— Рогге, вы делаете выводы слишком поспешно, — сказал американец. — Разве офицеры нарушили американские интересы? Нет. Иначе мы бы предприняли нужные шаги.
Видя, что говорить о Бодмере бесполезно, я перешел на другую тему и снова потребовал дополнительного питания для дистрофиков. Фредерексен ответил так доброжелательно, что можно было подумать, будто он намерен удовлетворить наши нужды:
— Составьте список, и мы сделаем исключение. Составьте, кроме того, список активных коммунистов, которых особенно волнуют политические преобразования и которые встречаются с русскими солдатами, всех, всех запишите. Мы хотим дать им мешок муки.
Дурак этот Фредерексен. Ему, видите ли, понадобилось раздавать муку тем, кто общается с советскими солдатами. Я понимаю, что американцам нужны фамилии коммунистов. Коммунисты постепенно возвращаются из концлагерей. Они неделями обивают пороги комендатур, прежде чем им соизволят выдать продовольственные карточки. А теперь вдруг такая готовность помочь.
Когда я разговариваю с долговязым переводчиком, мне кажется, что это честный парень, но слабовольный. Он не имеет на своих коллег абсолютно никакого влияния.
А вот Фредерексен — влиятельная личность. Но он проводит официальную американскую политическую линию.
* * * Я снова поднялся на гору Ашберг, чтобы проверить списки снабжения. Раненые офицеры были пьяны. На столах стоят пустые банки из-под тушенки и рыбных консервов. Теперь эти банки используются в качестве пепельниц. Эти консервы — из запасов американской армии. Офицеры курят американские сигареты лучших сортов. Всюду валяются обертки от шоколада и печенья. На кухне стоит большой бидон с молоком. А дети давно уже забыли вкус молока.
Какой-то старший лейтенант, увидев меня, закричал:
— Вон отсюда, большевистский шпион!
Я пошел прямо на этого человека и сказал ему резко:
— Давай, катись-ка ты отсюда! А то я научу тебя летать. Спущу с лестницы, чтобы приземлился на брюхе.
— Я донесу на вас! Чего вы мне грозите!
— А разве несколько недель назад вы не угрожали целому народу?
— Русские не народ, а нарост какой-то! — кричал этот рыцарь похода на Восток. — И вы тоже заражены. Придет время, и мы вскроем нарывы!..
Из дальнейшего разговора стало ясно: Фредерексен довел до сведения офицеров, что я сообщил ему об их фашистской деятельности и военной пропаганде.
Вот как выглядит ликвидация фашизма американцами.
* * * Записался на прием к самому коменданту, но он не пожелал разговаривать со мной. Тогда я пошел к своим товарищам и рассказал им обо всем, предупредив, чтобы с американцами не откровенничали. Тот, кто не пресекает, а поощряет действия фашистов, не может быть защитником интересов мирного населения.
Я, конечно, не стал составлять никаких списков, хотя Фредерексен через переводчика неоднократно напоминал мне об этом.
У меня пропала всякая охота видеть Фредерексена, но он может лишить меня удостоверения на право посещения госпиталей. А я должен сохранить это удостоверение во что бы то ни стало. Поэтому приходится заходить к Фредерексену хоть изредка. Я отделываюсь общими докладами. Все, мол, идет хорошо, только иностранцев, больных дистрофией, плохо кормят. Помогать он, конечно, не собирается. Это же не «респектабельные нацистские офицеры», а жертвы фашистского террора.
* * * Вооружившись трехлитровым бидоном, я в одно прекрасное утро явился к коменданту. Кухня находится в подвале, ее персоналом, состоящим исключительно из немок, командует долговязый переводчик. Я поставил бидон на стол и коротко пояснил:
— Пришел за молоком для офицерского госпиталя.
Долговязый переводчик улыбнулся и вышел. Какая-то женщина наполнила бидон, не сказав ни слова. Я пошел с молоком в спортивный зал в Брунндебра и отдал его иностранным друзьям. Один больной спросил меня:
— Где ты прячешь свою корову?
— Это молоко не от коровы, а от свиней.
— Да? Новое достижение науки? Вот об ослином молоке я слыхал, а что и свиньи дают молоко — для меня новость. Чего только не приходится жрать и пить во время войны. Даже молоко от свиней.
* * * Все раненые, которые понемногу приходят в себя, распределяются по лагерям. Американская команда, прежде чем усадить пленного на грузовик, каждого проверяет, вернее, обыскивает.
Другая команда ведет агитацию среди раненых за перевод в госпиталь в Бад Гомбург. Но те, кто родом отсюда или чьи семьи живут в областях, занятых Красной Армией, не хотят удаляться от родных мест.
Но есть и такие, которые считают, что отсюда лучше уйти. Они убеждены, что русские всех арестуют и отправят в Сибирь. Называют даже огромные рудники и каменоломни, куда якобы отправят работать даже инвалидов. Эту ложь старательно поддерживают американцы.
На днях меня вызвал Фредерексен.
— Рогге, вы очень заботитесь об иностранцах, — начал он. — Это понятно. Но теперь я прошу вас воздействовать на этих людей: пусть они пока не заявляют о своем желании попасть домой. Там их арестуют и осудят за то, что они работали в Германии. Объясните им это. Вы должны спасти этих бедняг. Пусть напишут заявление, что они не хотят ехать домой. Мы переведем их в американский госпиталь. Идите и проделайте это, но умело. Люди попадут в санаторий, а когда они поправятся, для них найдется хорошая работа. Сейчас они полумертвецы. Но если они вздумают вернуться домой, они превратятся в полных мертвецов.
Я обещал переговорить с перемещенными. Но как только я пришел в госпиталь к этим больным и голодным людям, которые недавно были на волосок от мученической смерти, я посоветовал им совсем противоположное: ни в коем случае не подписывать никаких заявлений.
По утрам я хожу за молоком для них. На горе Ашберг даже не заметили, что количество молока уменьшилось. Там, правда, охотней пьют виски.
Словом, ясно, что американцы поддерживают реваншистские настроения нацистских офицеров.
* * * Местные коммунисты, решив обратиться к американскому коменданту с разными просьбами, поручили мне составить прошение. В первую очередь коммунисты требовали молока для детей. Молока мало, но для офицеров оно есть, а для детей нет. Затем они просили срочно перевести госпиталь из школы Клингенталя в другое место: детям надо учиться. Мне они сказали, что прошение должно быть аргументированным, настойчивым и вежливым. Нелегкая задача.
Ночью я сел писать прошение. Было душно и жарко.
Далеко за полночь распахнулась дверь, и в комнату вошел долговязый американец, одетый в походную форму. На его голове был пробковый шлем. Нежданный гость удивился, что я не сплю. Без всякого предисловия он объявил:
— Я получил задание прихватить вас с собой в Бад Гомбург. Быстро собирайте вещи. Будете работать у нас в прекрасном госпитале. Еда там обильная, американский табак и комнаты со всеми удобствами.
— Почему так внезапно и ночью? — в недоумении спросил я.
— Сегодня крайний срок отвода наших войск согласно официальной договоренности.
— Но госпиталь не переведешь за одну ночь? На это потребуется несколько дней.
— Госпиталь остается здесь, — сказал переводчик и доверительно добавил: — Кто хочет, едет с нами. Кто не хочет, остается. Но прошу вас, никому не говорите, что я вам сказал об этом. Машина ждет внизу. Кэптен Фредерексен хочет ехать с вами в одной машине.
— Но я не хочу ехать с Фредерексеном, — возразил я.
— Тогда я доложу, что вы не намерены покидать эти места. Желаю вам всего хорошего, много счастья и чтобы больше не было войны.
Американский переводчик протянул мне руку, крепко пожал ее и произнес:
— Я вас хорошо понимаю. Правильно, не стоит ехать с Фредерексеном. Вы найдете друзей получше. Американцы покидают этот район. Он переходит к русским.
Прежде чем я успел ответить, американец исчез.
Вскоре я услышал грохот уходящих автоколонн. Я выглянул в окно. Итак, прошение можно не писать.
В нескольких домиках, облепивших живописный склон, горел свет. Зрелище торжественное. Этот район много лет не видел ночного света. Теперь свет снова проник в долины и в сердца людей, живущих там. С неба светили звезды — надежда на лучшие времена.
От волнения я не мог уснуть. Я вышел на улицу. Охраны перед госпиталем не было.
Едва забрезжил рассвет, в городок вошли советские солдаты. Пришли наконец друзья.
* * * Прошло всего несколько дней, а я уже подружился с молодым лейтенантом. Прежде всего я рассказал ему, что творится на горе Ашберг, о фашистских офицерах, занимающихся антисоветской пропагандой и обсуждающих возможности новой войны против Советского Союза. Я рассказал, что американцы снабжали фашистских офицеров продовольствием, виски и табаком, отказывая при этом в дополнительном питании умирающим от истощения жертвам фашизма.
Лейтенант все записал. Его заинтересовало также, что в госпитале не хватает протезов и поэтому нельзя выписать выздоровевших раненых. Он пообещал принять меры, чтобы инвалиды как можно скорее уехали домой.
В госпиталях ночной отъезд американцев и приход советских войск вызвал панику. Один безногий раненый, который не мог вставать с постели, подозвал меня к койке и шепотом спросил:
— Санитар, неужели они нас всех убьют?
— Что за чушь? Кто тебе это внушил?
— Маленький французский доктор сказал, что большевики убьют всех инвалидов, а здоровых сошлют в Сибирь. Он пообещал мне яду, чтобы я сам лишил себя жизни. Но так ничего и не дал.
— Ты, видимо, еще мало отравлен нацизмом? Зачем тебе яд? Этот врач ночью уехал с американцами в Бад Гомбург. Там пусть и распространяет свой фашистский яд.
Большинство офицеров с горы Ашберг тоже убрались с американцами. Остались немногие, не верившие заявлениям американцев.
Раненых навестил советский врач. Он спрашивал о ранениях и о том, как кого лечили. Особенно он интересовался нуждами гражданских, которым тотчас же выписали молоко, масло и другие продукты.
Привезли обещанные протезы. Инвалиды один за другим разъезжаются по домам. Советские автомашины подчас подвозят их прямо до дома. Солдаты удивляются:
— Грозили, что русские нас убьют, а они развозят нас по домам. В следующий раз будем умнее.
Но остались еще и ярые нацисты. Они продолжают упорствовать. Вот что рассказал мне один раненый.
Его сосед по койке как-то сказал ему:
— Я точно знаю, что русские нас убьют. Ведь они поступали так с пленными на фронте. Например, одного бросили в ветряную мельницу, и он выскочил оттуда в виде фарша.
— Ты неисправимый болван! Что у тебя в голове? Наверно, ветер! Если бросить человека в ветряную мельницу, то она просто остановится. Самое страшное, что могло случиться, — у него от кителя могла отлететь пуговица. Кто рассказал тебе такую ерунду?
— Старина, потише. А то еще, чего доброго, услышит этот коммунист-санитар, побежит, донесет, и меня арестуют.
— Скорее он раздобудет тебе хороший протез для твоей ноги. Было бы недурно, если бы он сумел достать тебе протез вместо твоей головы. Может, тогда ты научишься по-человечески думать?!
* * * Теперь местные коммунисты могут вести агитацию за мирное демократическое государство.
Со мной подружился молодой лейтенант Брусов. Я передаю ему просьбы раненых, и он тотчас же делает все возможное.
Во всех помещениях установили радиоприемники. Почта в извилистых долинах Фогтланда работает плохо. Многие раненые не знают, где их близкие. Брусов обещал через день отправить в Дрезден машину с почтой. Я объявил им об этом и стал собирать письма. Лейтенант сдержал свое слово.
Спустя неделю к раненым явились в гости первые родственники. Они добирались попутными советскими машинами. Об этом рассказывают в таком тоне, словно это что-то сверхъестественное.
Атмосфера день ото дня становится миролюбивей. Люди начинают доверять друг другу.
* * * На улицах часто останавливаются советские солдаты и затевают игру с детьми. Стоящий на посту у входа в госпиталь солдат рисует русские буквы на песке, а дети повторяют их. Если буквы стираются, другой солдат пишет их вновь. Сюда приходит все больше детей. Они уже знают много русских слов.
— Сколько лет? — спрашивают они солдата.
— Двадцать и два, — отвечает тот.
Дети приносят бумагу и латинскими буквами записывают на ней новые слова.
Вскоре обе стороны заучили целые фразы.
— Криг нихт гут, — говорит русский солдат.
— Война не хорошо, — наперебой отвечают дети.
Как-то я остановился послушать, радуясь тому, что друзья в солдатской форме занимаются с детьми, отцы которых напали на их родину и убили столько людей.
Подошел и лейтенант Брусов. Обняв меня за плечи, он спросил:
— Что вы тут делаете, товарищ Карл?
— Хожу в подготовительный класс. Но я надеюсь, что скоро у нас будет настоящая школа. Детям надо многому учиться и многое переучивать…
Брусов рассмеялся:
— Через неделю будут открыты две школы. Мы уже подыскали педагогов: четверо мужчин и две женщины. Дети понемногу начнут учиться новой жизни.
* * * Приводят в порядок большое школьное здание. Правда, еще не все раненые уехали, кое-кого из оставшихся необходимо перевести в больницу.
Брусов просматривает вместе со мной учебные пособия, сохранившиеся в одном из помещений. Большей частью это фашистский яд. Мы стали отбирать, что может пригодиться. Годного оказалось очень мало.
На этой неделе госпиталь ликвидировали, и школьное здание передали в ведение местной общины. На открытие школы собралось много народу. Это был настоящий праздник.
Торжество началось исполнением «Варшавянки» на губных гармошках. Школьниками дирижировал старый учитель. Тишина стояла, словно в церкви. Глаза людей блестели. Доктор Банке плакал. У всех санитаров, в том числе и у меня, в кармане лежали отпускные свидетельства. Я стоял рядом с лейтенантом Брусовым. На столе перед ним сложены фашистские песенники.
Лейтенант обратился к собравшимся с речью, призывая их бороться за мир и воспитывать детей в миролюбивом духе. Ни слова упрека. Каждое слово приобретало тысячекратную ценность. Слышно было тяжелое дыхание санитаров и жителей, стоявших перед лейтенантом рядом с советскими солдатами. И я вспомнил, как шесть лет назад, тоже в школе, начался мой страшный путь по кровавым полям войны. Мои соотечественники отправили тогда на смерть миллионы людей. А теперь здесь, в этой школе, после окончания страшной бойни, солдат другого государства указывает новое направление в жизни.
Лейтенант Брусов взял в руки один песенник, полистал и сказал:
— В этой книге много песен, пропагандирующих и воспевающих войну. Песни рыцарей похода на Восток — страшные песни.
Он вырвал из книжки несколько листков. Дети схватили фашистские песенники и стали рвать их.
Лейтенант обратился к санитарам:
— А вы продолжайте свою службу, лечите раны. Заботьтесь о том, чтобы кровопролитие не повторилось. Лучшая санитарная служба — это не допускать ран, преграждать путь войне.
Он протянул каждому руку. Последним лейтенант простился со мной. Он спросил:
— Товарищ Карл, что ты намерен делать, когда попадешь домой?
Я ответил:
— Соберу вокруг себя много людей, честных людей, чтобы вместе с ними и с вами строить миролюбивую и демократическую Германию.
Советский офицер улыбнулся. А я добавил:
— Строить, а если потребуется, то и защищать.
И вот мы двое — советский лейтенант и бывший немецкий унтер-офицер — обнялись. Наступила торжественная тишина. Только было слышно, как шелестят разрываемые руками детей страницы песенника рыцарей похода на Восток.
Примечания
[1]
«Остландрейтер» — по-немецки «Рыцари похода на Восток».
[2]
Шпис — жаргонное прозвище главного фельдфебеля, исполняющего должность старшины роты. — Прим. ред.
[3]
Песня рыцарей похода на Восток — милитаристский марш гитлеровской армии, — Прим. ред.
[4]
Популярная песенка немецких солдат в первую мировую войну. — Прим. ред.
[5]
Штудентенхильфе — члены фашистских студенческих организаций, мобилизованные на уборку урожая. — Прим. ред.
[6]
Фольксдойче — местные жители немецкого происхождения. — Прим. ред.
[7]
Так зло прозвали солдаты гитлеровских чиновников, понаехавших из Германии в оккупированную Польшу и носивших офицерскую форму. — Прим. ред.
[8]
Пендель — по-немецки маятник.
[9]
Ратенов — город западнее Берлина.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |