передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул
косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше
извозчичьей кобылы.
Должно быть, в своем солидном наряде я смотрелся этой дощатой телеге
престранно, однако это сейчас имело ровным счетом никакого значения -
главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения.
Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост повернули в переулки, и,
оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой
улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко
освещенным подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там
же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного,
раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я
остался стоять на тротуаре - водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями
загрохотал дальше.
Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все
приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они
делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы
неопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные
плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище
здесь происходит.
Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся - Эндлунг.
- Это "Элизиум", - шепнул он, блеснув глазами. - Привилегированный клуб
для московских бардашей. Мой тоже там.
- Мистер Карр? - спросил я. Лейтенант кивнул, озабоченно двигая
подкрученными пшеничными усиками.
- Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! - Он
хлопнул меня по плечу. - За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у
меня там полно приятельниц.
Он взял меня под руку и быстро повел по быстро темнеющей улице.
- Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под
плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете теткой.
Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой.
- Кем я буду? - спросил я, думая, что ослышался.
- Теткой. Так назвают тапеткиных покровителей.
Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился
Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету.
- Быстрей, быстрей, - подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по
крутой и не очень чистой лестнице. - Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную
Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт.
В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически
осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:
- Усы придется к чертовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не
приносил со времен затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы
мне за это ответите...
Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один
ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала,
что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его
счет был совершенно прав.
Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в
комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалеванные барышни в
платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте.
- Филя! - вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на
Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. - Какой сюрприз!
- Филюша! - не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и
поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку.
- Зизи, Лола, тише! - прикрикнул он на барышень. - Обрежусь.
Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не
мог разобрать, какая из девиц что именно сказала:
- Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты
затупишь своей щетиной мой "золинген"! Мы куда-нибудь поедем после
спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный!
- Кто несимпатичный - Афанасий? - заступился за меня Эндлунг. - Знали
бы вы... Он мне сто очков вперед даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем
в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него
что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?
Он снял с крючка н стене густую рыжую бороду и сам себе ответил:
- Ага, из "Нерона". Лолочка в этой роли просто прелесть.
Повернитесь-ка, брат Зюкин...
Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять
минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с
окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми
волосами в кружок, да еще и в монокле.
Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало
уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья,
лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и
вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабенку. Я
впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки.
- Шик!-одобрил Эндлунг. - Девочки, вы просто киски. Пари будет наше.
Вперед, Афанасий, время дорого!
x x x
Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел
полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы
выглядели совершенно comme il faut - швейцар распахнул перед нами двери с
почтительным поклоном.
Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх
своего воздушного платья.
Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в
огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу,
и прихорашивались.
Я хотел было пройти мимо, но Энддунг толкнул меня локтем, и я
сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед
зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта,
сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое
отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и
этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и
с закрытыми плечами.
Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском
стиле - с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и
небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу
расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении
красовался ярко-синий рояль - таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду
доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.
На первый взгляд все это выглядело как самый обычный светский суаре,
однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и
чернобро-вость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно:
чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками.
Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула
тень - выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие
особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в
наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы
тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.
Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и
Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя
на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:
- Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по
отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.
Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что
немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.
- Резвушка, - любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, - позволь
познакомить тебя с графом Монте-Кристо.
И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.
- А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.
Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям
на "ты", и ответил в тон:
- Благодарю тебя, мой заботливый друг, но я бы предпочел...
Однако у меня на локте уже повисла развязная нимфа в греческой тунике и
с зажатой подмышкой позолоченной арфой.
Она немедленно принялась нести какую-то чушь, причем чрезвычайно
ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы бантиком.
Я протащил навязанную мне спутницу дальше по залу и вдруг увидел
мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал его по
ослепительно желтым волосам. Англичанин - счастливец - сидел у стены в
полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что
и лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы
встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в
сторону.
Я проследил за направлением его взгляда. Неподалеку за колонной стоял
лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем мистера Карра, потому что
маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я узнал знакомые брюки с
алым кантом.
Я опустился на кушетку, и нимфа охотно плюхнулась рядом, прижавшись
ляжкой к моей ноге.
- Устал? - шепнула она. - А с виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая
бородавочка. Будто изюмчик.
И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не дать
нахалке, то есть нахалу по руке.
- Шелкова бородушка, маслена головушка, - проворковала нимфа. - Ты
всегда такой бука? Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул:
- Всегда.
- Ты сейчас так на меня глянул, словно кнутом ожег.
- Будешь руки распускать - и ожгу, - огрызнулся я, решив с ней не
церемониться.
Моя угроза произвела на нимфу неожиданное воздействие.
- По попке? - пропищала она, затрепетав, и привалилась ко мне всем
телом.
- Так отделаю, что надолго запомнишь, - отпихнул ее я.
- Надолго-надолго? - пролепетала моя мучительница и глубоко вздохнула.
Не знаю, чем закончился бы наш диалог, но тут по залу прокатилось некое
едва уловимое шевеление, словно легкий ветер прошелся по морской глади. Все
вокруг повернули головы в одном направлении, но как-то неявно, будто бы
украдкой.
- Ах, Филадорчик пришел! - прошелестела нимфа. - До чего же хорош!
Прелесть, прелесть!
Распорядитель легкой рысью подбежал к очень высокому стройному
господину в алой шелковой маске, из-под которой виднелась холеная
эспаньолка. Я разглядел за спиной вновьпришедшего строгое, бесстрастное лицо
Фомы Аникеевича и сразу догадался, что это за Фила-дор такой. У
генерал-губернаторского дворецкого вид был такой, будто он пришел со своим
господином на самый обычный раут. Фома Аникеевич не надел маски, а на руке
держал длинный бархатный плащ - очевидно, нарочно не оставил в гардеробе,
чтобы у присутствующих не возникало заблуждений по поводу его статуса.
Тонкий человек, ничего не скажешь.
- К кому посадить тебя, божественный Филадор? - услышал я медоточивый
голос распорядителя.
Генерал-губернатор с высоты своего саженного роста осмотрел зал и
решительно направился туда, где в одиночестве сидел мистер Карр. Сел рядом,
поцеловал англичанина в щеку и зашептал что-то на ухо, щекочась усами. Карр
улыбнулся, блеснул глазами, склонил голову набок.
Я заметил, как Бэнвилл отступает глубже в тень.
Неподалеку появилась и Коломбина, давеча впечатлившая меня своей
неподдельной грациозностью. Она встала у стены, глядя на его высочество и
ломая тонкие руки. Этот жест был мне знаком, и теперь я узнал, кто это -
князь Глинский, адъютант Симеона Александровича.
А на сцене тем временем началось представление.
Две тапетки завели дуэтом модный романс господина Пойгина "Не уходи,
побудь со мною".
Пели они весьма искусно, с подлинной страстью, так что я поневоле
заслушался, но на словах "Тебя я лаской огневою и обожгу и утомлю" нимфа
вдруг положила мне голову на плечо, а пальцами как бы ненароком скользнула
под мою рубашку, чем привела меня в совершеннейший ужас.
Охваченный паникой, я оглянулся на Эндлунга. Тот, заливисто хохоча,
лупил веером по рукам своего морщинистого кавалера. Кажется, лейтенанту
приходилось не легче, чем мне.
Певицы были вознаграждены бурными рукоплесканьями, к которым
присоединилась и моя поклонница, что на время избавило меня от ее
домогательств. Распорядитель поднялся на сцену и объявил:
- По желанию нашего дорогого Филадора сейчас будет исполнен так всем
полюбившийся танец живота. Танцует несравненная госпожа Дезире, специально
ездившая в Александрию, чтобы постичь это высокое древнее искусство!
Попросим!
Под аплодисменты на возвышение поднялся упитанный господин средних лет
в ажурных чулках, коротенькой накидке, вытканной блестками юбочке и с голым
животом - круглым и противоестественно белым (надо думать, от свежего
бритья).
Аккомпаниатор заиграл персидскую мелодию из оперетки "Одалиска", и
"госпожа Дезире" принялась качать бедрами и ляжками, отчего ее изрядное
чрево все заколыхалось волнами.
Мне это зрелище показалось крайне неаппетитным, но публика пришла в
полнейшее неистовство. Со всех сторон кричали:
- Браво! Чаровница!
Тут уж моя нимфа совсем распоясалась - я едва поймал ее руку,
опустившуюся на мое колено.
- Ты такой неприступный, обожаю, - шепнула она мне в ухо.
Симеон Александрович вдруг резко притянул к себе мистера Карра и впился
ему в губы долгим поцелуем. Я поневоле взглянул на Фому Аникеевича, с
невозмутимым видом стоявшего за креслом великого князя, и подумал: сколько
нужно выдержки и силы воли, чтобы нести свой крест с таким достоинством.
Если б Фома Аникеевич знал, что я здесь, в зале, он, наверное, провалился бы
от стыда сквозь землю. Слава богу, в рыжей бороде узнать меня было
невозможно.
А дальше произошло вот что.
Лсрд Бэнвилл с невнятным криком выбежал из-за своей колонны, в
несколько прыжков преодолел расстояние до столика, схватил мистера Карра за
плечи и оттащил в сторону, выкрикивая что-то на своем шепелявом наречии.
Симеон Александрович вскочил на ноги, вцепился мистеру Карру в платье и
потянул обратно. Я тоже приподнялся, понимая, что на моих глазах
разворачивается отвратительный, опасный для монархии скандал, однако
дальнейшее превзошло мои наихудшие опасения. Бэнвилл выпустил мистера Карра
и с размаху влепил его высочеству звонкую оплеуху!
Музыка оборвалась, танцовщица испуганно присела на корточки, и стало
очень-очень тихо. Слышно было только, как возбужденно дышит лорд Бэнвилл.
Это было неслыханно! Оскорбление действием, нанесенное августейшему
дому! Да еще иностранцем! Кажется, я застонал вслух, и довольно громко.
И лишь в следующую минуту я сообразил, что никакой августейшей особы
здесь нет и быть не может. Пощечину получил некий господин Филадор, человек
в алой маске.
Брови Симеона Александровича растерянно изогнулись - кажется, в такие
ситуации его высочеству попадать еще не доводилось. Генерал-губернатор
непроизвольно схватился за ушибленную щеку и сделал шаг назад.
Милорд же, более не проявлявший ни малейших признаков волнения,
неспешно потянул с руки белую перчатку. О боже! Вот сейчас и в самом деле
произойдет непоправимое - последует вызов на дуэль, причем публичный.
Бэнвилл назовет свое имя, и тогда его высочеству сохранить инкогнито уже не
удастся!
Фома Аникеевич двинулся вперед, но его опередила Коломбина. Подбежала к
милорду и быстро - раз, два, три, четыре - отвесила британцу целый град
затрещин, еще более громких, чем та, что досталась Симеону Александровичу. У
Бэнвилла только голова моталась из стороны в сторону.
- Я - князь Глинский! - вскричал адъютант по-французски, срывая с себя
маску. Он был очень хорош собой в эту минуту - и не барышня, и не юноша, а
некое особенное существо, похожее на архангелов со старинных итальянских
картин. - Вы, сударь, нарушили устав нашего клуба, и за это я требую от вас
удовлетворения!
Бэнвилл тоже снял маску, и я словно впервые увидел его по-настоящему.
Огненный взгляд, жесткие складки от крыльев носа, бескровные губы и два алых
пятна на щеках. Страшнее лица мне никогда еще видеть не приходилось. Как я
мог считать этого вурдалака безобидным чудаком!
- Я - Доналд Невилл Ламберт, одиннадцатый виконт Бэнвилл. И вы, князь,
получите от меня полное удовлетворение. А я от вас.
Фома Аникеевич набросил великому князю на плечи плащ и деликатно
потянул за локоть. Ах, какой молодец! Сохранил полнейшее присутствие духа в
таких отчаянных обстоятельствах. Генерал-губернатору, пусть даже в маске,
невозможно присутствовать при вызове на дуэль. Ведь это уже не просто
скандал, а уголовное преступление, пресечение которых является священной
обязанностью административной власти.
Его высочество и Фома Аникеевич поспешно удалились. Мистер Карр,
придерживая полумаску, упорхнул за ними.
Распорядитель махнул аккомпаниатору, тот вновь ударил по клавишам, и
чем закончился разговор милорда с князем, я не слышал. Почти сразу же они
вышли в сопровождении еще двух господ, один из которых был в смокинге, а
другой в дамском платье и перчатках до локтя.
Поступок юного адъютанта вызвал у меня искреннее восхищение. Вот вам и
тапетка! Пожертвовать карьерой, репутацией, поставить на карту самое жизнь -
и все ради спасения любимого начальника, который к тому же обходился с ним
не самым милосердным образом.
Скандал, казалось, лишь оживил веселье. После танца живота раздались
звуки залихватского канкана, и сразу три господина в юбках пустились в пляс,
взвизгивая и высоко задирая ноги. Мы с Эндлунгом встретились глазами и, не
сговариваясь, поднялись. Оставаться здесь далее было незачем.
Нимфа немедленно вскочила на ноги.
- Да-да, пойдем, - шепнула она, крепко обхватив меня за локоть. - Я вся
горю.
Рассудив, что на улице мне будет нетрудно избавиться от этой
беспардонной особы, я направился к выходу, однако нимфа потянула меня в
противоположном направлении.
- Нет же, дурачок. Не туда. Здесь внизу, в подвале, отличные кабинеты!
Ты же обещал меня отделать так, что я надолго запомню...
Здесь мое терпение лопнуло.
- Сударь, позвольте руку, - сухо сказал я. - Я спешу.
- "Сударь?!" - ахнула нимфа, будто я обложил ее площадной бранью. И
пронзительно крикнула. - Господа! Он назвал меня "сударь"! Это не наш,
господа!
Она брезгливо отшатнулась в сторону. Сбоку кто-то сказал:
- Я и смотрю, борода вроде как фальшивая!
Крепкий господин в голубой визитке дернул меня за неронову бороду, и
она самым предательским образом скособочилась.
- Ну, мерзавец, гнусный шпион, ты за это ответишь! - нехорошо оскалился
решительный господин, размахнулся, и я едва увернулся от его увесистого
кулака.
- Руки прочь! - взревел Эндлунг, кидаясь к моему обидчику, и по всем
правилам английского бокса сделал ему хук в челюсть.
От этого удара господин в голубой визитке опрокинулся на полено здесь
уже к нам бросились со всех сторон.
- Господа, это "Блюстители"! - закричал кто-то. - Их тут целая шайка!
Бей их!
На меня обрушились тумаки и пинки со всех сторон, от одного,
пришедшегося в живот, перехватило дыхание. Я согнулся пополам, меня сбили с
ног и уж не дали подняться.
Эндлунг, кажется, оказывал отчаянное сопротивление, но силы были
слишком неравны. Вскоре мы уже стояли бок о бок, и каждого держал добрый
десяток рук.
Повсюду были дышащие ненавистью лица.
- Это "Блюстители", квадраты! Свиньи! Опричники! Убить их, господа, как
они наших!
На меня обрушились новые удары. Во рту стало солоно, зашатался зуб.
- В "Пытошную" их, пусть там сдохнут! - выкрикнул кто-то. - Чтоб другим
неповадно было!
Это зловещее предложение пришлось остальным по вкусу.
Нас выволокли в коридор и потащили вниз по какой-то узкой лестнице. Я
только уворачивался от пинков, зато Эндлунг ругался разными морскими словами
и бился за каждую ступеньку. В конце концов нас пронесли на руках по тускло
освещенному проходу без единого окна и швырнули в темную комнату. Я больно
ударился спиной об пол, сзади захлопнулась железная дверь.
Когда глаза немного привыкли к мраку, я увидел в дальнем верхнем углу
маленький серый прямоугольник. Держась за стену, приблизился. Это было
окошко, но не дотянуться - высоко.
Повернувшись туда, куда, по моим расчетам, должны были бросить
Эндлунга, я спросил:
- Они что, с ума посходили, эти господа? Какие еще квадраты? Какие
блюстители?
Невидимый в темноте лейтенант закряхтел, сплюнул.
-........................ - произнес он с глубоким чувством слова,
которых я повторять не буду. - Зуб с коронкой сломали. Квадраты - это все
мужчины-негомосексуалисты, то есть в том числе и мы с вами. А "Блюстители",
Зюкин, - это тайное общество, оберегающее честь династии и древних
российских родов от позора и поношения. Неужто не слыхали? В позапрошлом
году они заставили отравиться этого... ну как его... композитора... черт,
фамилию не вспомню. За то, что оттапетил NN [Эндлунг назвал имя одного из
молоденьких великих князей, которое я тем более повторять не стану]. А в
прошлом году кинули в Неву старого бугра Квитковского, ударявшего по юным
правоведам. Вот за этих-то самых "Блюстителей" нас и приняли. Хорошо еще,
что на месте не растерзали. Стало быть, будем околевать в этом подвале от
голода и жажды. Вот он, понедельничек, тринадцатое.
Лейтенант заворочался на полу, очевидно, устраиваясь поудобнее, и
философски заметил:
- А нагасакский гадальщик напророчил мне смерть в морском сражении. Вот
и верь после этого предсказаниям.
14 мая
Проснувшись, я едва смог распрямить члены. Спать на каменном полу, хоть
бы даже и покрытом ковром, было жестко и холодно. Накануне я долго не мог
успокоиться. То принимался ходить вдоль стен, то пробовал ковырять
галстучной заколкой в замке-до тех пор, пока не почувствовал, что мои силы
на исходе. Лег. Думал, не усну, и завидовал Эндлунгу, безмятежно
похрапывавшему из темноты. Однако в конце концов сон сморил и меня. Не могу
сказать, чтобы он был освежающим - очнулся я весь разбитый. А лейтенант
по-прежнему сладко спал, подложив под голову локоть, и все ему,
толстокожему, было нипочем.
Позу, в которой почивал мой товарищ по несчастью, я смог рассмотреть,
потому что в нашем узилище было уже не черным-черно, через окошко в темницу
проникал серый, тусклый свет. Я поднялся и прихрамывая подошел поближе.
Окошко оказалось зарешеченным и разглядеть через него что-либо не удалось.
Очевидно, оно выходило в нишу, расположенную много ниже уровня улицы. А в
том, что ниша выходит именно на улицу, сомнений не было - я разобрал
приглушенный стук колес, конское ржание, свисток городового. Из всего этого
следовало, что утро не такое уж раннее. Я достал из кармашка часы. Почти
девять. Что думают в Эрмитаже по поводу нашего отсутствия? Ах, сегодня их
высочествам будет не до нас - коронация. Да и потом, когда Павел Георгиевич
расскажет о нашей с Эндлунгом миссии, это ничего не даст. Ведь Бэнвилл с
Карром в том, что с нами случилось, невиновны. Неужто и в самом деле
околевать в этом каменном мешке?
Я осмотрелся по сторонам. Высокий мрачный потолок. Голые стены, совсем
пустые.
Вдруг, приглядевшись, я увидел, что стены вовсе не пустые - на них были
развешаны какие-то непонятные предметы. Я подошел поближе и задрожал от
ужаса. Впервые в жизни понял, что холодный пот - не фигура речи, а истинное
явление натуры: непроизвольно дотронулся до лба, и он оказался весь липкий,
мокрый и холодный.
На стенах в строгом геометрическом порядке располагались ржавые цепи с
кандалами, чудовищные шипастые бичи, семихвостные плети и прочие орудия,
предназначенные для бесчеловечных истязаний.
Нас действительно заточили в пыточный застенок!
Я не считаю себя трусом, но тут у меня вырвался настоящий вопль ужаса.
Эндлунг оторвал голову от локтя, сонно замигал, глядя по сторонам.
Сказал зевая:
- Доброе утро, Афанасий Степаныч. Только не говорите мне, что оно
никакое не доброе. Я это и так вижу по вашей перекошенной физиономии.
Я показал дрожащим пальцем на орудия пыток. Лейтенант так и замер с
разинутым ртом, не завершив зевок. Присвистнул, легко поднялся и снял со
стены сначала кандалы, потом страшный бич. Повертел и так, и этак, покачал
головой.
- Ох, проказники. Взгляните-ка...
Я боязливо взял бич и увидел, что он не кожаный, а совсем легкий и
мягкий, из шелка. Оковы тоже оказались бутафорскими, железные обручи для
запястий и щиколоток изнутри были проложены толстой стеганой тканью.
- Зачем это? - недоуменно спросил я.
- Надо полагать, что этот кабинет предназначен для
садически-мазохических забав, - с видом знатока пояснил Эйдлунг.
- Каких забав?
- Зюкин, нельзя быть таким игнорамусом, при ваших-то талантах. Все люди
делятся на две категории. - Он наставительно поднял палец. - Тех, кто любит
мучить других, и тех, кто любит, чтобы его мучили. Первых зовут садистами,
вторых мазохистами, уж не помню, почему. Вот вы, например, несомненный
мазохист. Я читал, что именно мазохисты чаще всего идут в прислугу. А я,
скорее, садист, потому что ужасно не люблю, когда меня колотят по мордасам,
как вот давеча. Самые лучшие супружеские и дружеские пары образуются из
садиста и мазохиста - один дает то, что потребно другому. То есть, проще
говоря, я вас лупцую и всяко обижаю, а вам это как пряник. Понятно?
Нет, мне это было совсем непонятно, но я вспомнил загадочные слова
вчерашней нимфы и предположил, что в странной теории Эндлунга, возможно,
есть доля истины.
Относительно кнутов и цепей я успокоился, но и без того причин для
терзаний у меня было сколько угодно. Во-первых, собственная участь. Неужто
нас и вправду собрались заморить здесь голодом и жаждой?
Мы подошли к внешней стене, лейтенант встал мне на плечи и долго кричал
в окошко зычным голосом, но с улицы нас явно не слышали. Потом мы стали
колотить в дверь. Изнутри она была обита войлоком, и удары выходили глухими.
А снаружи не доносилось ни единого звука.
Во-вторых, меня угнетала глупость создавшегося положения. Вчера
мадемуазель Деклик должна была установить местонахождение Линда. Сегодня
Фандорин будет проводить операцию по освобождению Михаила Георгиевича, а я
сижу тут, как мышь в мышеловке, и все по собственной дурости.
Ну а в-третьих, очень хотелось есть. Ведь вчера не ужинали.
Я поневоле вздохнул.
- А вы, Зюкин, молодцом, - сказал несколько осипший от криков Эндлунг.
- Я всегда про таких, как вы, говорил, что в тихом омуте черти водятся. И по
красоткам ходок, и лихой товарищ, и не плакса. Хрена ли вам в лакейской
службе? Переходите лучше к нам на "Ретви-зан" старшим каптенармусом. Наши
вас с дорогой душой примут-еще бы, великокняжеский дворецкий. Всем прочим
кораблям нос утрем. Нет, право. Переведетесь с придворной службы в морские
чиновники, это можно устроить. Будете приняты в кают-компании на равных, а
то сколько можно в чужие чашки кофей разливать.
Славно поплаваем, ей-богу. Я же помню, вы качку отлично переносите. Эх,
Зюкин, не были вы в Александрии! - Лейтенант закатил глаза. -
Himmeldonnerwetter, какие бордели! Вам там непременно понравится с вашим
вкусом на петиток - попадаются такие финтифлюшечки, прямо на ладошку
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |