— Нет!
Берта сказала это с такой страстью, что ее голос разнесся по комнате, и она испуганно прикрыла рот ладонью.
— Почему нет?
— Вы не пойдете в полицию! Вы никому не скажете!
— Но, дорогая моя...
— Я пришла сюда и все рассказала, потому что вы хорошо относились ко мне, потому что я люблю вас и Филиппа. Вы такая добрая и ласково обходились со мной, и это платье... и вообще... Я подумала, что вы как-то замешаны в этом, ну, с мсье Раулем, и все такое... Вы не должны выдавать меня. Не должны!
Новая угроза сделала ее голос таким резким, что я торопливо сказала:
— Пожалуйста, тише! Не будьте дурочкой. Неужели вы ожидали, что я ничего не скажу...
— Вы не должны говорить о Бернаре! Можете уйти отсюда, если боитесь.
Я непонимающе посмотрела на девушку.
— Уйти?
— Да, если то, о чем мы с вами говорили, верно и вам грозит обвинение в убийстве! Вы можете чем-нибудь отговориться утром и сразу же уехать! Это очень просто! В конце концов, можете сказать, что не хотите выходить за него замуж, а оставаться здесь гувернанткой не способны после того, что было между вами. Всякий поверит этому. Они не могут заставить вас оставаться здесь. Никто не будет вас тогда подозревать.
— Подождите, Берта! Это только наши догадки. Но даже если все верно, вы ведь не можете подумать всерьез, что я убегу и оставлю им Филиппа?
— Я буду смотреть за ним! Я не отойду от него, пока не приедет мсье Ипполит! Это ведь только один день! Вы знаете, мисс, что можете мне верить! Если вы расстроите их планы и им не на кого будет свалить вину, может быть, они ничего и не сделают.
— А может быть, сделают, — мрачно возразила я, — и свалят на вас.
— Они не посмеют! Бернар не даст им!
— Может быть, вы правы, Берта. Но я не могу рисковать жизнью Филиппа, надеясь на «может быть». Вы не понимаете, Берта. Дело вовсе не в том, замешана я или нет, дело в том, что они решили убить Филиппа. Понимаю, что вы пришли предупредить меня, и очень вам благодарна, но сейчас просто не может быть речи о том, чтобы я уехала. Сию же минуту пойду и позвоню в полицию.
Лицо девушки, белое как бумага, казалось плоским, лишенным черт: накрахмаленная простыня с двумя дырками вместо глаз.
— Нет! Нет! Нет! — выдохнула она дрожащим истерическим шепотом. — Бернар узнает, что я вам все рассказала! И мсье де Вальми! Я боюсь! Вы не можете!
— Я должна. Неужели вы не понимаете, что все это не важно? Надо думать только о ребенке.
— Я буду отрицать. Буду все отрицать! Присягну, что он ничего мне не говорил, что я вам ничего не сказала. Скажу, что вы соврали! Скажу!
Наступило короткое молчание. Я отошла от двери:
— Вы способны на такое?
— Да, способна, клянусь чем угодно!
Секунду я молчала. Через некоторое время она отвела глаза, но по выражению лица я поняла, что она говорила совершенно серьезно. Я старалась сдержать гнев. Эта девушка прожила всю жизнь под властью Вальми, а теперь у Бернара появились еще более веские причины жениться на ней, если он пожелает и сможет сделать это. Бедная Берта! Она сделала для меня очень много, больше, чем я могла бы ожидать...
— Очень хорошо, — сказала я, — вы будете ни при чем, и я ни словом не намекну на Бернара. Оставим прошлое, подумаем о будущем. Я скажу в полиции, что все это только мои подозрения. Что-нибудь придумаю. А потом пойду прямо к Леону де Вальми и скажу ему, что говорила с ними. И все будет кончено.
Она смотрела на меня так, будто я сошла с ума:
— Вы... посмеете?
Мне вдруг представился Филипп на руках у Рауля.
— О да, — сказала я, — посмею.
— Нет, вы не должны. — Берта дрожала, зубы у нее стучали как от холода. — Он догадается насчет Бернара... и меня. Кто-нибудь донесет ему, что Бернар сегодня напился. Он все узнает. Вы не можете...
— Я могу и должна сделать это. Не будьте дурой, Берта. Вы знаете, так же как и я, что должна...
— Нет! Нет! Нет! Мы можем защитить его! Если мы обе будем рядом, с ним ничего не случится! Только один день! Мы ведь можем следить за Бернаром?
— А мадам? А Леон де Вальми? Может быть, кто-нибудь еще, бог его знает.
— Вы не скажете! — истерически крикнула она, неуверенно, как слепая, повернувшись ко мне. — Если вы не поклянетесь, что не пойдете в полицию, я сейчас же отправлюсь к Бернару! Он уже достаточно протрезвел, чтобы вас остановить!
Я в три прыжка подскочила к кровати и схватила ее за плечи.
— Вы не сделаете этого, Берта! Сами знаете, что не сделаете! Этого нельзя делать!
Она замерла. Ее лицо, все еще мертвенно-бледное и измученное, было рядом с моим. Мое прикосновение оказалось прекрасным средством от истерики. Она сказала спокойно, но это спокойствие было убедительнее любого крика:
— Если вы расскажете полиции и они придут к хозяину, он догадается, как вы узнали. Будет скандал, и он ни в чем не признается, только посмеется. Они скажут, что вы... да, вы! Они скажут, что вы пытались выйти замуж за мсье Рауля, но ничего не получилось и вы все это затеяли им назло, и тогда полицейские тоже будут смеяться и пожимать плечами, выпьют парочку бутылок с хозяином и уберутся...
— Очень может быть. Но я спасу Филиппа, а еще немного сплетен мне не повредят.
— Но когда все кончится, что будет со мной, как вы думаете? — спросила Берта. — И с Бернаром? И с моей матерью и всей моей семьей? Мой отец и братья всю свою жизнь работали у Вальми. Они бедные, у них ничего нет. Куда они пойдут, если их выгонят? Что мы можем сделать? — Она покачала головой. — Пожалуйста, пожалуйста, сделайте, как я говорю. Мы обе можем сберечь его. Это будет лучше, мисс, честное слово, лучше.
Я опустила руки.
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Буду держать язык за зубами. — Я посмотрела на нее. — Но клянусь вам, если что-нибудь случится с Филиппом или если кто-то попытается обидеть его, я разнесу эту историю по всей Франции, так что она попадет во все газеты, и не успокоюсь, пока ваши Вальми — и Бернар — не получат то, что заслужили.
— С Филиппом ничего не случится.
— Дай бог, чтобы вы были правы. А теперь идите, Берта. Спасибо за то, что пришли.
Она соскользнула с постели.
— А платье? — нерешительно спросила она.
— Оставьте его себе, — сказала я устало. — Оно не понадобится мне там, куда я уеду. Спокойной ночи.
Щелкнул замок двери; я осталась наедине с тенями, сгустившимися в комнате.
ГЛАВА 14
Наполни кубок,
Фи'лип,
И выпьем по глотку.
Только в одном случае можно быть уверенной, что Филипп находится в безопасности, — увести его, чтобы Леон де Вальми не смог до него добраться, спрятать мальчика и ждать, пока кто-нибудь придет нам на помощь.
Нельзя было терять ни минуты. Леон де Вальми хорошо знал, что в половине второго не застанет никого в детской и прилегающих комнатах. Слуги начнут возвращаться с танцев в третьем или четвертом часу. Если он решился что-то предпринять, то это случится очень скоро.
Я снова прошла к кровати и стала сдирать с себя неловкими, негнущимися руками халатик. Мысли вихрем кружились в голове, не поддаваясь никакому контролю. Я не могла мыслить логически и не хотела ни о чем думать; некоторые вещи я просто не могла себе представить. Пока. Но Филиппа надо увести. Это самое главное. Я решила никуда не звонить — меня мог услышать Леон де Вальми, кроме того, Берта могла пойти в кладовую проверить, не нарушу ли я своего обещания, — она так потрясена и напугана, что нельзя предсказать ее реакцию. В Вальми ни от кого нельзя ждать помощи. Миссис Седдон больна, ее муж стар, труслив и довольно недалек. Мы с Бертой могли бы защитить Филиппа, если бы знали, откуда придет опасность, но в этих обстоятельствах... нет, мальчика надо увести в ближайшее безопасное место, а потом как можно скорее отправиться в полицию. Я не считала себя связанной обещанием, которое Берта у меня вырвала, — это был настоящий шантаж. Как женщина, я ставила здравый смысл выше так называемой «чести» и без малейшего угрызения совести нарушила бы тысячу обещаний, если бы этим могла спасти Филиппа.
Я сбросила на пол халат и уже собиралась надеть платье, когда из коридора донесся слабый шум.
Хотя я ожидала, что услышу этот звук, но сразу не узнала его. Просто тихий шелест, прозвучавший для меня как грозное предупреждение. Я бессознательным движением быстро выключила лампу, и в тот же миг дверь комнаты Филиппа отворилась. Я поняла, что это за шелест.
Инвалидное кресло.
Я встала как вкопанная, рука застыла на выключателе лампы. Мне казалось, что я даже перестала дышать. Если бы из соседней комнаты послышался самый слабый звук, кажется, я бросилась бы туда, не раздумывая, как пуля, выпущенная из ружья, но кресло не двигалось, и я продолжала стоять, ожидая, что будет дальше.
Ничего. Никакого движения. Через некоторое время дверь Филиппа снова закрылась, почти беззвучно. Шелест переместился в коридор.
Не знаю, какой инстинкт заставил меня броситься в кровать и завернуться в одеяло, но, когда дверь моей спальни открылась, я спокойно лежала, повернувшись к двери спиной.
Он не вошел, просто молча ждал. Секунды тянулись, как годы. «Что бы он сделал, если бы я повернулась, увидела его и закричала? — подумала я. — Хозяина застали ночью в комнате гувернантки! Зажигается свет, раздаются голоса, вопросы, слуги бегут по коридору... Что скажете на это, мсье де Вальми?» Пузырьки истерического смеха защекотали мне горло при мысли о том, что Леон де Вальми может сыграть роль коварного соблазнителя, но потом я подумала, как надежно он защищен от такого обвинения, и продолжала лежать тихо, испытывая смешанное чувство жалости и стыда, которое, как ни ужасно, нисколько не уменьшило моего страха. В этих противоречивых эмоциях было что-то неестественное. Все тело напряглось, и меня охватила невольная дрожь.
Наконец он ушел. Дверь бесшумно закрылась. Я услышала удаляющийся по коридору шелест колес — Леон де Вальми возвращался в свою комнату.
Выскользнув из кровати, я на цыпочках подошла к двери и стояла неподвижно, пока не услышала, как где-то далеко закрылась дверь. Через секунду зашумел лифт. Он просто проверял, вот и все. Но его визит поведал мне все, что я хотела знать. Берта права. Надо увести отсюда Филиппа, и как можно скорее. Странно, но я снова была совершенно спокойна. Я заперла дверь, потом задернула портьеры и включила лампу, быстро оделась, взяла пальто и ботинки для прогулок и через ванную вышла в комнату Филиппа.
Это будет, наверное, самой трудной частью моего плана. Я положила пальто и ботинки на стул, на котором сидела прошлый раз во время нашего полуночного пира, потом, взглянув на спящего мальчика, подошла к двери, ведущей в коридор, и заперла ее. Я делала все нарочито медленно: спешка могла лишь повредить. Если я хочу, чтобы все сошло удачно, надо быть как можно спокойнее.
В комнате было довольно светло. Длинные занавеси на окнах немного разошлись, и в комнату падал луч света, как в прошлую ночь, начертивший светлую полосу вдоль ковра. Когда я шла по комнате, что-то попалось мне под ноги и покатилось, сверкая в лунном свете. Виноградина в сахаре. Сегодня Берта, кажется, очень небрежно убирала детскую.
Я отодвинула тяжелую занавесь и закрыла окно на задвижку. За моей спиной Филипп пошевелился и вздохнул. Я замерла и посмотрела на него через плечо, не отрывая руки от задвижки. Другой рукой я поддерживала занавесь.
Тень, упавшая передо мной, заставила меня дернуться, как марионетку, и снова обернуться к окну. Кто-то проходил по балкону и посмотрел на меня в промежуток между занавесками. Я стояла в полосе света неподвижно, словно парализованная. Рука моя была прижата к задвижке, как будто ее удерживал магнит. Я смотрела прямо в глаза Элоизе де Вальми. Они были на расстоянии не больше фута от моих глаз.
Элоиза не выказала никакого удивления, словно не заметила, что я одета по-дорожному. Она положила руку на стекло, будто ожидала, что найдет балконную дверь открытой, взялась за наружную задвижку и стала легонько ее трясти, потом снова провела руками по стеклу, словно хотела его выдавить. И снова начала трясти наружную задвижку на этот раз сильно и нетерпеливо.
Я не могла ее не впустить. В ее длинном пеньюаре цвета слоновой кости не было карманов, в руках она ничего не держала. Кроме того, если бы она пришла, чтобы что-нибудь сделать с Филиппом, вряд ли она пыталась бы проникнуть к нему так открыто. Пытаясь придумать объяснение, почему я нахожусь в комнате Филиппа в половине второго ночи, к тому же одетая не по-домашнему, я открыла балконную дверь и сказала, стараясь говорить как можно спокойнее:
— Добрый вечер, мадам.
Не обратив на мои слова никакого внимания, Элоиза молча прошла мимо меня в спальню, и ее пеньюар прошуршал по ковру. Она остановилась у изголовья кровати. В полутемной комнате ее тень черным пятном упала на спящего ребенка. Она медленно, словно вслепую, протянула руку и коснулась его лица. Это был безобидный жест, мягкое прикосновение, но я сразу же поняла, что это такое. Кошмары Филиппа. Подобное случалось и раньше.
Если бы у нее было какое-нибудь оружие, если бы она проникла к мальчику украдкой, а не совершала визит, казавшийся обычным и внешне совершенно безобидным, я реагировала бы значительно быстрее. Но я опомнилась и бросилась к ней только тогда, когда ее рука почти коснулась щеки мальчика. Она тронула его кончиками пальцев. Перебежав на другую сторону кровати, я натянула простыню, прикрыв лицо Филиппа, подняла голову и посмотрела на мадам де Вальми, стоящую напротив. Она не двигалась, но через некоторое время отдернула руку и выпрямилась. Какой бы страх ни внушал мне Князь Тьмы, его жены я не боялась.
— В чем дело, мадам? Что вам надо? — спросила я.
Элоиза не ответила. Она вела себя так, будто меня не было в комнате. Это уже слишком! Я открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но внезапно остановилась, со страхом наблюдая за мадам.
Она повернулась к небольшому столику у кровати. Ее руки двигались, как у слепой, ощупывая предметы, стоявшие на столике, — лампу, книгу, небольшие часы, молочник, в котором было какао Филиппа, пару солдатиков, печенье... Я подумала, что она сейчас включит свет, и невольно сделала протестующий жест, но Элоиза, проведя мягко кончиками пальцев по лампе, часам, погладив оловянных солдатиков, опустила ладони на молочник и взяла его.
— Мадам де Вальми... — сказала я.
Элоиза обернулась на звук моего голоса, подняла молочник, словно хотела отпить из него, и поверх его края снова посмотрела мне прямо в глаза. Она стояла спиной к свету, ее лицо казалось смутным пятном, глаза были расширены и глядели в пустоту, и когда я внимательно всмотрелась в нее, охваченная недоумением и страхом, то внезапно все поняла. Я вздрогнула и похолодела, словно моей спины коснулась ледяная рука мертвеца.
Ее открытые глаза, как и выхоленные мягкие руки, что-то нашаривающие на столе, были действительно слепы... Я еще несколько секунд вглядывалась в лишенное всякого выражения лицо Элоизы де Вальми — между нами, на кровати, слышалось тихое и ровное дыхание Филиппа, — потом очень тихо продвинулась ближе и стала в ногах кровати.
Элоиза стояла, не двигаясь, держа в руке молочник, ее глаза были устремлены на то место, где я была только что... Понимаете, глаза ее были открыты, но они ничего не видели... Я стояла и смотрела на нее, будто она была привидением, выступающим на сцене, освещенной лунными лучами. В голове у меня звучали стихи, как будто кто-то включил магнитофон и забыл его выключить. Я чувствовала какое-то тупое удивление — эти стихи так быстро пришли мне на ум: «Глядите, вот она! Блуждает здесь всю ночь, и жизнью вам клянусь, ни разу не проснулась!..»
Вот как! Значит, Элоиза де Вальми, как леди Макбет, блуждает во сне — тяжесть, которая лежит у нее на сердце, угрызения совести гонят ее ночью в комнату Филиппа. Может быть, она, как и та леди-убийца, ненароком выдаст то, что видела и слышала? Я ничего не знала о лунатизме, помнила только сцену из «Макбета». И леди Макбет говорила. Может быть, я заставлю и Элоизу де Вальми заговорить? «Наблюдай за ней, подойди к ней поближе!»
Я держалась за спинку кровати Филиппа; если бы не это, я бы, кажется, упала.
— Мадам, — хрипло сказала я.
Она ничего не слышала. Уверенно и спокойно она поставила молочник на стол и повернулась к двери. Лунный свет скользил по красивым складкам ее пеньюара, освещая ее неподвижное лицо, глаза, большие и блестящие, как у куклы.
— Элоиза де Вальми. Отвечайте мне. Как вы убьете Филиппа? — сказала я.
Она шла к балкону. Я держалась рядом с ней. Она двигалась ровно, не спотыкаясь, и в нужный момент взялась рукой за портьеру. На одно ужасное мгновение я подумала, что ошиблась и она не спит, но потом увидела, что она пошла прямо на висящую ткань и остановилась в нерешительности, когда одна из складок ее одежды зацепилась за порог. Глаза, устремленные в одну точку, были по-прежнему неподвижны, но она вздохнула и покачнулась. Один бог знает, что ей известно. У меня вырвался вопрос, который я задавала себе все это время:
— Рауль помогает вам убить Филиппа?
Элоиза остановилась и наклонила голову, повернувшись ко мне. Я повторила ей в самое ухо:
— Рауль помогает вам?
Она отвернулась. У меня ничего не вышло. Элоиза уходила, унося с собой свои тайны, все еще погруженная в сон. Я неуверенно протянула руку и отдернула перед ней портьеру.
Мадам величественно прошествовала мимо меня, прошла по балкону и скрылась из виду.
«Господи, Господи, помоги мне!» Я стояла над Филиппом в темной комнате, испещренной пятнами лунного света, держа в руке молочник.
Я тихо разбудила его, применив метод, о котором где-то читала, — легонько нажала под левым ухом. Это подействовало: Филипп открыл глаза, словно проснулся самым естественным образом, и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте и стараясь разглядеть меня в слабом свете луны. Потом он сказал, словно продолжая прерванный разговор:
— У меня был еще один кошмар.
— Я знаю, поэтому и пришла.
Он поднял голову, потом сел в кровати:
— Сколько времени?
— Половина второго.
— Разве вы еще не ложились? Вы ходили на танцы в Субиру? Вы мне не говорили, что пойдете.
— Нет, меня там не было. Я оделась, потому что...
— Вы ведь не уйдете? — Его шепот стал таким громким, что я поднесла палец к губам.
— Тихо, Филипп. Нет... то есть да, но я не оставлю тебя одного, не бойся. Ты пойдешь со мной.
— Пойду с вами?
Я кивнула и присела на край кровати. Большие круглые глаза уставились на меня. Мальчик сидел очень тихо. Не могу сказать, о чем он думал. Не помню, как звучал мой голос, знаю только, что губы у меня застыли, поэтому трудно было говорить. Я сказала:
— Филипп.
— Да, мадемуазель?
— Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не... тебе не очень хочется спать?
— Да нет.
— Хорошенько проснулся? Ничего не болит?
— Нет.
— Ты пил сегодня какао? — хрипло спросила я.
Он искоса посмотрел на молочник, потом снова на меня. Филипп колебался, потом наконец сказал:
— Я его вылил.
— Ты... что? Почему?
— Ну... — неуверенно сказал он, глядя на меня, потом замолчал.
— Послушай, Филипп, я не буду тебя ругать. Просто хочу знать. Оно было противное на вкус или что-нибудь в этом роде?
— Нет. Вообще-то не знаю. — Снова взгляд искоса, потом внезапный порыв откровенности: — У меня осталась с прошлой ночи та бутылка, и я ее спрятал. Я не стал вам говорить...
— Бутылка? — удивленно спросила я.
— Ну да, — ответил Филипп. — Этот замечательный лимонад. Я выпил лимонад вместо какао. Он уже выдохся, но все равно был вкусный.
— Ты... не сказал мне об этом, когда я пришла, чтобы сделать какао.
—Ну, — заметил Филипп, — я не хотел вас огорчать. Ведь вы всегда сами варите какао и... что с вами?
— Ничего, ничего. Ох, Филипп!
— В чем дело, мисс Мартин?
— Думаю, я просто устала. Вчера очень поздно легла, а сегодня еще не ложилась.
— Вы на меня не сердитесь?
— Нет, не сержусь.
— Почему вы сегодня не ложились?
— А теперь слушай меня, малыш. Ты знаешь, что твой дядя Ипполит возвращается завтра... нет, уже сегодня?
Лицо мальчика осветилось радостью, словно солнечный луч озарил речную гладь, и вдруг меня охватило глубокое чувство покоя. Кажется, мы все-таки доберемся до тихой гавани после шторма.
Филипп спрашивал быстрым взволнованным шепотом:
— Когда он приезжает? Почему он возвращается? Кто вам сказал? Когда мы с ним встретимся?
— Для этого я и пришла к тебе, — сказала я, как будто это было вполне естественным и разумным поступком. — Подумала, что мы можем уйти сейчас же. И чем скорее, тем лучше, — неловко закончила я, чувствуя, что мои не до конца продуманные объяснения замирают у меня на губах под внимательным взглядом ребенка.
— Вы хотите сказать, что мы пойдем сейчас на виллу Мирей? Встречать дядю Ипполита?
— Да. Может быть, его еще нет, но я подумала...
— А дядя Леон знает? — настороженно спросил Филипп.
Я с трудом проглотила слюну:
— Дорогой Филипп, не думаю, что ты поймешь, но хочу, чтобы ты доверился мне и пошел со мной как можно быстрее и как можно тише. Твой дядя Леон...
— Вы уводите меня от него.
Это был не вопрос, а констатация факта. Лицо мальчика было неподвижно, но глаза смотрели внимательно и дышал он неровно и быстрее, чем обычно.
— Да, — ответила я и приготовилась к неизбежному «почему?»
Но он ничего не сказал. Ужасный ответ был ему известен.
— Мой дядя Леон меня ненавидит. Я это знаю. Он хотел бы, чтобы я умер. Правда ведь? — сказал он своим тоненьким серьезным голоском, в котором не было и тени удивления.
— Филипп, зайчик, — ласково сказала я, — боюсь, он хочет тебя обидеть. Я тоже не очень-то люблю твоего дядю Леона. Думаю, нам лучше убраться отсюда, ты должен только довериться мне и пойти со мной.
Филипп, ни минуты не колеблясь, откинул одеяло и схватился за край ночной рубашки, приготовившись стащить ее через голову, но внезапно остановился.
— Тот выстрел в лесу, он ведь был не случайным?
Услышав этот вопрос, исходящий из спутанных складок детской ночной рубашки, я едва не задохнулась. Кажется, уже не нужно притворяться.
— Нет, это была не случайность, — ответила я. — Вот твой жакет.
— Он пытался меня убить?
— Да, — сказала я таким обыденным тоном, что, спохватившись, добавила: — Не бойся, Филипп.
— Я не боюсь, — ответил он, надевая дневную рубашку. Когда его лицо показалось из-под воротника, я увидела, что он говорит правду. Он был натянут как струна, и его черные глаза — глаза де Вальми — сверкали словно угли. — Я очень долго боялся, с тех пор как приехал в Вальми, но не понимал почему. Я чувствовал себя несчастным и ненавидел дядю Леона, но не знал, почему я все время боюсь. Теперь знаю и больше уже не боюсь. — Усевшись на кровати рядом со мной, он стал натягивать носки. — Мы пойдем к дяде Ипполиту, все ему расскажем, и моему дяде Леону отрубят голову на гильотине.
— Филипп!
Он поднял глаза и посмотрел на меня:
— А что бы вы сделали с ним? Убийцам отрубают голову. А он убийца.
«Тигры рождают тигрят, — подумала я, — да, тигры рождают тигрят». На минуту мальчик стал похож на Леона де Вальми. Но это был только ребенок, он не понимал как следует, что говорит.
— Знаешь, он ведь не убийца, — возразила я. — Ты пока что жив и вовсе не собираешься умирать. Только мы должны поспешить и идти страшно тихо. Смотри, вот твои ботинки. Нет, не надевай. Неси их в руке, пока мы не выйдем из дома.
Он подхватил ботинки и встал, потом, как маленький ребенок, взял меня за руку:
— Куда мы идем?
— Я тебе уже говорила. К твоему дяде Ипполиту.
— Но мы не можем прийти на виллу Мирей, когда его нет, — неуверенно сказал он. — Утром они первым делом бросятся туда за нами.
— Знаю. — Его рука задрожала в моей ладони; я притянула его к себе так, что он прижался к моим коленям, и обняла. — Нам ничего не грозит. Нас поведет наша счастливая звезда, Филипп. Она не обманет. Ты помнишь мсье Блейка, англичанина?
Он кивнул.
— Ну так вот, у него в лесу Дьедонне есть хижина, где он иногда ночует. Я знаю, что сегодня он там, потому что, когда хотела лечь, увидела в горах, там, где она стоит, маленький огонек. Мы сейчас же пойдем туда, он примет нас, а завтра отвезет к твоему дяде Ипполиту. Все будет хорошо, вот увидишь. Я тебе обещаю.
— Хорошо. Взять этот шарф?
— Да. Ты надел теплый свитер? Хорошо. Балконную дверь мы запрем. Я думаю... Все в порядке? Постарайся не шуметь.
Я остановилась у дверей, положив руку на ключ, торчавший в скважине, и прислушалась. Филипп ступал рядом со мной тихо, как привидение, ухватившись рукой за мой локоть. Глаза его казались огромными на бледном личике. Ничего не было слышно. За нашей дверью простирался огромный дом, темный и молчаливый, казавшийся необитаемым. Мадам де Вальми уже, наверное, спала, Бернар был пьян, а сам тигр, притаившийся внизу в своем логове и ожидающий известия о смерти, — этот тигр был беспомощным инвалидом...
Влажной рукой я нажала на скользкую дверную ручку и приоткрыла дверь, потом взяла Филиппа за руку и вышла с ним в темный коридор. Мимо часов, которые когда-то пробили для нас двенадцать раз, вниз по лестнице, где я потеряла свою туфельку, вдоль темного пространства, окаймленного с обеих сторон слепыми пятнами дверей, под косыми взглядами фамильных портретов... Огромный дом скользил мимо нас в полутьме, бесплотный, как декорации к фантазии Кокто, и наконец лихорадочное и бредовое бегство привело нас к тяжелой двери, которая вела во двор, к желанной свободе.
Дверь была заперта. Очевидно, для слуг, которые должны были вернуться с танцев, был оставлен открытым другой вход, но у меня не хватало духу вернуться. Тяжелый ключ легко и бесшумно повернулся в замочной скважине, но дверь не открывалась. Я шарила руками в темноте по обитой железными полосами двери в поисках задвижки. Было слышно, как рядом со мной Филипп легонько втянул в себя воздух и задрожал. Я встала на цыпочки и подняла руки, наконец нашла запор и отодвинула его. Он подался с громким визгом, словно мандрагора, которую вырывают с корнем в полуночном лесу. Звук отдался бесконечным эхом в коридоре и, казалось, разнесся по всему дому. Дрожащими руками я потянула к себе дверь, каждую минуту ожидая услышать гудение инвалидного кресла.
Дверь не двигалась. Она все еще не двигалась. Я стала шарить рядом с ключом в поисках английского замка, но ничего не нашла. Он мог появиться каждую минуту и увидел бы нас в этой темной ловушке. Ему не надо было слышать скрип задвижки, чтобы знать, где мы находимся и что собираемся сделать. Мне казалось, что мои панические мысли летят по коридору прямо к Леону де Вальми, выдавая нас. Он должен знать. О да, должен знать. Мы связаны телепатической связью — я и Князь Тьмы...
— Все в порядке, — прошептал Филипп, — я взял с собой мой фонарик.
Он нагнулся ко второй задвижке, тихо отодвинул ее, и дверь отворилась.
Мы вышли на свежий ночной воздух.
ГЛАВА 15
Пусть войдет в волшебный лес
Тот, кто смел.
Я не имела представления, как найти лесную хижину Уильяма Блейка, но из окна моей комнаты в замке Вальми заметила, что ее огонек, казалось, находился очень близко от широкой прямой просеки, прорезавшей сосновый бор и идущей вверх, начинаясь откуда-то возле моста Вальми. Нам с Филиппом надо было лишь пройти по мосту и повернуть от шоссе направо, и мы должны выйти прямо на просеку. Оттуда просека шла прямо вверх, и, без сомнения, рано или поздно огонек укажет нам дорогу к хижине.
Казалось, здесь не было особой трудности, на самом же деле это был долгий и изнурительный подъем. Я боялась пользоваться фонариком Филиппа так близко от шоссе, но и на просеке не зажигала его из предосторожности: место было совершенно открытое, и свет можно было увидеть из каждого окна западного фасада замка Вальми.
В лесу стояла полная темнота. Глаза у меня немного привыкли к ней, и мы пробирались между деревьями, не нанося себе серьезных увечий, но очень медленно, спотыкаясь и скользя на толстом ковре сосновых игл, устилавшем землю, кое-где натыкаясь на кучи срубленных ветвей, оставленных там после расчистки леса. Филипп задел за острый сук и упал бы, если бы я его не поддержала; я наступила, с трудом сдержав крик боли, на щепку, которая врезалась мне в ногу, как стальной клинок. Но Филипп не жаловался, а я, как ни странно, удаляясь от Вальми, с каждым шагом чувствовала себя все в большей безопасности. Этот дикий горный склон, напоенный густым ароматом сосен, несмотря на темноту и таинственные шорохи, производимые существами, которые обитали в нем, не пугал меня; замок Вальми, светлый и роскошный, был гораздо страшнее. У меня в голове звучало одно только слово «сбежать», и Вальми, невзирая на весь его блеск и комфорт, казался душным, затхлым и давящим. Теперь я на свободе... Темнота приняла нас в свои объятия. Воздух обвевал прохладой, вокруг царила мирная тишина.
Я выбрала верное направление. Примерно двадцать минут мы с трудом пробирались по лесу среди сосен, потом вдруг вышли на просеку. Она была шириной примерно в пятнадцать ярдов и вела прямиком от подножия к вершине горы. Думаю, она была оставлена, чтобы по ней в случае пожара мог пройти трактор, но для чего бы она ни служила, нам с Филиппом было значительно легче пробираться по ней, чем по лесу.
Здесь тоже валялись срубленные ветки, но, по крайней мере, было светлее и мы шли не вслепую. Крепко сжимая мою руку и немного задыхаясь, Филипп послушно взбирался по склону рядом со мной. Один раз мы обернулись и, не сговариваясь, посмотрели в сторону Вальми. На дальнем краю долины замок, освещенный луной, выплывал бледным пятном над лесом Вальми, словно пронзенный единственным лучом света, видневшимся в окне первого этажа. Леон де Вальми все еще ждал желанного известия.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |