Я слушал ее, и меня переполняли возбуждение и радость, но в глубине души я чувствовал: что-то не так. Последние слова Анжелины и поныне звучат в моих ушах: «Но, Джон, тому, что ты сделал…»
Она замолчала. В дальнейших словах не было нужды. Земля разверзлась и поглотила меня. Пламя стыда испепелило меня.
Я кивнул, пытаясь унять слезы. Она отвернулась и пошла вдоль платформы. Несколько секунд я смотрел ей вслед, сознавая, что никогда больше ее не увижу. Но когда Анжелина прошла сквозь калитку, я не выдержал. Я кинулся за ней, выкрикивая ее имя. Она шагнула назад, наклонилась и что-то шепнула мне на ухо. В это мгновение раздался паровозный гудок, и часть фразы потонула в шуме. Сколько раз я пытался мысленно вернуть этот миг и расслышать фразу целиком: «Ты… мне дорог…»
В минуты безудержного оптимизма я верю, что Анжелина произнесла: «Ты очень мне дорог», впадая в депрессию, слышу: «Ты больше мне не дорог». Но теперь, когда с нашей последней встречи прошли месяцы, я почти уверен, что она произнесла самые ужасные на свете слова. Слова, наполнившие меня сожалениями о несбывшемся, слова, открывшие рану, которой не суждено исцелиться. Сегодня я знаю, что Анжелина сказала: «Ты был мне очень дорог».
Прошлой ночью она снова приснилась мне. О, этот дивный сон! Обычно сны об Анжелине были ужасны: она или исчезала в толпе, а я тщетно пытался догнать ее; или смотрела на меня с ненавистью и холодным презрением; или того хуже, обнималась с другим. Но этот сон был совсем иным. Словно напоследок Анжелина по-дружески заглянула ко мне, чтобы прекратить мои муки, утихомирить бурные воды, заставить меня вспомнить о мгновениях счастья, которые мы испытали вместе. Во сне мы поднимаемся в кабине фуникулера к вершине заснеженной горы. Кроме нас в кабине еще много людей, но мы смотрим только друг на друга. Мы словно заключены в громадный пузырь: тесно прижавшись друг к другу, сидим на узкой кожаной скамье, ее нога трется о мою, голова склонилась на плечо, и Анжелина что-то радостно и доверчиво щебечет мне в ухо, а за окном проплывают заснеженные пики и облака. В облака мы и поднимаемся, все выше и выше, пока не оказываемся в кабине вдвоем, а вокруг нас только снежная белизна.
Я не верю в Небеса, но, проснувшись утром, я решил, что узрел Рай, посмертное существование, вечный сон, в котором надежды и страхи слились воедино и больше не тревожат душу. Рассудок твердит мне, что после того, как мозг перестанет функционировать, эта благость исчезнет. Но если мне будет позволено после смерти провести с Анжелиной пару минут в кабине фуникулера, я готов променять эту возможность на годы бесцельного существования в этом пересохшем, жестком мире, где больше нет Анжелины, а есть только неутихающая сердечная боль. До того как мне приснился этот сон, я сомневался. Теперь я готов. Я уже не боюсь. Осталось лишь дописать последнюю главу.
После того как Анжелина исчезла в вагоне и я видел, как поезд медленно отходит от станции, расплющивая колесами мое бедное сердце, я долго бродил по улицам словно в тумане. Выпил несколько пинт — не много, только чтобы приглушить боль. Наверное, я уснул, не дойдя до порога. Не помню. Зато отчетливо помню, как незадолго перед рассветом купил буханку хлеба и краем уха слышал, как в булочной женщины обсуждали «это ужасное крушение поезда», случившееся прошлым вечером. Я сразу понял, что это был ее поезд, что Анжелина мертва. Прижимая к груди еще теплую буханку, я отправился в Риджентс-парк, намереваясь съесть ее, ибо умирал с голоду, но, подойдя к кафе, где мы впервые разговаривали с Анжелиной, увидел в пруду уточек и решил скормить хлеб им. Принести жертву.
Стоя у тихих темных вод, кроша хлеб и пуская его по воде к белой арке посреди пруда, я внезапно понял, что все кончено. Отныне я остался единственным живым свидетелем трагедии и той благости, что ей предшествовала. Я понимал, что должен рассказать эту историю, пока жив. Признаться и свести счеты с жизнью. Потеря невелика — разве в глазах мира я уже не мертвец? Осталось сделать маленький шаг, чтобы довершить начатое. Я кормил уток, смотрел, как солнце поднимается из-за деревьев с той стороны пруда, и ощущал странную легкость. Решив признаться и приговорив себя к смерти, я почувствовал, как с плеч упал груз вины. Отныне я был свободен.
Это случилось в конце июня. Шесть месяцев назад, почти день в день. Шесть месяцев — в два раза дольше моего краткого пребывания в раю.
Рай и ад. Теперь я знаю, что они действительно существуют. И чтобы попасть туда, не обязательно умирать.
Нет, смерть приходит потом. Смерть все завершает. Я открываю окно и смотрю вниз, на сад. Время пришло. Прощай, равнодушный мир!
Постскриптум
Как свидетельствуют чернила на моих пальцах, я до сих пор жив. Прошло несколько часов, а я все еще стою перед открытым окном, уговаривая себя прыгнуть вниз, но… увы. Что это: страх, банальная трусость? Я даже не чувствую себя виноватым. Нет, это что-то другое, что-то неописуемое. За окном прекрасное утро, подо мной бушует зелень сада, на кожу падают солнечные лучи. Я слышу, как птицы заливаются в кронах деревьев. Вижу, как кот прошмыгнул в соседскую дверь. Внутри меня растет беспричинная радость. Если это и называется страхом, то этот страх не имеет ничего общего с боязнью боли или адского пламени. Меня терзает страх несуществования. Выбор между солнцем и отсутствием солнца, травой и отсутствием травы. Бытием и небытием.
Если бы только стереть последние три года из памяти, словно мел с доски! Тогда бы я обрел надежду когда-нибудь стать счастливым. Если бы я мог забыть! Но стирать воспоминания способно только время, да и то не до конца. Возможно, через сотню лет ученые изобретут лекарство, которое будет уничтожать или приглушать воспоминания, но сейчас, на рубеже веков, я обречен жить в мире, полном горечи и страдания. Что ж, значит, так тому и быть. Окно в тот мир всегда открыто. Я должен помнить об этом. Где-то там, где душе суждено вечно видеть сладкие сны, Анжелина ждет меня. А я, я должен стать таким же холодным, неуязвимым и легкомысленным, как и остальные. Я должен снова войти в лабиринт.
~~~
Джеймс закончил читать. Вытер слезы. «Признания убийцы» оказались «Воспоминаниями потерявшего память», только с другим названием и в другом жанре. А то, что он прочел, и есть третья глава — стертая страница его жизни. Только теперь он знает: она не пуста, а закодирована. Он сам написал ее, только забыл когда.
Не голые факты, а нечто более важное — правда. Джеймс мог прочесть дневники, но он знал, что его ждет разочарование. Да и стоит ли читать их сейчас, когда волна подкатилась так близко? Воспоминания вот-вот нахлынут. Как ни странно, эта перспектива уже не пугала Джеймса. Даже сожаления лучше неизвестности. Лучше знать, что ты убийца, чем знать, что тебя просто нет.
И с этой мыслью воспоминания вернулись. Волна накрыла его с головой.
В течение нескольких коротких секунд Джеймс вспомнил все. Словно миллионы бабочек выпорхнули из черной коробки. Они кружились у лица и скоро заполнили собой всю комнату, а затем упорхнули в окно, чтобы никогда не вернуться. За три секунды Джеймс словно прожил три года. Впоследствии воспоминания об этих секундах расплылись и помутнели, но когда бабочки кружились у лица, он отчетливо видел каждую из них — не разноцветный вихрь, но мельчайшие детали.
Джеймс встал и выглянул из окна. Сад купался в солнечных лучах. Бабочка, сделав головокружительную петлю над кроной яблони, упорхнула прочь. Джеймс глубоко вдохнул: пахло землей, травой, бетоном, ветчиной, чаем, бензином. Он с радостью отметил, что жужжание в голове прекратилось. Я стоял сзади. Я видел мысли, что проносились в его голове. Он оплакивал Иена, Анну, Джеймса. Она жива, теперь он это знал, как знал и то, что никогда больше ее не увидит. А Иен… кто ведает, почему люди решают свести счеты с жизнью. В предсмертной записке нельзя объяснить всего.
А как же третий? Впервые в жизни Джеймс Пэдью видел юного Джеймса Пэдью не как несовершенную версию себя самого, а как другое существо. Бедный ты мой, подумал Джеймс. Если бы я мог вернуться назад и утешить тебя! Взять за руку и вывести из лабиринта! Но путешествия во времени придуманы писателями. В жизни человеку суждено в одиночку блуждать в потемках настоящего. И тут он повернулся, взглянул мне в глаза, недоверчиво усмехнулся. И захохотал.
В это мгновение я перестал существовать. Я привык считать, что это он мне снится, но, когда он рассмеялся мне в лицо, я понял, что на самом деле это я ему снюсь.
~~~
На краткий миг моя память превратилась в чистый лист. Осталось лишь настоящее: вот я карабкаюсь по узкой темной лестнице, теплый спертый воздух отдает кислым, правый висок ломит.
Ничто вокруг не объясняло, где я нахожусь, что происходит и кто я такой.
Я замер, дыхание сбилось, в памяти смутно маячила сотня ступеней, оставшихся позади. Бывал ли я здесь раньше? Трудно сказать — все лестницы похожи. Пахло до боли знакомо. Засохшая кровь. Свежий пот. Человеческие фекалии. Я прислушался. Вдалеке шумел поток машин, за соседней дверью кто-то кашлял.
Капля пота скатилась со лба. В глазу защипало. Я моргнул. Мимолетное движение век — и все вернулось.
Реальность. Настоящее. Я сам.
Я снова запрыгал вверх по ступеням. На середине пролета услыхал знакомый звук — резкий и настойчивый. Внезапно ступня соскользнула и подвернулась. Правая лодыжка заныла — там, где я когда-то сломал ее, — но, к счастью, на этот раз обошлось.
Звонок длился, пронзительный и властный. Открыв дверь, я увидел на кровати Ингрид, обнаженную и без сознания. Рядом с ней, завернутое в окровавленные простыни, лежало нечто — крошечное, багровое и живое. Инстинктивно я догадался, что это. Вот оно, решение головоломки. Настоящее чудо: чудесное настоящее. Чистая страница, на которой я, время, мир скоро начнут писать несмываемыми чернилами. Выход из одного лабиринта и вход в другой.
С надеждой и страхом я шагнул к плачущему ребенку.
Здесь те, кого я благодарю за воспоминания…
Блаженный Августин, Тим Адамс, Дэвид Айк, Адам Ант, мистер Бакстон, Педро Кальдерон де ла Барка, Джон Франклин Барден, Анна Барсби, Джейн Баттери, Ричард Бейтс, Тибор Бейжи, Рафаэль Бенитес, Хорхе Луис Борхес, «Блэк Булл», Ли Брэкстоун, Джоэл Бэриш, Бурхан Вазир, Пол Ванагс, Стивен Вейкленд, Анья Вендриг, Йоррит Вервейж, «Верхауз», Вилли Вонка, Майкл Виньял, «Водка-бар», «Ганмейкерс», Кристиан Гейз, Алекс Геймз, Дэвид Годвин, Яков Петрович Голядкин, миссис Греттон, Кенни Далглиш, Грег Далли, Алисия Даффи, Эндрю Джеспен, Л. Б. Джефриз, Филип Джонсон, Артур Конан Дойл, Ингрид Дрийвер, Оливье Дюретт, Стефани Дюретт, Ричард Дэвис, «Живагоз», «Инфинити-бар», «Йе олд трип ту Джерусалем», Адольфо Биой Касарес, Джонатан Кейнер, Джон Кессел, Мэри Кин, Настасья Кински, Жан-Батист Кламанс, Дэвид Кларк, «Коуч энд Хорсес», Руперт Кристиансен, Стив Ксерри, Дэниел Куин, Томас де Куинси, Лиза Кулл, Кфвфк, Ник Кэрроуэй, Саймон Ламсдон, «Л'Ансьен», Филип Ларкин, Лексингтон-авеню, Александр Леннокс, Лиза Литчфилд, «Литтл Джон», Ванесса Лоди, «Лукаут», Александр Луриа, «Ля Кантина», Кэрол Макдейд, Грант Макленнан, Эрик Мейкок, Саймон Мерч, «Минт», «Митра», «Митчиз», Эйдзи Миякэ, Билл Монтгомери, Крис Мор, Дэниел Морвен, Джозефин Морли, Джон Мулви, Джейми Муллерат, Ричард Мэнли, Ванесс Мэткин, Герман Мюссерт, Люси Невилл, Джереми Новик, Сильвия Нофсингер, Стив Оветт, Тору Окада, Уилл Олдхем, «Олд Уайт Харт», Люси Оуэн, «О'Ханлонс», Маргарет Паркс, Ричард Пейпен, Джон Пил, «Пинк пэлас», Плиний Младший, Мартин Пол, «Полар беар», Форд Префект, Дэн Притчард, мистер Райдер, «Раундхауз», Джеймс «Малькольм» Рейли, Томас Риал, Гарет Ригби, «Рок-сити», Антуан Рокентин, Стивен Роуз, Оливер Сакс, Клэр Сирс, Кэрин Смарт, Гэвин Смит, Марк Э. Смит, Дон Собота, Джеффри Соннабенд, Диана Спенсер, Нил Спенсер, Брюс Спрингстин, «Стейшн», Роберт Луис Стивенсон, Анна Стид, Джослин Таргетт, «Тауэр», Кит Тейлор, Маргарет Тейлор, Мэтью Тейлор, Мило Тейлор, Оскар Тейлор, Патрисия Тейлор, Поль-Эмиль Тейлор, Венди Тиммонс, Дункан То, Трай ФС, Дженифер «Брег» Трайон, Клэр Трайон, Дейв Ли Тревис, Люси Тук, Мэри-Энн Тьюли, Николя Уайет, мистер Уайт, Джонатан Уилсон, Мерфи Уильямс, Валентин Уорт, мистер Уэбстер, Джейн Фергюсон, Джон «Скотти» Фергюсон, «Филд Милл», Роберт Фостер, «Голден Фрайер», «Френч хорн», Лиззи Фрэнки, Жан Фуркад, Рэйчел Хант, «Хатт», Мэтью Хаттон, Пол Хедли, Люк Хейнс, мистер Хилл, Питер Хоббс, Фил Хоган, Чарльз Хэммонд-младший, Дэниел Шахтер, Леонард Шелби, «Шервуд рейнджер», Майкл Шмиц, Никетт Шмиц, Ребекка Шоу, Клэр Эдисон, Сандра Элиссен, Барбара Эллен, Беверли Эрмин, мистер Эрншо, Николас Эрфе, Натали Эстербрук, мистер Эштон, Викки Ягелло, Тора Янг.
Я благодарю и всех тех, кто так или иначе повлиял на создание этой книги, но чьи имена я забыл…
Примечания
«Другой» (исп.).
«Память Шекспира» (исп.).
«Фунес, Помнящий» (исп.).
Перевод А. Кушнера.
Перевод М. Лозинского.
В. Вересаев. «Эллинские поэты».
Перевод А. Круглова.
Комментарии
«Всю жизнь М. глубоко страдал, вспоминая детские годы. Сколько раз оплакивал он худшее из наследств, завещанных ему родителями: привычку в любых обстоятельствах держаться с достоинством, делающую совершенно невозможной попытку переложить на них ответственность за тот ночной кошмар, которым стала взрослая жизнь их сына. М. лишился возможности, столь ценимой истинными художниками, избавиться от своих демонов, найдя козлов отпущения» («Лабиринт» в переводе X. Манна, Нью-Йорк, 1974, стр. 24).
Элберг была помолвлена с французским аристократом Лореном де Силва, впрочем, позднее помолвка была расторгнута.
Согласно некоторым (неподтвержденным) сведениям, она погибла во время крушения поезда в 1930 году.
Однажды Риал «проснулся» посреди бела дня на оживленной улице незнакомого города (Амстердама), совершенно не помня, чем занимался предыдущие пять дней.
Томас Риал, «О невозможности вспомнить» в пер. X. Манна (Нью-Йорк, 1970, стр. 3).
См. Дж. Л. Уайз, «Томас Риал: его жизнь, часть первая и вторая», «Литерария сэгезин», май 1986 года и М. Трюви «Философия убийства: виновен ли Томас Риал в смерти товарища по университету?», «Биззаэленд куотерли», июнь 1993 года.
Грегор Риал умер в 1925 году.
«Избранные письма», пер. Ли-Юн (Лондон, 1980, стр. 95–96).
«Лабиринт» и «Небеса» написаны в шестидесятых и опубликованы после смерти Риала.
Эту теорию Риал впоследствии сам же и «опроверг», хотя не слишком убедительно, по крайней мере для самого себя, ибо в последние годы он, казалось, стал снова ею одержим.
Следует заметить, что будь работа «Почему мне так одиноко?» опубликована сегодня, в наш век разобщенности и эгоизма, она не вызвала бы ни единого упрека подобного рода. Размышления Риала об индивидуалистических побуждениях, которые правят в обществе, блестяще подтвердились с течением времени.
Более подробно о героических подвигах Риала во французском и чешском Сопротивлении читайте у Хью Манна «Томас Риал: Жизнеописание» (Нью-Йорк, 1988, стр. 171–205).
Предполагают, что Риал написал еще символический роман в стиле Дж. Р. Р. Толкина и Мервина Пика. Упоминания о нем сохранились в дневниках за 1965 год, но больше ни о самом романе, ни о его названии ничего не известно.
Если вам интересны подробности этих поисков, настоятельно рекомендуем обратиться к книге «В поисках утраченного гения» Фелис Бергер и Джона Грейвза (Лондон, 1963).
«В поисках утраченного гения», стр. 282–283. В своем эссе Риал называет «Процесс» книгой «абсолютного страха», а «Замок» — книгой «абсолютной надежды», причем вторую он считал «гораздо более страшной». «Почему? В ней нет конца. Мучительной надежде не дано осуществиться. В „Процессе“ смерть приходит как избавление, в „Замке“ фраза обрывается на полуслове, и мы никогда не узнаем, уменьшилась ли надежда К. Вероятнее всего, она стала еще больше и ужаснее, продолжаясь и длясь, питаясь осколками пустоты и выедая саму себя изнутри. Разочарование стало бы облегчением, но надежда никогда не умирает, она живет столько, сколько длится наша жизнь. Поэтому для меня „Замок“ гораздо страшнее и ближе к жизни, ибо никому из нас еще не довелось познать смерть, никто не переживал этого чувства облегчения и избавления от надежд. Все мы подобны К., всем нам ведомо это мрачное, слепое напряжение людей, верящих, что они близко, совсем рядом, вот-вот отыщут ответ на главный вопрос».
В этом, вдохновленном Фрейдом эссе высказывается дерзкая теория о том, что Ларкин и Борхес представляют в литературе «два полюса существования»; что каждодневная жизнь состоит из «ларкинизмов» (пустоты, отчаяния, банальностей; урезанной реальности, упорядоченного мира взрослых, управляемого рациональным «супер-эго») и «борхесианства» (беспорядочного, фантастического, яркого мира детских фантазий, в котором правит иррациональное подсознание), и зачастую мы переходим из одного мира в другой «каждый час, если не каждую секунду». В качестве примера Риал приводит книжную полку: «С одной стороны, полка представляет собой простой предмет, изготовленный из дерева и заставленный книгами — простыми предметами, изготовленными из бумаги. С другой стороны, на полке хранятся впечатления читателя о книгах, его мысли и фантазии, вызванные их прочтением, и воспоминания об обстоятельствах, при которых он прочел эти книги, а кроме того, внешний вид полки и стены в зависимости от освещения и времени суток».
Интуитивное представление о человеческом существовании как о дуалистическом процессе «перманентного сна с вкраплениями реальности» впоследствии было, как и многие идеи Риала, научно подтверждено хотя бы в общих чертах. Рудольфо Ллинас и его коллеги из Нью-Йоркского университета, сравнивая электрофизиологические свойства мозга в состоянии сна и бодрствования, выявили одинаковый механизм — непрерывный внутренний диалог между корой головного мозга и зрительным бугром, постоянное взаимодействие между образом и ощущением, независимо от наличия сенсорного входа. Когда сенсорный вход встроен в сновидения, он создает ощущение бодрствования. Такое бодрствование — своего рода сон, вызванный (до определенной степени) внешней реальностью. (Разумеется, Риал был не первым философом, который высказал подобное предположение. На эту тему размышлял еще Платон. Следует упомянуть также об удивительной аналогии, приведенной Шопенгауэром. Он пишет, что жизнь и сны — страницы одной книги. Читать книгу от начала до конца означает жить, беспорядочно листать — пребывать в состоянии сна.)
«Мы считаем наши лица образцами симметрии и гармонии, но это ложь. Всмотритесь в лицо самого красивого человека, которого вы знаете, затем поочередно прикройте обе половинки его лица. Одна из них наверняка покажется вам отвратительной. У каждого из нас есть дурной глаз, полуприкрытый, ставший уродливым от созерцания уродств, которые ему приходится созерцать. Впрочем, это как раз неудивительно, поражает другое: наш хороший глаз, который смотрит на мир с детским изумлением и простодушием…» Какими бы убедительными ни казались эти доводы, succes d'estime эссе принесли две фотографии Риала в одной позе, в возрасте девятнадцати и пятидесяти девяти лет. На первой форма и выражение глаз одинаковое, на второй левый глаз злобно прищурен, а правый остался таким же, каким был сорок лет назад.
Этой главе предшествует эпиграф из «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла: «Может, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, я это была или не я? Кажется, уже совсем не я! Но если это так, то кто же я в таком случае? Это так сложно…» (Пер. Н. Демуровой.)
«О невозможности вспомнить», стр. 112–113.
Возможно, здесь следует упомянуть о медленно ухудшающемся зрении Риала. К тому времени, когда в 1970 году философ исчез, он, по свидетельству Фелис Бергер, «почти полностью ослеп». Наверняка именно слепота была причиной снедающего философа страха (как он писал в «Одиночестве») «остаться одному в целой вселенной».
«Томас Риал: Жизнеописание», стр. 402.
Американский биограф Риала Хью Манн высказал предположение, что в этот период философ употреблял ЛСД. Вполне правдоподобная гипотеза, объясняющая некоторые особенности поведения Риала, а также жуткие видения, описанные им в книге, однако вряд ли верная. В те годы ЛСД был не слишком распространенным наркотиком, кроме того, не стоит забывать, что к тому времени Томасу Риалу исполнилось шестьдесят семь и жил он в уединенном коттедже в горах.
Комментируя два знаменитых высказывания об аде, принадлежащие Сартру («Ад — это другие») и Джордж Элиот («Ад — это я, ад — это один, прочие — лишь отражения»), Риал приходит к безрадостному выводу: «Горькая истина, не требующая доказательств, что правы оба. Ад — это я. Ад — это другие. Ад — ни больше ни меньше, как совершенное отражение нашей жизни, нас самих и мира вокруг, отражение беспощадное, без прикрас. Другими словами, хоть мы и живем в аду, но лишь иногда, в мгновенной вспышке озарения способны понять это. И лишь забывчивость, глупость и слепота человеческая удерживают нас на краю бездны, у порога бесконечного лабиринта с черными стенами».
Томас Риал, «Ад» в пер. Д. Хайда (Лондон, 1975, стр. 330). В комментариях Хайд пишет, что черная дверь означает смерть, а белая — безумие.
Риала опознали по зубам.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |