Заколдованный замок (сборник) 26 страница

Уверяю вас, друг мой, что я излагаю все это, основываясь на самых надежных источниках, и вы легко можете представить, насколько подобные нелепые представления должны были тормозить развитие всякого истинного познания, которое на самом деле движется вперед почти исключительно интуитивно, скачками. По прежним взглядам, любое исследование должно было двигаться чуть ли не ползком, и в продолжение целых столетий влияние Гоггля было так велико, что всякой свободной мысли (в подлинном значении этого слова) был положен предел. Никто не осмеливался высказывать истин, обретением которых он был бы обязан только собственному духу, даже в тех случаях, когда истина была очевидной. Тупоголовые ученые мужи того времени смотрели только на метод, с помощью которого она была добыта. Они не желали взглянуть на цель. «Покажите нам средство, — заявляли они, — прежде всего, средство!» И если выяснялось, что средство не подходит ни под категории Ариеса, ни под категории Гоггля, тогда ученые вставали на дыбы, а «теоретика» объявляли самоуверенным глупцом и не обращали больше внимания ни на него самого, ни на его истину.

Однако нельзя сказать, чтобы эта примитивная система способствовала открытию большого числа истин. Подавление воображения оказалось злом, которое не могла обезвредить никакая, даже возведенная в квадрат, точность. Ошибка всех этих гурманцев, пранцузов, инглиджей и аммриккцев (последние, кстати, считаются нашими прямыми предками) была точно такой же, какую совершает человек, вообразивший, что чем ближе поднести к глазам предмет, тем лучше его можно будет рассмотреть. Эти народы буквально тонули в деталях и подробностях. Применяя гогглевский метод, они добывали «факты», которые далеко не всегда были таковыми, поскольку «фактами» их делала предвзятая мысль, что они должны быть ими, раз кажутся «фактами». При применении же метода Ариеса (чье имя, сказали мне, можно перевести как «Баран» или «Овен») их путь был не прямее закрученного бараньего рога, потому что у них не существовало ни одной аксиомы, которая была бы в действительности аксиомой, и лишь крайняя слепота мешала им заметить это, ведь даже в те времена многие прежние аксиомы уже отвергались. В их числе были «еx nihilo nihil fit»[124]; «тело не может действовать там, где его нет»; «антиподы не существуют»; «тьма не может рождаться от света». Все эти и множество других положений, прежде считавшихся непреложными, были признаны уже в то время, о котором я говорю, не выдерживающими критики. До чего же нелепа была упорная вера этих людей в аксиомы как в непоколебимые основы истины. Ведь даже словами самых глубоких умов того времени легко доказать безосновательность и призрачность их пресловутых аксиом! Кто там у них считался сильнейшим из мыслителей?.. Пойду спрошу у Пандита и вернусь…

Ага, нашла! Вот книга, написанная около тысячи лет назад и недавно переведенная с инглиджского языка, замечу, кстати, послужившего основанием аммриккского. Пандит говорит, что это определенно лучшее сочинение по логике. Автор — Мимлер, или Милль, пользовался громкой известностью в свое время. Заглянем же в его трактат.

Вот! «Представимость или непредставимость, — говорит этот Милль, и в этом он прав, — ни в коем случае не может считаться критерием объективной истины».

Кому из наших здравомыслящих современников могло бы прийти в голову оспаривать эту банальность? Единственное, что удивляет, — как мог господин Милль тратить время на доказательство вещей, столь очевидных самих по себе?

Отлично. Перевернем страницу. Что мы видим? «Из двух противоречий оба не могут быть истиной, то есть не могут существовать в действительности одновременно». Этим Милль хочет сказать, что дерево, например, должно быть либо деревом, либо не деревом, так как одновременно оно никак не может быть и деревом, и не деревом. Хорошо, но следует спросить: «Почему?» Милль по этому поводу говорит только одно и на этом останавливается: «Потому что невозможно представить, чтобы два взаимоисключающих положения оба были истинными». Но это вовсе не ответ! Разве он сам только что не заявлял с важностью: «Представимость или непредставимость ни в коем случае не может считаться критерием объективной истины».

Но не столько логика этих древних возмущает меня — по их собственному признанию, она совершенно беспочвенна, несостоятельна и фантастична. Гораздо хуже их высокомерное и тупое отрицание любых других путей к истине, всех других средств ее достижения, кроме двух хорошо известных тропинок — той, по которой приходится пробираться ползком, и той, по которой на каждом шагу приходится карабкаться. И вот таким образом они предлагают двигаться душе, наделенной стремлением свободно парить!

Как вы думаете, дорогой друг, разве не зашли бы эти дряхлые догматики в тупик, если бы им довелось определять, каким из двух путей была добыта самая важная и возвышенная из всех познанных ими истин? Я говорю о законе всемирного тяготения. Ньютон, как известно, обязан им Кеплеру. Кеплер же утверждал, что все три его великих закона были интуитивно угаданы. Именно эти три закона привели великого инглиджского математика к тем положениям, на которые опираются все физические принципы и за которыми мы вступаем уже в царство метафизики. Кеплер угадывал — то есть чувствовал и воображал. Он был в первую очередь теоретиком. Слово это, ныне столь почтенное, в те времена считалось чуть ли не презрительным эпитетом. Представляю, как растерялись бы эти старые кроты, если бы им пришлось объяснять, каким из двух их «путей» Шампольон[125] привел человечество к познанию тех истин, которые открылись благодаря расшифрованным им египетским иероглифам?

Еще несколько слов, и я перестану надоедать вам. Не кажется ли странным, что, вечно разглагольствуя о путях к истине, эти убогие консерваторы проходили мимо того, что мы теперь считаем столбовой дорогой — мимо пути всеобщей связности? Не кажется ли странным, что они, созерцая творение Божье, не сделали главного вывода — что совершенная связность и должна быть абсолютной истиной? Как ясно и просто стало все с тех пор, как было провозглашено это положение! Исследование было отнято у кротов, роющихся под землей, и стало достоянием истинных мыслителей, людей, одаренных пылким воображением. Именно они создают теории! Но вообразите взрыв хохота, которым эти слова были бы встречены нашими пращурами, если бы они могли заглянуть на эту страницу! Повторяю: эти люди создают теории, а затем эти теории исправляются, сокращаются, систематизируются, мало-помалу очищаются от всего бессвязного и ложного, пока, наконец, совершенная связность, признаваемая даже самыми темными умами, не превратит их в абсолютную и бесспорную истину.

апреля

Новый газ творит сущие чудеса. Как безопасны, покойны и легко управляемы современные воздушные корабли! Вот один, поистине исполинских размеров, приближается к нам со скоростью, по крайней мере, полутораста миль в час. На нем масса народа — вероятно, человек триста или четыреста. И все-таки какие-нибудь сто или даже двести миль в час — не самый быстрый способ передвижения. Помните, как мчался наш поезд во время путешествия через Канадийский материк? Целых триста миль в час! Вот это езда! И при этом никаких других занятий, кроме роскошной еды, напитков, флирта и танцев… А какое странное ощущение мы испытывали, когда случайно за окном на полном ходу проносились какие-то детали пейзажа, сливавшиеся в одну сплошную мельтешащую массу! Что касается меня, то этим экспрессам я предпочитаю путешествие обычным поездом, делающим сто миль в час. Там разрешают открывать окна, и можно даже составить представление о местности или стране, по которой едешь.

Пандит говорит, что маршрут Трансканадийской железной дороги был более или менее проложен лет девятьсот тому назад! Он даже утверждает, что и теперь можно обнаружить следы путей, относящихся к той эпохе. Колея, по-видимому, была в те времена двойной, тогда как наши дороги имеют двенадцать путей и требуется прокладка еще трех-четырех новых. Старинные рельсы были очень тонкими, а ширина путей так мала, что, с нашей точки зрения, езда по ним была невероятно опасной. Даже теперешняя ширина между рельсами — пятьдесят футов — считается не вполне достаточной. Я не сомневаюсь, что этот путь действительно существовал уже тогда — ведь еще семьсот лет назад Северный и Южный Канадийские материки составляли одно целое, и их обитателям была необходима железная дорога через весь континент.

апреля

Просто не знаю, куда деваться от скуки. Пандит — единственный человек на нашем корабле, с которым можно поговорить, а он, бедняга, ни о чем не может беседовать, кроме древностей. Сегодня он весь день пытался убедить меня, что аммриккцы управляли сами собой. Неслыханная нелепость! Якобы они жили в так называемой «конфедерации», где каждый человек был сам по себе, словно те собаки из прерий, про которых сложена басня. По его словам, наши предки руководствовались самым странным утверждением, какое только можно себе представить. Вот как оно звучит: «Все люди рождаются свободными и равными». И это притом, что неравенство накладывает свой отпечаток на все явления, все области духовной и физической жизни! Каждый человек «имел право голоса», как они тогда выражались, то есть мог вмешиваться в общественные дела. Пока наконец не выяснилось, что общее дело — по сути, ничье и что «республика» (так называлось это несуразное государственное устройство), в сущности, никем не управляется, а правительство — миф. Однако самодовольство философов, создавших эту самую «республику», быстро пошло на убыль, когда стало очевидным, что «всеобщее голосование» открывает простор для всевозможных подтасовок и мошеннических проделок, с помощью которых можно собрать необходимое число голосов. Причем невозможно ни предупредить, ни наказать подобный образ действий со стороны партии, настолько недобросовестной, чтобы прибегать к обману и ложным обещаниям. Очевидны и последствия — преобладание мошенников во власти, следовательно, любое республиканское правительство могло быть только мошенническим.

Но пока философы, пристыженные своей недальновидностью, не позволившей им предвидеть неминуемое зло, занимались изобретением новых теорий, всему положил конец некий господин по имени Чернь. Он все захватил в свои руки и создал такой деспотизм, по сравнению с которым деспотизм древних правителей мог показаться легким и приятным. Этот самый Чернь (кстати сказать, иностранец) был, говорят, гнуснейшим из людей, когда-либо топтавших землю. Он был гигантского роста, дерзкий, хищный, нечистоплотный, в нем соединялись желчь быка с сердцем гиены и мозгами павлина. В конечном итоге он нашел свой конец от истощения из-за злоупотребления собственной энергией. Однако и от его деспотического господства была некоторая польза, как вообще бывает польза от всего, даже от худшего зла. Он преподал человечеству урок, который не скоро забылся: не следует идти против естественного порядка вещей. Что касается республики, то ее нельзя уподобить ни одному из порядков, существующих на земле, разве только порядку у прерийных собак, что, кажется, может служить доказательством пригодности демократического строя лишь для собак.

апреля

Прошлой ночью любовалась Вегой. Под углом в полградуса она видна в подзорную трубу нашего капитана как диск, отдаленно похожий на Солнце в туманный день. Вега, она же α Лиры, гораздо больше нашего Солнца, но очень похожа на него наличием пятен, атмосферы и многими другими особенностями. Лишь в последние два столетия, говорит Пандит, астрономы стали догадываться о странной связи, существующей между обоими этими мирами. Предполагалось, что видимое движение обоих планетных систем совершается по орбите вокруг некоего огромного светила. Утверждали также, что все миры Млечного Пути обращаются вокруг этого светила или вокруг центра тяготения, общего для всех его звезд и находящегося где-то вблизи Альционы в созвездии Плеяд, причем для нашей Солнечной системы период обращения составляет 117 миллионов лет!

Нам, с нашими совершенными телескопами и другими астрономическими приборами, конечно, трудно понять, как возникали подобные представления. Первым, кто выдвинул эту дикую гипотезу, был некто Медлер. Поводом для ее возникновения была простая аналогия. Действительно, можно предположить существование одного сверхбольшого тела в Млечном Пути, в этом Медлер прав. Но это сверхбольшое тело должно превосходить по массе все остальные вместе взятые. Естественно, возникает вопрос: «Почему мы его не видим, это чудовищное центральное солнце?»

Астроном мог бы предположить, что тело это — не светящееся собственным светом. Но и тут аналогия хромает. Почему же тогда его не делает видимым отраженный свет бесчисленных солнц, сияющих вокруг? В конце концов автор гипотезы заявляет просто о том, что существует общий центр тяготения для всех известных миров. И опять же аналогия бессильна. Наша Солнечная система действительно вращается вокруг одного центра тяготения, но это происходит в связи с существованием гигантского материального объекта — Солнца, масса которого уравновешивает всю остальную систему.

Далее. С точки зрения математики, окружность — замкнутая кривая, состоящая из бесконечного множества отрезков прямой. Если же эта окружность имеет почти бесконечный радиус, то и движение по ней практически не отличается от движения по прямой. Допустим, что наша система вместе со всеми остальными обращается вокруг одной центральной точки, пусть самое могущественное человеческое воображение попытается представить себе такую невообразимую орбиту. Как же обнаружить, что движение нашей системы хоть бы ненамного, пусть даже за миллион лет, отклоняется от прямой? Нелепость! А ведь астрономы прошлого воображали, будто им в самом деле удалось заметить такое отклонение, хотя вся история астрономических наблюдений насчитывает не больше двух-трех тысячелетий!

Иными словами, удивительно, почему все эти соображения не натолкнули ученых мужей сразу на мысль о том, что и Солнце, и Вега в действительности вращаются вокруг общего центра тяготения.

апреля

Ночью мы продолжали свои астрономические забавы. Любовались пятью спутниками Нептуна и с большим интересом наблюдали за сборкой карниза нового храма Дафны на Луне. Странно, что такие крохотные существа, как лунные обитатели, совершенно не похожие на людей, многократно превосходят нас в технической изобретательности. Трудно поверить, что те огромные массы, с которыми лунный народец так ловко управляется, вовсе не так тяжелы, как это кажется на первый взгляд.

апреля

Пандит торжествует. Сегодня мы встретили воздушный корабль из Канады, который сбросил на нашу палубу свежие номера газет с опубликованными в них любопытными сообщениями о канадийских или, скорее, аммриккских древностях. Вы, вероятно, знаете о подготовительных работах для строительства нового фонтана в Парадизе, главном увеселительном саду императора. С незапамятных времен Парадиз[126] был островом, то есть его западную границу образовывала река, а восточную — морской пролив, или рукав. Этот рукав в некоторых местах достигает ширины в одну милю, а длина острова составляет девять миль. Вся его территория, как уверяет Пандит, восемьсот лет тому назад была тесно застроена домами, которые имели до двадцати и более этажей, так как земля, по совершенно непонятной причине, в этой местности стоила страшно дорого.

Однако катастрофическое землетрясение 2050 года разрушило и засыпало весь город до такой степени, что самые неутомимые археологи до сих пор не могут докопаться до артефактов в виде монет, медалей, документов или настенных надписей, которые помогли бы составить хоть приблизительное представление о нравах, внешнем облике и обычаях его коренных обитателей. Нам известно только, что они принадлежали к племени никербокеров[127] — дикарей, первоначально населявших эту страну. Однако они вовсе не были дикарями в полном смысле слова; напротив, им были известны многие искусства и даже науки. Говорят, они отличались живым умом, но были одержимы манией возведения зданий, которые в древней Аммриккии назывались «церквями» — что-то вроде пагод, где совершались служения двум идолам — Богатству и Моде. В итоге девять десятых острова оказались покрыты этими самыми «церквями». Говорят, что женщины никербокеров отличались чрезмерным развитием той части тела, что находится пониже спины[128]. И это безобразие — удивительное дело — считалось красотой. Сохранилось несколько изображений таких женщин — они имеют очень странный вид: нечто среднее между индюшкой и дромадером.

Эти немногие сведения — почти все, что дошло до нас о жизни и свершениях древних никербокеров. Но в недавнее время, работая в императорском саду, занимающем ныне, как вам известно, весь остров, землекопы наткнулись на кубическую гранитную глыбу весом в несколько сот фунтов. Она превосходно сохранилась и, по-видимому, не пострадала при землетрясении. На одной из сторон глыбы обнаружилась мраморная плита — только вообразите! — с надписью, которая легко читается, если вы знакомы с древним алфавитом. Пандит просто в экстазе. Когда плиту сняли, под ней обнаружилось углубление, в котором находился свинцовый ящичек с различными монетами, длинным списком имен, несколькими документами и другими предметами, от которых все археологи просто обезумели. Несомненно, все это аммриккские древности, принадлежавшие племени никербокеров. Газеты, сброшенные нам встречным судном, полны снимков этих монет и документов. Приведу здесь надпись на мраморной плите:

Этот краеугольный камень монумента

ДЖОРДЖУ ВАШИНГТОНУ,

установлен с подобающими церемониями

октября 1847 года,

в годовщину сдачи в плен

лорда Корнуолла

генералу Вашингтону в Йорктауне в

году от Рождества Христова 1781-м.

Иждивением общества памяти Джорджа Вашингтона

в городе Нью-Йорке.

Это построчный перевод, выполненный самим Пандитом, так что ошибки тут быть не может.

Таким образом, из немногих сохранившихся слов мы можем почерпнуть массу любопытнейших сведений. Прежде всего, установлен тот факт, что уже тысячу лет назад настоящие памятники вышли из употребления. Подобно нам, люди стали довольствоваться одним только выражением намерения когда-нибудь в будущем воздвигнуть памятник, и лишь краеугольный камень служил символом этого прекраснодушного намерения. Из этой удивительной надписи мы также узнаем, кто, когда и каким образом сдался. Случилось это в Йорктауне, где бы это место ни находилось. Но кто сдался? Некий генерал Корнуолл. Но почему так памятна дикарям эта сдача в плен? Тут не следует забывать, что никербокеры, без сомнения, были людоедами, и, следовательно, пленный генерал предназначался на колбасы. И произошло это благодаря заботам общества памяти Джорджа Вашингтона — некоего благотворительного учреждения, ведавшего закладкой краеугольных камней и не только…

Ах, боже мой! Что происходит?.. Ну вот, теперь понятно — оболочка нашего судна лопнула, и сейчас мы все рухнем в море. Но все же у меня остается время прибавить, что, судя по снимкам в газетах, в те времена у аммриккцев было еще два великих человека: некто Джон, кузнец, и портной по имени Захария…

Прощайте! Дойдет это письмо или нет — не важно, потому что я писала больше для собственного развлечения. И все же я запечатываю эту рукопись в бутылку и бросаю ее в море с борта терпящего бедствие воздушного корабля «Жаворонок».

Навеки ваша, Пандита.

Заживо погребенные

Есть темы, полные жгучего интереса, но слишком чудовищные, чтобы быть воплощенными в литературном произведении. Писателю следует избегать их, если он не хочет вызвать отвращение или оскорбить читателя. Касаться их следует лишь в тех случаях, когда это делается ради суровой истины. С дрожью «сладостной боли» мы читаем о зимнем переходе армии Наполеона через Березину, о лиссабонском землетрясении, о лондонской чуме, о кровавой Варфоломеевской ночи, о гибели ста двадцати трех пленных англичан в «Калькуттской черной яме»[129]. Но в этих рассказах нас волнует факт, быль, история. Будь это выдумка, они внушали бы только отвращение.

Я перечислил лишь немногие из самых известных, самых трагических катастроф, вошедших в летописи человечества, но во всех этих случаях масштабы бедствия усиливаются его особо мрачным характером, что производит исключительно сильное впечатление на наше воображение. Вряд ли следует напоминать читателю, что в длинном и зловещем списке человеческих бедствий найдутся отдельные случаи, полные несравненно более жестоких страданий, чем эти катастрофы. Подлинное отчаяние и высшая скорбь настигают именно отдельного человека, они не распространяются на многих. И слава милосердному Богу, что эти нечеловеческие муки выпадают на долю единиц, а не тысяч и тысяч несчастных.

Быть погребенным заживо — несомненно, одна из ужаснейших пыток, когда-либо выпадавших на долю смертного. Ни один разумный человек не станет отрицать, что это случается, и случается часто. Границы, отделяющие жизнь от смерти, смутны и неопределенны. Кто уверенно скажет, где кончается одна и начинается другая? Мы знаем, что при некоторых болезненных состояниях совершенно прекращаются все внешние жизненные функции, хотя на самом деле это прекращение — лишь временная приостановка, недолгая пауза в работе сложнейшего и во многом непонятного механизма человеческого тела. Проходит известный срок, и какой-то таинственный сигнал снова пускает в ход волшебные рычаги и магические колеса. Серебряная нить жизни не порвана, золотой кубок бытия не разбит окончательно. Но где же пребывала душа на протяжении всего этого времени?

Априори мы знаем, что одни и те же причины ведут к одинаковым следствиям, значит, временное прекращение жизненных функций должно в отдельных случаях приводить к погребению заживо. Но, независимо от этих отвлеченных соображений, прямые свидетельства медиков да и обычный опыт показывают, что такие погребения случались сравнительно часто. Я мог бы при необходимости привести десятки вполне достоверных примеров. Одно весьма примечательное событие такого рода, обстоятельства которого, возможно, еще свежи в памяти некоторых моих читателей, случилось не так давно в Балтиморе и произвело сильное и угнетающее впечатление на широкую публику. Жена одного из самых уважаемых горожан — известного адвоката и члена Конгресса — внезапно заболела какой-то странной болезнью, поставившей в тупик ее врачей. После продолжительных и тяжких страданий она умерла или была признана умершей. Никому в голову не пришло, да и не могло прийти, что на самом деле она жива. Все признаки смерти были налицо. Черты лица заострились и осунулись. Губы побелели, как мрамор, глаза угасли, пульс остановился. Тело стало быстро коченеть и в течение трех дней, прошедших до момента погребения, затвердело, как камень. Ввиду быстрого начала того, что показалось врачам разложением, похороны были произведены весьма поспешно.

Гроб с телом усопшей поместили в семейный склеп, который в течение последующих трех лет ни разу не открывали. По истечении этого времени склеп открыли, чтобы установить там саркофаг. Но, увы, чудовищное потрясение ожидало мужа, который сам же и отпер дверь усыпальницы, отворявшуюся наружу. Едва он распахнул ее, как нечто в белом тряпье с костяным стуком рухнуло ему на грудь. То был скелет его жены в еще не истлевшем саване!

Дальнейшее исследование обстоятельств показало, что она очнулась через двое-трое суток после погребения и металась в гробу, пока тот не сдвинулся с места и не упал с возвышения на пол, расколовшись при этом. Теперь она могла выбраться оттуда. Масляная лампа, случайно забытая в склепе, оказалась совершенно пустой, впрочем, вполне возможно, что масло просто высохло. На верхней ступени лестницы, у входа в склеп, валялся увесистый обломок гроба: по-видимому, женщина стучала им в железную дверь, пытаясь привлечь чье-нибудь внимание. Здесь же, истощив все силы, она потеряла сознание, а может быть, и окончательно умерла от ужаса. При падении ее тело зацепилось саваном за торчавшую из двери скобу и осталось в таком положении, пока не истлело.

В 1810 году случай погребения заживо имел место во Франции, причем при обстоятельствах, которые красноречиво свидетельствуют, что правда порой бывает куда удивительнее любых досужих вымыслов. Героиня этого происшествия — мадемуазель Викторин Лафуркад, молодая девушка из знатной семьи, богатая и красивая. Среди ее многочисленных поклонников был некто Жюльен Боссюэ, бедный парижский литератор и журналист. Благодаря своим талантам и иным достоинствам месье Жюльен завоевал благосклонность красавицы, но аристократическая гордость вынудила ее отклонить предложение Боссюэ и выйти за некоего Ренеля, банкира и довольно известного дипломата. Однако после свадьбы этот господин стал пренебрегать молодой супругой, поговаривают, что не обошлось и без рукоприкладства. Прожив с ним несколько полных горечи лет, она умерла — по крайней мере, впала в состояние, совершенно ничем не отличавшееся от смерти. Ее похоронили не в склепе, а в обыкновенной могиле на деревенском кладбище вблизи того поместья, где она родилась. Истерзанный отчаянием и по-прежнему верный своей единственной любви, Боссюэ приехал из Парижа в эту глухую провинцию с романтическим, но весьма странным намерением: вскрыть могилу и взять на память роскошные косы красавицы. Ночью он отправился на кладбище, разрыл могилу, открыл гроб и уже собирался отрезать волосы возлюбленной, как вдруг, леденея от ужаса, заметил, что ее глаза открыты.

Оказалось, что Викторин похоронили заживо. Ее жизненные силы не совсем иссякли, и прикосновения любимого пробудили ее от летаргии, которую все приняли за смерть. Жюльен отнес женщину в деревенскую гостиницу, где снял комнату, и с помощью сильных укрепляющих средств (он обладал некоторыми познаниями в медицине) окончательно привел ее в чувство. Она тут же узнала своего избавителя и оставалась с ним до полного выздоровления. Женское сердце не камень, и этот последний урок любви и преданности смягчил его. Викторин отдала свое сердце Боссюэ, не вернулась к супругу и, скрыв от него свое чудесное «воскресение», бежала с возлюбленным в Америку. Через двадцать лет они вернулись во Францию в надежде, что время изменило ее внешность и ни друзья, ни близкие ее не узнают. Однако это оказалось ошибкой: при первой же встрече господин Ренель узнал жену и потребовал, чтобы она к нему вернулась. Она ответила категорическим отказом, а суд поддержал ее, решив, что, ввиду исключительных обстоятельств и за давностью дела, а также по закону и по справедливости права мужа следует считать утратившими силу.

Лейпцигский «Хирургический журнал», весьма авторитетный научный орган, сообщает о довольно прискорбном случае в том же роде.

Один артиллерийский офицер, мужчина громадного роста и железного здоровья, был сброшен с седла необъезженной лошадью и ушиб голову так, что лишился чувств. Череп был поврежден, однако рана оказалась не опасной для жизни. Трепанация удалась. Офицеру пустили кровь, были приняты и другие меры для его исцеления. Тем не менее он все глубже погружался в летаргическое состояние и в конце концов был признан умершим.

Погода стояла чрезвычайно жаркая, и покойника похоронили с почти непристойной поспешностью на одном из общественных кладбищ. Похороны состоялись в четверг. В воскресенье на кладбище собралось, как обычно, много посетителей, и около полудня один крестьянин возбудил всеобщую панику, заявив, что, когда он сидел на могиле офицера, насыпь задрожала, будто под ней покойник шевелился в гробу. Сначала решили, что крестьянин просто пьян, но его непритворный ужас и настойчивость в конце концов возымели действие. Достали заступы и поспешно разрыли неглубокую и кое-как засыпанную могилу. Офицер был, или казался, мертвым, но не лежал, а сидел, почти выпрямившись, в гробу, крышку которого успел приподнять в своей отчаянной борьбе за жизнь.

Его доставили в ближайшую больницу, где врачи объявили, что он еще жив, но находится в состоянии асфиксии[130]. Спустя несколько часов офицер очнулся, узнал своих знакомых и, как мог, поведал о своей агонии в могиле.

Из его рассказа выяснилось, что, очнувшись, он не менее часа провел в гробу, пытаясь выбраться из него, и только потом потерял сознание. Могила была засыпана очень рыхлой почвой, и воздух, по всей вероятности, проникал сквозь нее. Он слышал шаги посетителей кладбища над своей головой и пытался привлечь их внимание. Вероятно, воскресный шум на кладбище и пробудил его от летаргии, однако, придя в себя, он тотчас же осознал весь ужас своего положения.

Больной поправлялся довольно быстро и был уже близок к полному выздоровлению, но пал жертвой местного врача-шарлатана, который вздумал лечить его электричеством. В результате он скончался в припадке судорог, вызванных разрядом гальванической батареи.

Эта гальваническая батарея напомнила мне известный и весьма примечательный случай, когда она вернула-таки к жизни молодого лондонского юриста, пролежавшего в могиле двое суток.

Мистер Эдуард Степлтон якобы скончался от тифозной горячки, сопровождавшейся весьма необычными симптомами, которые вызвали любопытство врачей. После его официально объявленной смерти они обратились к близким покойного с просьбой разрешить им исследование post mortem[131], но получили отказ. Как нередко бывает в таких случаях, медики сговорились все же вырыть труп из могилы и тайно его анатомировать. Связались с шайкой кладбищенских грабителей, которых в Лондоне всегда хватало, и на третью ночь после погребения мнимый труп был извлечен из могилы глубиной в восемь футов и доставлен в морг одной частной больницы.

Был уже сделан надрез в области брюшины, когда совершенно свежий вид тела, без малейших признаков разложения, натолкнул врачей на мысль испробовать гальваническую батарею. Проделанные ими эксперименты сопровождались обычными явлениями, не представлявшими ничего исключительного; лишь раз или два вызываемые электрическим током судороги напомнили движения живого тела.

Дата добавления: 2015-10-21