вероника. — Давай выкладывай все свои детали…

— Ага, выкладывай… Сама сбила с толку, а теперь выкладывай ей! — совсем по-детски обиженно потянула губы Катька, но страстное желание обсудить днем увиденное обиду все ж пересилило, и желтый нахальный глаз загорелся прежним любопытством к частной Вероникиной жизни. И любопытство это Веронику отчего-то вовсе не раздражало — вот же странное дело. И даже наоборот, она и сама с удовольствием, бывало, ублажала это неуемное Катькино любопытство и готова была раскрыться подруге дочиста, до самого своего потаенного основания. Почему, интересно? Маме никак не могла, а Катьке — запросто. И без всякого страдальческого напряга. Как и должно быть. Как числится все это в списках обыкновенной и стандартной женской дружбы… — Ну вот. Приехал твой Валера на самую что ни на есть захудалую окраину — я сроду там и не бывала даже. Остановился у хиленького такого частного домика. В калитку, смотрю, как хозяин зашел. Ну а я из машины выскочила и припала быстренько к щелке в заборе. И вижу — на крылечке твой Стасик стоит. Совершенно живой, совершенно здоровый. А потом из дома еще и деваха какая-то полураздетая выскочила и прилипла к нему всем телом — замерзла будто. Так и повисла на нем, как змеюка какая. А Валера этот изо всех сил на Стаса вдруг орать принялся — я и не поняла даже, чего он от него хочет-то. Такой крутой мат стоял… Вроде как Валера этот обвинял его в чем или требовал чего, может… И девка эта все слово свое пыталась вставить — вроде как защищала Стаса твоего, или не поняла я толком… Не понравилась она мне. Особенно голос ее не понравился. Прокуренный такой насквозь, как у мужика.

— Катьк, да этого просто не может быть! Ты обозналась, наверное. Ты Стаса и видела только один раз всего! Конечно обозналась…

— Нет, Верка, не обозналась. Он у тебя парень заметный, знаешь ли. Его трудно с кем-то спутать. Красивый, как певец или актер какой с Костькиных вон постеров — вся стена, гляди, такими оклеена… А от красоты такой и головушку потерять запросто можно. Ладно, не переживай, Верка, бывает. Не ты первая, не ты последняя…

— А Валера что, прямиком от Синего бульвара туда поехал? Или заезжал куда?

— Нет, не заезжал. Точно не заезжал, даже из машины не выходил. Я за ним так все и ехала с самого начала.

— Тогда это не Стас, Катька! Ты точно обозналась! Это не может быть он! Чего ты там могла в щелочку заборную разглядеть вообще! Да к тому же и видишь плохо! Конечно же, не он…

— Он, Верка, он. Уж не настолько я слепая, чтоб человека не разглядеть. И чем быстрее ты в это поверишь, тем лучше для тебя же будет! Тебе что, за себя обидно стало, да? Или денег жалко? Да брось! Что ж теперь? Ну, лоханулась, с кем не бывает…

— И ничего я не лоханулась! И вообще… Не твое это дело, поняла? Кто тебя просил шпионить? Я просила? Сама не разглядела ничего толком, а туда же, выводы делаешь! Не мог он со мной так, не мог! Деньги эти Валера кредиторам его повез…

— Ага… Которые его в застенках держат… — насмешливо произнесла Катька и улыбнулась грустно и понимающе. — Очнись, Верка. Ты что, не поняла еще, что тебя просто кинули? Стас и кинул. На пару с этим Валерой. Развели на деньги, как дуру последнюю. Ох, глупенькая…

Вероника, ничего больше ей не возразив, вдруг поднялась со стула и поспешно выбежала из комнаты, сама испугавшись вспыхнувшего внутри сопротивления. Никогда она не считала себя простодушной и наивной, а уж глупенькой — и тем более. Не хотела она быть обманутой. Вот не хотела, и все! Полагалось бы, конечно, сейчас взять да посидеть-поохать вместе с Катькой над своей самоотверженной глупостью, да только она б не сумела. Потому что не могли быть Катькины слова правдой! Не могли! Это что же получается? Она Игоря потеряла из-за этого Стаса, а он с ней вот так смог поступить? Кинула родного, самого ей близкого человека в омут ревности и боли, купившись на красивую, да еще и жестокую глянцевую картинку? Нет-нет, принимать в себя эту правду было просто невыносимо…

Тяжкое сопротивление вдруг снова вспыхнуло в ней яростно и обратилось немедленно в гнев. В самый настоящий и такой сильный, что она задохнулась и в сердцах хлопнула дверцей кухонного шкафа. И сама себя испугалась — чувство-то было незнакомым совсем. Неуютным и обжигающим, но странным образом придающим силы. Так, с гневом этим об руку, она и зашла в комнату к матери, неся в трясущейся руке тарелку с разогретым для нее ужином.

Александра Васильевна встретила дочь непривычно тихо. Растерялась. Или испугалась, может. Она и сама не могла понять, что же такое произошло в душном пространстве ее комнаты в один только миг. Что-то непривычное, чужое и резко-неприятное для нее принесла с собой сюда дочь. Что-то такое, от чего захотелось срочно натянуть одеяло на голову и отлежаться под ним тихонечко, пока это неприятное и чужое не растворится само собой в воздухе. А самым страшным было то, что это неприятное и чужое было большим, искренним и очень сильным, способным запросто заткнуть глотку ее капризно-порочному любопытству. Впрочем, сама Александра Васильевна любопытство свое порочным вовсе и не считала. Оно у нее числилось совсем в другом списке человеческих страстей-особенностей — в списке трогательных проявлений материнской и настоящей любви и заботы о своей дочери…

На сей раз особых проявлений этой любви она решила не выражать, а благоразумно попридержать их для следующего раза. Не всегда же, в конце концов, это страшное и неприятное электричество будет окутывать плотным, непроходимым облаком ее дочь. В нем же, наверное, и жить-то долго нельзя, в электричестве этом… Ей даже и любопытничать почему-то не захотелось, откуда оно вдруг в Веронике взялось. А зачем? Ударит еще невзначай своей молнией, лучше уж промолчать. Лучше съесть послушно свой диетический ужин, лучше исполнить побыстрее все свои физиологические дела-потребности и дать укатать себя в новый памперс… И даже, пожалуй, разумнее будет улыбнуться благодарно напоследок да притвориться мирно спящей — пусть, пусть уходит доченька отсюда подобру-поздорову вместе со своим страшным электричеством…

— Ого! Что-то ты быстро сегодня управилась, подруга! — встретила Катька Веронику на кухне. — Борща хочешь? Поешь, поешь, а то, я смотрю, от злости-обиды своей лопнешь скоро. Не злись ты, Верка. Ну его вообще, этого Стасика. Забудь. Вот денег, конечно, жалко… Это да…

— Да не он это, не он, Катька! Это не может быть он… — гневно обернулась к ней от плиты Вероника. — Говорю же, показалось тебе! Показалось! Показалось!

— Да не талдычь, слышу я. Успокойся. Заладила одно и то же… Ничего мне не показалось! А хочешь, давай туда съездим, сама все увидишь, своими глазами…

— А давай! — решительно вдруг произнесла Вероника, словно за соломинку последней надежды цепляясь. Словно жизнь ее странным образом зависела теперь от одного только обстоятельства — обманывает ее Стас или все-таки честно мучается в застенках коварных кредиторов, которым должен во спасение его отвезти деньги друг Валера. И даже пропавшие из заветной шкатулки драгоценности странным образом не хотели с этим обстоятельством связываться — порой потребность к самоуважению бывает подороже любого злата и мутит голову плотным туманом, который в конце концов, рассеиваясь, обнажает-таки горькую, неприятную правду…

Глава 14

Из дома в Востриковом переулке они вышли очень поздним вечером, ночью почти. Вероника сердито помалкивала, ежась в непривычной для нее одежде. Катькин старый пуховичок был ей откровенно маловат, и кисти рук торчали из коротких рукавов совсем уж жалко, как у выросшего из своей старой одежки нескладного мальчугана. Зато ботинки ей Катька дала высокие, Костькины, и в них можно было запихнуть-зашнуровать пожестче тоже оказавшиеся короткими штанины джинсов, но опять же с ботинками этими сразу определилось для Вероники крайнее неудобство — настолько они оказались большими по размеру, что запинаться приходилось практически на ровном месте. Постепенно, правда, она к этому неудобству приноровилась, то есть начала по-дурацки высоко поднимать ноги, смешно пристраиваясь к Катькиному далеко не модельному, широкому шагу. Слава богу, народу в этот час на улице совсем не было. Потому что при народе да при ярком дневном свете Вероника не согласилась бы показаться в таком грубо-мужицком образе ни за какие коврижки — она вообще к внешнему виду относилась весьма щепетильно, где-то и болезненно даже. И в булочную из дома не могла выскочить лохматой. Вот не могла, и все. И некрасивой не могла быть. И толстой не могла быть. И плохо одетой — тоже. Все и всегда в ней должно было быть по-мадамски чики-чики. А иначе она начинала страдать и съеживаться, съеживаться и страдать до болезненной нестерпимости. Вот такой вот ее преследовал комплекс глубоко въевшегося и самозапрограммированного несовершенства, или как там еще смог бы обозвать это безобразие какой-нибудь умненький психоаналитик, если б ей в голову вдруг пришло вообще к нему на прием напроситься. Она даже иногда чуть-чуть завидовала Катьке, которая, казалось, отродясь не испытывала никакого такого дискомфорта от своего непрезентабельного внешнего вида. Косметикой не пользовалась, стрижек модельных не делала. И одевалась как чучело какое. И непреодолимо-природного стремления к обыкновенному мадамскому соперничеству не испытывала. Вот и сейчас вышагивает себе решительно и смело и на дорогу выскочила, приплясывая и выставив в сторону руку — надо ж как-то умудриться в такой час еще и машину поймать для срочного их путешествия…

Веронике все время казалось, что и водитель старенькой белой «шестерки», не испугавшийся взять двух странных пассажирок, неодобрительно как-то на нее поглядывает. Натянув поглубже на голову бесформенный капюшон куртки и засунув руки в карманы, она вжалась, как ей показалось, целиком практически в заднее сиденье и отвернулась к окну, за которым, помелькав редкими огнями городских улиц, началась уже беспроглядная темень окраины. Катька, лихорадочно вертясь на первом сиденье, все пыталась по каким-то странным признакам разыскать нужное им место, чем очень злила и без того уже сердитого мужика-водителя.

— Знаете, там на углу еще дом такой, с круглыми башенками, стоял… Из красного кирпича… А слева овраг был… Или не овраг… Может, стройка какая-то…

— Как улица-то называется, вы мне скажите! — раздражался мужик, старательно объезжая высвеченные фарами подозрительные дорожные ухабы. — Мы ж так полночи можем ездить и ничего не найдем…

— Вот! Вот! Я узнала это место! Видите, на крыше тарелка торчит? Домик маленький, а тарелка торчит самая настоящая, из дорогих… Это где-то здесь… А может, на соседней улице…

— Так, может, я вас уже высажу, а? А дальше сами найдете? — тоскливо попросил водитель. — Сколько уже можно колесить-то по одним и тем же улицам? Да и опаздываю я…

— Нет уж, вы нас все-таки до того места довезите. Здесь даже, смотрите, и фонарей-то нет — еще стукнет кто-нибудь по башке…

— Кать… Может, и правда поедем домой, а? Ясно же, что ничего не найдем… — тихо проговорила Вероника с заднего сиденья. Гнев потихоньку вытек из нее тонким, незаметным ручейком, уступив место нелегкому, но все же здравому смыслу. И туман в голове тоже рассеялся. И в самом деле, какая, по большому счету, разница — обманул ее Стас или нет? Ну, если даже и обманул… Что это меняет-то? Что ей от этой правды — легче будет? Игоря-то этим все равно не вернешь…

— Нет-нет, Верка, ты что! Зря, что ли, в такую даль тащились? Нет уж. Не боись, найдем сейчас. Выведем на чистую воду…

— Мужика, что ль, загулявшего выследить решили? — проявил вдруг проницательность водитель. — Во дуры бабы… Зачем это вам надо-то? Ну, пусть бы побаловался немножко. Жалко, что ли?

— Ага. Жалко. Сейчас найдем и домой погоним, как теленка. Кормить-поить будем, денег давать побольше… Да, подруга? — хохотнув, обернулась она к Веронике на заднее сиденье.

— Отстань… — сердито отмахнулась от нее Вероника. — Смотри вон лучше по сторонам, а то так до утра проездим…

— Во дуры… — снова покачал головой мужик, скосив глаз на Веронику в зеркало.

— Так. Постойте-ка… — снова вгляделась Катька в ночную темень. — Давайте на параллельную улицу выедем, а там уж я соображу…

«Соображала» она еще довольно долго, заставляя бедного мужика ни за что ни про что изводиться на тихое свое раздражение. Наконец, еще раз внимательно всмотревшись в окно, милостиво произнесла:

— Ладно, высаживайте нас уже. Это где-то здесь, я думаю.

Расплатившись с неприлично даже обрадовавшимся водителем, они вышли в неуютно стылую ночь, и тут же обе вздрогнули от громкого и хриплого собачьего лая, неожиданно раздавшегося из-за высоких железных ворот ближнего дома. Лай этот грозно сопровождался еще и железным бряцанием цепи, и они поспешили поскорее отойти от этих ворот подальше и пошли быстро вдоль темной улицы. Катька старательно вглядывалась в сердитые и угрюмые зимние домишки за некрасивыми заборами, сверкая желтыми глазами, как ночная кошка-гулена, и тихо приговаривала сама себе под нос:

— Нет, нет… Это не тот дом… Опять не тот…

— Кать, а может, ты вообще заблудилась, а? Может, это вообще на другой улице? — тихо спросила Вероника, идя за ней след в след по узкой, протоптанной в стороне от большой дороги тропке.

— Отстань, Верка! Ты еще тут… И без тебя знаю… — отмахнулась от нее Катька. — Погоди, погоди… Это, кажется, здесь… Ну да… Точно, Верка, этот дом и есть! А вот и щелка в заборе, в которую я днем подглядывала!

Она тут же и припала глазом к этой самой щелке и долго пыталась что-то за ней высмотреть. Потом, с сожалением от нее оторвавшись, повернулась к испуганно замершей Веронике:

— Не видно ни фига… Но там, в доме, кто-то есть! Точно! Окошки чуть-чуть светятся…

— Ну? И что дальше? — прошептала Вероника, пожав плечами. — Отсюда мы все равно ничего не увидим…

— Ага. Не увидим. Придется через забор лезть. Ты как? Сможешь?

— Как — через забор? — распахнула на нее глаза Вероника. — Ты думаешь, у меня получится? Я сроду через заборы не лазила…

— Господи, да делов-то! Вот смотри — хватаешься за жердину, потом подпрыгиваешь, потом подтягиваешься, ставишь ногу сюда…

— Ой, Катька, боюсь я! Эти Костькины ботинки такие неудобные, мне в них никуда не залезть! Упаду еще, шуму наделаю…

— Да ну тебя, Верка! Что мы, зря в такую даль по ночи тащились, что ли? Лезь давай! Я тебя подсажу! Ну, пробуй…

Вероника вздохнула и, неумело зацепившись руками за острые края серого забора, потянула свое худое тело вверх. Странно, но у нее и впрямь это получилось довольно ловко — не прошли, видно, даром многолетние да многотрудные занятия всяческими новомодными гимнастиками в женских спортивных клубах да до седьмого пота отжимания в тренажерных залах. Только не думала она тогда, конечно, что занятия эти ей пригодятся не только для поддержания сексапильно-стройной да упругой формы молодого тела, а еще и для лазанья по чужим заборам с целью опровержения унизительных Катькиных домыслов.

Спрыгнув с забора уже на другую его сторону, она тут же провалилась по пояс в снег и, ойкнув, испуганно оглянулась на Катьку, которая, пыхтя, уже перебрасывала худое, жилистое тело тем же путем и вскоре оказалась в сугробе рядом с ней, шепотом и со смаком ругнувшись матерью.

— Да ничего, Верка, это у забора просто так намело. Сейчас выберемся. Ты ноги, главное, вытащи и шагай пошире. И потише, не ойкай лишний раз…

С грехом пополам да с тихим Катькиным матом в придачу они добрались до стены черного бревенчатого дома с двумя маленькими, высоко оторванными от земли оконцами, из которых падал на снег голубоватыми бликами слабый отсвет — то яркий, то совсем тихо-уютно мерцающий. Скорее всего, странное это голубое мерцание происходило от работающего в комнате телевизора, и даже, как показалось, доносился до них сюда хорошо поставленный, бойко-задиристый голос то ли диктора, то ли шустрого какого журналюги, ведущего ночную душевно-попсовую телеразвлекуху. Катька жестом показала Веронике на небольшой приступочек у стены, что-то вроде завалинки — вставай, мол, подглядывай… Вероника и в самом деле послушно на эту завалинку ступила и уже уцепилась было руками за железный карниз, собираясь так же ловко, как и на заборе, подтянуться на руках, и уже нацелилась глазом на широкую щель между неплотно задернутыми занавесками, но тут же и отпрянула, соскользнула торопливо на землю и прижалась спиной к холодным черным бревнам. Все произошло как-то совсем уж неожиданно, в один миг — шторы будто сами по себе резко раздернулись, и женская ладонь с маникюром мелькнула у нее перед самыми глазами и потянулась к крохотной форточке, криво вырезанной наверху неказистого оконца. А еще, чуть повыше этой женской ладони, сверкнул Веронике в глаза белым золотом знакомый до боли браслет тонкой, нежной змейкой. Ее браслет. Такого ни у кого больше не было. Игорь для нее этот браслет заказал у хорошего частного мастера на ее двадцатипятилетие, вместе с кольцом и серьгами…

Тут же из форточки потянуло острым сигаретным дымком — новая хозяйка браслета оказалась, по видимости, любительницей крепкого мужского табака, и голос ее, вскоре из форточки раздавшийся, тоже оказался почти мужским, с характерной утробной хрипловатостью. Она что-то сердито выговаривала невидимому своему собеседнику, и по интонациям ее голоса можно было догадаться, что выговаривала уже давно и что даже устала вконец от надоевшего долгого спора. Слов, ею произносимых, Вероника не разбирала — сердце в груди бухало так громко и невыносимо, что слова оставались где-то там, за этим буханьем, и до сознания ее пока не доходили. Зато очень хорошо дошел до сознания зрительный, выхваченный глазами в долю секунды факт — браслет-то точно был ее, собственный, привычный, родненький. А вскоре и сердце уже успокоилось, и можно было вполне четко разобрать вылетающие на улицу из форточки, как камни, резкие и хриплые фразы:

— …И долго, интересно, он будет тебя как подстилку использовать? Тебе что, не противно самому-то этим делом заниматься? Тоже мне, крутой альфонс-добытчик нашелся… Бизнесмен по части бабских душ… Чего молчишь-то?

Женщина пробормотала сердито что-то нечленораздельное, потом помолчала немного, выпустив из форточки сильную струю голубоватого дыма, и продолжила:

— Чего молчишь, я спрашиваю? Сказать нечего? Иль впрямь решил навеки альфонсом заделаться?

— Слушай, заткнись, а?

Сердце в груди у Вероники вздрогнуло и снова забухало испуганной канонадой. Она сразу, сразу узнала голос Стаса. Хоть он и был сейчас другим — не таким совсем, к которому она успела привыкнуть. Не игривым и не ласковым он был, а резким, хамоватым и злым — сроду он с ней таким голосом не разговаривал. Еще чего…

— Да ты пойми, дурак, что я жить хочу нормально! — хрипло и также по-хамски выкрикнула ему в ответ женщина. — Не бояться твоего Валеры, не ждать тебя с твоих альфонских выгулов в свет, а нормально жить! Когда это все кончится, ей-богу…

— Я ему должен, ты же знаешь. Пока не рассчитаюсь, и говорить об этом нечего…

— Да ничего ты ему давно уже не должен! Кто эти ваши долги подсчитывал, скажи? Просто ты слабак, и все. Потому он и использует тебя, как хочет, и всегда будет использовать. Подкладывать под богатеньких теток, причем всегда по одному и тому же сценарию. Тебе бежать от него надо, Стас…

— Ага. Пробовал уже. Он же меня в два счета вычислил! Я думаю, не без твоей помощи…

— Да, не без моей помощи! Ты же не только от него удрал, ты и от меня удрал… Хоть бы подумал прежде, кому ты, кроме меня, нужен-то…

— Как оказалось, нужен…

— Ой ли! Уж не той ли бабе, у которой цацки стащил да мне принес? Зачем тогда сбежал от нее, раз нужен?

— Я б не сбежал. Если б меня Валерка не вычислил, точно не сбежал бы. Просто ее подставлять под раздачу не захотелось…

— Заткнись! Заткнись лучше, сволочь! Иначе выставлю сейчас на мороз, понял? Придурок! Выступает тут еще чего-то…

В следующую же секунду маленькая форточка, звеня плохо пригнанным стеклом, плотно захлопнулась, заставив Катьку и Веронику в очередной раз вздрогнуть. Вероника так и стояла, распластавшись рядом с дурацким этим окошком, и Катька заглянула ей в лицо жалостливо и с опаской. Потом, вздохнув и ничего не сказав, показала головой в сторону забора — пошли, мол, пора как-то выбираться из этого злого места…

Они совсем было ступили уже на протоптанную ими рыхлую тропу, но Катька вдруг замерла испуганно, придержав Веронику за руку. Издалека еще, двигаясь прямиком в их сторону, нарастал шум едущей по улице машины, и вскоре пространство по ту сторону серого забора осветилось ее фарами, и она остановилась прямо у ворот этого неказистого домика, хозяйкой которого, по всей видимости, и была обладательница хриплого голоса и украденного у Вероники браслета.

— Ложись! Верка, ложись! Прямо в снег падай! — потянула Катька за собой Веронику, и вскоре обе они распластались на дне своей рыхлой тропы, не замечая от страха насыпавшегося мгновенно за воротники и потекшего по спинам холодными, противными струйками снега. Хорошо, что лампочка в этом дворе имелась только на крыльце дома и хиленько выхватывала из темноты маленький кружок, не достающий даже и до последней ступеньки допотопной лесенки, за что оставалось сердечно возблагодарить хозяйкину экономность — молодец женщина, и в самом деле не стоит палить электричество в пустую зимнюю темень…

Подъехавший к воротам человек хлопнул дверцей своей машины и, пошуршав слегка запором калитки, вошел во двор. Пройдя мимо лежащих в пяти шагах от расчищенного пространства двора Катьки и Вероники, он решительно ступил на хлипкое крылечко и чертыхнулся недовольно, соскользнув с нижней ступеньки. Потом решительно застучал кулаком в дверь и молотил им отчаянно до тех пор, пока за дверью не началось осторожное движение и не послышался приглушенно-испуганный звук мужского голоса.

Дата добавления: 2015-10-21