Время без него? Оно вдруг изменилось, стало затхлым, душным, гнилым.
Повернулась ручка газа, шоссе рванулось навстречу. Бедра сжали сиденье, как круп скакуна — неси меня мой верный конь. Неси прочь отсюда…
В груди клокотал плач.
«Малыш, скажи мне, чего ты боишься?»
Нет, чтобы просто прижаться, просто позволить себе поверить, сейчас бы ее обнимали теплые руки, и мир бы не треснул.
Что теперь об этом… Наверное, когда-нибудь все наладится. Наверное.
Но не сегодня. Сегодня она в это не верила.
Шипел змеей под колесами мокрый асфальт; казалось, она летит над землей, летит в никуда, в дождь, без направления и на пределе возможностей.
Лайза не увидела, откуда на встречную полосу, обгоняя фургон, вывернула машина, лишь почувствовала, как собственные руки резко и одновременно медленно, будто во сне, крутанули руль, уводя мотоцикл от столкновения. В панике и немом, так и не вырвавшемся из груди, крике запомнила, как стальной конь принял крен и начал падать, а потом, со скрежетом и визгом металла, и вовсе ушел из-под ног.
Переворот в воздухе.
Удар. Резкая боль. И треснувшее стекло шлема.
Он несся к машине по лужам, по грязи, не замечая, как промокают штанины, как в ботинки проникает вода. Запрыгнул, трясущимися руками вставил ключ в замок с третьей попытке.
Лайза. Лайза! ЛАЙЗА!!!
Где ты?! Где ты, родная?
Когда кольнуло сердце, Мак от боли согнулся пополам — ее надвигающуюся смерть он почувствовал сразу. Сам не знал, каким образом, но безошибочно понял: у него в запасе минуты. Уже в машине кое-как сконцентрировался, отыскал слабый жгут — ведущий к ней след, — открыл глаза и хлопнул дверцей так, что та чуть не погнулась.
Обиженно взревел проснувшийся двигатель, выбрасывая комья грязи, завращались колеса.
Мак не видел ни дороги, ни домов, ни пешеходов, ни светофоров — лишь ее угасающий пульс внутри собственного тела.
Дыши. Дыши. Дыши.
Я иду.
(Evanescence — Together Again)
Этот кадр потом преследовал его в кошмарах: освещенное лучами фар, лежащее посреди дороги тело с вывернутыми, как у тряпичной куклы, руками и ногами, смешавшаяся с дождевой водой кровь и то, что осталось от мотоцикла. Искореженные, развалившиеся на части детали тянулись до горизонта.
Кое-как снял шлем, убрал осколки с лица, обтер его собственной рубашкой, положил голову на колени и едва не заорал в голос. Кое-как сдержал жгущие глаза слезы, сжал руками ее голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону — на какой-то момент полностью потерял ощущение реальности и себя в ней.
Дождевые капли на лице, кровь на пальцах и на мокром асфальте, пустая ночь и замирающий на кончиках пальцев пульс.
Мак не мог сосредоточиться даже для того, чтобы обследовать тело Лайзы на наличие повреждений, оказать первую помощь: один взгляд на ее залитое кровью лицо, и наваливалось залепляющее горло плотным комком глины сумасшествие.
Помощь… ей надо оказать помощь…
Вокруг никого.
Осторожно переложив тяжелую голову с коленей на асфальт (прости меня, девочка), принялся рвать на груди одежду. Когда увидел кровоподтеки от сломанных ребер, не удержался, взвыл в голос, на мгновение закрыл глаза ладонью, зажмурился и сжал зубы. Кое-как заставил себя осмотреть искалеченные ноги в порвавшихся штанах, а через минуту уже кричал в трубку:
— Стив, помоги мне… помоги! — Теперь Мак не понимал, где дождь, а где вытекает из глаз собственная боль. — Что я должен сделать, что? Она не дотянет до твоего приезда! Я знаю, что ты выезжаешь, но тебе не успеть… Не успеть, слышишь?
Лайза лежала посреди дороги: глаза закрыты, одежда в клочья, рядом осколки шлема; он не мог на них смотреть.
— Даже если я сделаю то, что ты говоришь, если перевяжу… нет… нет у меня с собой ни одной ампулы, вообще ничего нет, Стив, скорее… я должен что-то предпринять скорее. ДУМАЙ!!! Я должен ее спасти!
На том конце растерянно замолчали.
Утекающие прочь бесценные секунды, угасающий уголек чьей-то жизни, тишина в мобильнике и ощущение, что сходишь с ума. Он не простит себе… не простит.
Когда трубка снова ожила, Мак едва расслышал слова.
— Есть один метод, Мак…
— Что?! Какой?
— Но он запрещен.
— Мне плевать!
— Печать Воина… Ты умеешь ее ставить? Если умеешь, она позволит перелить твою жизненную энергию напрямую в другого человека. Только так ты сохранишь ее живой до моего приезда, но…
— Понял.
— Мак! — голос в трубке звучал крайне встревожено и растеряно. — Тебя накажут! Печать вот уже много лет запрещена для использования на Уровнях. Это подсудное дело!
Аллертон решительно сжал зубы, посмотрел сначала на затянутое облаками небо, откуда не переставая изливались небесные слезы, затем — на неподвижную Лайзу.
В трубку бросил коротко:
— Выезжай, Стив. Мне плевать. Я начинаю.
И отключил связь.
— Твою мать! Твою ж мать…
Лагерфельд собирался так спешно, что надел разные носки, обулся в первые попавшиеся у порога ботинки и только потом вспомнил, что забыл про майку. Наспех натянул что-то найденное в шкафу, накинул на плечи куртку и побежал в лабораторию за сумкой и медикаментами.
В гостиной бубнил телевизор, перед которым, разложенные на кресельном подносе, остались лежать свежесваренные креветки, чипсы и стоять кружка с нетронутым пивом.
(Отсюда начинается новые главы, недоступные для сетевого чтения)
Мак не знал, откуда шли слова — вероятно, из тех пластов неосознанной памяти, что уходила корнями в невидимую древность — и не задумывался над ними. Качался, шептал, произносил нараспев, а под рукой на тонкой коже все четче проявлялся рисунок-печать.
Исчезла ночь, сырость, ливень и холод, даже отчаяние отступило, осталась лишь крепнущая внутри незримая нить между двумя людьми — заклинателем и заклинаемым. Печать проявлялась и на его собственной коже в том же самом месте — слева на груди, под ключицей.
Как только ритуал завершился, рисунок на теле Лайзы, накрытый мужской ладонью, засветился — из тела в тело капля за каплей потекла энергия. Не видя и не слыша ничего вокруг, Мак полностью погрузился в это ощущение.
Его не отвлек ни хлопок двери, что раздался позже, ни чьи-то быстрые шаги, ни голос:
— Наконец-то я тебя нашел. Слушай, я бы приехал быстрее, хотел найти нашего телепортера, но ее вообще нет на Уровнях — мне экономка ответила. Пришлось самому.
Чейзер кое-как вышел из ступора; на голову капала холодная вода, стекала за воротник. Переварил смысл слов и хрипло ответил:
— Я про нее вообще не подумал. Забыл.
— Немудрено.
Доктор деловито опустился рядом на корточки и раскрыл чемоданчик; зашуршал дождевой плащ.
— Так, посмотрим, что у нас тут. — Стивен попробовал убрать ладонь Мака с груди распластанной на земле девушки, но не смог сдвинуть ее в сторону: та словно приклеилась. — Эй-эй, все, друг, теперь моя очередь! Иди в машину, погрейся, не мешай. Ты и так влил в нее больше чем достаточно, судя по тому, что я вижу. Ох, и дадут же нам %№! Насоветовал я тебе, @#! оно провались…
Матерок Лагерфельд проворчал со вздохом и со смаком.
— Все, сам я! Отодвигайся!
Аллертон с трудом заставил себя убрать ладонь с груди Лайзы — инстинктивно боялся, что сделай он это, и связь прервется, но печать продолжала светиться.
Уже из машины, выдохшийся эмоционально и физически, он увидел, как в темноте под дождем тускло засветились и руки доктора. И почти сразу же отключился.
Лайза никак не могла понять, где находится. Кто-то заботливо спрашивал ее: «Можешь сесть? В груди не болит? Согни ногу… теперь другую…» — и она пыталась кивать, поочередно подтаскивала к себе ноги, одной ладонью опиралась на чье-то плечо, а другой — на стылую землю.
— Глубоко вдохни. Нормально себя чувствуешь?
Вдох дался сложно, но без боли; кружилась голова. Темнота вокруг пахла влагой; где-то за спиной по шоссе время от времени проносились машины.
— Где я?.. Где… Что случилось? — В голове мелькали обрывки воспоминаний — страшные, отталкивающие, к ним не хотелось прикасаться: струи дождя, рев мотора, истошный визг тормозов. — Я разбилась, да? Что случилось?…
Ответить ей не успели.
Пространство вокруг озарилось: откуда-то возник слепящий глаза свет фар, послышались множественные хлопки дверей, шаги и незнакомые голоса.
— Зона 14Н, сектор Б, условия «1H1», нарушение пункта 2.2D.4 — несанкционированное формирование запрещенной энергоструктуры Древняя Печать. Пострадавшая вы? — Лайза даже не поняла, что обращаются к ней: о чем говорят эти люди? Кто они? — Проедете с нами. Вы тоже — в качестве свидетеля.
Рядом протяжно вздохнули. Зашуршала жесткая ткань дождевика; кто-то подхватил ее под руки и помог подняться с земли, а затем — сесть в машину.
— Хотя бы вылечить успел, — проворчал мужчина, до того интересовавшийся ее здоровьем; теперь он сидел рядом с ней на заднем сиденье незнакомого серебристого автомобиля, и Лайза сумела рассмотреть лицо с широкими скулами. — А то бы вообще все напрасно было. И тогда жопа. Да?
Она не ответила.
(Poets Of The Fall — Where Do We Draw The Line)
Их было трое — чем-то неуловимо похожих друг на друга людей в серебристой форме, сидящих за длинным дубовым столом. Перед каждым — папка, ручка и стакан воды. Непроницаемые лица, сложенные перед собой руки, сплетенные пальцы. Три не по-человечески ровных взгляда, три направленных сквозь нее сканера.
Пыльно.
Лайзе казалось, что в утонувшем полумраке зала с высокими потолками, несмотря на наличие вытянутых окон, в воздухе кружились пылинки. Наверное, разыгралось воображение. Просто темно, неуютно, слишком гулко. Малейший звук здесь отдавался укоризненным эхом, и от этого хотелось стоять застыв. И молчать.
Невысокая будочка-парапет, наполовину пустой стакан с водой, пить которую отчего-то не хотелось. Казалось, затхлость тогда заполнит тело, и оно станет частью общей скрипучей декорации зала суда, куда Лайзу привели почти сутки спустя.
Сутки сидения в небольшой пустой комнатке с кроватью, стулом и постоянно закрытой дверью. Сутки тишины и времени на раздумья.
Она сумела восстановить в памяти многое, но не все: собственную квартиру и слезы, что хлынули водопадом, стоило Чейзеру шагнуть за дверь, отчаяние, страх, беспросветность. То глупое решение — желание ощутить на щеках ветер, — что в итоге привело к катастрофе. Вспомнила, как насиловала железного коня, отчаянно вращая ручку газа, как юлило под колесами мокрое шоссе, как вдруг вылетела на встречку машина…
А вот дальше терялось.
Наверное, была травма, наверное, она ударилась, упав с мотоцикла, но откуда-то взявшийся доктор прямо там, у дороги, за тот короткий отрезок времени, что у него был (она долго пыталась состыковать временные промежутки по внутренним ощущениям и часам), сумел залатать ушибы (ссадины, переломы? Ведь кровью были залиты не только штаны, но и воротник) так ладно, что не осталось ни одного синяка.
Как?
И где были те синяки?
Почему кровью пропиталась вся одежда, но Лайза не смогла отыскать на себе ни единой шишки?
А на обочине точно стояло два автомобиля — она могла в этом поклясться: один синий фургон, докторский, а второй Чейзера — его бы она узнала где угодно. Значит, Мак тоже был там. Приехал, пытался помочь ей, а затем вызвал доктора.
При мыслях об этом сердце исходило горечью, болью и нежностью. Он пытался. Наверное, пытался что есть сил и даже сделал что-то, из-за чего они теперь здесь, в Комиссионном зале суда.
Создатель, какая же она была дура, что допустила все это: этот кошмар, этот горб на ровном полотне жизни, этот судный день, что не сулит в итоге ничего хорошего.
Ровные голоса, отрешенные лица и взгляд, который она все это время пыталась поймать — тщетно; Аллертон напоминал сидящую в огороженном низкими деревянными перилами углу статую. Застывшее лицо, непроницаемое выражение и боль, застывшая в глубине глаз. Она не видела их — он смотрел в окно, — но чувствовала. Ни слова, ни поворота головы, ни единой эмоции, пока один из представителей Комиссии, тот, что сидел посередине, ровно зачитывал строки.
— …имя пострадавшей — Лайза Дайкин. Применительно к ней было произведено формирование энергоструктуры, именуемой Печатью Воина. — Голова поднялась от бумаг; немигающий взгляд уставился прямо на нее. — Мисс Дайкин, просьба отвечать на вопросы честно, иначе детектор засечет колебания графика, и мы будем вынуждены применить меры, чтобы произвести дополнительное дознание. Это понятно?
— Да, — она едва сумела выдавить из пересохшего горла это хриплое слово и закашлялась. Все-таки отпила воды. Поморщилась от неприятного вкуса.
— Говорите только правду. Четко, коротко, по существу. Вопрос первый. Вы знали о том, что обвиняемый в нарушении пункта 2.2D.4 Мак Аллертон применил по отношению к вам запрещенный метод воздействия?
Справа, оттуда, где стояли пустые лавочки, раздался раздраженный голос:
— Он сделал это для того, чтобы спасти ей жизнь. Нет другого метода перелить энергию в человека…
— Мистер Лагерфельд! — жестко прервал один из обвинителей. — Вам вопросы будут заданы, когда придет время. Если вы еще раз позволите себе…
Окончание предложения Лайза не услышала, потому что на нее обрушился шквал эмоций — значит, вот что произошло! Мак привел в действие какое-то заклятие, чтобы спасти ее до приезда доктора. Значит, она действительно пострадала и пострадала так сильно, что… умирала? Неужели умирала? Создатель помоги ей… и ему! Тому, кто теперь сознательно избегал кинуть в ее сторону даже короткий взгляд.
— Мисс Дайкин?
Лайза вздрогнула и с трудом сместила взгляд с лица Чейзера на говорившего.
— Да?
— Это ответ на вопрос?
— Простите…
— Должен ли я повторить вопрос?
— Нет-нет… — Чтобы вспомнить четкую формулировку звучавших слов, пришлось напрячься. — Знала ли я? Нет, я не знала, потому что была без сознания… Я пыталась уйти от…
— Это не важно, — ее грубо оборвали. — Повторяю, ответы должны быть короткими и по существу.
Но ведь они и есть по существу!
Лайза тут же вынырнула из того сонного состояния, что преследовало ее в последние часы, и вскипела: если ей не позволят объяснить причины действий Мака, тот может серьезно пострадать! Как они смеют обрывать?!
— Но ведь это по существу…
— Нет.
Короткий, как удар хлыста, ответ. Лайза сжала зубы и умолкла. Покосилась туда, где сидел доктор, почувствовала его немую поддержку.
— Значит, о применении запрещенного метода вы не знали. Перед тем, как метод был применен, был ли вам задан вопрос о согласии стать женщиной обвиняемого?
— Что вы имеете в виду?
Самый правый из трех, тот, что задавал вопросы, укоризненно нахмурил брови и недовольно пояснил:
— До сегодняшнего момента звучала ли по отношению к вам фраза «Стань моей Женщиной»?
Она едва не поперхнулась.
— Зачем вам это? Какое это имеет отношение к де…
— Отвечайте!
— Да, звучала. — Лайза сконфузилась. Ведь это личное дело двоих, причем здесь Комиссия?
— Было ли вами дано согласие?
Ее ступни приросли к полу, а сердце бросилось в предательский галоп. Здесь бы ответить «да». Наверное, это очень важно, раз они спрашивают, тем более, сейчас бы она с удовольствием ответила «да», но тогда… Тогда не ответила, не смогла… А теперь жалела. Но что важнее — прошлое или настоящее? Сейчас бы она отдала все на свете, чтобы повернуть время вспять и проговорить две заветные буквы вместе трех ошибочных. Сейчас бы она выпрыгнула из-за парапета и бросилась прямо туда, в огороженную зону, где, не поворачивая головы, сидел Мак.
— Мисс Дайкин, у вас зафиксировано ускорение пульса выше предельной нормы. Если вы обдумываете вариант ложного ответа, Комиссия назначит за него наказание.
Она выпила воды — поганой затхлой воды, лишь бы не открывать рот. Почему тогда не произнесла «да»? Почему? Дура!!!
А теперь правда. И ничего кроме правды.
— Нет. — Выпало наружу скользкое и вялое, как кусок обляпанного пылью желе, слово.
— Фиксируем. Согласие дано не было.
В этот момент Мак повернулся: то же самое разочарование она видела в его глазах в прихожей. Ту же боль, ту же грусть, тот же немой вздох. На этот раз, чтобы скрыть подступающие слезы, отвернулась она.
— Мисс Дайкин, знаете ли вы, что такое Древняя Печать Воина?
— Нет.
Ей плевать, что это. Если это то, что требовалось, чтобы спасти жизнь, она могла бы согласиться на ковш вонючей жижи, влитый прямо в рот. А уж что бы там ни выбрал Мак, не ей судить.
Представитель Комиссии постучал подушечками пальцев по столу и пояснил:
— Печать Воина — это, если можно использовать это слово, — заклятие, которому обучены лишь те, кто в настоящее время достойны называться воинами. Этот метод применяется мужчиной по отношению к своей, повторяю, СВОЕЙ женщине, чтобы создать плотные энергетические узы между партнерами. И эти узы являются обещанием любить, уважать и почитать, а так же ожидать того же самого в ответ от той, кто дала согласие быть ими заклейменной. Так же они налагают ограничение в виде неспособности иметь сексуальный контакт с другими партнерами, поскольку если подобный контакт состоится, у человека, носящего печать, наступит смерть.
— Смерть?
— Да, смерть. Поэтому печать в свое время и была запрещена.
Внутри Лайзы все притихло.
Вот, значит, что использовал Мак, чтобы не дать жизни покинуть ее. Запрещенную Печать, которую мужчина дарил своей женщине, печать вечных уз, обещание любить, клятву верности. Через такую, по словам доктора, партнеры могли обмениваться жизненной энергией…
Лайза неосознанно коснулась пальцами места под ключицей, инстинктивно почувствовала, что рисунок проявился именно там. Жаль, что в той комнате не было зеркал…
Мак снова смотрел в окно и сдерживал кипящие внутри чувства, среди которых выделялись три: одиночество, грусть и тонкая пульсирующая жилка любви. Теперь она поняла, отчего чувствовала его эмоции так ярко: их передавала по невидимому каналу связи призрачная, протянувшаяся между ними нить.
Погладить бы его сейчас по волосам, обнять, прижаться к груди…
Мечты о несбыточных желаниях прервала очередная фраза обвинителя:
— Подведем итог. За формирование запрещенной структуры Мак Аллертон будет наказан. Решение о его наказании будет вынесено непосредственно начальником обвиняемого в течение следующих двадцати четырех часов. Теперь касательно вас, мисс Дайкин…
Лайза сжала зубы так, что свело скулы — они накажут его. За нее.
Создатель, что она наделала?
— Так как вы не являетесь женщиной обвиняемого и не давали согласия на изменение собственной энергоструктуры посредством заклинания, Печать должна быть убрана.
«Нет, не надо…» — хотела прошептать Лайза, но горло пересохло — беззвучно открылся и закрылся рот.
— Загвоздка в том, что действие Печати можно нейтрализовать лишь одним способом — смертью одного из партнеров. Вы желаете, чтобы Мак Аллертон был приговорен к казни?
— Нет! — она выкрикнула это так резко, что голос сорвался на визг. — Нет, — проговорила уже спокойнее, чувствуя, как от нахлынувшего страха из груди пытается сбежать собственное сердце. Они шутят? Они, должно быть, шутят. Нет, только не казнь, Создатель, помилуй…
От нахлынувшей паники затошнило; Лайза едва держалась на враз ослабевших ногах, а бесстрастный представитель Комиссии продолжал вещать страшные вещи:
— Второй способ, которым можно нейтрализовать действие Печати — позволю оговориться: результат при его применении не гарантирован, — это кома. Мы можем подвергнуть обвиняемого избиению и поставить его на грань жизни и смерти, что может стать причиной ослабления действия уз. Вы согласны попробовать?
— Нет, — повторила она хрипло. — Не надо казни, избиений, комы. Оставьте эту Печать, как есть.
— Подобное невозможно. Печать запрещена к использованию, к тому же вы не давали согласия на ее установку и не являетесь женщиной обвиняемого.
Шах и мат.
Лайза понурила голову, теперь они оба чувствовали опустошающую изнуряющую разум усталость — и она, и Мак. Кто бы знал, что их первая и единственная ссора приведет к подобному исходу?
— В таком случае мы сделаем следующее: в нашем присутствии обвиняемый формально отречется от вас, что с нашей помощью и вмешательством частично прервет действие Печати, как то: вам будет позволено вступать в половые отношения с другими партнерами без угрозы для здоровья или жизни. А над тем, как убрать проступивший рисунок с вашей физической оболочки, мы будем думать. Проведем лабораторные исследования и о результатах уведомим вас дополнительно.
Впервые за все это время, Мак смотрел прямо на нее, смотрел с болью и нежностью, почти уничтоженный.
«Они хотят, чтобы я отрекся от тебя…»
«Не надо…»
«Я должен, принцесса».
«Нет, Мак…»
«Так будет правильно».
Лайзе казалось, что зал суда пропал: исчезли чужие лица, тишина, посторонние звуки, и остался лишь соединяющий двоих тоннель. Световой пассаж, оставивший все лишнее за пределами восприятия. Стук его сердца в собственных ушах, ощущение сжимающих ее холодные пальцы теплых ладоней. Родные зеленовато-коричневые глаза, мягкая грустная улыбка и рвущая сердце на части, плещущаяся через край сердечного котла, любовь.
«Я должен, милая…»
«Нет…»
Веки защипало от подступивших слез.
«Я с самого начала не имел права».
«Имел».
«Нет. Прости меня».
«Ты спас меня, Мак…»
Он какое-то время молчал.
«Дураки мы, да, милая?»
«О чем ты говоришь? Почему?»
Горько и обидно.
«— Я просто люблю тебя».
Его шепот, казалось, раздался прямо в ушах, и Лайза почувствовала, что сейчас разрыдается.
«Я тоже люблю тебя. Слышишь?»
Он лишь мягко улыбнулся в ответ и отвернулся к окну.
Она смотрела на любимое лицо и чувствовала, что сейчас умрет прямо там.
Слышал? Он слышал, что она сказала? Он ведь должен был услышать!!!
— Мистер Аллертон, вы должны произнести, что отказываетесь от прав на эту женщину. Вслух, громко, четко.
Его мягкая, без тени веселья, улыбка, когда Мак вновь повернулся, все длилась, длилась и длилась — она зависла над ней, как тень счастливого прошлого и покрывшегося трещинами будущего. Без права на исправление совершенной ошибки.
— Да. Отказываюсь, — слова не прозвучали — бесплотно прошелестели, ничем не наполненные. Пустые, как оболочка призрака.
Представитель Комиссии покачал головой.
— Формулировка не принимается. Вы должны назвать имя и пояснить, что отказываетесь от любых прав на стоящую перед вами женщину.
Они не дались ему просто, эти слова — она запомнила это навсегда. Запомнила сквозь болезненно-гулкий стук сердца, сквозь стоящие пеленой слезы, сквозь пронзившую грудь боль.
— Я отрекаюсь от Лайзы Дайкин. От нее. И любых прав на нее.
Печать на плече медленно похолодела — так остывает тело с изъятой искрой, так стекленеют глаза покойника, неспособные более различить цвет неба.
Когда судья объявил о том, что мистер Аллертон и мисс Дайкин более не имеют права общаться и должны неукоснительно соблюдать это правило в будущем, Лайза не сумела даже отреагировать.
Онемели ноги и руки.
Онемел язык.
Онемел разум.
— Наказывай.
Мак больше не чувствовал. Не мог, не хотел, забыл как.
Наказание? Что может быть страшнее вырванной с корнем души? Заставили сказать — он сказал. Заставили разъединить узы — он разъединил.
Вот только жить дальше за него некому.
То был первый и единственный раз, когда Дрейк коснулся его плеча — Аллертона тряхнуло, по телу на секунду прошла электрическая волна, он повернулся от окна, в которое смотрел, и уперся взглядом в серьезное лицо Начальника.
Тихий кабинет, кажущийся низким после зала суда потолок.
— Я не буду тебя наказывать, Мак.
Тот лишь горько усмехнулся. Плевать.
— Как хочешь.
Дрейк не отреагировал на фамильярность. Смотрел странно: сосредоточенно и хмуро, в этом взгляде Мак будто ступал по спирали собственной судьбы.
— Почему ты запретил нам общаться, Дрейк? — То был единственный вопрос, царапающий кровоточащую рану острым железным краем. — Мы могли бы что-то исправить, что-то понять, что-то… сделать…
Он ведь не заплачет? Нет, не позволит себе, ведь мужчина… Не перед собственным Начальником так стыдиться. Не перед собой.
— Ты хотел, чтобы она осознала? Это был единственный вариант.
Мудрый и тяжелый ответ.
— Но… — Аллертон не выдержал, горько усмехнулся. — Ведь она уже.
— Просто поверь мне.
Больше Начальник не сказал ничего.
Открыл дверь и жестом указал в коридор.
Глава 9
Двое суток прошли, как во сне.
Лайза едва ли помнила, как добиралась до работы, как уходила с нее и что рисовала на рабочем месте. Что-то тусклое, невзрачное, убогое, отражающее состояние души.
Шеф хмурился, с нелюбовью глядел на эскизы, молча сочувствовал неизвестному недугу, напавшему на лучшую работницу отдела, и ждал, когда же тот отступит. Корить не корил, но и не радовался. Клиенты капризничали.
Лайза старалась.
Она не помнила, что ела, и ела ли.
Вроде бы что-то пила — по крайней мере, чашка с остывшим кофе сиротливо стояла в углу, отвернутая смайликом к стене. Календарь сняла вовсе — не хотела помнить дат и смотреть на отражение уходящего времени. Которого у нее теперь так много. Бесконечно, ненужно много.
Под вечер второго дня в гости без приглашения пришла Элли, и Лайза с порога разрыдалась у нее на плече.
Они просидели долго, почти до ночи. За кухонным окном на Нордейл опускались сумерки.
— Не кори себя! Нельзя! Не нужно это теперь, и бесполезно.
Лайза не слышала. Ни правильных слов, ни мудрых советов; чувствовала лишь, как обнимают, утешая, руки.
От горячего чая почему-то морозило; шелестели за окном превратившиеся за день из летних в осенние листья.
— Почему вынесли такое странное решение? Зачем, Элли? Какая им разница, общаемся мы или нет?
— Не знаю. Комиссия всегда выносит странные решения.
— Ненавижу их. Ненавижу! — В дрожащих пальцах отломилась фарфоровая ручка; Лайза слепо посмотрела на нее, молча выкинула в ведро, отставила чашку и опустила голову. Перед глазами стоял тот взгляд — тот самый особенный предназначенный только для одной взгляд. И мысленный диалог, от которого она теперь рыдала по ночам.
«— Я должен отказаться от тебя, принцесса… я должен….»
«— Не делай этого!»
«— Прости меня…»
Ей хотелось выброситься с балкона.
Но однажды он уже приехал, чтобы спасти ее после такого вот глупого решения. Спас ценой рокового суда, и теперь она никогда не причинит себе вреда. Не для того, чтобы перечеркнуть жирной чертой все, ради чего старался Мак.
Представляя, как располосует ему сердце ощущение беспомощности, стоит ей опять сглупить, Лайза белела в лице, а под глазами надолго залегали тени.
Элли все понимала без слов. Но все же старалась ими же и утешить.
— Послушай меня, если бы когда-то не Комиссия, все в моей жизни пошло бы по-другому…
— Да уж. Не было бы того Корпуса. И чертовой ловушки в твоей голове.
Они обе до сих пор иногда вздрагивали от воспоминаний о событиях той поры. Страшных событиях — никому таких не пожелаешь.
Подруга качала белокурой головой.
— Но не было бы и Ниссы, Эдварда. Все пошло бы иначе, понимаешь? Я потом много думала обо всем этом, уже позже, и поняла, что если бы ни Корпус, ни Комиссия, я не стала бы сильнее.
— Ты никогда не была размазней.
— Я всегда была мягкой, Лай. Слишком. А они заставили меня собраться.
— Через что, через боль?
Эллион долго молчала; в застывших голубых глазах проносились отголоски прошлого: бетонные стены Корпуса, побег, часы одиночества в ожидании смерти. Да, боли было много.
— Но все это в итоге помогло настать счастливому концу. Началу новой жизни.
— Повезло тебе. Но это не значит, что так будет и у меня.
— Никогда не знаешь.
Когда Элли ушла, Лайза свернулась калачиком на диване и притихла; хотелось замереть и застыть. Навсегда. Подобно мухе в янтаре. Но в груди билось сердце, а за окнами текла жизнь. Движение. Оно продолжалось независимо от желаний. Молящий о забвении разум не способен остановить пульс. А жаль.
Лайза положила ладонь на немую рисунок-печать и закрыла глаза.
(Julie Zenatti — Fragile)
Вечером следующего дня она не удержалась: приехала на знакомую улицу, припарковалась на противоположной стороне дороги и какое-то время сидела в машине, глядя на дом. Почти стемнело, но окна не зажглись.
Пустой особняк — ни движения, ни звука. Не мелькала за занавесками тень, не горел над гаражной дверью фонарь.
По дороге шурша прокатились высохшие листья.
Лайза сдавила руль Миража до боли в пальцах; сенсор, наверное, до сих пор настроен на узнавание ее лица, а в спальне так и висит картина с синими и желтыми линиями. Вспомнился собственный звенящий смех, когда ее несли по лестнице наверх, запах попкорна, декоративная ветка в вазе, шкворчание утренней яичницы на плите…
— А тебе идет фартук!
— Мне много чего идет, принцесса.
Его зачесанные назад волосы, чуть отросшая щетина, стекающий с краешков щипцов жир — ими он переворачивал бекон.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |