Комнатка, вроде деревенской бани, закоптелая, по всем углам пауки. На одной половине Петр Петрович Лужин в светлом костюме «с иголочки», галстучке с розовыми полосками, круглой шляпе и с зажатыми в

А.Колесникова

«С грехом пополам»

Комнатка, вроде деревенской бани, закоптелая, по всем углам пауки. На одной половине Петр Петрович Лужин в светлом костюме «с иголочки», галстучке с розовыми полосками, круглой шляпе и с зажатыми в руках сиреневыми перчатками, смотрит на ведро с краской. В противоположном углу Аркадий Иванович Свидригайлов в черном перепачканном в краске старом костюме и фате невесты, мешает краску в другом ведре кисточкой.

Свидригайлов. Что, Петр Петрович, по новой?

Лужин. Вот увидишь, Аркаша, я тебя в этот раз непременно уделаю.

Свидригайлов. Всё может быть, всё может быть. Ты б перчаточки-то надел. Испачкаешь ручки.

Лужин. Что ты привязался ко мне с этими перчатками?

Свидригайлов. Это ты к ним уж больно привязался, так что и надеть боишься. Носишь только в руках для параду. (Жеманно прячет лицо в фату). Нешто передо мной франтом хочешь показаться?

Лужин. Ты эти шуточки брось, кому говорят! Я не посмотрю, что вырядился, как баба…

Свидригайлов. А ты не узнаешь, фасончик-то? Не такой Авдотье Романовке готовил?

Лужин. Всё, с меня хватит. (Начинает деловито красить пол от стены). Я не намерен провести здесь с тобой вечность.

Свидригайлов. Петр Петрович, полно, неужто ты веришь, что тебе всё простят просто за то, что ты покрасишь пола, больше, чем я? Мы с тобой теперь, как два Сизифа, будем тут до скончания веков марафет наводить.

Лужин. Ты не умничай, ты крась.

Свидригайлов. Держу заклад, что даже если я позже тебя начну, всё равно к центру вместе придём.

Лужин. И что держишь?

Свидригайлов. Я? Да вот, хоть фату эту держу, а ты — перчатки свои. По рукам?

Лужин. По рукам, только руки я тебе не подам. Ещё замараюсь.

Свидригайлов. Эх, барин-то ты барин, да только и я тебе — не слуга. Брезгливый ты больно, Петр Петрович. Всегда мне это в тебе не нравилось.

Лужин. Уж лучше так, чем как ты, со слугами путаться, да до петли их потом доводить. Я уж про Дуню и не говорю…

Свидригайлов. (начинает красить). А я ведь, Петр Петрович, действительно влюбился тогда…

Лужин. Как же, как же! (цитирует) «…скажи она мне: зарежь или отрави Марфу Петровну и женись на мне, -- это тотчас же было бы сделано!» Это ты братцу её сказки рассказывай. Я тебя насквозь вижу.

Пауза.

Свидригайлов. А Раскольников, думаешь, где?

Лужин. За стенкой где-нибудь, где же ещё ему быть?

Свидригайлов. Так сказывают, что переродился он совершенно и совсем другую жизнь повёл.

Лужин. Такое только в книгах бывает. Во вредных.

Свидригайлов. Вот это так на тебя похоже! Дальше носа своего не видишь, не высовываешься, да по себе весь мир одной меркой меришь.

Лужин. А хоть бы и так, я не жалею ни о чем, если хочешь знать. Я человек прямой, все эти ваши бабьи истерики, да благородные порывы до добра не доводят. Я говорил тогда Раскольникову, что всё на свете на личном интересе основано, так при своём мнении и остался.

Свидригайлов. А что он ответил тебе, помнишь? Я напомню: «Доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать».

Лужин. Это ему всюду его теория гениальная мерещилась. Все вы такие впечатлительные натуры, наяву бредите – одному призраки приходят, другому твари дрожащие. Вы всю жизнь в облаках витали, а я дело делал.

Свидригайлов. Ты так ничего и не понял. И, кстати, обрати внимание, я уже тебя догнал.

Лужин. Тьфу ты, дьявол, заболтал. Я с тобой больше не разговариваю.

Некоторое время красят в тишине.

Свидригайлов. А ты знаешь, я ведь соврал тебе, Петр Петрович. Когда сказал, что деньгами теми, что я за сирот Мармеладовых в приют отдал, и девочке этой, невесте моей оставил, я грехи не откупил свои. Здесь все добрые дела засчитывают, и слово доброе, и рупь, и тыщу по одному курсу меняют. Вот в Америку, сказали, зря уехал, а так бы и наверх меня взяли, не сидел бы тут с тобой. Я давно понял, как эта штука с полами работает. И в любую минуту могу себе билет отсюда купить. Да вот жаль тебя бросать одного…

Лужин борется с раздражением, наконец, не выдерживает, набирает на кисточку побольше краски и брызгает на Свидригайлова.

Свидригайлов. Поверил! Смотри-ка. Вот скажи мне, Петр Петрович, между нами, кто тебе по сердцу больше – Дуняша или Сонечка?

Лужин. (с усилием успокаиваясь, язвительно) Что ты Аркаша, теперь ты один моя отрада. Посватаюсь скоро.

Свидригайлов. А я бы пошел, не посмотрел бы, что подл и жаден. Я у Авдотьи Романовны этому научился. Руки прямо вот сами тянутся в тебе душу живую поискать да на свет божий вытащить. Жалко мне тебя, в низости и мелочности своей купаешься и воображаешь, что лучше всех других.

Лужин. Ну, положим, не лучше всех, да уж получше тебя буду. И с женушкой управиться смогу, на место её поставить, коли придётся.

Свидригайлов. Ты не о том всё думаешь. Теперь тебе за пределы комнаты этой вовек не выйти, и никого, кроме меня, увидеть не доведется уже. Ты хоть понимаешь, за что тут оказался?

Лужин. Вот увидишь, это наш с тобой последний разговор. Такой как ты мне не соперник ни в чем, даже в таком деле. Ты мне просто простить не можешь, что выбрала Авдотья Романовна не тебя, а меня, вот и бесишься.

Свидригайлов. Братца своего она выбрала, не нас с тобой. И видишь, не ошиблась. Мы с тобой — где? А он хоть и бросился с обрыва, а всё же силы на поверхность выплыть нашел. Родион Романович мне сразу понравился, похожи мы с ним. Да ведь и ты с ним похож, потому вы и не сошлись.

Лужин. Мы не сошлись, потому что свою сестру и мать он против меня настроил. А я бы мог составить её счастие.

Свидригайлов. Своё счастие. Своё, Петр Петрович. Причем за счет несчастия её. Потому ты здесь и сидишь со мной, что свою жизнь строил, чужие разрушая.

Лужин. Праведник выискался. Не вижу я что-то раскаяния с твоей стороны, все только хвастаешься.

Свидригайлов. Да я при жизни ещё раскаивался. Глубоко раскаивался, за всё зло, что содеял. Если хочешь знать, я для того и грешил, чтобы раскаиваться. Делаю низость какую, обманываю, плету с три короба, льщу напропалую, сердце девичье смущаю, и сам себе противен становлюсь, того и гляди, расплачусь. Но остановиться, ей-богу, не могу, сидит кто-то внутри, и все шепчет-шепчет: «А есть ли дно? А если ещё ниже, а ещё?».

Лужин. Теперь уж ниже некуда.

Свидригайлов. Да, потому я и спокоен теперь. Нашел дно, вот оно, рукой прикоснуться можно, я каждый мазок кладу, да думаю про себя, что ещё один эпизод своей жизни закрашиваю, прощение своё зарабатываю.

Лужин. Раз тебе, Аркаша, тут так нравится, оставайся здесь. Прекращай красить, дай мне по-хорошему закончить. И расстанемся полюбовно. Я тебе даже перчатки оставлю.

Свидригайлов. Купить меня хочешь? Не по карману тебе будет. Да и потом, перчатки эти мне и вовсе малы. Впрочем, подозреваю, что и тебе тоже. Потому и не носишь – сэкономил, покупая, всё равно для шику. Думаешь, и тут, если не запачкаешь костюм, тебя наверху за своего примут?

Лужин. А почему бы и нет? Там ведь кто? Люди!

Свидригайлов. Так ведь они не такие как ты, они на костюм смотреть не будут, они сразу душу увидят, и если на ней пятна есть, отправят обратно – закрашивать.

Лужин. Ты за своими пятнами бы лучше следил. Даже покрасить аккуратно не можешь.

Свидригайлов. И действительно, вон уголок пропустил. Благодарствую.

Лужин. (выходит из себя). Чего тебе от меня нужно, мерзавец? Ты зачем меня раздражаешь?

Свидригайлов. Э, брат, ты не путайся. Раздражаешься ты сам, а я тебе добра желаю.

Лужин. Вот только не надо опять праведника мне разыгрывать. Знаю я, что у тебя на уме – отвлечь, разозлить меня, да и закрасить дощечку на моей стороне. Но меня не проведешь, не на такого, брат, напал. Я сам на такие дела мастер был.

Свидригайлов. То, что мастер – это ты не врёшь. Вот и давай-ка мы с тобой обсудим эпизодец мастерский один, клевету твою на Сонечку, на поминках.

Лужин. Завидуешь, что сам не придумал?

Свидригайлов. Вот ты когда бумажку сторублёвую в карман ей опустил, ты не подумал, на секунду хотя бы, что надо бы как этот фантазёр твой, Лебезятников, подумал, поступить. И не просить её назад?

Лужин. С какой такой стати, это мои деньги. А девица эта всё равно воровка. Такие как она, все воруют.

Свидригайлов. Я гляжу, познания у тебя на этот счет глубокие. А если бы знал наверняка, что девушка честная, ты бы её в острог усадил всё равно?

Лужин. Ты сам прекрасно знаешь, что такое она. Не человек уже, такую не жалко, мне ещё спасибо сказать надо бы, мир без таких только лучше.

Свидригайлов. А знаешь ли ты, что Раскольников спрашивал у неё, заслуживаешь ли ты смерти? Если б угадала она твои намерения, и понимала, что не выйдет у неё правду отстоять, и погибнут от тебя Катерина Ивановна с детьми, да и она сама – пожелала бы она тебе смерти. Знаешь, что ответила она?

Лужин. Ну, ты, как известно, всё знаешь, тебе там преотлично слышно было за стеночкой.

Свидригайлов. Не обо мне речь, я человек низкий и себя не оправдываю. А сказала она ему: «К чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать?». Понимаешь?

Лужин. Тут и понимать нечего, каждый свою шкуру вперед защищает. А это дело подсудное. А, может, знала она, что под стенкой подслушивает.

Свидригайлов. (смеется) Браво, браво! Так вот, позволь объяснить тебе по-дружески, Петр Петрович, что ответ её значил.

Лужин. Ну-с, слушаю.

Свидригайлов. А что она, хотя и наверняка знала уже, что ты человек низкий и подлый, не посчитала себя в правде осудить тебя, не то что словом или поступком, а даже помыслом греховным.

Лужин. Баба. Дура. И ты тоже в фате этой бабой становишься.

Свидригайлов. Если хотя бы на мизинец к неё приближусь, я за счастье это посчитаю.

Лужин. Что за манера у вас мизинцами проституток всё считать. Умеет она что ли им вытворять что-то этакое? Эта полоумная тоже кричал тогда: «Мизинца вы ее не стоите!»

Свидригайлов. А я перегнал тебя, Петр Петрович, смотри, вот осталось под ногами у себя кусочек и на твоей стороне мазнуть и дело в шляпе. Но я знаешь, что сделаю? Я красить больше не буду. (откладывает кисточку и встает)

Лужин. Точно полоумный. Хотя мне даже проще, сейчас докрашу и с тобой попрощаюсь, фату на память заберу, и в путь. Останешься тут свои грехи замазывать.

Свидригайлов. Тут, видишь ли, какая штука, один на этом поле не воин. Если нету второго, то нет смысла красить – всё дело в том, что азарт гонит нас друг на друга, надежда, шанс обещанный. И каждый раз не выходит ничего, и тяжело обманываться, но снова приходится пытаться. Вот он, Сизифов труд, в неизбежном разочаровании. А если один ты сидишь здесь, стало быть, надежды и нет никакой, и всё это просто тихая вечность в комнатке, вроде деревенской бани, закоптелой, да с пауками. Неприятно, но ни в какое сравнение с этой пыткой не идёт.

Лужин. Хочешь сказать, что нас обманули?

Свидригайлов. Ты даже Бога готов в подлости заподозрить?

Лужин. Ты что-то знаешь, но не рассказываешь?

Свидригайлов. Ты так ничего и не понял?

Лужин. (быстро докрашивает свою половину). Да что я, по-твоему, понять должен? Что негодяй я и мерзавец? Но я старушек не убивал, по девкам не гулял, я был строг, но справедлив. Все получали у меня по положению своему и по заслугам, что им причитается.

Свидригайлов. А кто право дал тебе, рассчитывать чужие заслуги? Деньги твои?

Лужин. Если так хочешь знать, то и они. Деньги – это сила, а кто силён тот и прав. Так уж в мире повелось. Ну, вот и я докрасил уже, так что не видать тебе неба.

Свидригайлов. Да мы опять туда же и пришли, где были. Пока мы стоим на этом пятачке, ничего не происходит. А кинемся друг дружку толкать – придётся сызнова начинать. Кстати, перчатки-то давай. Я выиграл. Вот мы – в центре.

Лужин. (толкает, Свидригайлов стоит). Ну и начнём сначала. А перчатки мои — при мне останутся. (Достает перчатки, и начинает примерять, они трещат и расходятся по швам).

Свидригайлов. Гляди-ка, и правда, малы. (Делает шаг в сторону). На, крась.

Лужин. И покрашу! (Хватает кисточку и бросается закрашивать то место, где только что стоял Свидригайлов. Ничего не происходит). Обманули!

Свидригайлов. Ты забыл, у тебя под ногами тоже не закрашено ещё.

Лужин. А ведь действительно. Непорядок. (Отходит и красит то место, на котором стоял. Загорается яркий свет). Получилось! Выкуси! Что такое? Почему я не могу сдвинуться с места. Почему так темно? Аркаша! Ах ты негодяй, ах ты мерзавец! Ты меня специально вперед пропустил – доброе дело сделать решил, проскочить вперед! (Протягивает в руке порванные перчатки.) На, дарю!

Свидригайлов. (к свету) Прости меня, Господи. Я подвёл Тебя. Но душа его чернее ночи. Может быть, так он наконец-то поймет. Ты же знаешь, я хотел, чтобы он мог увидеть свет. Я верил. А ещё я старался.

Дата добавления: 2015-10-21