ЗНАМЕНИТЫЕ актеры и актрисы в характеристиках, воспоминаниях и анектодах. Бесплатное приложение к «Вестнику иностранной литературы» 1902 г. Очерки А.В. Швырова, под редакцией С.С. Трубачева. СПб.,

ЗНАМЕНИТЫЕ актеры и актрисы в характеристиках, воспоминаниях и анектодах. Бесплатное приложение к «Вестнику иностранной литературы» 1902 г. Очерки А.В. Швырова, под редакцией С.С. Трубачева. СПб., Типография бр.Пантелеевых. 1902.

М. С. Щепкин.

Эпоха, с которой наш театр стал национальным, то есть стал полно и разносторонне отражать русскую действительность и воспро­изводить умственный и бытовой строй русскаго общества, когда наши актеры, отрешившись от западнаго влияния, вступили на почву реа­лизма, является наиболее блестящей страницей в истории русскаго театра и носит название Щепкинской эпохи, от имени актера Ми­хаила Семеновича Щепкина, как главнаго ея представителя, совершившаго переворот в русском сценическом искусстве и указавшаго ему путь, по которому оно с тех пор и следует.

Михаил Семенович Щепкин был сын крепостного двороваго человека курскаго помещика графа Волькенштейна. Детство, по соб­ственному его признанию, было неинтересно, как детство всякаго крестьянскаго ребенка. Отецъ вскоре после рождения Михаила Семе­новича был сделан управляющим над всеми имениями графа и, благодаря такому высокому для крепостного человека званию, решил дать мальчику образование. Хлебнаго магазина ключник был первым человеком, от котораго ребенок выучился грамоте. Мальчик был бойкий, смышленый и скоро овладел всей премудростью, которую вмещал в себе ключник.

Тогда отец, мечтавший дать своим детям образование, повез сына в Белгород для продолжения учения к знакомому священнику. На пути им пришлось ночевать в имении Красном, где жили по­мещики. (Отец Щепкина жил в другом селе). Как раз в день приезда путешественников в господском доме готовились к по­становке оперы на домашнем театре. У графа Волькенштейна был недурной хор певчих, с которым он то давал концерты, то ставил целыя оперы. На этот раз шла опера «Новое семейство». Маленький мальчик, как любимец помещиков, был допущен на этот спектакль, и впечатление от виденнаго осталось у него такое сильное, что в своих записках, написанных уже пожилым человеком, Щепкин описывает подробно весь этот достопамятный ве-чер, а мотивы из оперы остались у него в голове на всю жизнь.

Хотя сам Щепкин в своих воспоминаниях не говорит, как повлиял на него этот спектакль, но можно с уверенностью сказать, что опера в доме графа Волькенштейна послужила первым толчком к развитию его страстной любви к театру.

Вскоре после этого ему еще раз пришлось пережить свои театральныя впечатления, но уже не в качестве зрителя, а действующим лицом. Случилось это в Судже, куда Щепкин переехал после учения у белорусскаго священника. В этом городе он посещал довольно большую школу. Однажды в классе кем-то из учеников была при­несена комедия Сумарокова «Вздорщица». Слово «комедия» было новое и совершенно непонятное для учеников. Щепкин, проглядев внима­тельно книгу и вспомнив виденный им спектакль, разрешил все­общее недоумение и объявил, что такую «комедь» разыгрывают в лицах. Ему не поверили, поднялся спор, перешедший в крик, на который явился учитель. Когда учителю сказали, о чем идет разговор, он поддержал Щепкина и, объяснив при этом, какого рода бывают драматическия произведения, так увлек и заинтересовал но­востью этой учеников, что они, с его предложения, решили разыграть «Вздорщицу» собственными силами.

Особенно обрадовался Щепкин, когда учитель, уходя из класса, проговорил:

— Вот дураки, вместо того, чтобы бегать по улицам да биться на кулачки или другими подобными занятиями убивать время, не лучше ли было бы, если бы вы разучили эту комедию да перед роспуском на масленице сыграли бы ее у меня?

С этих пор детей ничего больше не занимало, кроме «Вздорщицы» и разговора об ея постановке. Щепкин, кажется, радовался и восторгался больше всех, хотя в то же время и готовился к разочарованию, так как, несмотря на свои успехи, мог остаться без роли, вследствие того, что в школе были мальчики, стоящие выше его, сына крепостного двороваго человека. Но волнение его оказалось прежде­временно: учитель при распределении ролей назначил ему роль слуги Розмарина, чем привел мальчика в неописанный восторг. Уже к первой репетиции он выучил роль на зубок и отвечал ее так быстро, что учитель и товарищи только дивились, глядя на юнаго актера.

Суджа и теперь город незначительный, а уж в то время он был совершенно медвежьим углом и потому, когда разнесся слух, что в школе на масленице будет спектакль, то все захолустье заволновалось, а городничий, получивший приглашение на этот вечер, даже спросил, не будет ли на этом спектакле чего-нибудь неприличнаго, и только получив отрицательный ответ от учителя, согласился приехать. Перед началом представления классная комната была обращена в зрительный зал, а полог от кровати, повешенный у задней стены, служил кулисой и декорацией в одно и то же время. Щепкин говорит, что сначала он как бы струсил, но потом был все время точно в каком-то чаду и только старался говорить быстрее прочих, дабы показать знание роли. Зрители, состоявшиe из городских властей и семейств учащихся, неистово аплоди­ровали исполнителям, а городничий подбодрял актеров частыми воз­гласами: «хорошо, лихо!» и т. д.

На другой день после бессонной ночи, полный воспоминаний вчерашних триумфов, Щепкин пришел к учителю проситься домой, так как за ним прислали лошадь. Но учитель приказал ему остаться еще на несколько дней в городе, чтобы играть опять на свадьбе у

дочери городничаго, лошадь же велел отправить домой, сказав, что ему будет дана обывательская подвода. На свадьбе у городничаго народу набралось множество, а у дома стояла такая густая толпа, что маленьким актерам пришлось прибегнуть к помощи будочников, чтобы пробиться сквозь эту живую стену. Несмотря на то, что теперь играть уже пришлось перед более избранной публикой, спектакль все же сошел блестяще и актеров не только много хвалили, но даже и наградили деньгами.

«Я был,—пишет Щепкин,—в таком чаду, что мне все ка­залось сном, и если бы не огромный кусок пряника и не двадцать пять копеек, доставшихся мне с сестрой, если бы не эта сумма, слишком громко звеневшая в заднем кармане сюртука моего при каждом моем движении, то я точно бы усомнился в действитель­ности. Что тогда было у меня на мысли, что меня волновало, я не могу выразить, только мне было так хорошо, так весело, что и сказать нельзя».

В таком прекрасном настроении Щепкин с сестрой отправи­лись на перекладных домой, и тут им пришлось нисколько разоча­роваться. Едва обменявшись приветствиями с родителями, дети начали с гордостью повествовать о своих сценических успехах. Отец и мать попросили показать свое искусство, и мальчик, желая поразить и восхитить, с быстротой попугая начал болтать свою роль. Мать, слу­шая его, проливала слезы умиления, а отец иронически улыбался. Когда Миша кончил, Семен Григорьевич спросил его: «Что же у вас все так говорили?».—«Все,—отвечал радостно мальчик,—и я быстрее других». «Ну так я вас за такую игру всех бы выдрал роз­гами, да и учителя-то вашего также». Эго обидело мальчика, он на­чал спрашивать, почему отец находить такую игру нехорошей, но отец и сам не мог объяснить ему, он видел, однако, в Москве и в Петербурге заправских актеров и знал, что они не так играют.

Тем не менее, спектакль этот оказал на молодого Щепкина силь­ное влияние и принадлежит к самым важным событиям его детства.

По окончании ученья въ Судже отец, стремившийся возможно лучше образовать своего сына, отвез его в народное губернское училище в Курске. Училище это состояло из четырех классов; в нем проходились история, география, арифметика, геометрия, словесность и иностранные языки: немецкий, французский и латинский. Порядки в училище царили патриархальные, а преподавание заключалось лишь в буквальном зазубривании наук. Щепкин с первых шагов и до момента выхода из училища оставался там первым учеником, что ему доставалось сравнительно легко, так как он обладал замеча­тельной памятью. Он былъ хорошим товарищем, любимцем учи­телей, и даже сам губернатор отличал его перед прочими за успехи и дарил ему деньги.

Щепкин оставался в Курске до пятнадцати лет. Здесь он познакомился с О. И. Богдановичем, автором «Душеньки», который на склоне лет проживал в Курске, где и скончался в 1802 году. Хотя зна­комство юноши со стариком-поэтом продолжалось недолго, но не прошло совершенно бесследно для Щепкина: он получал от Бог­дановича книги для прочтения и поучался от него во время разговоров, пополняя свои свтедения по части истории и словесности. Но самое

главное, про что необходимо упомянуть,— это знакомство Щепкина с Курским театром. Один из его товарищей по училищу приходился родственником Барсовым, содержателям театра, и иногда проводил мальчика вместе с собой в раек. Кроме того, оркестр театра состоял из дворовых графа Волькеаштейна, и молодой любитель, помогая музыкантам нести ноты, проникал в оркестр и жадно следил оттуда за представлением. Скоро он совсем свыкся с театром и стал как бы членом труппы; он переписывал ноты, заменял суфлера и даже познакомился через товарища с семьей Барсовых, часто там бывал, отдыхая душой в кругу этих людей от тех мелких уколов самолюбия, которые наносились даровитому и развитому мальчику грубой дворней, дававшей иногда ему чувствовать его низкое происхождение. Так, например, дворецкий, рассердившись на его отца, приказал кормить мальчика вместе с кучерами и дворниками и только спу­стя долгое время, когда отец узнал об этом, его снова стали лучше кормить и поить чаем, по распоряжению графа, который от всех слышал про блестящие успехи сына управителя.

В книгах судеб, должно быть, уже предначертана была участь Щепкина и случай постепенно вел его к заранее определенной цели. Сперва маленьким мальчиком, он смотрит дивное, невиданное зре­лище—оперу, затем забавляется, разыгрывая на школьном спектакле слугу из Сумароковской комедии, потом помогает актерам как и чем может, культивируя в себе любовь к театру и искусству, пока, наконец, в 1805 году в ноябре месяце он выступает сам на подмостках Курскаго театра.

Народное губернское училище в Курске было в 1803 году пере­именовано в гимназию, и Мише Щепкину пришлось выйти из него, так как гимназия предназначалась не для него. Этим окончилось образование Щепкина.

Приехав в имение, он поступил на службу к своим господам и исполнял должность чего-то средняго между лакеем и домашним секретарем. Положение его было несколько иное, чем обыкновеннаго двороваго, но во всяком случае, мало удовлетворяющее молодого чело­века. Так шло дело до 1805 года. Приехав в этом году в Курск вместе с господами, проводившими в этом городе зиму, Щепкин, к своему великому огорчению, узнал, что суфлер, прежний его зна­комый, ушел из труппы. Юноша таким образом лишался возмож­ности свободно приходить на сцену и ему снова приходилось поступать помощником к музыкантам графа.

«Этого дня я не забуду никогда, ему я обязанъ всем!», восклицает в своих воспоминаниях М. С. Щепкин, вспоминая свой пер­вый дебют, коренным образом изменивший всю его жизнь. Вот, что он разсказывает про этот достопамятный день. Раз как-то актриса Лыкова привезла графу Волькенштейну билет на свой бенефис. Граф поблагодарил и приказал Щепкину напоить артистку чаем; в то время артисток и артистов сажать за господские столы было не принято, и потому Щепкин привел ее в чайную. Здесь за разговором Лыкова рассказала молодому человеку про свое затруднительное положение. Оказывалось, что актер Арепьев, который должен был играть в бенефисном спектакле, только что прислал записку, где

говорил, что нуждается в деньгах, так как сидит без платья, проигравшись до тла в карты. Денег же достать было негде, вследствие чего спектакль мог быть отложенным на неопределенное время. Узнав, что роль, предназначавшаяся для Арепьева, была роль почтаря Андрея изъ пьесы «Зоя», Щепкин с замиранием сердца предложил свои услуги, на что Лыкова, подумав, согласилась, с тем условием, если согласится также и антренренер. Не медля ни минуты, Щепкин стал хлопотать. Барсов согласился на его предложение, и молодой ар-тист сейчас же принялся учить роль, а через три часа уже читал ее перед Лыковой «так громко, так твердо, так скоро, что Лыкова не могла успеть мне сделать ни одного замечания и по окончании встала и поцеловала меня с такой добротой, что я уже не помнил себя и слезы полились у меня рекою».

Все время до самаго выхода своего на сцену Михаил Семенович жил лихорадочной жизнью. Счастье и восторг не умещались у него в груди и не было человека, которому он не рассказал бы о своем предстоящем дебюте. Наконец, настал спектакль и волнение его еще больше увеличилось. В уборной артисты жаловались на холод, но с Щепкина пот катился градом. Как он вышел на сцену, что говорил, как принимала его публика, он ничего не помнит, знает только, что по окончании спектакля он ушел под сцену и долго плакал там слезами радости. Но игра его была, по-видимому, хо­роша, по крайней мере, все хвалили его, а граф в знак особой милости подарил ему триковый жилет.

С этого дня Щепкин начал уже довольно часто играть на сцене Курскаго театра. Сперва он замещал заболевших актеров, а че­рез три года поступил уже окончательно в труппу, продолжая в то же время оставаться дворовым человеком графа Волькенштейна. Так продолжал он играть до 1816 года, получая триста пятьдесят рублей в год и считаясь одним из лучших комиков труппы. Когда кончилась антреприза Барсова и Курский театр закрылся, он по рекомендации антрепренера получил приглашение в Харьков в труппу Штейна.

Целых шесть лет скитался по России Щепкин в качестве провинциальнаго актера. Провинциальные актеры и в наше время далеко не обеспечены, в ту же отдаленную эпоху они представляли жалких тружеников искусства, оторванных от дома и семьи, лишенных самаго необходимаго и зачастую питавшихся сухим хлебом. Общество смотрело на актера, как на отщепенца и нищаго, котораго за деньги можно заставить делать все, что угодно. Искусство этих лицедеев стояло очень невысоко и не задавалось никакими возвышенными целями. Хорошая игра, по мнению такихъ актеровъ, по словамъ самого Щепкина, состояла в том, чтоб не говорить своим натуральным голосом, а декламировать стихи и прозу самым напыщенным образом, каждое слово требовалось сопровождать какимъ-нибудь размашистым жестом, а слова наиболее «жестокия», как «любовь», «измена», «страсть», выкрикивать насколько хватало сил. Лицо при такой игре всегда сохраняло неподвижность маски и не гар­монировало со словами или с душевным состоянием исполнителя. Если актеру нужно было подчеркнуть какую-нибудь, по его мнению,

важную фразу, то он без стеснения оставлял своего собеседника и, выходя на авансцену, выкрикивал в публику свою тираду. По окончании монолога, когда актеру приходилось уходить со сцены, было принято за правило поднимать правую руку вверх и так скры­ваться за кулисами.

В начале своей сценической карьеры Щепкин подражал этим приемам, считая их необходимыми, но вскоре такая шаблонность перестала его удовлетворять, и он постепенно стал относиться вдум­чивей к исполняемым им ролям, хотя все-таки не мог определенно выяснить себе, в чем состояла сущность сценическаго искусства. Первый толчок к просветлению он получил извне. Однажды еще в Курске ему пришлось видеть игру молодого, умнаго и талантливаго актера-любителя князя Мещерскаго. Глядя на игру этого аристократа, Щепкину сперва показалось, что тот вовсе не умеет играть. Он не завывал, не махал руками, одним словом, ничем не походил на заправскаго актера. Но уже с середины пьесы Щепкин пришел в восхищенье, видя, что князь раскрывает перед ним всю внут­реннюю жизнь изображаемаго героя с такой правдивостью, какую прежде ему не пришлось подметить ни в одномъ актере.

После этого в сознании Щепкина произошел перелом во взгляде на игру артиста. Он пачал подражать князю, но вследствие того, что не совсем ясно понимал, в чем заключается разница между игрою этого актера-любителя и им, актером-профессионалом, он подражал только внешним приемам игры Мещерскаго, отчего его по­дражаниe носило характер деланности и неестественности.

Но желание производить своей игрой впечатление, тождественное с впечатлением, получаемым от игры великосветскаго любителя, глу­боко запало в душу Щепкина, и он продолжал работать над собой и в харьковской труппе. Труппа Штейна и Калиновскаго, подвизав­шаяся в то время в Харькове, считалась одной из лучших. Актеры тамъ были старые, хорошо сыгравшиеся и достигшие известной строй­ности в исполнении. Для Щепкина играть в такой труппе, да еще в болыпом университетском городе, было большой честью. Едва npиехав в город, он побежал смотреть театр, но вместо импонирующаго храма Мельпомены увидал перед собой ветхий балаган с перегнившими лестницами.

Впрочем, подвизаться в Харькове ему долго не пришлось. Князь Репнин, малороссийский губернатор и большой любитель театра, переманил труппу к себе в Полтаву. Здесь актерам предоставлены были казенныя квартиры, княжеская субсидия и разрешение ездить по ярмаркам. Так как полтавская публика не могла окупить содержание театра, то труппа совершала большия поездки по другим городам. Ездили они в Харьков, в Ромны, в Нижний, одним словом, всюду, где в перспективе предвиделся доход. Щепкин во всех этих городах сделался вскоре любимцем, и его участие в спектакле всегда повышало сборы. Полтавцы тоже любили умнаго и даровитаго актера и выразили эту любовь тем, что выкупили своего любимца из кре­постной зависимости на волю. Для собрания нужной суммы для выкупа решено было устроить спектакль с платой за места по подписке. Го­рячей всех взялся за это дело Сергей Григорьевич Волконский, буду-

щий декабрист, а в то время блестящий генерал-майор. Мы знаем теперь этого благороднаго человека по вышедшим не так давно его запискам и можем судить, насколько для него было приятно сделать добро такому человеку, как Щепкин. Итак, князь С. Г. Волконский лично обошел с подписным листом лавки купцов, съехавшихся на Ильинскую ярмарку в Ромны, и набрал таким образом семь тысяч рублей. В заголовке подписного листа значилось: «В наград таланта актера Щепкина для основания его участи, июля 26-го дня 1818 г.» Среди подписавшихся можно было встретить людей всех сословий и состояний. Князь Репнин подписал 200 рублей, князь Волконский—500 рублей; затем шли цифры от 10 до 1.990 рублей. Послед­нюю сумму подписал какой-то картежник, выигравший деньги эти от кого-то на мелок; впрочем, они так и не были получены с проигравшаго. Выкупная сумма была назначена 10.000 р., набрали же 6.000 р., и недостающия 4.000 внес князь Репнин. Вместе с Щепкинымбыли выкуплены его отец, мать, жена и дети.

Однако, на волю Щепкин не вышел, а перешел лишь из владения Волькенштейна в руки князя Репнина. Положение его от этого не только не улучшилось, но стало еще тяжелее. У графа Волькенштей­на отец его, как известно, занимал должность управителя и мог содержать не только себя с женой, но даже помогать жене М. С; те­перь же Щепкину нужно было кормить всех, средства же его были очень ограничены, и ему не раз приходилось прибегать к помощи посторонних. Такое положение стало невозможным, и артистъ предложил поверенному князя заплатить за себя четыре тысячи векселями, но поверенный потребовал на векселях вернаго поручительства. Когда, наконец, нашелся такой поручитель в лице историка Бантыш-Каменскаго, Щепкин с женой и детьми был отпущен на волю; родители же его остались, однако, еще некоторое время во владении князя Репнина.

Через год после выхода на волю Щепкин дебютировал в Москве на Императорской сцене, а спустя неколько месяцев был зачислен актером Императорских Московских театров.

Прежде чем перейти к описанию его деятельности в Москве, скажем несколько слов о женитьбе артиста. Елена Дмитриевна Щепкина была восточнаго происхождения. Русские солдаты нашли ее ребенком во время войны с Турцией в крепости Анапа. Девочку окрестила и воспитала русская семья одного генерала. Познакомившись, Щепкин и Елена Дмитриевна влюбились друг в друга, а затем повенчались, когда воспитатели позволили ей вступить в брак с крепостным человеком.

До 1805 года в Москве был театр, называвшийся «Петровским», на котором по найму играла драматическая труппа помещика Столыпина. После пожара театра московский генерал-губернатор Нарышкин представил императору Александру I доклад об устройстве в Москве Императорскаго театра. На это последовало Высочайшее соизволение, театр был построен, и Столыпинская труппа перешла во владение дирекции за 32.000 руб. Дело, однако, на первых порах пошло неважно, так как артистам, получившим звание придворных, пришлось конкурировать с очень недурной французской

труппой. Только в 20-х годах с назначением директором Ф. Кокошкина и М. Загоскина ему в помощники началось процветание те­атра. Эти люди взглянули серьезно на возложенную на них задачу. При составлении репертуара они преследовали две цели, — составлять его по возможности интереснее и разнообразнее и пользоваться равномерно всеми силами труппы. Судя по афишам двадцатых и тридцатых годов, нельзя не придти к заключению, что режиссерская часть тогда серьезно заботилась о публике и об артистах. Зритель того времени уважался, его сочувствие было дорого театру, его старались удовлетворять и интересовать.

Несмотря на то, что в труппе были талантливые и развитые ак­теры, дирекция не переставала пополнять ее. Прослышав о таланте Щепкина, Кокошкин послал в Тулу Загоскина, и тот пригласил артиста в Москву. Успешно выступив 23-го ноября 1822 года впервые

на сцене Императорскаго театра, Михаил Семенович Щепкин 6-го марта 1823 года был принят в «придворную труппу».

Актер Императорскихъ театров первой половины прошлаго столетия считался особою исключительною, а постоянное внимание и забота о нем русскихъ царей отвели ему почетное место в среде общественной интеллигенции. Актер с своей стороны чувствовал и ценил это, считая себя художником и служителем искусства, и нет поэтому ничего удивительнаго в том, что Щепкин вскоре после своего приезда сошелся с вы­дающимися людьми Москвы и вступил равноправным членом в ли­тературные кружки. За сорок лет жизни Щепкин был знаком и дружил с такими людьми, как Гоголь, Пушкин, Белинский, Грибоедов, Лермонтов, Аксаков, Грановский, Герцен, Станкевич и др. Со многими из них у него были самыя дружественныя отношения.

Особенно коротко сошелся он с членами двух кружков—Гер­цена и Станкевича, несмотря на разность взглядов, царивших в их собраниях. Благодаря своему веселому, общительному характеру, Щеп­кин был желанным гостем как среди посетителей Станкевича, занимавшихся философско-эстетическими вопросами, так и среди членов кружка Герцена, где разговоры носили социально-политический характер.

С своей жаждой знания Щепкин чувствовал себя в этих кружках, как рыба в воде, и, слушая споры выдающихся людей сороковых годов, расширял свой умственный горизонт и предъявлял новыя требования к своему искусству. Вступив на московскую сцену, Щепкин скоро сделался любимым комиком публики и почти без перерыва выступал в разных комедиях и водевилях. Такой успех мало, однако, удовлетворял талантливаго артиста, и очень часто он жаловался на тоску и на то, что вместо дельной роли ему поручали бессмысленную в какой-нибудь не менее бессмысленной пьесе, по преимуществу переделанной или переведенной с иностраннаго.

Щепкина тяготила, главнымъ образом, невозможность воплощать в своей игре pyсские, хорошо знакомые ему типы. Он горевал, что в России еще до сих пор не было национальных пьес, и что театр и выводимые в пьесах типы носили иностранный характер.

Действительно, театр в России занесен был из чужих краев и насильно привит к нашей жизни. До Петра Великаго это было придворное развлечение, а затем, хотя он и сделался общедоступным, он все-таки носил иностранный характер, и пьесы с заглавием вроде «О честномъ изменнике, в ней же первая персона Арцух Фридрих фон-Поплей» или «Драгыя Смеяныя», которую пробовал перевести сам Петръ Великий, очевидно, не могли заинтересовать никого. Такой же чужеземный характер носил театр и во времена Волкова и Сумарокова, хотя его существование официально было подтверждено указом в 1756 году. Пьесы Сумарокова, несмотря на русския названия, были холодными, безжиз­ненными подражаниями французским образцам, в которых и по­мину не было об отражении русской действительности. Сумароков не мог понять своей ошибки и бранил русскую публику, осмеливавшуюся щелкать орехи во время представления его трагедий. Некоторыя лица в

комедиях фон-Визина хотя и не лишены бытовых черт, но в манере вести интригу и в группировке лиц проглядывает подражание французам. Таков был репертуар, предшествовавший появлению Щеп­кина. Во время же его ранней деятельности, т. е. в начале XIX века, театр все еще не был свободен от ложнаго классицизма во вкусе Вольтера и влияния романтизма. Кукольник, Полевой, Зотов и пр. царили в это время на сцене, заполняя ее нерусскими героями с гром­кими именами Шуйских, Ляпуновых, Велизария и Уголино. Комедия хотя и ближе стояла к жизни, но тоже носила на себе следы сильнаго влияния Мольера и Лесажа. Шаховской, Загоскин и Писарев, сочи­няя по вышеупомянутым образчикам веселенькия пьески, в глу­бине души наивно предполагали, что их произведения вполне национальны и рисуют бытовой и умственный строй современнаго русскаго общества. Хотя наш театр не насчитываетъ и двух столетий, но им уже многое пережито и многое забыто.

И сколько лир висит безгласных На кипарисах молодых.

Щепкину, искавшему в пьесах изображения действительной рус­ской жизни, все эти произведения, лишенные души — вдохновения, не могли, конечно, нравиться, и он, в ожидании появления нащональной комедии, отдыхал душой на переводах Мольера и Шекспира. Жаждавший работы артист изучал с жаром Мольера еще в провинции. На московской сцене он переиграл много мольеровских ролей, на­чиная от Оронта в «Мизантропе» и кончая Жоржем Данденом, котораго поставил в свой бенефис в 1851 году. Из пьес Шекспира в то время, кроме Шейлока, шли только «Гамлет» в переводе Полевого да перевод французской переделки Дюссе «Отелло». Щепкин играл роль Полония и играл прекрасно. Вот отзывъ Белинскаго:

«Роль Полония выполняется Щепкиным, котораго одно уже имя есть верное ручательство за превосходное исполнение. И в самом деле, целая половина второго явления в первом действии и потом значительная часть второго акта были для публики полным наслаждением, хотя в них не было Мочалова; не говорим уже о той сцене, где оба эти артиста играютъ вместе. Некоторые недовольны Щепки­ным за то, что он представил Полония несколько придворным забавником, если не шутом. Нам это обвинение кажется решительно несправедливым. Может бьпь, в этом погрешил переводчик, дав­ши характеру Полония такой оттенок; но Щепкин показал нам Полония таким, каков он есть в переводе Полевого. Мы и обвинение на переводчика почитаем несправедливым: Полоний точно забавник, если не шут, старичок, по старому шутивший, сколько для своих целей, столько и по склонности. Для нас образ Полония слился с лицом Щепкина, также как образ Гамлета слился с лицом Мочалова. Если наша публика не оценила вполне игры Щепкина в роли Полония, то этому две причины: первая—ея внимание было все поглощено ролью Гамлета; вторая—она видела в игре Щепкина только смешное и комическое, а не развитие характера сценическаго искусства. Здесь кстати заметим, что большинство нашей публики еще не доволь­но подготовлено своимъ образованием для комедии: оно непременно хочет хохотать, завидя на сцене Щепкина, хотя бы это было в роли

Шейлока, которая вся проникнута глубокой мыслью и нередко становит дыбом волосы зрителя от ужаса, или в роли матроса, которая пробуждаетъ не смех, а рыдание» *).

Наконецъ, желание Щепкина было удовлетворено: в 1831 году в Москве была поставлена сначала в отрывках, а затем в целом комедия Грибоедова «Горе отъ ума». Несмотря на легкое подражание «Мизантропу», «Горе от ума» произведение уже чисто русское, и Щепкин с восторгом принялся разучивать роль Фамусова, которая впоследствии считалась одной из коронных ролей в его репертуаре. К тому времени относится и знакомство Щепкина с Н. В. Гоголем. Первая встреча этих двух художников, художника сцены и худож­ника слова, известна всем. Проезжая в 1832 году через Москву, Гоголь незваный пришел к артисту и, застав его с семьей за обедом, остановился на пороге и скороговоркой проговорил:

Ходить гарбузъ по городу, Пытаеться свою роду: "Чя вы живы, та здоровы, Сородичи гарбузовы?

Земляки быстро сошлись и полюбили друг друга. М. С. Щепкин ожидал от гениальнаго писателя драматических произведений, а Гоголь нашел в Щепкине богатейший запас разных рассказов, фактов и наблюдений, которыми пользовался, перенося их иногда целиком в свои произведения; так, им описан рассказанный артистом эпизод появления кошки в «Старосветских помещиках» и некоторые типы в «Женитьбе».

Щепкин в этот период находился в расцвете своих сил. Артист подал прошение с напоминанием о скором окончании его контракта с дирекциею и спрашивал, благоугодно ли будет дирекции оставить его еще на службе, Загоскин, занимавший в то время место директора, написал на прошении, что готов заключить с ним контракт хоть на сто лет, только бы он прожил. Чтоб поощрить его талант Загоскин предложил ему место преподавателя драматическаго искусства в театральном училище, с жалованьем в 2.000 рублей ассигнациями.

Делу образования молодых актеров Щепкин отдался всецело. Он не принуждал их заучивать с голоса роли, а предоставлял каждому свободно работать, стараясь вдохнуть в каждаго новичка любовь к искусству и терпенье в труде.

Сам он все время трудился над усовершенствованием своего таланта и работал, не покладая рук. Во всю свою долгую карьеру он ни разу не пропустил ни одной репетиции. Роли свои он знал всегда на зубок и, несмотря на это, накануне спектакля не ложился спать до тех пор, пока не была повторена роль, хотя бы он играл ее сто раз. Сколько потрачено было им труда и сколько разочарований пришлось ему вынести в то время, когда он, блуждая, как впотьмах, старался уловить сущность игры Мещерскаго! Только впоследствии, сойдясь с людьми образованными, Щепкин понял истинное призвание артиста и тайны своего искусства. А раз поняв, он стал не

*) В. Г. Белинский. Т. III. стр. 276 и 277.

только сам играть в таком духе, но советовал и другим. «Влазь, так сказать, в кожу действующего лица, изучай хорошенько его общественный быт, его образование, его особенные идеи, если оне есть, и даже не упускай из виду общество его прошедшей жизни. Когда все это будетъ изучено, тогда какия бы положения ни были взяты из жизни, ты непременно сыграешь верно»,—так писал Щепкин об отождествлении или слиянии своей личности с личностью изображаемого героя. А что такое отождествление удавалось Щепкину, это подтвер-ждает отзыв Белинскаго, приведенный выше.

Отличительные свойства таланта Щепкина заключались, по свиде­тельству современников *), в пылкости и чувствительности. При­рожденные же юмор и добродушие навели артиста на роли комических стариков. Кроме Фамусова, Сквозника-Дмухановскаго, он ве­ликолепно изображал Бурдюкова, Полония, Скупого рыцаря, Шейлока, Кошкарева и др.

Пылкость его придавала блескъ и жизнь его игре, обдуманной и отделанной до мелочей, но не вымученной и не искусственной. Голос его, небольшой, но гибкий и гармоничный, поддавался самым разнообразным интонациям, извлекая по желанию то смех, то слезы у зрителей.

Естественность, живая передача роли, искреннее увлечение—вот те качества, которыми он очаровывал публику.

Естественность и искренность были отличительными качествами талантливаго артиста и в домашней жизни. Радушие и хлебосольство царили у него в доме. Всех, кто, по его мнению, обладал умом, талантом или высокими душевными качествами, он приглашал к себе и знакомил со всей семьей, которая была довольно-таки много­численна. Сюда входили его мать, жена, две сестры, сыновья и дочери; кроме того, вместе с ними жила семья Барсовых, его первых покровителей на сценическом поприще, и много разных стариков и старушек, кормившихся около артиста весь свой век. Все жили дружно, спокойно и свободно.

Гости собирались в его доме часто; сюда приходили и литераторы, и ученые всех лагерей, которых Щепкин ласково объединял под своей кровлей. Разговоры, благодаря многочисленности такихъ собраний, велись самые разнообразные: то мелочные, повседневные, то философские или эстетические. Щепкин, когда заходил разговор об ис­кусстве, не мог оставаться спокойным и горячо вступал в спор. Говорил он в таких случаях громко, но не резко и не обидно, беспрерывно осыпал противника самыми разнообразными доказатель­ствами, до фактов из жизни включительно. В последнем случае, то есть если Щепкин начинал что-нибудь рассказывать, все собрание умолкало. Щепкин рассказывал мастерски, метко и живо характе­ризуя действующих лиц и пересыпая аттической солью свой рассказ. Полныя губы его при этом раскрывались медленнее, а энер­гичный жест руки, складывавшейся в кулак, какъ бы подчеркивал его слова.

Щепкин, как мы знаем, не получил систематическаго образо-

*) С. Т. Аксаков и В. Г. Белинский.

вания в детстве, но, благодаря чтению и долгому общению с умнейшими людьми того времени, он по ясности и широте взгдядов стоял в передовых рядах тогдашней интеллигенции. Любознательность его не пропадала с годами, и на склоне лет Щепкин так же интересо­вался всем благородным и высоким и все так же, как и во времена юности, возмущался всяким злом. Он никогда не превозносил «добраго стараго времени», но, наоборот, верил в лучшее будущее и ра­довался всякому движению вперед.

Этими убеждениями он не угодил московскому генерал-губернатору Закревскому, который причислил Щепкина, уже семидесятилетняго старца, к людям, собирающимся «произвести переворот в го­сударстве». «Актер Щепкин,—говорилось в этом донесении,—на одном из своих вечеров подал мысль, чтобы авторы писали пьесы, заимствуя сюжеты из сочинений Герцена, и дарили эти пьесы бедным артистам на бенефисы. Желаетъ переворотов и на все готовый».

Наружность Щепкина не отличалась ничем особенным. Это был человек невысокаго роста, полный, с широким чисто русскаго склада лицом, обрамленным русыми волосами; серые глаза смотрели умно и приветливо, а плотно без усилия сжатыя губы и выдающийся подбородок говорили о выдержке и энергии талантливаго артиста.

Гоголь действительно сдержал данное им Щепкину слово и при­нялся писать комедию «Женитьба», пользуясь отчасти указаньями ар­тиста, но много раз исправлял и передедывал ее. Гораздо раньше появилась его другая комедия—«Ревизор». В письме к Щепкину Го­голь, посылая ему экземпляр «Ревизора», просил заняться его поста­новкой в Москве, не ожидая его приезда из Петербурга. Щепкин уговаривал автора приехать и самому исполнить это трудное дело, но тот наотрез отказался, и «Ревизор» 25-го мая 1836 года былъ поставлен на московской сцене. Роль городничаго удалась Шепкину как нельзя лучше.

«Какое одушевление,—писалъ Белинский об исполнении этой роли Щепкиным,—какая простота, естественность, изящество! Все так верно, глубоко-истинно—и ничего грубаго, отвратительнаго: напротив, все так достолюбезно мило! Актер понял поэта; оба они не хотят делать ни каррикатуры, ни сатиры, ни даже эпиграммы, но хотятъ показать явление действительной жизни, явление характеристическое, типическое *)».

Дружба Щепкина с Гоголем после постановки «Ревизора» приобрела еще более интимный характер. Артист возлагал на писателя большия надежды после такой «блестящей пробы пера», как назвал комедию Белинский. В письмах Щепкин продолжает жаловаться на неудовлетворительность репертуара.

«Душа требует деятельности,—пишет он Гоголю,— а репертуар нисколько не изменился, все то же, мерзость и мерзость, и вот, чем на старости я должен упитывать мою драматическую жажду. Знаете, это такое страдание, на которое нет слов. Нам дали все, то есть артистам русским,—деньги, права, пенсионы, и только не дали

*) «Полное собрание сочинений В. Г. Белннскаго под ред. С. А. Венгерова», т. III, стр. 334.

свободы действовать, и из артистов мы сделались поденщиками. Нет, хуже: поденщик свободен выбирать себе работу, а артист— играй, играй все, что повелит мудрое начальство».

Гоголь на эти жалобы отвечал:

«Это стыдно вам говорить. Разве вы забыли, что есть старыя заигранныя, заброшенныя пьесы? Разве вы забыли, что для актера нет старой роли, что она вечно нова. Теперь-то именно, в минуту, когда горько душе, теперь-то вы и должны показать свету, что такое актер. Переберите-ка в памяти ваш старый репертуар, да взгляните све­жими и нынешними очами, собравши в душу всю силу оскорбленнаго до­стоинства... Ваш талант,—продолжает Гоголь,—не такого рода, чтобы стариться. Напротив, зрелыя лета ваши только что отняли часть того жару, котораго у вас было слишком много, который ослеплял ваши очи и мешал взглянуть вам ясно на вашу роль. Теперь вы стали в несколько раз выше того Щепкина, котораго я видел прежде. У вас теперь есть то высокое снокойствие, котораго прежде не было. Вы те­перь можете царствовать в вашей роли, тогда как прежде вы все еще метались».

Гоголь, однако, долго не оправдывал надежд Щепкина. Пьесы его: «Женитьба» и «Игроки», переделывались в течение десяти лет, и артист в первый раз поставил их в свой бенефис в 1843 году. За год перед тем вышло собрание сочинений Гоголя, и Щепкину было дано автором формальное заявление, что артист может распоряжаться всеми драматическими отрывками и сценами.

Когда в Гоголе совершился известный переворот в миросозepцании, он написал «Развязку Ревизора», где живыя действующая лица комедии были обращены в отвлеченные символы, а всему сюжету придан аллегорический характер. В 1846 году он начал хлопотать о новой постановке «Ревизора» в Москве и непременно с продолжением, в котором главную роль должен был играть М. С. Щепкин, но последний наотрез от этого отказался, во-первых, потому, что не решался выступать перед публикой в роли проповедника и коммента­тора, получающаго еще к тому же «трофей» от артистов и публики, а во-вторых, ему жаль было отказываться от того понимания «Реви­зора», с которым он сжился душою.

«Прочтя ваше окончание «Ревизора»,—пишет он Гоголю,—я бе­сился на самого себя, на свой близорукий взгляд, потому что до сих пор я изучал всех героев «Ревизора» как живых людей. Отнять их у меня и всех вообще—это было бы действие бессовестное. Я их люблю, люблю со всеми слабостями, как и вообще всех людей. Вы из целаго Mipa собрали несколько человек в одно сборное место, в одну группу; с этими в десять лет я совершенно сроднился, и вы хотите их отнять у меня. Нет, я их вам не дам, не дам, пока су­ществую. После меня переделывайте хоть в козлов, а до тех пор я не уступлю вам «Держиморды», потому что и он мне дорог».

Неизвестно, чем бы окончилась вся эта история, и была ли бы по­ставлена «Развязка», но Щепкин захворал, а в это время друзья Гоголя успели отговорить его.

Щепкин находился в дружбе со многими выдающимися людьми той эпохи. Перечислять поименно всех друзей талантливого артиста

нет возможности, и мы ограничимся лишь кратким упоминанием о его задушевных отношениях к Шевченко и Белинскому. По возвращении Шевченко из ссылки он поседился в Нижнем Новгороде, и Щепкин не замедлил приехать в этот город, чтобы повидаться с любимым человеком. В стихотворениях, посвященных артисту, Шевченко называет его «единым другом» и «великим чудотворцем». Когда Шевченко разрешили жить в столицах, он приехал в Москву и поселился в доме артиста.

Из писем Белинскаго мы узнаем, как дорог и полезен ему был Щепкин. Когда угасавшее здоровье критика потребовало продолжительнаго пребывания на Юге, он отправился в путешествие вместе с артистом, ехавшим в южную Poccию одновременно как для от­дыха, так и для заработка. Ехать вместе с старым другом, неистощимым веселым собеседником, эта мысль приводила Белинскаго в восторг. После шумных и веселых проводов в мае 1846 года оба друга отправились на Юг. Побывав в Воронеже, Калуге, Курске и Харькове, они приехали в Одессу. Отсюда Щепкин предпринял турне по южным крымским городам. Белинский все время следовал за ним. Щепкин ухаживал за больным критиком, как «дядька за недорослем», и Белинский не мог нахвалиться им.

Артистическия поездки Щепкин совершал много раз в продолжение своей сценической карьеры. С одной стороны, его в провинциюю манили слава и успех, с другой—деньги, в которых он часто нуждал­ся, содержа многочисленную семью. По самому скромному рассчету ему приходилось проживать в год до двенадцати тысяч. Жалованья же он сперва получал 9.000 руб., а после 1842 года ему была назна­чена пенсия 1.142 р. 82 к. и 35 р. 70 к. разовых, да полный зимний бенефис. Естественно, что денег этих ему не хватало, и он ничего лишняго позволить себе не мог. Так, случилось, например, когда Гоголь звал его за границу, то Щепкин, несмотря на все желание посмотреть заграничных актеров и их игру, чтобы затем описать все виденное в своей теории сценическаго искусства, которую он собирался составить, принужден был отказаться за неимением средств.

Но побывать за границей ему все-таки пришлось. В апреле 1853 года Щепкину был разрешен пятимесячный отпуск в Южную Францию и Италию для лечения сына. Почитателями Щепкина в саду при доме Погодина был устроен торжественный прощальный обед, на который собрались литераторы, профессора и артисты. Речей было сказано множество. Грановский говорил о терпении и труде—двух качествах, помогших Щепкину достигнуть вершины славы; Погодин упомянул о влиянии Щепкина на Гоголя и его произведения, а сам Щепкин все достигнутое им приписывалъ влиянию тех людей, среди которых он вращался.

— Я,—говорил он на обеде,—не был студентом, но я много обязан Московскому университету в лице его преподавателей: одни на­учили меня мыслить, другие —глубоко понимать искусство.

Последния десять лет Щепкин не переставал трудиться, хотя силы и талант его заметно стали падать. Он иногда путал слова, забывал фразы. Так, однажды в Нижнем Новгороде, играя в ка-

ком-то водевиле, он вдруг забыл реплику и остановился, чувствуя, что память ему изменила. Суфлер из всех сил шептал ему, но старческий слух не воспринимал звука. Положение становилось кри­тическое, тогда Щепкин подошел к суфлерской будке и громко проговорил: «Не слышу!», суфлер также громко повторил ему забытыя слова, и пьеса окончилась благополучно. Новыя роли ему давались особенно трудно. Тем не менее, иногда вдохновение и силы снова возвращались к нему, и в такие моменты игра его становилась по прежнему великолепной. Нечто подобное случилось с ним на представлении «Нахлебника» Тургенева, где Щепкин играл роль Кузовкина. Перед началом спектакля артист страшно волновался, но, выйдя на сцену, почувствовал прилив сил и сыграл роль великолепно. Островскаго пьесы ему не нравились, и он редко в них выступал. Быт действующих лиц этих комедий, их язык и нравы были чужды и незнакомы Щепкину. Из всего репертуара Островскаго ему удалась только роль Любима Торцова.

Пятидесятилетий юбилей Щепкина был отпразднован с боль­шой торжественностью в залах художественнаго училища 26-го ноября 1855 года. Приветственныя и хвалебныя речи не прекращались во все время обеда. Это было первое торжество, устроенное в честь русскаго актера. Шевырев, Погодин, С. М. Соловьев и другие при­ветствовали юбиляра в самых теплых, сердечных выражениях; Гончаров, А. и Л. Толстые, Тургенев, Галахов, Майков, Панаев, Некрасов прислали ему свои поздравления.

Чувствуя упадок сил, артистъ в последние годы жизни не раз подавал в отставку, но дирекция в признательность к его заслугам каждый раз оставляла его и в 1860 году, вместо поспектакльной платы, назначила ему две тысячи рублей в год содержания.

Поездки в провинцию Щепкин не прекращал, несмотря на дряхлость, но сборов уже не делал, и даже «Горе от ума», пьеса, в которой Щепкин превосходно изображал Фамусова, не привлекала публику в зрительный зал.

В 1863 году весною Щепкина с Высочайшаго разрешения уво­лили в отпуск в Крым с сохранением содержания и с пособием в 500 руб. Щепкин радовался и тому, что уезжает в теплый край, и тому, что о нем еще помнят. Этой поездкой он надеялся попра­вить свое здоровье, подточенное болезнями и старостью, и вовсе не думалъ о близкой развязке.

Путешествие на Юг окончательно подорвало силы и здоровье Ми­хаила Семеновича, и в Ялту он приехал совершенно больной. Недолго пришлось наслаждаться ему благотворной крымской весной, и одинокий, вдали от родных и друзей, Щепкин 11-го августа 1863 г. скончался на руках посторонних людей.

20-го сентября толпы народа провожали останки Щепкина. Похоро­нили великаго артиста в Москве на Пятницком кладбище. На могильном памятнике написано: «Михаилу Семеновичу Щепкину, артисту-человеку».

Надпись лаконическая, но полная глубокаго чувства. Щепкин был человек и ничто человеческое ему не было чуждо. Но от при­роды он был человек терпеливый, скромный, чуждый всякаго само-

мнения. Он до старости, до последней минуты любил жизнь, как юноша верил в добро и в светлую будущность России. Когда стали до него доходить слухи о готовившемся освобождении крестьян, он волновался, радовался и боялся, что не доживет до этого великаго дня, но судьба смилостивилась над ним, и Щепкину удалось увидать зарю новой жизни, занимавшуюся над стомиллионным народом.

Значение Щепкина как артиста было громадно. В русском сценическом искусстве он является таким же реформатором, каким был Пушкин в русской литературе, а Глинка в музыке. До него игра артистов была подражанием игре французских актеров, иногда хорошим, иногда дурным. Щепкин в начале своей карьеры шел по стопам своих предшественников, но уже в провинции, увидев игру князя Мещерскаго, он хотя и смутно, но понял, что шел по ложному пути. Прозрел он не сразу, и лишь благодаря неутомимой жажде знания и постоянному пребыванию в среде лучших и образованнейших людей того времени, удалось ему выяс­нить истинные задачи искусства. Но уяснить и провести в жизнь не одно и то же. Для этого нужна была неутомимая энергия и беспрерывный упорный труд. Труд Щепкин считал большой нравственной силой. Недаром он так любил повторять стихи из водевиля «Жакартов станок», особенно заключительныя строки:

Честь и слава всемъ трудам, Cлава каждой капле пота, Честь мозолистым рукам, Да спорится их работа.

Откинув напыщенную, вычурную манеру игры, манеру, занесен­ную из чужих краев и плохо подходившую к нашему быту, Щепкин начал проводить свои взгляды на искусство, явившись горячим и убежденным проповедником реализма на сцене, простоты и сво­боды. Он убежденно доказывал, что для вернаго изображения того или другого лица на сцене, нужно перевоплотиться в это лицо или «влезть в его шкуру», как говорил он, нужно до того слиться с ролью, чтобы вовсе не было видно актера. Эти взгляды Щепкин проводил в течение сорока лет, и сотни актеров воспитались на его идеях, прониклись ими и, следуя по стопам учителя и реформатора, довели сценическое искусство до высокой степени развития, и «Щепкинский период», считая его с перваго десятилетия до начала семидесятых годов прошлаго столетия, является самой блестящей страницей в истории русскаго театра.

Дата добавления: 2015-10-21