Александр Шакалов-Далин

Александр Шакалов-Далин

ТРИ БУБОННЫХ КОРОЛЯ

Сине-серое небо, мокрый снег и грязь под ногами, солнца нет, цветы и деревья зачахли. Запах, мерзкий и гнилой, от трупов, что не успели закопать, бросив в домах и сараях. Теперь крысы хозяйничают над ними, как над свергнутыми богами. Серые, черноглазые твари принесли мор в деревню и вот теперь властвуют – носятся по улицам, жрут, чистятся, испражняются по углам и ничего не боятся. Эх, если бы не снег и дождь, на месте этого холодного ада давно бы простиралось пепелище. Чума прогнала всех, кого не успела убить: - «Бегите, бегите малютки», - кричала она вслед им. «Бегите, и несите в мир знание, пусть дрогнут ваши повелители перед ликом моим, пусть молят меня! Пусть молят!! Бегите, малютки!!!»

Но, что это? Чуме приходится отступить на время, кто-то пришел в деревню, и не боится её.

По дороге, истоптанной ушедшими на север, кто-то скачет на юг. Сани, запряженные двумя умирающими лошадьми, мчатся прямо в её владение, в её королевство. Животные, на последнем издыхании, тяжело дышат паром, тающим в холодном зловонье, хребты проступают сквозь кожу, и некто, неустанно бьёт их палкой по бокам, что б бежали быстрее, как можно быстрее. - «Здохнуть у вас ещё будет время»! Этот человек в лохмотьях ужасен, да и человеческого в нем не много. Он высок и могуч, его ладони огромны, а круглые глаза налиты кровью, от усталости и нетерпения. Макушка облысела, но с затылка, ниже плеч падают свалявшиеся лохмы. За длинной всклокоченной бородой нижней части лица не видно, а нос такой, будто его вдавили в голову. Вот он снова закричал, подгоняя лошадей, и проявился рот (или это пасть, огромная и страшная?). Но он не один едет в зачумленную деревню, сзади сидят двое, один молчит, а другой неустанно горланит уже хрипя, он невысокий, в расстегнутом черном плаще, длинные черные волосы попали во власть ветра, открылось лицо и множество длинных шрамов на нем. Они проходили через губы, через нос, через брови и веки перекрещиваясь друг с другом в непередаваемом и неправильном узоре. Так же выглядели его грудь и ладони. Он находился в таком возбуждении, будто это самый важный и счастливый день его жизни, он так и метался по саням, вскакивал, вздымая к небу руки, молился и богохульствовал, надорванным голосом читая длинную и абсолютно бессвязную речь. Наконец он устал, упал на колени и, обняв своего соседа, который не вымолвил и слова, прохрипел: - «Сыграй печально». Тот будто отмер, поднёс ко рту флейту, и, закрыв глаза, заиграл. Одежду ему составляли длинные лоскуты, некогда белоснежные. Ими он был обмотан словно мумия, кроме головы и кистей. Иссохший, глаза мутные, но даже сквозь это на сером лице проглядывались черты красоты, которая ушла – у него не было ни волос, ни бровей, ни ресниц, нос правильный и тонкий, а губы застыли. Когда он заиграл, повозчик перестал кричать и бить лошадей, а второй, запыхавшись, лег на сани, раскинув руки. Ещё немного, и они будут там. Чума смотрела.

- Это единственная стоящая вещь, которую дали миру эти смиренные ослы, - на повышенном тоне проговорил заплетающимся языком Шрам, выходя из подвала. Тут же он поднес ко рту бутылку и принялся жадно пить, вдруг споткнулся и упал, но не на пол, а в чьи-то руки. Бутылка выпала из слабой ладони и чуть не зашибла любопытную крысу.

- Блюй подальше от меня, - бородатый погонщик перенес его к алтарю и уложил его там. Шрам открыл глаза, перевернулся на живот и попробовал встать, но не руки, не ноги больше не слушались его.

- Зверь! Зверь! Зверь! – завопил он.

- Чего? – отозвался бородатый.

- Побудь со мной.

- Да пошёл ты…

- Зве-е-е-рь!!

- Не подойду я к тебе.

- Где Серый, где наш музыкант?

- Он в трёх шагах от тебя.

- Будь ты проклято, вино! – снова заорал Шрам, - почему у всех ты отнимаешь рассудок, а у меня силы?, где библия, хочу подложить под голову.

- Её унесли.

- Унесли! – Шрам отполз, и пнул из последних сил алтарь, - украли! Всё носятся с этой книгой про бога, что карал мир потопом, карал Еву с Адамом, карал Каина, карал Содом, Гоморру, Египет, нас, и всё из тщеславия.

- Заиграла шарманка, слушать этого больше не могу! – взревел Зверь, - уймись, или я тебе последние зубы выбью!

Шрам замолчал, хотя эхо от его слов и слов Зверя еще долго носилось по залу, когда же и оно затихло, он промолчал только минуту: - «Серый», - произнес он шепотом.

- Да, - забинтованный сидел рядом, обнимая свои колени и смотрел в никуда, пустым жёлтым взглядом.

- Что бы ты сказал богу, если бы увидел его?

- Я не увижу его.

- Замолчи Шрам, хватит, мы устали, - Зверь подошел к нему, и грязной рукой стер с исполосованного лица слезы, Шрам был слишком пьян, чтобы этому воспротивиться.

- А помнишь, как ты проспорил мне кончик языка?

- Помню.

- Дай пить.

- Проспись лучше, иерихонский трубадур.

- Серый, - Шрам положил на лоб руку, - сыграй печально.

Серый поднял флейту и заиграл.

Шло время. Церковь стояла покинутая, зловонная, и все равно светлая. Величественная, высокая, крепкая, и мертвая. Но внезапно, колокольня зачесала языками, в дьявольской катафонии слились её голоса. Это Шрам, заткнув мхом уши дёргал за все верёвки, веселясь и воя, в то время как Зверь и Серый кружились, точно влюблённые, в пьяном танце. Целый склад монашеского вина был уничтожен за эту ночь. И конечно, эти трое не могли выпить все, но они били бутылки о стены и кидали их в витражи, вливали в себя вино словно воду, не обращая внимания, что оно больше течет по груди и ногам, а под конец пробили все бочки. Зверь скинул одежду и долго барахтался вместе с пищащими крысами в красной луже. Даже Шрам позволил себе выпить ещё пару бутылок, от них и понесло его на колокольню. Когда же оставшиеся устали танцевать, они обшарили кельи, откуда выбрасывали разлагающиеся тела, почивших в мире монахов.

И Зверь не мог сдержать смех, он смеялся так громко, что болели грудь и живот, а в голове словно кружился вихрь.

На винтовой лестнице появился Шрам, Серый подбежал к нему, Зверь тоже.

- Друзья мои, - тот обнял обоих за плечи, - разве мы не прекрасны?

- Прекрасны? Что ты несешь? – грубо оттолкнул его руку Зверь, но тот вновь водрузил её на плечо.

- А ты посмотри на нас, мы три лица всего века, может даже всей эры, нам следует называть себя Правда, Любовь и Честь.

- Что же ты за гад, - вздохнул Серый.

- Я романтик, нестерпимый романтик, - У Шрама подкосились ноги, но он удержался, повиснув на товарищах.

- Вот так и едешь на нас, - проворчал Зверь, - Давай-ка его на улицу, а лучше и совсем его бросить.

- Вы дороги мне, товарищи мои, - почти прошептал Шрам и снова лишился чувств, - Зверь и Серый потащили его вниз.

- Конечно, я его не брошу, - ворчал Зверь, - и тебя не брошу, и вы никуда не уйдете, но Шрам с ума сходит, он уже как бесноватый.

- Пусть, - ответил Серый и замолк.

Они спустились вниз, вышли из церкви и положили Шрама на сани, тот тут же перевернулся на левый бок и поджал ноги. Одна их лошадь уже издохла, вторая лежала и медленно дышала, вокруг собрались крысы.

- Утро уже, - сказал Серый глядя на алую полоску над голым лесом.

- А все-таки хорошо, что Шрам еще с нами, он же самый слабый, это потому, что бесится всегда, да и правильно, но как его понять, - Зверь говорил с Серым, но это было то же, что говорить с самим собой, тот не отвечал и не задавал вопросов.

- Наверное, если б он сейчас соображал, то попросил бы тебя сыграть что-нибудь печально.

Серый никогда не отказывался, он поднес флейту к губам, и музыка снова понеслась в воздух сквозь холод и чуму, сквозь смерть, которая была здесь повсюду. Эти трое пили зараженное вино, дышали ядовитым воздухом и разносившие чуму крысы бегали по их рукам и ногам, каждый был не раз укушен.

Солнце вставало за облаками, оно тоже не желало показываться над королевством чумы. Постепенно поднялся сильный ветер, посыпал мокрый снег. Зверь облизал губы языком, кончик которого сам откусил, проспорив его Шраму. Качались от ветра голые ветви деревьев и скрипели стволы, гнулась к почве сухая трава. Музыка здесь казалась чужой, отвергнутой и никому не нужной, но слабый голос флейты настойчиво пел, не давая забыть о себе. Он пел долго, грустно и, наконец, умолк. Серый оторвал инструмент ото рта и открыл глаза. Однажды Зверь спросил, почему он всегда играет так тоскливо, и только когда просят, тот ответил: - «Я не играю себе».

- А кому же? Музыкант не сказал.

- Я могу понять то, что Шрам проклял имя божье, - снова заговорил Зверь, обращаясь, но, не поворачиваясь к Серому, - но что значит три лица эры, как можно нас называть прекрасными? Ты понимаешь его лучше чем я, объясни пока он спит.

- Я молчу, не оттого что понимаю.

- Так ты тоже его не знаешь.

- Думаю, он хотел сказать, что наша жизнь это как жизнь всех, изувеченных и живущих в отчуждении. Кто ищет забвения, не желает подчиняться, но, не делает ничего, кроме как противоречит себе. Потому что смерть всегда вокруг, а жизнь дорога только когда твоя или того, кто принадлежит тебе, а чужая – ничто. Наверно он хотел сказать это, если не бредил.

Чума смотрела. Она наблюдала за всем, что происходило в покинутой церкви, ничто не ушло от её взгляда, чума смотрела и видела.

Зверь и Серый долго сидели на санях, ожидая. Наконец надорванный голос произнес тихо: - «Как? Почему мы еще не в деревне?» Шрам поднялся и как ни в чем небывало спрыгнул на землю.

Все трое пошли к поселку, оставив лошадей крысам. Пьяный, Шрам теперь держал себя в руках, так как он себе это представлял. Сначала Серый сыграл ему новую мелодию, под конец которой исчезнувший на время ветер поднялся вновь и подул сильнее, чем прежде.

- Почему последние дни жизни проходят так, что хочется жить и жить? – Шрам откинул от лица сальные, пропахшие вином волосы и протяжно завыл.

- Потому, что здесь нам уже никто не мешает, - ответил Зверь.

- Вы чувствуете в себе чуму? – Шрам отбежал вперед и развернулся лицом к медленно идущим спутникам, за которыми возвышалась церковная колокольня, а ещё дальше вилась стая ворон, спутники молчали.

- Почему вы не отвечаете мне? – Шрам засмеялся, - что ж, ладно.

Он снова присоединился к ним. Деревня, пустая улица, по краям которой одиноко стоят дома, пялящиеся вырванными глазами окон, несобран урожай, покосились заборы, у одного крыльца повесили сушиться белье, так оно и висит, метаясь на ветру. У соседнего дома лежит собака, убитая стрелой торчащей из левого уха, на пасти чудовищный предсмертный оскал. Запах мертвечины в деревне куда сильнее, ведь мертвые лежат в каждом доме не похороненные, но кажется, что сама земля источает этот запах. Внезапно троица остановилась. У забора сидела, опустив голову, женщина в платке и обеими руками обнимала сидящих рядом близнецов. Все они мертвы, на почерневших лицах зияют глубокие язвы, глаза закрыты, будто они спят. Эта картина жуткая и простая долго не позволяла от себя оторваться, даже Шрам молчал но, как и следовало ожидать, именно ему предстояло нарушить молчание.

- Они не похоронены и не отпеты, жаль, райские врата не растворятся перед ними.

- Ну, так отпой их, ты же помнишь молитвы, - повернулся к нему Зверь.

- Я отказался от них, в небе слышат лишь сильных. Бог плох, только Сатана не двуличен.

- Ну и ему нет до тебя дела, - прервал его Серый и пошел вперед, Зверь и Шрам, переглянувшись, следуя за ним. Трупы остались гнить позади.

К разочарованию чужаков, в деревне были сожжены изнутри два единственных богатых дома. В них ничего не осталось, лишь почерневшие стены по прежнему держали крышу.

- Что за прием, - Шрам с неподдельной злостью швырнул камень в обугленную ещё стоящую стену, - разве так подобает встречать королей?!

Он попал в наличник, и тот вылетел, осыпавшись на землю.

- Королей? – усмехнулся Зверь.

- Да, а ты что, не видишь, что мы теперь короли в этой деревне?

- Над трупами и крысами?

- Ну и что все равно мы здесь правим.

Чума ухмыльнулась, слушая это заявление, и скользнула в сторону.

- Что это? – Зверь повернулся, - вы гляньте.

Из разбитого окна бывшей кузницы на них смотрели. Это было лицо человека, живого человека. Как только он понял, что и сам замечен, то тут же скрылся в темноте.

- Видали, у него язвы на лице, - Шрам с улыбкой махнул рукой, - идемте, повеселимся!

Все трое помчались к кузнице и по одному влезли в окно. Двери были заперты, кругом валялись в беспорядке тряпки, посуда, объедки и обломки деревянной мебели. Шрам приложил палец к губам, прося себя затихнуть и, выждав немного, громко взвыл. Испуганный человек вылетел из груды хлама и с криком принялся ломиться в дверь.

- Остановитесь, сэр! - заговорил Шрам, но незнакомец не слушал, - Зверь, помоги.

Зверь справился. Ему было просто оторвать больного старика от ручки и швырнуть на пол. Тот прижался к стене: - «Уйдите демоны, оставите меня». Он сжал нательный крест и, закрывая обезображенное лицо, принялся крестить им воздух перед собой преграждая дорогу трем чудовищам. Шрам с Зверем рассмеялись, а Серый молча присел на подоконник.

- Сыграй печально, - крикнул ему Шрам, и приблизился к старику, не боясь его жестов: - «Как ваше имя, сэр? Меня называют Шрамом, его Зверем, а того, кто дарит нам сейчас благодать мы кличем просто Серый. И долго ли мы должны ждать, когда вы назовётесь»?

- Отье Ларго, - прохрипел дрожа старик, все не решаясь убрать от лица руку.

- Вы слышали! – крикнул Шрам товарищам.

- За каким чёртом ты явился сюда, старый? – обратился к Отье Зверь.

- Я пришёл…, я не знал…- залепетал старик плача от страха, - прошу вас…

- А теперь ты умрешь вместе с нами, - Зверь раззявил свою пасть - разорванный рот.

Отье вскрикнул, прервав мелодию, и вжался в стену, продолжая отталкиваться плечами, чтоб отступить еще дальше. Подождав Серый заиграл заново.

- Убирайтесь от меня, вы, кровавые твари, сгиньте в своей бездне, я католик, я праведник, все грехи мне отпущены, вам не достать ме…, - остаток слова застрял у Отье в горле, как только Шрам схватил его за руку и, отняв крест, отшвырнул его, случайно задев Зверя.

- Как смеешь ты говорить с королем таким тоном, старая гниль! Я человек, все мы здесь люди, или тебе не по душе то, что я пьян? Говори с Серым, он не пьёт, у него сводит брюхо от вина. – Шрам отбросил с лица волосы - Слушай, Отье, ты все равно скоро подохнешь, хочешь, мы поиграем с тобой, бросим по разу кости, ставка – твоя грошовая душа? – Он вынул кубики из кармана, вшитого в плащ с обратной стороны, и подал их старику. Ладонь дрогнула, кости упали.

- Девять, у тебя хорошие руки и удача. А ну-ка? - Шрам бросил, и выпало двенадцать, - видимо, мне везет больше.

- Никогда не играй с жуликом его костями, - Сказал Серый, кладя флейту на колени.

- Нет! Нет! подлая тварь! - вскрикнул Отье неожиданно громко, в его руке блеснул нож. Он замахнулся им на Шрама, но смог лишь полоснуть его по лицу.

- Успокойся, Зверь, - остановил Шрам товарища прижимая руку Отье к земле, - его можно и нужно понять, хоть именно из-за таких как он наши лица изменились так, что даже смерть их боится. Теперь она может лишь успокоить души, которые преобразились им подстать, три человека, семь часов резали меня ножами.

- Ладно, кончай, ты много говоришь.

- Да, я говорю, - Шрам повернулся, - но…

Теперь слова застряли уже в его горле, у Отье был второй нож, и из под лезвия вонзенного Шраму в грудь тонкой струйкой потекла кровь.

- Ах ты…!!! – Зверь ударил старика с такой силой, что тот умер раньше чем его голова ударилась об пол. На миг, необычайно долгий, стало как-то слишком тихо и жарко.

Зверь вышиб дверь и выволок тело товарища, Серый пролез в окно, и уже ждал снаружи, совсем не разделяя его волнения.

- Что делать? – Зверь положил Шрама на землю.

- Вытащи нож.

- Да, - Зверь схватился за рукоятку и выдернул лезвие, из груди Шрама хлынула кровь, - что дальше?

- Все, теперь жди.

- Ждать?

- Конечно, ты что, забыл, зачем мы пришли сюда? - Серый улыбнулся, - Он, наконец, нашел то, чего так искал. Или ты забыл, зачем мы здесь? Чтобы здесь и остаться. Я понимаю, ты самый сильный и бережешь нас, потому, что боишься остаться последним. Шраму повезло, для него все кончено, и он не простит тебе свое спасение. Подождем.

Пошел мелкий дождь, снега на земле становилось все меньше и меньше, и все больше и больше росли вширь чёрные проталины.

Зверь сел рядом со Шрамом и заиграл мелодию о весне. Его никто не просил. Большая черная крыса вылезла откуда-то и, волоча длинный голый хвост, приблизилась к нему. То была Чума, королева, которая смотрела на этих «королей» - самозванцев. На их лицах не было язв, хотя они должны были уже проявиться, мор не брал их. Бубонные короли не умирали, Чума знала их, тех, кто шёл по её следу, из поселка в поселок, из деревни в деревню. Тех, кто больше всего на свете желал умереть, но сам, а не от чьей-то руки. Эти трое были пропитаны заразой до костей, и не умирали. Жизнь была их проклятием. Чума осмотрела каждого по очереди: Зверь, Шрам, Серый. Она королева, и ей не нужны были короли, даже такие бессмертные как она сама. Шрам поднялся: - «Чертов старик, он промазал мимо сердца».

«Почему они не могут убить себя сами»? – подумала Чума.

- Я все думаю о твоих словах, - сказал Зверь с вздохом.

- О каких? – Шрам поднялся и просунул в рану палец, он не чувствовал ни боли, ни желания уснуть, но все тело было словно из сена, он устал.

- Слова о жизни.

Шрам начал вспоминать, что же он наговорил сегодня о жизни.

- «Три лица нашего века», - напомнил Серый, но он уже забыл.

«Короли» поднялись и пошли дальше по деревне, пройдя мимо Чумы, взирающей на них снизу вверх немигающим взглядом.

- Останемся здесь, - Шрам провел рукой по лицу, деревню еще долго не спалят, а за это время столько может произойти.

Холодный ветер дул им в спины, темнело, тучи все не расступились, и дождь припустил сильнее, потоки грязной воды текли по дорогам.

- Как думаешь, мы уйдем отсюда? – услышала Чума удаляющийся голос.

Вместо ответа послышалось бодрое: - «Эй, Серый, сыграй теперь весёлое», - и заиграла флейта.

Шесть недель шли дожди. День был похож на вечер, а ночи наступали не темные, а чёрные. Чума властвовала, а зыбкую тишину периодически прерывала флейта и крики: - «Громче, парень, еще громче! Вой, вой за упокой. Пусть праведники нежатся в райских садах монашек и евнухов! Вой брат, вой, как волк за грешников! Пусть подохнут герцоги и бароны, графы и виконты, вой, мы сами себе короли, бубонные короли, а Чума – наша королева, взвоем ей во славу. Ей, и дару, который никто не ценит, кроме нас, не способных вкусить его! Вой, вой, вой товарищ, друг мой. Вообрази, что ты волк!!» И слышался вой. Голоса тянули наперебой, долго и надрывисто.

- Уйдут ли они? - думала Чума, до конца её царствования в этой деревне осталось немного, наёмники с нефтью и факелами уже приближались.

--------------------------------------------------------

Под небесами выкрашенными в алый вечным восходом, в кругу обожженных деревьев простиралась обширная пустынная равнина усеянная пеплом, сажей, мощами домов и наполовину погруженными в землю костями. Не было видно неба, сплошное покрывало из перистых облаков полностью его застелило. То и дело налетал ветер гонявший по пустоши мелкие вихри из пыли и пепла, а на невысоком гладком холме заносил чьи-то следы, ведущие дальше на юг. Вскоре от них уже ничего не осталось.

Дата добавления: 2015-10-21