А тем временем Монашка уводила Самура все дальше от лесной сторожки. Он шёл за ней степенно, как на поводке, но часто ложился и лакал воду, тяжёлая голова его клонилась к земле. И когда волчица, наконец, остановилась и, повертевшись, легла, Самур вздохнул с облегчением и тоже лёг, положив на темно-серую спину подруги свою измученную, отяжелевшую голову.
Лес, подсушенный солнцем, успокоительно шумел вокруг них. Тёплый и плотный ветер падал сверху и перебирал шерсть на собаке и волке. Несколько пронырливых поползней бегали взад-вперёд по стволам дуба и тонкими голосами, как кумушки на базаре, без конца о чем-то чирикали — видно, делились новостями, которые им без устали поставлял лес, живущий тайной и необычайно интересной жизнью.
Волчица и собака проснулись ночью. Позевали. Прислушались. Теперь лес спал, деревья стояли тихие, листва на них не колыхалась. На высоком, очистившемся небе ходил в дозоре молодой месяц. Серебряным серпиком двигался он над горизонтом, неяркий свет месяца не гасил звёзд, они кучились вокруг него табунком любопытных ребятишек, сбежавшихся со всего небосвода поглазеть на новорождённое диво.
Монашка толкнула боком Самура и побежала. Она проголодалась и звала Шестипалого поохотиться. Он тоже было побежал, но споткнулся и остановился, высунув язык. Конечно, ещё не охотник. Слаб на ногах. Волчица вернулась, поскулила и резко метнулась в сторону, поняв, что Самуру с ней не тягаться. Ушла одна.
Он вернулся на лёжку, но не уснул, смотрел в темноту, ничего не видя. Было хорошо и грустно. Вспомнился хозяин, его спаситель — Саша, и вдруг потянуло к ним с такой силой, что Самур чуть было не завыл от тоски. Молодой месяц стоял как раз в той стороне, где находилась лесная избушка. Что же это он? Снова ушёл…
Самур встал и тихонько пошёл прямо на месяц. Неокрепшие лапы овчара скользили по камням, он пробирался сквозь чащобу рододендрона, повизгивая всякий раз, когда ветка хлестала по незажившей ране, но сила, тянувшая его домой, была так велика, что, встань на пути колючая проволока, он и её одолел бы или умер от тоски.
Впереди, на лесной поляне, проревел олень. Его низкое, басовитое «бээ-уа-а-а… бэу-уа-а-а!» прозвучало и грозно и просительно. Он звал ланку. Он вызывал на бой соперников. Самур протиснул голову сквозь кусты. Бурая туша металась по поляне, отсвет месяца играл на огромных рогах. Олень то стоял, напрягшись и гордо откинув голову, увенчанную ветвистой короной, то вдруг склонял сильную шею и, ковырнув рогом землю, резко бросал траву и лесную подстилку за спину. Мучаясь от переполнявшей его силы, он кидался на кусты и с треском ломал их, забираясь в самую чащобу. Потом, утихая, прислушивался и осторожно выбирался на поляну. Ходил туда-сюда, высоко вскидывая ноги, шумно вздыхал, и вдруг опять трубный голос разрывал тишину, и уже знакомое «бэу-у-а-а, буу-ээ-аа!» неслось по горам.
Самур был опытен и знал, как опасен олень во время рёва, особенно для него, лишённого спасительной быстроты в ногах. Поэтому он осторожно обошёл поляну и снова взял направление на сияющий в небе молодой месяц.
Он не вспоминал о Монашке и не боялся потерять её. Она все равно отыщется. Для них обоих лес не представлялся запутанным царством, тропы и запахи рассказывали сотни историй, уже свершённых или продолжающихся во имя жизни и потомства. Это был обжитой, привычный дом. Все устремления Самура сейчас были нацелены на лесную избушку, откуда он так необдуманно ушёл.
За горбатой Чурой посерело небо. Начиналось утро. Самур очень устал. Он шёл валкой, тяжёлой походкой измученного зверя, чутьё притупилось, и когда с той стороны реки на него накинуло острым запахом волчьей стаи, он только вздыбил на загривке шерсть, но не почувствовал обычного боевого задора, всегда охватывающего его вблизи смертельного своего врага.
Это была та стая, которую он потрепал недалеко от кошар пастуха.
Та, откуда Монашка.
Стая, вожаком которой был волк с прилизанной безволосой головой. Его смертельный враг. Будь Самур здоров, с каким наслаждением бросился бы он в бой! Самур лёг, отдыхая и таясь, пропустил стаю и только тогда пошёл опять своей дорогой. Если бы ветер дул от него, стая загрызла бы Шестипалого. Ему просто повезло. Но страха он не почувствовал.
Ещё больше посветлели вершины гор, только у реки держалась влажная темнота, когда Самур просунулся сквозь заросль у ограды лесной сторожки и лёг под самым навесом, прислушиваясь к тишине. Но то была обманчивая тишина. От домика пахло тёплым, приятным. В доме спали люди. Через минуту Самур уже знал кто: хозяин и его сын Саша. И ещё Рыжий, воитель Рыжий, тоже спавший без задних ног.
Из последних сил поднялся Самур и, пошатываясь, дотянулся до порога. Привычно перешагнул в сени, лёг на своё место у входа и только тогда блаженно закрыл глаза.
Дома…
Первым проснулся Егор Иванович.
Он тихо поднялся, переложил разомлевшего кота к Саше и, не обуваясь, вышел. Скрипнула дверь. Самур поднял голову и два раза стукнул хвостом о пол.
— О-о, Самур! — громко и удивлённо сказал Егор Иванович, опускаясь на колени. — Что с тобой, голубчик мой? Да ты весь мокрый! Только пришёл… Эй, Александр, смотри, кто заявился! Вставай, Самур дома!
Из дверей выскочил кот и, укоризненно мяукнув, обошёл собаку со всех сторон, принюхиваясь и остерегаясь подделки. От Самура попахивало тем страшным запахом, который загнал его вчера на конёк крыши. Но Шестипалый был, несомненно, настоящий, тот страшный запах уступал стойкому, знакомому запаху собаки.
Саша одной рукой протирал глаза, другой гладил овчара, трепал ему уши. Смотри, все же явился! Насколько сильна у него привязанность к людям, если даже волчица, его подруга, не смогла удержать!
— Что нам делать с ним? — спросил Егор Иванович. Он осмотрел рану и убедился, что овчар ещё очень слаб.
— Он пойдёт с нами, — сказал Саша.
— Территория заповедника, — напомнил лесник. — Да он просто не вынесет похода. Он же болен, слаб, ему отдых нужен.
Саша не ответил. Овчар лежал, понуро опустив голову на вытянутые лапы. Ночное путешествие доконало его. А ведь Молчановым предстояла дальняя дорога по горам, по самому перевалу, по крайней мере, двое суток пути, а потом ещё переход в Поляну или встреча с Борисом Васильевичем на далёком отсюда Прохладном. Словом, переход не из лёгких, дел порядочно, и всё срочные дела. Видно, Самуру на этот раз не придётся идти с ними. Как же поступить? Отвести домой в Камышки? Туда и обратно два дня пути. Тогда они не сумеют выполнить задание. Оставить здесь одного? Если бы он был здоров! Да и Монашка непременно уведёт его. Лекарь она неплохой, но ведь в лесу можно встретить волчью стаю, и тогда… Привязать здесь? Он и вовсе с тоски умрёт.
Тогда Егор Иванович решительно объявил:
— Вот что. Идём к Цибе, оставим Самура на пасеке.
— Да это же… — Саша только руками всплеснул.
— Иного выхода нет. Ты не беспокойся, Циба мне головой ответит, если что случится с Самуром. Пока мы ходим, он его поправит, хочет того или нет.
Обрывок верёвки, прицепленный за шею, и поводок в руке Саши Самур воспринял как нечто оскорбительное. Он уже отвык от подобного обращения, но смирился, считая, что близкие ему люди лучше знают, что делать. Однако обида нет-нет да и всплёскивалась. Самур понуро плёлся позади Саши, как овца на заклание, часто отставал, и тогда поводок натягивался, а ошейник сдавливал горло. Он тихо свирепел, ощущая жгучий протест раба.
— Ну что ты, Самур? — выговаривал Саша и ласково гладил его.
Обида исчезала, однако ненадолго. Куда волокут его?..
Рыжий проводил их до подъёма на гору, он все время степенно и важно шёл рядом с овчаром, но без всякого хвастовства, как добрый друг. Чтобы не ущемить гордость собаки, кот не резвился и не убегал в сторону, считая, что это может только раздразнить пленного товарища. У подъёма Рыжий отстал и залез на каштан, чтобы подольше видеть печальный караван, медленно шествующий в неизвестном для него направлении.
На пасеку пришли к обеду. Цибы в доме не оказалось. Но дверь он не запер — значит, ушёл ненадолго. Посидели у порожка. Саша снял с Шестипалого верёвку, овчар не испытал никакого желания бежать, лёг рядом и закрыл глаза. Устал все-таки, силёнка не та.
— Вот досада! — сказал Егор Иванович, посматривая на часы. — Каждая минута на счёту, а тут сиди и жди.
Вдруг Самур поднял голову и тихо зарычал. Егор Иванович проследил за его взглядом: овчар неотрывно смотрел в кусты на дальней стороне поляны. Потом затих, но время от времени поднимал голову и ставил уши торчмя.
Михаил Васильевич Циба перехитрил Молчанова и на этот раз. Когда пробирался через лес, то не переставал хвалить себя: как это он умудрился сперва выглянуть! Вот был бы номер, возникни он с винтовкой перед лесником! Неважно, что без дичи, без улик. Но винтовка!.. Увидев Молчанова, которого никак не ожидал у себя, потому что ушёл он с сыном на перевалы, увидев его, Циба просто обомлел. Что это заладил на пасеку? Пока Михаил Васильевич соображал, скрываясь за кустами, Самур рычал, но Циба не заметил собаки, быстро ушёл в глубь леса, спрятал винтовку и обошёл поляну кругом, чтобы выйти к неожиданным гостям с другой стороны.
Циба подошёл тихо, из-за спины. И тут произошла сцена, которая, будь овчар поздоровее, могла кончиться для пасечника очень печально.
— Кого вижу! — тоном, рассчитанным на неожиданный эффект, произнёс Михаил Васильевич и развёл руками.
Молчановы оглянулись. Самур вздрогнул и, собрав все силы, безмолвно бросился на Цибу. Он сшиб его с ног и нацелился на горло, но пасечник ловко перехватил шею собаки и закричал так, что пчелы взвились над колодами.
— Аа-а-а! — орал он на высокой ноте, сдерживая грозного овчара.
Саша бросился в свалку и прикрыл Цибу своим телом. Самур, неузнаваемо ярый, хрипел и рвался, но слабел с каждой секундой. Руки Молчанова-старшего уже крепко держали его за загривок. Циба повернулся и на четвереньках уполз в домик.
— Тихо, тихо, Самур, — приговаривал Егор Иванович, а сам уже накидывал на шею ему верёвку. — Александр, ну-ка подсоби. Вот так. Сидеть, Самур! Смотри, как он рану свою разбередил. Что с ним произошло? Не могу понять. Такой спокойный, и вот…
Самур завалился на бок, дышал тяжело и хрипло. Этот прыжок стоил ему дорого. Ярость проходила, зато рана открылась, и он почувствовал, что сейчас умрёт. Саша принёс ему воды, овчар лизнул раз-другой и закрыл глаза. Кажется, лучше. Пусть только не показывается тот…
Егор Иванович уже стоял возле дверей домика и слушал, как бормочет и всхлипывает перепуганный Циба, ждал, пока тот переоденется. Дверь открылась. Лицо пасечника, белее мела, все ещё выглядело испуганным, на лысине блестели капельки пота.
— Черт, черт! — твердил он и все искал глазами, где этот пёс, едва не погубивший его. — Он же бешеный, дядя Егор! Его на испертизу надо отправить. Рази умный кобель кинется на спокойного человека! И на кого — на суседа твоего, а? Нет, он бешеный, истинная правда. Ведь он меня жизни хотел лишить, ты видел, видел? Александр, крепко держи его, я выйти хочу, понял? Смотри не упусти. Ну и ну…
— Садись, Мишка, и утихомирься, — строго приказал Егор Иванович. — Вот так. А теперь сказывай, ты где и когда встречал Самура?
— В глаза не видел! Да на кой он мне, леший! Выходит, я ещё и виноватый! Что за люди!..
— Слушай, зря он не кинется, не такой пёс. Что ты ему сделал, говори?
— Ни сном ни духом не ведаю. И никогда, чтоб ударить или как ещё. Хошь поклянусь?
— А кто стрелял в него?
— В собаку? Понятия не имею. Зачем же стрелять, я ж его знаю, и он меня тоже. Бешеный кобель, не иначе.
— Ой, Мишка, таишь ты плохое, по глазам вижу! Если узнаю, что ты… Сам расправлюсь властью, мне данной.
— Дядя Егор! Вот с места не сойти! Ну, с медведем ты меня попутал, каюсь. Все сполню, мясо сдам, как положено, штраф уплачу, но насчёт чего другого ты зря. Неповинен я ни в чем. А что кинулся пёс, так он же сбесился, не иначе. Он и на тебя может, так что сам опасайся.
Самур поднял голову, и этого оказалось достаточно, чтобы Циба подвинулся к двери. Но овчар уже не мог сделать зла. Все в нем погасло, ослабело, сейчас он хотел только одного — чтобы оставили его в покое и чтобы сидел рядом с ним Саша и гладил, гладил и говорил ему что-то ласковое и тихое. Взрыв ярости против этого лысого человека, чей вид и запах напомнили ему страшную ночь, и эти сапоги, которые били его, уже смертельно раненного, там, у лесного домика, — все отошло куда-то далеко-далеко, подёрнулось туманом, и сейчас он хотел только покоя. Саша и отец переглянулись. Неужели все-таки Циба был там, у домика? Не хотелось верить. Сосед — и вдруг…
Егор Иванович сказал:
— Ладно, мы к этому ещё вернёмся. Но ты в чем-то повинен перед моим овчаром. Не бешеный он. Просто мстит тебе за обиду. Лучше скажи, Михаил, все равно узнаю.
— Не в чем мне виниться, дядя Егор. — Циба прижал ладони к груди и смотрел на лесника глазами невинного младенца.
— Не верю, — сказал лесник. — Учти, с моим Самуром нельзя шутить. И если ты не хочешь неприятностей, сдружись с ним. Иначе беда. Он не простит. Это мы вот здесь, а если один на один встретишься? Кто тебя спасёт? Уж лучше ты с ним лаской, лаской, может, и забудет он про старую обиду.
— Да будь он проклят, чтобы я!..
— Напрасно, Миша. Мало ли что. В общем, советую подружиться.
— Боюсь я его, дядя Егор. Вон как зырит…
— В него стреляли недавно. Больной он.
— Ух ты! А кто?
Егор Иванович усмехнулся:
— Тебе лучше знать.
— Уж не на меня ли грешишь? Да я, если хочешь, могу и…
— Клятву твою знаю. Молчи. — И, перед тем как сказать о главном, сделал паузу. Потом твёрдо произнёс: — Вот что мы сделаем: оставим Самура здесь. Поправь его, выходи, поставь на ноги.
— Ни в жисть! — Циба выставил перед собой ладони.
— Ещё раз говорю: в твоих же интересах, Мишка. Подружишься — он обиду забудет.
Циба призадумался. Перспектива, конечно, заманчивая. Если собака лесника будет видеть в нем второго хозяина, это сулит некоторые выгоды. Овчар не тронет его, след не возьмёт, так что… Но с другой стороны… Вдруг не простит той ночи? Поправится, выждет момент — и тогда прощайся, Миша, с белым светом. Ишь, ведь прямо на горло целился.
Он сказал, притворно вздыхая:
— Это все преотлично, дядя Егор. А ну-ка он сдохнет за эту неделю? Ты же меня тогда…
— Тогда не жди хорошего, Мишка, это точно. Спрошу по всей суровости, по закону леса.
Саша сидел как на иголках. Оставить Самура этому субчику? Но предложить что-нибудь лучше он не мог. Ведь им на перевалы надо!
— Боюсь я его, — откровенно признался Циба.
— Вон у тебя балаган стоит. Выкинь рухлядь, дверь крепкая. Сена туда натаскаем, пусть лежит и поправляется. Мяса немного возьмёшь из бочки, вымачивай и корми. Всякая живая тварь руку кормящего благословляет. Это известно. Ну?..
— Ладно, считай, договорились. У, чертяка! — тоном ниже сказал пасечник, обходя смирно лежавшего Самура.
Все дальнейшее Шестипалый воспринимал как дурной сон. Его перетащили в щелистый, деревянный балаган, где хранились старые колоды. По совету Цибы укрепили дверь, сделали новый засов, поставили поилку так, чтобы наполнять её водой снаружи. Он лежал и смотрел. Но ещё не понимал, к чему все приготовления, только сделалось ему тоскливо, хотелось тихо скулить и не упускать из поля зрения суетливых своих друзей, ради которых ушёл он от Монашки.
— Все будет хорошо, Самур, все будет хорошо, — с какой-то притворной сладостью повторял Саша, но от этих слов хорошо Самуру не делалось — наоборот, усиливалось беспокойство.
Он вдруг увидел, что хозяин и его сын взвалили рюкзаки и стали рядом с этим ужасным человеком, и он засмеялся, этот человек, и сказал, чтобы не беспокоились, уж он-то выходит кобеля, поставит на ноги, раз такое дело. Потом дверь заперли. Самур поднялся из последних сил и ткнулся носом в щель.
— До свидания, дружок, — сказал Саша и, просунув руку, погладил его.
— Крепись, старина, — произнёс хозяин. — Мы скоро вернёмся за тобой. Отдыхай, набирайся сил.
И они пошли по тропе всё дальше от балагана.
Хриплый лай раздался им вслед. Потом Самур завыл. Сперва тихо, а потом громче и громче, чтоб слышали они, ушедшие далеко, чтобы вернулись и взяли его с собой.
— А ну, цыц! — по-хозяйски крикнул пасечник и стукнул палкой по доске. Самур мгновенно ощетинился, но замолчал и лёг на свежее сено, обречённо опустив голову на передние лапы.
Предали!
За все, что он сделал. За любовь, за отвагу и дружбу. Заперли в клетке и поставили над ним чужого, ненавистного человека.
Самур не дотронулся до еды вечером. Отвернулся от мяса и утром. Лежал, закрыв глаза, и ничего хорошего от жизни не ждал.
Он не знал, что у людей есть долг, чувство ответственности перед другими людьми и что этот долг иногда бывает сильнее всех других чувств.
Глава четвёртая К ПЕРЕВАЛАМ
Километра за четыре до лесной избушки, где тропа извилисто спускалась в глубокую долину реки, Егор Иванович свернул налево и пошёл по дикому, нехоженому лесу, стараясь держаться хребтины длинной горы.
Саша следовал за ним.
В ушах его ещё долго стоял хриплый лай и тоскливое завывание Самура. Жалость к своему четвероногому другу больно царапала сердце. Что там ни говори, а поступили они с больной собакой не лучшим образом. Саша вздыхал, мучил себя, но понимал, что обстоятельства сильнее его желания. Вот оно, пятнадцатое число…
Больше всего Саша боялся, что этот лысый пройдоха сделает что-нибудь с Самуром. Убьёт или отравит, а потом скажет, что сбежал.
И зачем только Самур вернулся! Бегал бы со своей волчицей, поправлялся, а потом… Он не верил, что собака может изменить людям, считал, что все равно придёт домой.
Егор Иванович шёл молча, но по тому, как нервно покашливал он и какие грустные были у него глаза, Саша догадывался, что и отцу нелегко. Вся надежда на то, что Циба трус и только из страха перед лесником сохранит овчара. Да, все это так. И тем не менее чувство острой вины перед четвероногим другом не давало ему покоя. Надо же так сложиться обстоятельствам!
Тропа в лесу извилисто бежала по хребтине невысокого увала. Егор Иванович шёл уверенно, как ходят по знакомой дороге. Серый от стирки и дождей рюкзак ловко висел у него на ремнях, сбоку болталась фляга в чехле, карабин он повесил через грудь почти горизонтально, ружейный ремень перекинул на шею, а руки чуть приподнял и положил на карабин; большие кирзовые сапоги лесник ставил уверенно и точно, ни разу не поскользнувшись и не оступившись. Ему как-то удавалось миновать заросли рододендрона, их темно-зеленые густые кущи Саша все время видел то справа, то слева; путь проходил по каменистому взлобку горы, заросшей дубовым и грабовым лесом. Саша и не догадывался, что отец все время идёт по звериной тропе. Кабаны и косули — отличные знатоки леса — ходят по самым выгодным направлениям, и лесник не ошибался, когда выбирал этот путь и для себя. Без троп в лесных горах ходить попросту нельзя.
Вскоре они вышли на голую от леса лужайку и сделали короткий привал. Саша широко открыл глаза: уж больно красивый вид открылся перед ним. Он пошёл было вперёд, но отец предупредил:
— К самому краю не подходи. Осыпь.
С той стороны лужайка, покрытая светло-зелёным вереском, обрывалась. Заглянув вниз, Саша почувствовал лёгкое головокружение. Гора страшным обрывом уходила метров на семьсот, оголённый бок её, словно срезанный ударом гигантского топора, белел острыми выступами скал, языки щебня круто сползали вниз. На дне, затянутом тёмной голубизной, стоял какой-то нерасчесанный, перепутанный лес, там валялись сломанные пихты, похожие на омытые дождями кости изуродованного скелета. На опушке леса переплелись сухие, без коры, стволы бука и граба, мёртвый подлесок и ветки. Хаос. Громадная могила, на дно которой сброшены трупы деревьев вперемешку с камнями.
— Вот это да! — сказал он, отшатываясь.
— Снег поработал, — отозвался отец. — Зимой отсюда лавина упала. Как бритвой срезало лес.
Они устроились у костра. Саша лениво жевал кусок вареного мяса и смотрел, смотрел, не в силах оторвать взгляд от чуда, которое открывалось с высоты.
Егор Иванович протянул руку:
— Видишь вон ту зеленую гору? Смотри ниже, она в тени. На ней остались военные рубцы. Там проходил передний край обороны.
— Мы пойдём туда?
— Непременно. Горка эта добре как кровью полита. Там до рукопашной доходило. С «эдельвейсами».
— С кем?
— Так у немцев горная дивизия звалась. Егеря. Опытные бойцы. Ну, мы им дали, этим альпийским стрелкам. Жаркое дело случилось.
Чёрный от тени хребет лежал по ту сторону страшного провала. Саше сделалось жутко от одной мысли, что надо спускаться по почти отвесной скале. Конечно, если не смотреть вниз, то можно…
Егор Иванович стал собираться. Уложился, взвалил рюкзак, осмотрел место бивуака: не осталось ли чего и потух ли костерок? Только тогда надел свою форменную фуражку с зелёным кантом и золотыми дубовыми листочками и пошёл вперёд так уверенно, словно по городскому тротуару.
Они не стали спускаться в опасном месте. Егор Иванович даже не глянул в провал, а пошёл забирать левей и левей, все по лесу, чуток вниз, пока не оказались они в седловине между гор, и только тогда Саша понял, как удачно нашлась на их пути эта седловина, соединяющая два хребта: ведь они выбирали трассу для ветеранов, которым трудно будет одолеть крутые подъёмы и спуски.
Ночевали почти на обещанном «переднем крае». Ещё не зашло солнце, а Егор Иванович отыскал сухое углубление под скалой, свалил рюкзак и сказал:
— Собери валежнику, Александр. Чтоб на всю ночь.
— Может, ещё пройдём? — спросил Саша, которому не терпелось увидеть старые окопы и блиндажи.
— Утром, утром. Не торопись.
Разожгли костёр, поужинали. Ещё не стемнело. Ниже этого бивуака чернел сумрачный и кудрявый каштановый лес. Что-то знакомое угадал Саша в этом лесу. Бывал он здесь, что ли? Егор Иванович сказал:
— Сюда ты не забирался. А лес внизу тебе знаком. Тут верстах в семи наша хата стоит.
— Я погуляю, — сказал Саша.
— Смотри не заблудись.
— Далеко не пойду. Спущусь немного.
Да, тот самый лес. Вот и ручей, здесь его истоки, зарождение. Он тоненький, слабый, часто пропадает в камнях. А ниже уже ворчливый, серьёзный. Там и водопад, из которого сто лет назад черкешенки брали воду. И каштаны знакомые.
Саша подошёл к ручью и с наслаждением напился холодной, вкусной воды. В лесу было тихо, как на кладбище. Но это обманчивая тишина. Здесь судьбы людские. Множество поколений оставило в горах Кавказа свой след. А какой след оставит его поколение?..
Он стал подыматься наверх, к отцу.
Стемнело. Красное пятнышко костра светилось в черноте ночи. Огонь пропадал за стволами, на миг возникал в прогалине леса, как мигающий на берегу маяк, и опять исчезал. Егор Иванович лежал на куче пихтовых веток лицом к огню и читал Бунина.
— Нагулялся? — спросил Егор Иванович, отрываясь от страницы.
Саша кивнул и стал устраивать себе постель.
За ночь привалил туман и пленил горы.
Когда проснулись и раздули едва тлеющий костёр, вокруг стояла молочная, сырая пелена. Туман пропитывал лес, проник в самые густые заросли, оседал между камнями и скрывал от взора тропы и перспективу. За пять шагов Саша не видел даже высокую скалу.
Мир как бы замкнулся вокруг них и страшно отсырел. Хотелось спать или лениво потягиваться.
Но Егор Иванович уже успел сходить за водой, повесил котелок с чаем и теперь своим ножом нарезал холодное мясо. У него на поясе всегда висел этот нож, неизменно приводивший Сашу в весёлое настроение: огромный косырь, наверное в килограмм весом, с одной стороны острый, с другой зазубренный, как пила. Лесник сам сделал для него кожаные ножны с деревянными щёчками и всегда носил это гигантское оружие при себе.
Нож на все случаи жизни, как мог убедиться Саша: им можно было починить карандаш и двумя ударами перерубить ветку в руку толщиной, если она загородила путь; нанести смертельный удар разъярённому медведю, когда, раненный, кидается он на человека, и нащепать тонкой лучины для костра; распилить мозговую кость или вырезать колоду для поилки — все можно таким кинжалом. Сейчас Егор Иванович резал этим ножом аккуратные ломтики мяса и раскладывал их на хлеб. А когда они поели и напились чаю, заваренного смородинным листом, он вырезал своим ножом большой ломоть глинистого дёрна и накрыл им ещё горячие угли костра. Хоть и сыро вокруг, а все же…
— Куда мы пойдём? — спросил Саша. — Ничего не видно.
— Носки своих кедов видишь?
— Заблудимся.
— И в хорошую погоду с дурной-то головой закрутишься. Топаем, Александр. Смелей. Сырость скоро кончится.
Сперва они шагали вниз, ещё вниз, потом стали некруто подыматься. Лес поредел, остались одни буки; вдруг повеяло свежим ветром, туман вроде бы стал жиже, задвигался, и совсем неожиданно они вынырнули из молочной пелены, как водолазы из моря. Туман сделался по грудь, потом по пояс, по колени и, наконец, прилёг на землю. А вокруг них, наподобие цветного широкоформатного кино, возникли вчерашние горы — близкие и далёкие, а над горами голубое, совершенно чистое небо и простор, такой простор!
— Вот теперь смотри и запоминай маршрут, — сказал Молчанов.
Перед ними возник голый гребень перемычки от одной вершины к другой. Довольно неприятная, с точки зрения Саши, нехоженая дорожка шириной в метр или чуть меньше, заваленная щебнем и глыбами камня.
— Нам туда? — спросил Саша, немного поотстав.
— Олени эту дорожку бегом пробегают, — сказал Егор Иванович, оборачиваясь. — Ты не смотри по сторонам, а под ноги, под ноги. Земля твёрдая, не бойся.
— Я и не боюсь, — сказал Саша обиженно.
— А чего же тебя качает?
— Это я так. — Он взял себя в руки.
Они прошли примерно треть этого опасного участка, и Саша все время чувствовал, как тело его, независимо от желания, клонится то в одну, то в другую сторону, провалы справа и слева тянули к себе с неудержимой силой, и, только опустив глаза под ноги, можно было подавить эту противную тягу к пустоте.
— Эт-то что ещё? — сказал вдруг Егор Иванович и остановился.
Саша ткнулся носом в его рюкзак. Из-за плеча увидел: навстречу им спокойно шагала крупная медведица, а позади, ну точь-в-точь как Саша за отцом, двигался медвежонок. Вот так встреча!
Разойтись они, конечно, не могли.
Ветер тянул сбоку, медведица смотрела себе под ноги и часто оглядывалась — видимо, боялась за малыша, который, в общем-то, уже не был малышом, так, с дворовую собаку, — и по этой причине заметила людей гораздо позже, чем они её. А увидев, никак не могла сразу сообразить, что это такое. Она остановилась, даже приподнялась на дыбы и все нюхала, нюхала, водила туда-сюда носом, но вперёд уже не шла. Медвежонок за широким задом родительницы ничего не видел, вынужденную остановку он использовал для игры — спускал вниз камни с тропы и озорно смотрел, как летят они, подымая за собой целую лавину камнепада.
Может быть, медведице ещё не приходилось видеть человека так близко — а их разделяли от силы пятьдесят метров, — да ещё сбивали с толку чёрные усы Егора Ивановича и ружьё, которое висело поперёк груди, отчего человек казался ей коротким крестом, во всяком случае, она минуты три никак не могла решить, сближаться ей или удирать от странных существ. А тут ещё Егор Иванович взял да прикрыл лицо фуражкой, чтобы не увидела она глаз, и решительно пошёл на медведицу.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |