Заколдованный замок (сборник) 14 страница

В десять меня стало клонить ко сну, и я решил было улечься, но меня остановило одно обстоятельство, которое я совершенно упустил из виду, хотя обязан был предвидеть заранее. Если я усну, кто будет обновлять воздух в каучуковом мешке? Имеющегося в нем запаса хватает самое большее на час; и если пропустить этот срок, уже через четверть часа начнется отравление организма.

Эта проблема заставила меня тяжело задуматься, но, хотите верьте, хотите нет, преодолев столько опасностей, я готов был впасть в отчаяние и уже начал подумывать о спуске.

Впрочем, то была лишь минутная слабость. Я рассудил следующим образом: человек — верный раб привычек, и многие мелочи повседневной жизни только кажутся ему важными и существенными, а на самом деле они стали такими только в результате привычки. Конечно, я не мог обойтись без сна, но что мне мешает приучить себя просыпаться через каждый час в течение всей ночи? Для полного обновления воздуха достаточно пяти минут. Надо только найти способ будить себя в надлежащее время.

Честно говоря, я долго ломал голову над разрешением этого вопроса. Я слышал, что студенты пользуются таким приемом: взяв в руку свинцовую пулю, держат ее над медным тазиком для бритья; и если случится задремать над книгой, пуля падает, а звон тазика будит несчастного школяра. Подобный способ для меня совершенно не годился, так как я не был намерен бодрствовать все время, а хотел просыпаться через определенные промежутки времени. В конце концов я изобрел приспособление, которое, при всей своей простоте, показалось мне в первую минуту не менее блестящим открытием, чем изобретение телескопа, паровой машины или даже книгопечатания.

Должен заметить, что на той высоте, которой я достиг к этому моменту, шар продолжал подниматься совершенно равномерно, так что корзина не испытывала ни толчков, ни тряски. Это обстоятельство было как нельзя кстати для работы моего приспособления. Мой запас воды находился в небольших бочонках емкостью в пять галлонов каждый, все они были выстроены вдоль бортов корзины и крепко привязаны. Я отвязал один бочонок и, отрезав два куска веревки, натянул их поперек корзины на расстоянии фута — так, что они образовали нечто вроде полки. На эту «полку» я взгромоздил бочонок, уложив его горизонтально. Под бочонком, на расстоянии восьми дюймов от веревок и четырех футов от дна корзины, я прикрепил другую полку, использовав для этого единственную имевшуюся у меня тонкую дощечку. На дощечку я поставил небольшой глиняный кувшинчик, а затем просверлил буравом отверстие в стенке бочонка над кувшином и заткнул его втулкой из мягкого дерева. Задвигая и выдвигая втулку, я наконец отрегулировал ее так, чтобы вода, просачиваясь через неплотно закрытое отверстие, наполняла кувшинчик до краев за шестьдесят минут. Рассчитать это оказалось нетрудно — достаточно было проследить, какая часть кувшина наполняется за определенный промежуток времени. Остальное — очевидно. Я устроил постель на дне корзины так, чтобы моя голова приходилась точно под носиком кувшина. По истечении часа вода, наполнив кувшин, начинала выливаться из носика, находившегося несколько ниже краев сосуда. Струйка холодной воды, падающая с высоты в четыре фута, неизбежно разбудила бы меня, даже если б я спал мертвым сном.

Было уже около одиннадцати часов, когда я закончил возню с этим «будильником». После этого я немедленно улегся спать, положившись на свое изобретение, — и оно меня не разочаровало. Теперь через каждые шестьдесят минут я поднимался, разбуженный этим хронометром, выливал воду из кувшина обратно в бочонок и, обновив воздух внутри мешка, снова укладывался спать. Регулярные пробуждения беспокоили меня даже меньше, чем я ожидал. Когда я проснулся утром, было уже семь часов и солнце поднялось на несколько градусов над линией горизонта.

апреля. Я убедился, что мой шар находится на огромной высоте — уже стала заметна выпуклость земного шара. В океане прямо подо мной виднелось скопление каких-то темных пятен — это были, без сомнения, острова. Небо над головой казалось агатово-черным, звезды ярко сверкали; они стали видны днем уже в первый день моего полета. Далеко на севере я заметил тонкую белую линию, сильно отражающую свет, и без колебаний признал в ней южную границу полярных льдов. Мое любопытство разгорелось — что будет, если я и дальше буду смещаться к северу? Может быть, я окажусь над самым полюсом и первым из людей увижу его? Я пожалел, что огромная высота, на которой я находился, не позволит мне осмотреть его детально, но в любом случае мое первенство оспорить никто не сможет.

В течение дня не случилось ничего примечательного. Все мои приборы действовали исправно, шар поднимался без толчков и задержек. Сильный холод вынудил меня постоянно кутаться в пальто. Когда Земля снова погрузилась в ночной мрак, я улегся спать, хотя даже несколько часов спустя в иллюминаторы моего шара заглядывало солнце. «Будильник» работал исправно, и я спокойно спал до утра, пробуждаясь лишь для того, чтобы обновить воздух.

апреля. Встал, чувствуя себя здоровым и бодрым, и тут же был поражен тем, как странно изменился облик океана. Он утратил темно-голубую окраску и теперь казался серовато-белым и при этом ослепительно блестел. Выпуклость океана была видна так отчетливо, что исполинская масса воды, находящаяся подо мною, казалось, низвергается в бездну по краям горизонта. Я даже невольно прислушался, пытаясь различить гром этих могучих водопадов. Островов больше не было видно — то ли они исчезли за горизонтом где-то на юго-востоке, то ли высота уже лишила меня возможности разглядеть эти клочки суши. Последнее предположение представлялось мне более вероятным. Полоса льдов на севере проступала все отчетливее, но холод не усиливался. Ничего чрезвычайного не случилось, и я провел день за книгами, которые захватил с собой.

апреля. Отмечаю любопытный феномен. Солнце уже взошло, однако вся видимая поверхность Земли все еще была погружена в темноту. Но мало-помалу она осветилась, и на севере снова показалась полоса льдов. Теперь она проступала очень ясно и казалась гораздо темнее, чем воды океана. Я, очевидно, приближаюсь к ней, и довольно быстро. Мне кажется, что я различаю землю на востоке и на западе, но я в этом не уверен. Температура умеренная. В течение дня ничего из ряда вон выходящего. Рано улегся спать.

апреля. Был весьма удивлен, обнаружив границу полярных льдов совсем близко, а также огромное ледяное поле, простирающееся далеко на север. Если шар сохранит тот же курс, то вскоре я окажусь над Северным Ледовитым океаном и, несомненно, смогу увидеть полюс. В течение дня я продолжал приближаться ко льдам. К ночи пределы видимости неожиданно и значительно расширились, очевидно, потому, что Земля имеет форму сплюснутого сфероида, и теперь я находился над плоскими областями вблизи Полярного круга. Когда наступила ночь, я лег спать, охваченный тревогой, ибо побаивался, что объект моего жгучего любопытства, скрытый ночной темнотой, ускользнет и я не смогу его наблюдать.

апреля. Встал очень рано и, к величайшей радости, действительно увидел Северный полюс! У меня не было никаких сомнений, что это именно он, но, увы! — я уже поднялся на такую высоту, что ничего не мог рассмотреть в деталях. И в самом деле: если составить пропорцию на основании показаний высотомера в различные моменты между шестью и восемью часами сорока минутами утра 2 апреля, когда этот прибор перестал действовать, то сейчас, в четыре часа утра 7 апреля, мой шар должен находиться на высоте не менее 7254 миль над поверхностью океана. И хотя эта цифра может показаться невероятно большой, она, по всей вероятности, гораздо меньше действительной.

Во всяком случае, в эти минуты все Северное полушарие Земли лежало подо мной, подобно карте, и линия экватора образовывала линию моего горизонта. Вы, господа, без труда поймете, что лежавшие подо мною неизведанные полярные области располагались на таком громадном расстоянии, что рассмотреть их подробно не было никакой возможности, но все же мне удалось увидеть кое-что примечательное.

К северу от Полярного круга, который можно считать крайней границей географических открытий в этих областях, расстилалось сплошное, или почти сплошное, ледовое поле. Поверхность его, вначале плоская, мало-помалу понижалась, приобретая заметно вогнутую форму, а у самого полюса виднелась круглая, резко очерченная и очень глубокая впадина. Она казалась гораздо темнее всего остального полушария и в глубине имела непроницаемо-черный цвет. Больше ничего мне не удалось рассмотреть. К двенадцати часам эта впадина значительно уменьшилась, а в семь пополудни я окончательно потерял ее из виду: шар миновал западную границу льдов и теперь несся по направлению к экватору, одновременно набирая высоту.

апреля. Видимый диаметр Земли заметно уменьшился, а ее окраска совершенно изменилась. Вся ее поверхность, доступная наблюдению, приобрела бледно-желтый цвет различных оттенков, местами она блестела так, что глазам было больно. Вдобавок, моим наблюдениям сильно мешала насыщенная испарениями плотная земная атмосфера; я лишь изредка видел земную поверхность в просветах между облаками. В последние двое суток эта помеха давала себя знать все сильнее, а при той высоте, которой теперь достиг мой шар, слои облаков сблизились, заполнив почти все поле зрения, и наблюдать становилось все труднее. Тем не менее, я определил, что шар сейчас находится над областью Великих озер в Северной Америке и продолжает смещаться к югу. Следовательно, я скоро достигну тропиков.

Это обстоятельство весьма обрадовало меня, так как обещало успех экспедиции. В самом деле: направление, в котором я мчался до сих пор, очень беспокоило меня, так как, продолжая двигаться тем же курсом, я бы никак не смог попасть на Луну, орбита которой наклонена к плоскости эклиптики[39] под углом в 5,1°. Странно, что я так поздно осознал свою ошибку: мне следовало бы начать свое путешествие из какого-нибудь пункта, лежащего в плоскости лунной орбиты.

апреля. Сегодня диаметр Земли значительно уменьшился, а ее окраска приобрела более яркий желтый оттенок. Мой шар держит курс на юг; в девять утра он достиг северных берегов Мексиканского залива.

апреля. Около пяти часов утра меня разбудил оглушительный треск, который я, как ни пытался, так и не смог объяснить. Он продолжался всего несколько мгновений и не походил ни на один из слышанных мною ранее звуков. Нечего и говорить, что я отчаянно перепугался: в первую минуту мне почудилось, что мой шар лопнул. Я осмотрел приборы, однако все они оказались в порядке. Бо́льшую часть дня я провел в размышлениях о причине этого странного треска, но не пришел ни к каким выводам. Лег спать крайне обеспокоенный.

апреля. Диаметр Земли поразительно уменьшился, и я впервые заметил значительное увеличение видимого диска Луны. Теперь мне приходится затрачивать гораздо больше усилий и времени, чтобы получить достаточно воздуха для дыхания.

апреля. Внезапно и странно изменилось направление движения шара; хоть я и предвидел это заранее, но все-таки неописуемо обрадовался. Достигнув двадцатой параллели Южного полушария, шар внезапно повернул под острым углом на восток и весь день летел в этом направлении, оставаясь в плоскости лунной орбиты.

Должен отметить, что следствием этой перемены стало довольно ощутимое колебание корзины, продолжавшееся в течение нескольких часов.

апреля. Снова тот же громкий треск, который так напугал меня 10 апреля. Долго размышлял об этом явлении, но по-прежнему не понимал, в чем тут дело. Значительно уменьшился диаметр Земли: теперь его угловая величина составляла лишь немногим больше двадцати пяти градусов. Луна находилась почти у меня над головой, так что я не мог ее видеть. Шар по-прежнему оставался в плоскости ее орбиты, несколько смещаясь на восток.

апреля. Стремительное уменьшение диаметра Земли. Шар, по-видимому, поднялся над линией апсид[40] по направлению к перигею[41] — то есть, иными словами, стремился прямо к Луне. Сама Луна находилась у меня над головой и была недоступна для наблюдения. Обновление воздуха в камере потребовало необычайно больших усилий.

апреля. На Земле невозможно рассмотреть даже самые общие очертания материков и океанов. Около полудня снова послышался загадочный треск, столь напугавший меня раньше. На этот раз он продолжался несколько секунд, постепенно усиливаясь. Оцепенев от ужаса, я ждал какой-то страшной катастрофы, но корзину только сильно встряхнуло, и мимо моего шара с ревом, свистом и грохотом пронеслась громадная огненная масса. Оправившись от ужаса и изумления, я сообразил, что это, должно быть, вулканический обломок, выброшенный с небесного тела, к которому я так стремительно приближался. По всей вероятности, это один из тех странных камней, которые иногда выпадают на Землю и называются метеорами.

апреля. Заглянув в боковые иллюминаторы, я с удовлетворением обнаружил, что лунный диск превысил в размерах мой шар. Я был очень взволнован: скоро конец моему опасному путешествию! Я жду этого с нетерпением, так как сжатие воздуха для дыхания теперь занимает все мое время и поспать мне почти не удается.

Я страшно устал и совсем обессилел. Человеческий организм не способен долго выдерживать такие нагрузки. Во время короткой ночи мимо опять пронесся метеор. Они появляются все чаще, и это не на шутку пугает меня.

апреля. Сегодня — особенный день моего путешествия. Если вы помните, 13 апреля угловая величина Земли достигала 25°, 14 апреля она существенно уменьшилась, а 16 апреля, ложась спать, я отметил угол в 7°15´.

Каково же было мое удивление, когда утром 17 апреля, очнувшись после короткого и тревожного сна, я увидел, что поверхность, находящаяся подо мной, вопреки всяким ожиданиям увеличилась и достигла 39° в угловом измерении! Меня словно обухом по голове хватили. Ужас и изумление, которые не передашь словами, ошеломили и буквально раздавили меня. Колени мои задрожали, зубы начали выбивать дробь, волосы зашевелились. «Значит, шар лопнул! — мелькнуло у меня в голове. — Да, он, несомненно, лопнул! Я падаю, и падаю с невероятной, невиданной скоростью! Судя по тому громадному расстоянию, которое я уже преодолел, не пройдет и десяти минут, как я врежусь в поверхность Земли и разобьюсь в лепешку».

Тут ко мне вернулась способность мыслить; я опомнился, поразмыслил и начал сомневаться. Нет, это совершенно невероятно. Я не мог так быстро преодолеть столь громадное расстояние. Я действительно приближался к расстилавшейся внизу поверхности, но далеко не так быстро, как почудилось мне сначала.

Эти размышления несколько успокоили меня, и я наконец-то понял, в чем дело. Если бы страх и растерянность не лишили меня способности соображать, я бы уже с первого взгляда заметил, что поверхность, находившаяся подо мной, ни в чем не похожа на поверхность Земли. Именно Земля теперь находилась вверху, скрытая шаром, а внизу, под дном корзины, расстилалась Луна во всем ее великолепии!

Сейчас я уже не понимаю, почему случившееся вызвало у меня такую панику. Ведь этот переворот, это «сальто-мортале» было не только совершенно естественным и необходимым, но я заранее знал, что оно неизбежно произойдет, когда шар достигнет той точки, где земное притяжение уступит притяжению Луны, — или, вернее, притяжение шара к Земле окажется слабее его притяжения к Луне. Оправдать меня может только то, что я едва проснулся и еще не успел прийти в себя, когда неожиданно обнаружил нечто поразительное. Очевидно, этот поворот шара на 180° произошел так спокойно и плавно, что если бы я даже в это время проснулся, то вряд ли сумел бы его заметить.

Стоит ли говорить, что, опомнившись и ясно сообразив, в чем дело, я с жадностью припал к иллюминаторам и принялся рассматривать поверхность Луны. Она расстилалась подо мной, точно карта, и, хотя находилась еще очень далеко, все ее очертания проступали совершенно ясно. Первое же, что бросилось мне в глаза: полное отсутствие океанов, морей, а равно озер и рек — словом, каких бы то ни было водоемов.

При этом, как ни странно, я различал обширные равнины явно наносного характера, хотя бо́льшая часть их поверхности была усеяна бесчисленными вулканическими конусами, которые имели такую правильную форму, что казались скорее рукотворными, чем естественными возвышениями. Самый большой из этих конусов возвышался более чем на три мили над равниной. Впрочем, карта лунной области, носящей название «Флегрейские поля», даст вам, господа, более полное представление об этом ландшафте, чем какое-либо описание. Бо́льшая часть вулканов оказалась действующей, и я мог судить о бешеной силе их извержений по обилию принятых мной за метеоры камней, все чаще с грохотом пролетавших мимо шара.

апреля. Размеры Луны стремительно увеличивались, и слишком большая скорость спуска начинала меня тревожить. Я уже говорил, что предположение о наличии у Луны атмосферы, плотность которой соответствует массе нашего спутника, сыграло важную роль в планах моей экспедиции. И это несмотря на массу противоположных теорий и широко распространенное убеждение, что у Луны вообще нет никакой атмосферы. Но, независимо от приведенных выше соображений относительно кометы Энке и зодиакального света, мое мнение в значительной мере опиралось на наблюдения известного астронома — господина Шретера из Лилиенталя. Он наблюдал Луну на третий день после новолуния, вскоре после заката, когда темная часть диска была еще невидима, и продолжал следить за ней до тех пор, пока она не стала видимой. Оба рога молодой Луны казались удлиненными, и их тонкие бледные кончики были слабо освещены лучами заходящего Солнца. Вскоре после наступления ночи темный диск осветился. Я объясняю это удлинение рогов преломлением солнечных лучей в лунной атмосфере. Высоту этой атмосферы я принимал в 1356 футов; следовательно, максимальную высоту преломления солнечного луча — в 5376 футов. Подтверждение моих взглядов я нашел в восемьдесят втором томе «Философских трудов», где речь идет об оккультации[42] спутников Юпитера, причем третий спутник становился неясным за одну или две секунды до исчезновения, а четвертый исчезал на некотором расстоянии от диска планеты.

От степени сопротивления или, вернее сказать, поддержки, которую эта предполагаемая атмосфера могла оказать шару, всецело зависел и благополучный исход моего путешествия. Если же я ошибся, то мог ожидать только конца моих приключений: мне предстояло разлететься в пыль, ударившись о скалистую поверхность Луны. Судя по всему, я имел все основания опасаться такого конца. Расстояние до Луны было уже совсем небольшим, а обновление воздуха в камере требовало поистине адского труда, и я не замечал ни малейших признаков увеличения плотности атмосферы.

апреля. Сегодня утром, около девяти часов, когда поверхность Луны угрожающе приблизилась, а мои опасения достигли крайних пределов, насос прибора Гримма, к моему огромному облегчению, продемонстрировал явное изменение плотности воздуха.

К десяти часам она уже значительно возросла. В одиннадцать аппарат требовал лишь едва заметных усилий, а в двенадцать я решился — правда, несколько поколебавшись — развязать горловину каучукового мешка, в котором находилась корзина и я вместе с ней. Убедившись, что особой опасности нет, я проделал необходимые манипуляции и отогнул края мешка. Как и следовало ожидать, первыми результатами этого слишком поспешного и рискованного опыта оказались жесточайшая головная боль и удушье. Но, поскольку это не представляло угрозы для моей жизни, я решил терпеть в надежде на быстрое облегчение при погружении в более плотные слои атмосферы. Спуск, однако, происходил невероятно быстро, и хотя мои предположения о существовании лунной атмосферы с плотностью, соответствующей массе спутника, по-видимому, оправдывались, я ошибся, полагая, что она способна поддерживать мой шар и корзину со всем грузом. Но почему, ведь масса Луны в 81 раз меньше массы Земли, а следовательно, и вес всех предметов здесь в шесть раз меньше?

Единственное объяснение я вижу в тех геологических катаклизмах, о которых речь шла выше. Во всяком случае, я находился теперь совсем рядом с Луной и устремлялся к ней со страшной скоростью. Поэтому, не теряя ни минуты, я выбросил за борт балласт, бочонки с водой, прибор Гримма, каучуковую камеру и, наконец, все, что только нашлось в корзине. Но это не помогло — шар по-прежнему падал и теперь находился где-то в полумиле от поверхности. Оставалось последнее средство: выбросив за борт пальто, сюртук и сапоги, я отрезал корзину и повис на сетке шара. Случайно бросив взгляд вниз, я успел заметить, что все пространство подо мной, насколько видит глаз, усеяно крошечными домиками. А в следующее мгновение я очутился в центре фантастического города в окружении толпы каких-то уродцев, которые, не говоря ни слова, не издавая ни звука, словно какое-то сборище умалишенных, потешно скалили зубы и, подбоченившись, разглядывали меня и мой шар.

Я с презрением отвернулся от них, поднял глаза и посмотрел на Землю, так недавно — но, может быть, навсегда — покинутую мною: она имела вид большого круглого медного щита, тускло блестевшего высоко над моей головой, причем один его край горел ослепительным золотым блеском. Никаких признаков воды или суши на нашей планете с Луны не было видно, я заметил только тусклые блуждающие пятна да тропический и экваториальный пояса…

Итак, после жестоких страданий, неслыханных опасностей и невероятных приключений, на девятнадцатый день после моего отбытия из Роттердама я благополучно завершил свое путешествие — несомненно, самое необычайное и замечательное из всех путешествий, когда-либо совершенных или задуманных жителями Земли.

Но рассказ о моих приключениях далеко не окончен.

Вы, господа, сами понимаете, что, проведя около пяти лет на спутнике Земли, представляющем глубокий интерес не только в силу своего своеобразия, но и вследствие его тесной связи с миром, населенным людьми, я мог бы сообщить Астрономическому обществу немало сведений, гораздо более важных и ценных, чем описание моего удивительного путешествия. И я действительно открою многое и сделаю это с величайшим удовольствием, но при некоторых условиях. Я могу рассказать о климате Луны и о странных колебаниях температуры — невыносимом тропическом зное, который сменяется почти полярным холодом; о постоянном перемещении влаги из мест, находящихся ближе к Солнцу, в места, наиболее удаленные от него; об изменчивом поясе текучих подпочвенных вод; о здешнем населении — его обычаях, нравах, политических установлениях; об особенностях физического строения здешних обитателей, об их безобразии и отсутствии ушей, совершенно излишних в лунной атмосфере; об их способах общения, заменяющих человеческую речь, которой они лишены; о таинственной связи между обитателями Луны и обитателями Земли (подобная связь существует между орбитами планеты и спутника), благодаря чему жизнь и судьбы населения одного мира тесно переплетаются с жизнью и судьбами населения другого; а главное — об ужасных и отвратительных тайнах той стороны Луны, которая, вследствие совпадения периодов вращения нашего спутника вокруг своей оси и обращения его вокруг Земли, недоступна и, к счастью, никогда не будет доступной для земных телескопов.

Все это, а также многое другое я охотно изложу в более подробном сообщении. Но скажу прямо: я не готов сделать это бескорыстно. Я стремлюсь вернуться к родному очагу, к своей семье. И в награду за дальнейшие сообщения — с учетом того, какое значение они будут иметь для многих отраслей физического и метафизического знания, — я хочу выхлопотать при посредстве вашего почтенного общества помилование в деле об убийстве трех кредиторов, случившемся при моем отбытии из Роттердама. В этом и заключается главная цель моего письма. Тот, кто доставит его вам, господа, — один из лунных жителей, которому я объяснил, как ему надлежит действовать. Он к вашим услугам и с удовольствием сообщит мне о помиловании, если оно будет получено.

Примите уверения в моем совершенном почтении, ваш покорнейший слуга Ганс Пфааль».

Окончив чтение этого необычайного послания, профессор Рубадуб, говорят, даже трубку выронил — до того он был изумлен и потрясен, а его превосходительство Супербус ван Ундердук снял очки, протер их, сунул в карман и от удивления настолько забыл о собственном достоинстве, что, стоя на одной ноге, завертелся вокруг собственной оси.

Разумеется, помилование будет получено — тут и толковать не о чем. В этом, по крайней мере, в самых энергичных выражениях поклялся профессор Рубадуб.

То же самое подумал и Супербус ван Ундердук, когда, опомнившись, подхватил под руку своего ученого собрата и направился домой, чтобы спокойно обсудить, как лучше приняться за это дело. Однако уже у дверей дома бургомистра профессор вдруг сообразил, что нужда в ходатайстве о помиловании как будто отпала, ведь посланец с Луны бесследно исчез, очевидно, испугавшись сурового облика коренных роттердамцев, а кто, кроме лунного жителя, отважится на такое путешествие?

Бургомистр был вынужден признать справедливость этого замечания; тем дело и кончилось. Но не прекратились толки и сплетни. Письмо Ганса Пфааля было опубликовано и вызвало немало пересудов и споров. Нашлись умники, не побоявшиеся выставить себя в смехотворном виде, которые утверждали, что все это — сплошная выдумка. Но эти господа всегда называют выдумкой то, что превосходит их понимание.

Я, со своей стороны, решительно не принимаю доводов, на которых они основывают свое мнение.

Вот эти смехотворные доказательства.

Во-первых: в городе Роттердаме есть некие шутники (здесь они называют имена, которые у всех на устах), и они имеют зуб против всех без исключения бургомистров и астрономов.

Во-вторых: некий уродливый карлик-фокусник с начисто отрезанными за какую-то гнусную проделку ушами недавно исчез в соседнем городе Брюгге и пропадал в течение нескольких дней.

В-третьих: газеты, которые были налеплены на шар в виде дурацкого колпака, — это голландские газеты, и, стало быть, печатались они вовсе не на Луне. Типограф Глюк готов поклясться, что не кто иной, как он сам, отпечатал их в Роттердаме.

В-четвертых: пьяницу Ганса Пфааля с тремя бездельниками, якобы его кредиторами, видели два-три дня назад в грязном кабаке в предместье Роттердама: все они были при деньгах, так как только что вернулись из заморских краев.

И наконец: согласно общему (по крайней мере, ему бы следовало быть общим) мнению, Астрономическое общество в городе Роттердаме, подобно всем другим ученым обществам во всех остальных частях света, ничуть не лучше, не выше и не умнее, чем ему следует быть.

Примечание

Строго говоря, этот наш беглый очерк имеет очень мало общего со знаменитым «Рассказом о Луне» мистера Локка. Но поскольку оба этих рассказа являются выдумкой (хотя один написан в шутливом, а другой в сугубо серьезном тоне), оба посвящены одному и тому же предмету, более того, в обоих правдоподобие достигается с помощью многочисленных научных подробностей, то автор «Ганса Пфааля» считает необходимым подчеркнуть, что его jeu d’esprit[43] была напечатана в «Сазерн литерери мессенджер» за три недели до появления рассказа мистера Локка в «Нью-Йорк Сан». Тем не менее некоторые нью-йоркские газеты, усмотрев между двумя рассказами сходство, которого на деле не существует, решили, что они принадлежат перу одного и того же автора.

Так как читателей, обманутых «Рассказом о Луне», гораздо больше, чем сознавшихся в своем легковерии, придется более подробно остановиться на этом рассказе, то есть отметить те его особенности, которые должны были бы исключить всякую возможность подобных заблуждений, ибо выдают истинный характер этого произведения. В самом деле, несмотря на богатую фантазию и бесспорное остроумие автора, произведение его хромает на обе ноги по части убедительности, ибо он уделяет недостаточно внимания фактам. Если публика могла хоть на миг поверить ему, то это доказывает лишь ее полную неосведомленность в астрономии.

Расстояние от Земли до Луны составляет приблизительно 240 тысяч миль.

Чтобы узнать, насколько сократится это расстояние благодаря телескопу, надо разделить его на цифру, выражающую степень оптической силы последнего.

Телескоп, фигурирующий в рассказе мистера Локка, увеличивает в 42 тысячи раз.

Разделив на это число 240 тысяч (расстояние до Луны), получим пять и пять седьмых мили. На таком расстоянии невозможно увидеть каких-либо животных, а тем более такие мелочи, которые упоминаются в рассказе. У мистера Локка сэр Джон Гершель видит на Луне цветы и даже различает форму и цвет глаз певчих птиц. А ведь несколько ранее сам автор сообщает, что в его телескоп нельзя разглядеть предметы, имеющие величину менее восемнадцати дюймов. Но и это преувеличение: для таких предметов требуется гораздо более сильный объектив. Заметим, кстати, что гигантский телескоп мистера Локка изготовлен в мастерской «Хартли и Грант», что в Домбартоне; но хорошо известно, что «Хартли и Грант» прекратила свою деятельность за много лет до появления этой басни.

Упоминая о некой «волосяной вуали» на глазах лунного буйвола, автор говорит: «Проницательный ум доктора Гершеля усмотрел в этой вуали созданную самим Провидением защиту глаз животного от резких перемен света и тьмы, которым периодически подвергаются все обитатели Луны, живущие на стороне, обращенной к нам». Между тем подобное замечание вовсе не свидетельствует о «проницательности» астронома. На Луне никогда не бывает полной темноты, следовательно, ее обитатели не подвергаются и резким переменам освещенности. В отсутствие солнечного света они получают свет от Земли, равный по яркости свету четырнадцати лун.

Топография Луны у мистера Локка даже там, где он старается согласовать ее с картой Блента, расходится не только с нею и со всеми прочими картами, но и с самим автором. Даже по отношению к странам света у него царит жестокая путаница: автору, по-видимому, невдомек, что на лунной карте они расположены иначе, чем на земной: восток находится слева, а запад — справа.

Дата добавления: 2015-10-21