Тут нельзя избежать сравнения с «трудом общего типа». Работники физического труда привязаны к месту, не гибки, им нужна уверенность в том, что они сохранят рабочее место, они могут изо дня в день делать одну и ту же работу, используя некогда полученные навыки, а информациональные работники не просто могут меняться - они жаждут перемен. Информациональный работник стал сейчас главным источником богатства, предоставляет ли он необходимые торговле бухгалтерские услуги, занят ли он наукоемкой работой, как, например, программирование или биотехнологии, моделированием модной одежды, рекламой или просто поиском наиболее эффективных способов доставки готовой продукции.
Меритократия?
Такое прославление информационального труда сильно напо-минает старую идею меритократии, когда успех достигается не за сЧет унаследованных преимуществ, а за счет способностей и усилий, приложенных во время обучения. Судя по всему, информа-циональный труд, вне зависимости от конкретной специальности, требует хорошего образования. Университеты проявляют желание прививать студентам «конвертируемые навыки», чтобы, окончив учебное заведение, они могли удовлетворить любые запросы работодателей. В число таких «конвертируемых навыков» входит способность к общению, работа в команде, умение разрешать проблемы, адаптивность, готовность «учиться всю жизнь» и т.д. Неслучайно в развитых странах в соответствующих возрастных группах 30% получают высшее образование. Отношение Кастельса к теме информационального труда напоминает нам о меритократии, поскольку он настоятельно подчеркивает, что успех зависит не от (унаследованного) капитала, а от информациональных способностей, которые приобретаются главным образом в университетах. После этого двери для таких работников, кто получил подтверждение своих возможностей в виде университетского диплома, открываются, хотя для дальнейшего успеха необходим «портфолио» личных достижений. Кастельс в такой степени исповедует принцип меритократии, что постоянно подчеркивает ведущую роль информационного капитала для современного капитализма, утверждая при этом, что обладания экономическим капиталом недостаточно для удержания рычагов власти. Значит, двери открыты для тех, кто имеет университетский диплом или степень и кому удается собрать внушительный «портфолио» достижений. И, напротив, двери закрываются перед теми, кто, даже обладая унаследованными преимуществами, неспособен получить квалификацию информационального работника.
Из этого вытекает, что стратификационная система информационального капитализма неуязвима, ибо справедлива. Стоит задуматься над тем, как это отличается от традиционной картины капитализма, где рабочий класс создает прибыль, которая затем экспроприируется богатыми не благодаря унаследованным свойствам, а просто потому, что обществом правит капитал, в зависимости от которого находится рабочий класс по чисто экономическим причинам.
Критический анализ
Доказательства Кастельса, сколь бы меритократичны они ни были, вызывают вопросы. Они на удивление знакомы и, значит дают основания для того, чтобы поставить под сомнение новизну самого явления. Кастельс делает упор на преобразующих качествах и характеристиках информационального труда, что напоминает более ранние заявления о том, что мир меняется благодаря «экспертам» разного рода. Андре Гори (Gorz, 1976), Серж Малле (Mallet, 1975), Кеннет Гэлбрайт (Galbrait, 1972) Дэниел Белл (Bell, 1973) и так вплоть до Анри Сен-Симона (Тейлор, 1976) - все они, описывая роль образованных членов общества, указывали на их какие-то отличия. Одни выделяли их технические навыки, другие - когнитивные способности, третьи - формальное образование. Но, по сути, все они утверждали одно: образованные элиты играют в обществе ключевую роль. Такая позиция в любом случае технократична, в большей или меньшей степени. Она основана на предположении, что разделение труда и технология определяют неизбежную иерархию власти и оценки, что становится причиной «естественного» неравенства, имеющего внесоциальную природу, хотя и влекущего за собой огромные социальные последствия (Webster and Robins, 1986, с. 49-73).
Вторая проблема состоит в том, что понятие информационального труда у Кастельса слишком уж широко. Он по очереди выделяет образование, навыки общения, организационные способности и научное знание, и все это охватывается одним определением. Иногда кажется, что Кастельс говорит немногим более того, что для координации дисперсной деятельности требуются люди с организационными способностями или обученные менеджменту. Еще в классическом труде Робера Мишеля ([Michels, 1915] 1959) Political Parties описание олигархических лидеров очень напоминает информациональный труд в интерпретации Кастельса: организационные знания, навыки общения с медиа, ораторские способности и т.д.
Всеохватной дефиниции Кастельса недостает аналитической силы. Он может одновременно описывать информационального работника как человека, обладающего достаточными навыками работы с ИКТ, как исследователя, для которого теоретические принципы и научное знание - основные качества как менеджера в самом общем смысле слова, которому нужны организационные навыки и способность к стратегическому планированию. Под это определение подпадает и биржевой маклер в Сити, и инженер водоснабжения в Кумберленде. Для Кастельса они оба - инфор-
рациональные работники, как и хирург в больнице. Все эти люди могут иметь высокие квалификацию и уровень образования, но никаким ярлыком их нельзя объединить в гомогенную группу. Можно даже с достаточной уверенностью утверждать, что плотник, работающий на себя, принадлежит к той же категории, что и менеджер в импортно-экспортной фирме. Обоим необходимы навыки эффективного общения, умения анализировать, просчитывать и координировать свою деятельность. Понятие информациональ-ного труда у Кастельса столь широко, что может относиться практически к любой группе людей, исполняющих хотя бы минимально лидерские роли, в том числе и в классических «пролетарских» организациях, как, например, профсоюзы.
Информоциональный труд в историческом развитии
Согласившись на какое-то время с тем, что информациональ-ный труд занимает все большее место на рынке труда, можно задать вопрос относительно его новизны, объемов и значения. Книга историка Гарольда Перкина The Rise of Professional Society (Perkin, 1989) может послужить полезным источником, поскольку показывает движение в сторону преобладания профессионального труда, в отличие от Кастельса, не в последние десятилетия, а в течение более чем столетия. Историю Англии начиная с 1880-х годов, доказывает Перкин, можно рассматривать как возникновение «профессионального общества», в котором определяющим становится «человеческий капитал, созданный образованием» (с. 2). Профессионалы, бесспорно, информациональные работники, хотя их доминирование возрастает на протяжении более чем столетия. Это длительное и постоянное доминирование информационального труда вызывает сомнение и в том, что он является чем-то новым, и в самом аргументе, который отдает ведущую роль экспансии этой категории работников.
Кроме того, можно задать вопрос, насколько новы отрасли, которые интенсивно используют знание. Аналитики сейчас испытывают энтузиазм по поводу биотехнологий и программного обеспечения, но есть и в прошлом столь же очевидные примеры бизнеса, построенного на знании. Нефтехимия, фармацевтика, авиационная и космическая техника, производство электроэнергии и даже банковское дело уходят корнями в первые десятилетия XX в. и внесли значительный вклад в ВНП и в решение проблемы занятости. Стоит также упомянуть физику твердого тела, атомную энергетику, радар-
ные технологии, реактивные двигатели, производство пластмасс и телевидение, которые оказали весьма серьезное влияние на промышленность (а также на повседневную жизнь), и каждая из этих отраслей требует высокой степени применения знаний, хотя все они начали развиваться в межвоенный период.
Перкин также указывает, что высшее образование не дает привилегированного положения. Не менее важно позиционирование на рынке и возможность завладеть рычагами влияния на него. Даже беглый взгляд на современный капитализм позволит понять, что большинство информациональных работников зависят от места на рынке, что совсем не соответствует образу всемогущего брокера, нарисованному Кастельсом. С середины 1970-х годов произошло резкое увеличение числа работников некоторых профессий (университетских преподавателей, архитекторов, исследователей, библиотекарей и врачей), огромный рост людей, получивших высшее образование, и в то же время спад отдачи от него. Почти все свидетельствует о значении не столько информационального труда, сколько места на рынке, которое вне зависимости от интеллектуальной одаренности работника оказывается решающим фактором. Увеличение доли информационального труда практически, если не совсем, не повлияло на решающую роль капитала в сфере труда.
Здесь стоит остановиться на том, как быстро все аналитики отметили, что возрастание числа работников с высшим образованием указывает на рост информационального труда. Тут следует задать неловкие вопросы относительно изменившихся стандартов в разросшейся системе высшего образования, а также о том, насколько полученное образование соответствует дальнейшей работе. Следовало бы также задать серьезные вопросы о стандартах высшего образования, поскольку в него вовлекается все больший процент соответствующих возрастных групп, но хотя об этом ведутся дискуссии (Phillips, 1996), вряд ли можно испытывать большие сомнения по поводу того, что наблюдается значительное раздувание спроса на квалифицированный труд со стороны работодателей, даже когда работа сама по себе не требует особых навыков. Например, есть признаки того, что университетские степени становятся классическим симптомом позиционирования: чем больше выпусников с дипломами, тем меньше эти дипломы ценятся при получении престижной работы и тем выше относительный престиж университета, который выдал этот диплом.
Это влечет за собой проблему - особенно в отношении роли личных заслуг в информационном труде, которую Кастельс упорно подчеркивает, - доступа в самые престижные университеты, дающие возможность делать карьеру на самым высоком уровне
информационального труда, который становится двигателем ин-формационального капитализма. В Великобритании наблюдаются признаки того, что самые привилегированные университеты, Кембридж 0 Оксфорд, оказываются все более закрытыми для людей с неподходящим социальным происхождением. При том что только 7% в соответствующей возрастной группе учатся в частных школах, их выпускники составляют половину обучающихся в Оксфорде и Кембридже (Adonis and Pollard, 1997), хотя раньше их доля достигала трети от соответствующей возрастной группы. Трудно не заметить, что непропорционально большое число студентов привилегированного происхождения обучается в самых престижных университетах. И это не вопрос университетских предрассудков. Это, скорее, показатель того, что частные школы очень хорошо учат своих учеников сдавать публичные экзамены, в наибольшей степени определяющие поступление в университет. Здесь возникает важнейшая тема, не освещенная Кастельсом: не действует ли явно мери-тократическая социальная система по-прежнему в пользу определенных социально-экономических групп.
Устойчивость класса собственников
Хотя бесспорно, что глобализованный капитализм - явление беспокоящее и порождающее неуверенность у всех, кого этого касается, в том числе и у корпораций, существуют достоверные доказательства, что главные держатели активов относятся к классу собственников, которым принадлежит значительная часть собственности корпораций. В этом отношении важнейшим источником становятся работы Джона Скотта (Scott, 1982, 1986, 1991, 1996), хотя они не целиком посвящены информациональному труду, но в то же время во многом перекликаются с книгой Кастельса. Например, Скотт напоминает, что важнейшие изменения в капитализме связаны с переходом от персональных форм контроля к контролю неперсональному. То есть определенно индивидуальное владение фирмами пошло на убыль, на его место пришло владение распыленное. В наше время корпорациями в большинстве случаев владеют различные организации, такие как банки и страховые компании, а также индивидуальные владельцы, которые имеют очень небольшой процент акций.
Кастельс это тоже признает, но потом, опираясь на традицию социологии менеджмента, утверждает, что «класс менеджеров» управляет этими корпорациями и благодаря своим менеджерским способностям «является ядром капитализма в его информацио-
нальной фазе» (Castells, 1997a, с. 342). Однако Скотт показывает: рост числа владельцев корпораций не означает, что класс капиталистов утрачивает контроль над ними, поскольку он связан сетями, в основе которых лежит совместное владение акциями и которые обеспечивают удержание ими позиций благодаря «констелляции интересов» (Scott, 1997, с. 73).
Вопреки Кастельсу оказывается, что существует класс капиталистов, который находится на вершине капиталистической системы (Sklair, 2001). Он менее безлик, чем это представляется Кастельсу, хотя этот класс собственников, возможно, и не напрямую руководит капиталистическим производством. Кастельс совершенно прав, обращая внимание на нестабильность и непредсказуемость капитализма во все времена, а особенно в наше время. Стоит только поразмышлять о новостях из Юго-Восточной Азии и Латинской Америки или о трясине теперешней России, чтобы оценить подвижность, даже неконтролируемость современного капитализма. Тем не менее это не означает, что высшие эшелоны системы не монополизированы группой собственников.
Бесспорно, произошло частичное размежевание «механизмов воспроизведения капитала» и «механизмов воспроизведения классов» (Scott, 1997, с. 310).То есть капиталисты все еще могут передавать свою собственность наследникам, но уже не в состоянии передать связанные с этой собственностью позиции топ-менеджеров. Однако это размежевание, которое в значительной степени обязано высоким требованиям к образовательному уровню, зашло не слишком далеко. Скотт полагает, что класс собственников по-прежнему формирует «пул, из которого рекрутируются топ-менеджеры». Более того, класс собственников получает особые преимущества в образовательной системе, так что он и будет обладать высокой информациональной квалификацией, на которой делает акцент Кастельс. В этом заключается причина той исключительности, эксклюзивное™, которую дает поступление в Оксфорд или Кембридж. Скотт пишет, что
класс капиталистических собственников имеет интересы во всей корпоративной системе и способен поддерживать свое существование благодаря монополизации системы образования, как и благодаря монополизации богатства. Он стоит на верхней ступени стратификационной лестницы, пользуясь наилучшими возможностями по сравнению с подчиненным обслуживающим классом, который и образует все иерархические ряды корпораций.
(Scott, 1997a, с. 20).
Бесспорно, что все топ-менеджеры - информациональные работники, однако большой ошибкой было бы ставить их в один ряд с программистами, бухгалтерами и журналистами, которые также работают с символами. На вершине глобализованного капитализма действительно находятся информациональные работники, но они оказались там по большей части благодаря привилегированному происхождению, привилегированному образованию и неоценимому преимуществу - унаследованному богатству. Дело в том, что с связи с глобализацией капиталистический класс приобрел разнообразие. Но и при этом есть признаки диспропорционального влияния групп собственников, что также показывает высокую способность к самовоспроизводству (Useem, 1984).
Истоки информсщионального капитализма
Теперь я бы хотел вернуться к более концептуальным аспектам «информационной эпохи». Кастельс проводит различие между тем, что он называет информациональным способом развития и капиталистическим способом производства. Капиталистический способ производства исходит из марксистской традиции и связан с рыночной экономикой, производством ради прибыли, частной собственностью и т.п. Однако способ развития имеет отношение к средствам производства заданного уровня богатства. Индустриализм был одним способом развития, теперь же мы имеем дело с «социотехнической парадигмой», информациональным способом развития, который нам представляют как новый путь создания богатства. По Кастельсу, информациональный способ развития - это когда «воздействие знания на знание само по себе становится главным источником производительности». Как уже отмечалось, Кастельс полагает, что историческое совпадение кризиса капитализма в 1970-х годах и «информационной революции» породило современный информациональный капитализм.
Но давайте немного поразмышляем над концептуальным аппаратом, который был здесь использован. Утверждается, что мы можем рассматривать изменения по двум отдельным осям: по способу производства и по способу развития, когда первый обеспечивает богатство, а второй организует его. Тут уместно вспомнить новаторскую работу Дэниела Белла. Как известно, Белл создал концепцию постиндустриального общества, позже названного им информационным, хотя его аргументы лежат в чисто веберовском русле. Мануэль Кастельс, утверждая, что принадлежит к более радикальной
интеллектуальной традиции, выражает благодарность своему предшественнику как «праотцу... информационализма» (с. 26). Однако совпадения между ними гораздо глубже, чем предполагает такое беглое упоминание, и в них кроются наиболее серьезные проблемы подхода Кастельса.
В этом контексте полезно вспомнить теоретические предпосылки Дэниела Белла, потому что они очень близки позиции Кастельса. Стоит также не упускать из виду, что теория Белла исходит из марксизма, ставшего некогда отправной точкой и для Кастельса. В книге The Coming of Post-Industrial Society тезис о рождающемся «информационном веке» построен на положении Белла о том, что техника и технология производства стали важнее, нежели определенная социальная система, которая выросла из них. То есть если марксисты утверждают, что фундаментальные перемены происходили, когда рабовладение сменялось феодализмом, а феодализм - капитализмом, то Белл доказывает, что перемены шли от сельского хозяйства к индустриачизму и постиндустриализму, высшей стадией которого становится информационное общество. В квазимарксистской терминологии Белла, «производительные силы [технология] заменяют социальные отношения [собственность] как основную ось общества» (Bell, 1973, с. 80).
Здесь Белл бьет Маркса козырем Вебера. Классовая борьба «производственных отношений» становится менее значимой, чем тусклый призыв «больше за меньшее», т.е. эффективности, особенно проявляющейся в технологических инновациях. Как бы Белл ни открещивался, он все равно исходит из принципа технологического детерминизма, поскольку, по его мнению, именно это и лежит в основе всей социальной и политической жизни. В соответствии с веберовской традицией американской социологии Белл приходит к выводу, что крупнейшие исторические сдвиги происходили в период смены доиндустриализма индустриализмом и позже - постиндустриализмом, причем каждая фаза отмечалась техническими усовершенствованиями, которые вызывали огромное повышение производительности.
Это тот же самый тип аргументации, который мы находим у Кастельса. Хотя аналитическое разделение, которое он проводит между способом производства и информациональным способом развития, дает ему возможность назвать период, который мы сейчас проживаем, информациональным капитализмом, абсолютно ясно, что реальным двигателем перемен стала «технологическая революция, построенная на информационных технологиях, [которые] в ускоряющемся темпе трансформируют материальную основу общества» (Castells, 1996, с. 1). Кастельс постоянно проводит
мысль о том, что «информационная технологическая революция» становится фундаментом, на котором строится здание сетевого общества. А это с неизбежностью означает, что Кастельс, отбросив свой извечный радикализм, придерживается технократических взглядов на развитие общества, как и Дэниел Белл, а также все прочие теоретики «информационной эры» (Кшпаг, 1995). Если, как предполагается, мы входим в сетевое общество, пусть даже не конкретизируя его влияние, Кастельсу придется отвечать на обвинение в том, что, несмотря на некоторые различия в терминологии, он оценивает перемены как развитие через иерархически выстроенные фазы, хорошо известные тем, кто знаком с постиндустриальной теорией: трудно увидеть разницу между переходом от индустриализма к постиндустриализму (терминология Белла) и переходом индустриализма к информационализму (Кастельс предпочитает этот термин). В любом случае отсюда вытекает, что, по его мнению, определенная технологическая база служит предпосылкой и определяет всю социальную и политическую жизнь.
Более того, это не только вопрос сужения политического выбора (хотя это, разумеется, так), но и позиция, которая резко противоречит большому числу социологических исследований технологических изменений, особенно тех, в которых утверждается, что ошибочно воспринимать технологию как автономный, асоциальный феномен, оказывающий при этом решающее воздействие на общество. В этом Кастельс серьезно расходится с современной социологической наукой, которая, несмотря на разные позиции авторов и школ, все же отрицает «технологический» подход к переменам и предпочитает изучать, каким образом технологические инновации встраиваются в социальные отношения (Dutton, 1996).
Смена эпох
Здесь будет уместно подробнее остановиться на положении Кастельса о том, что информациональный капитализм знаменует смену эпох. Поскольку капитализм не утрачивает позиций, вполне понятно, что Кастельс уверен - как возвещает само название его трилогии, - что мы вступили в «информационную эпоху». Я уже изложил возражения против технологического детерминизма, который лежит в основе объяснений Кастельса наступивших перемен. Теперь я хотел бы продвинуться дальше в этом направлении и поразмышлять над вопросом: как можно индентифицировать смену эпох? В ходе этих размышлений я намереваюсь поставить под сомнение саму концепцию информации у Кастельса и буду пы-
11 - 2647
таться доказать, что она расплывчата, эклектична и запутанна, хотя и занимает центральное место в его описании смены эпох.
Вполне понятно, что эпохальные сдвиги невозможно прямо идентифицировать с помощью коренных изменений в развитии. Например, войны и эпидемии влекут за собой такие тяжелые последствия, как голод и религиозные кризисы, однако для того чтобы представить их как признак смены эпох, необходимо вставить их в рамку интерпретации. Я бы хотел подчеркнуть, что это не означает отрицания важности того или иного события или процесса, а лишь указывает на то, что в подобных случаях избежать интерпретации представляется невозможным. К тому же это не предполагает, что у каждого свое представление об эпохальных сдвигах: существуют факты, которые можно привести как веские доказательства, и одни маркеры воспринимаются с большим доверием, чем другие. Короче говоря, я благожелательно отношусь к трудам об исторических эпохах и убежден в их основательности, однако допускаю, что смена эпох там самоочевидна, опираются ли доказательства на политические тенденции, экономические процессы или технологические инновации.
Мартин Олброу (Albrow, 1996) в своем интересном исследовании «Глобальная эпоха» подчеркивает, что всегда существуют альтернативные способы идентификации крупнейших перемен. Он выделяет три исторические эпохи: средневековую эпоху, эпоху модерна и глобальную эпоху. Глобальная эпоха, в которую мы вступили, явилась результатом стечения многих факторов, но отмечена в первую очередь тем, что главной точкой отсчета - в экономике, политике, образовании, экологии - теперь становится земной шар. Марксисты, разумеется, найдут иные отличительные признаки, их деление будет иным, а именно рабовладение, феодализм, капитализм. Дэниел Белл, о котором речь шла ранее, пользуется иным набором индикаторов: доиндустриальная, индустриальная, постиндустриальная эпохи. И хотя Мануэль Кастельс сравнительно мало внимания уделяет этой теме, совершенно ясно, что для него вступление в информационную эпоху означает исторический разрыв со всем, что было раньше.
Кастельс явно считает очень весомой в этой трансформации роль информационального развития. Можно согласиться с этим, однако хотелось бы спросить, что он подразумевает под информацией, описывая новую эру. В своей трилогии он придерживается различных концепций: для сетевого общества главная характерная черта - потоки информации, для автоматизации трудовых процессов - электронные устройства, для информационального труда - коммуникативные и аналитические навыки, затем он утверждает, что информационализм - это «воздействие знания на зна-
ние как основной источник производительности» (Castells, 1996, с. 17), а позже заявляет что «информационализованное» общество - это общество, в котором «генерирование, обработка и передача информации становится основным источником производительности и власти». Легко понять, что все эти концепции информации означают не одно и то же. Например, воздействие «знания на знание» трудно поместить в категорию информационных потоков, так как, например, промышленный дизайнер может создать добавленную стоимость продукта креативным усилием, однако для этого он не слишком нуждается в информационных сетях. Неоднозначно и определение «сеть», так как она может состоять из двух человек, беседующих по телефону, или же передавать огромные объемы электронной информации.
Было бы вполне уместно задать Кастельсу вопрос, какое определение наиболее подходяще для описания новой эпохи. Я уже говорил, что он, как правило, возвращается на привычную почву - к технологиям, особенно к ИКТ, которые определяют «ин-формациональный способ производства», хотя это не слишком хорошо увязывается с его настойчивым утверждением о центральной роли информационального труда. На самом деле Кастельс, разумеется, воспользовался большим спектром дефиниций, вероятно, потому что сам факт увеличения объемов информации и движения ее между акторами и различными пунктами и есть то, что определяет новую эпоху.
Тем не менее сближение дефиниций явно недостаточно, так как все равно повисает главный вопрос: какая же информация является идентифицирующей для новой эпохи? Прямо Кастельс на него не отвечает, но можно понять, что любая, а это не будет работать, так как мы должны отличать более значимую информацию от менее значимой. В этом легче разобраться, если мы в эвристических целях подумаем об альтернативной концепции информации. Опираясь на работу Десмонда Бернара (Bernar, 1954) или более недавнюю книгу Нико Штера (Stehr, 1994), можно разделить историю на эпохи в соответствии с ролью теоретического знания, которое мы можем определить как абстрактную, поддающуюся обобщению информацию, кодифицированную в текстах разного рода.
Бернар делит историю на периоды в соответствии с тем, как использовалось теоретическое знание. Таким образом, XVII- XVIII вв., период научной революции, характеризовался успехами в теоретическом знании, что имело очень небольшое практическое значение (это было время Коперника, Кеплера, Галилея, Ньютона и других ученых, чьи исследования движения планет, силы притяжения и т.п. просвещали, но на практике были непримени-
мы). Второй период, по Бернару, - индустриальная революция, он! охватывает вторую половину XVIII и XIX в. и характеризуется огромными практическими изменениями, хотя совершали эти прорывы люди, в большинстве своем не осведомленные в теоретическом знании. Напротив, такие изобретатели, как Джордж Стивенсон, развивали технологии, удовлетворяя практические нужды. Третья и последняя эпоха - в терминологии Бернара, научно-технологическая революция- происходит в XX в., когда теоретическое знание становится тесно связано с практической деятельностью. Примеров тому множество - от авиации и космонавтики до радаров, тканей и пластмасс, и всюду теоретическое знание играет ключевую роль в создании технологий. Историк Эрик Хобсбаум (Hobsbawn, 1994) разделяет это мнение и пишет, что в XX в. «место водителя занимали теоретики... они говорили практикам, что искать и что можно найти в свете их теорий» (с. 534-535).
Я вовсе не собираюсь убеждать читателя, что теоретическое знание - признак, по которому история делится на эпохи (хотя как точка зрения мне это кажется интересным). Представив альтернативное деление, я просто хочу поставить вопрос о пригодности обозначения «информационной эпохи» Кастельса. В его картине теоретическое знание не присутствует, хотя факт, что оно играет ключевую роль в современном мире, лежит на поверхности. Кроме того, альтернативная концепция дает нам возможность понять, насколько туманную дефиницию дает информации Кастельс.
Резюме
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |