− Там пришел этот Хиггинс, сэр. Он хочет повидать вас и еще мисс Хейл. Или, может быть, сначала мисс Хейл, а потом вас, сэр. Он очень странный.
− Пусть он поднимется, Диксон. Тогда он сможет повидать нас обоих и выбрать, с кем он хочет поговорить.
− О! Очень хорошо, сэр. У меня нет желания слушать то, что он говорит. Только если бы вы увидели его башмаки, вы бы сказали, что лучше беседовать в кухне.
− Полагаю, он может вытереть их, − сказал мистер Хейл.
Диксон быстро вышла из комнаты и предложила гостю подняться. Она немного успокоилась, только когда он нерешительно посмотрел себе под ноги, а потом, сев на низкий стул, снял башмаки, вызвавшие недовольство Диксон, и без слов поднялся наверх.
− Служанка, сэр! − сказал он, приглаживая волосы, когда входил в комнату. − Надеюсь, она извинит меня, − он взглянул на Маргарет, − за то, что я в чулках. Мне много пришлось сегодня ходить, а на улицах грязно.
Маргарет подумала, что усталость могла быть причиной того, что Николас непривычно спокоен и покорен. Ему явно было трудно сказать, из-за чего он пришел.
− Мы собирались пить чай, и вы выпьете вместе с нами, мистер Хиггинс, − сказал мистер Хейл с неизменным сочувствием и мягкостью в голосе. − Уверен, вы устали, проведя столько времени вне дома в этот сырой холодный день. Маргарет, моя дорогая, ты не поторопишься с чаем?
Маргарет сама приготовила чай, чем обидела Диксон, которая после смерти своей хозяйки стала очень ревнивой и раздражительной. Но Марта, как и все, кто общался с Маргарет, даже сама Диксон рады были исполнить любое желание молодой хозяйки. И готовность Марты и добрая снисходительность Маргарет вскоре заставили Диксон устыдиться своей обиды.
− Я никак в толк не возьму, почему хозяин и вы должны всегда просить простолюдинов подниматься наверх с тех пор, как мы приехали в Милтон. Бедняки в Хелстоне никогда не поднимались выше кухни, и, доложу вам, они почитали для себя честью находиться там.
Хиггинс не мог решиться заговорить, пока в комнате была Маргарет. Когда она спустилась на кухню, Николас подошел к двери и убедился, что она закрыта. Затем он, собравшись с духом, обратился к мистеру Хейлу:
− Хозяин, − сказал он, − вы не догадаетесь, куда я сегодня ходил весь день. Особенно, если вы помните мой вчерашний разговор. Я искал работу. Я сказал себе, что буду вежливым, и позволю им говорить то, что они хотят. Я придержу свой язык и смолчу, и ничего не стану отвечать. Ради того человека… вы понимаете, − он ткнул пальцем куда-то в сторону.
− Нет, не понимаю, − ответил мистер Хейл, видя, что Хиггинс ждет какого-то одобрения, но он не понимал, о каком «том человеке» идет речь.
− Тот парень, что лежит там, − сказал Николас, опять сделав резкое движение рукой. − Он пошел и утопился, бедняга! Я не думал, что у него хватит смелости лежать спокойно и позволить воде заливать его, пока он не умрет. Баучер, вы знаете.
− Да, теперь знаю, − ответил мистер Хейл. − Вернитесь к тому, о чем вы рассказывали: вы не стали ничего отвечать хозяевам…
− Ради него. И все же не ради него. Где бы он ни был, каким бы он не был, он никогда больше не будет страдать от голода и холода. Но ради его жены и детей.
− Бог благословит вас! − сказал мистер Хейл, вздрогнув, а потом, успокоившись, произнес, затаив дыхание, − Что вы имеете в виду? Расскажите мне.
− Я рассказал вам, − ответил Хиггинс, немного удивленный волнением мистера Хейла. − Я бы не стал просить работу для себя. Но их оставили на мое попечение. Полагаю, я бы направил Баучера на лучший путь. Но это я довел его до смерти, мне и отвечать за него.
Мистер Хейл взял Хиггинса за руку и сердечно пожал ее, молча. Хиггинсу стало неловко и стыдно.
− Ну, полно, полно, хозяин! Среди нас нет человека, который не сделал бы то же самое, да и лучше тоже. Поверьте мне, я никогда не получу даже самой ничтожной работы. Из-за всего того, что я сказал Хэмперу, не говоря уже о его обещании, под которым я бы не подписался − нет, я бы не смог, даже ради них, − он никогда не возьмет к себе на фабрику такого рабочего, как я… не я один остался без работы… многие другие тоже. Я − бедная, бесполезная, паршивая овца. Дети будут страдать от голода, потому что я ничего не могу сделать, если вы, священник, не поможете мне.
− Помочь вам? Но как? Я бы сделал все, но что я могу?
− Вот мисс, − Маргарет вошла в комнату и молча слушала, − часто рассказывала восхитительные истории о юге, про то, как там живут. Я не знаю, как далеко это отсюда, но я подумал, что мог бы поехать туда, где еда дешевая, а заработки неплохие, и все люди − богатые и бедные, хозяева и рабочие − дружелюбны. Вы могли бы помочь мне получить там работу. Мне нет еще сорока пяти, я еще полон силы, хозяин.
− Но какую работу вы могли бы выполнять, друг мой?
− Ну, полагаю, я бы справился с лопатой…
− И за это, − сказала Маргарет, выйдя вперед, − за любую работу, которую вы бы выполняли, Хиггинс, в самом лучшем случае вы бы получали девять шиллингов в неделю. Может быть, десять, от силы. Еда там такая же, как и здесь, разве что у вас мог бы быть небольшой огород…
− Дети могли бы работать там, − ответил Николас. − Я устал от Милтона, так же, как и Милтон устал от меня.
− Тем не менее, − сказала Маргарет, − вы не должны ехать на Юг. Вы не сможете там жить. Вам придется работать при любой погоде. Вас убьет ревматизм. Тяжелая физическая работа в вашем возрасте быстро сведет вас в могилу. Питание там отличается от того, к которому вы здесь привыкли.
− Я не очень привередлив в еде, − сказал Хиггинс, как будто обидевшись.
− Но вы надеетесь получать от мясника мясо каждый день, если работаете, платить за него из этих десяти шиллингов, содержать на них этих бедных детей, если сможете. Я обязана вам сказать об этом, потому что из-за моих рассказов вы загорелись этой идеей. Вы должны ясно представлять себе, что вас ждет. Вы быстро затоскуете от такой жизни. Вы не знаете, какая она. Она проест вас, как ржавчина. Те, кто жили там всю свою жизнь, словно плавают в стоячей воде. Они трудятся день ото дня на огромных пашнях, не разговаривая друг с другом и не поднимая своих бедных, склоненных голов. Тяжелая работа отбивает у них желание мыслить. Монотонность труда притупляет их воображение. Они не любят встречаться после работы, чтобы поделиться мыслями или просто поболтать о пустяках. Они приходят домой зверски уставшие, бедняги! Их ничто не интересует, кроме еды и отдыха. Вы не заведете себе друзей, которых у вас так много в городе. Хорошо это или плохо, я не знаю. Но я точно знаю, что вы не из тех людей, кто сможет выдержать такую жизнь. То, что для них будет покоем, для вас будет вечной каторгой. Не думайте больше об этом, Николас, я прошу вас. Кроме того, вы никогда не сможете оплатить переезд матери и детей туда.
− Я размышлял об этом. Одного дома будет достаточно для нас всех, а мебель из другого служила бы нам. А людям там приходится содержать свои семьи − может быть, шесть или семь детей. Бог помогает им! − сказал он, более убежденный собственным рассказом, чем словами Маргарет. − Да поможет им Бог! И на Севере и на Юге людям нелегко живется. Если работа там надежная и постоянная, а рабочим платят нищенское жалованье, то здесь мы браним деньги, что получаем в один квартал, а в следующем не получим ни фартинга. Конечно, мир находится в таком беспорядке, что мне и любому другому человеку трудно понять, как быть. Он нуждается в исправлении, а кто его должен исправлять, если, как говорит народ, нет ничего кроме того, что мы видим?
Мистер Хейл нарезал хлеб и масло. Маргарет была рада, что отец занят, поскольку понимала, что лучше оставить Хиггинса в покое. Если ее отец начнет обсуждать намерения Хиггинса, тот станет спорить и останется при своем собственном мнении. Поэтому Маргарет разговаривала с отцом на малозначащие темы, пока Хиггинс, незаметно для самого себя не поел основательно. Потом он отодвинул стул от стола и стал прислушиваться к их разговору, но не услышал ничего важного для себя и опять погрузился в задумчивое уныние. Вдруг Маргарет произнесла то, о чем думала некоторое время, но о чем не решалась заговорить:
− Хиггинс, вы искали работу на фабрике Мальборо?
− У Торнтона? − спросил он. − Да, я был у Торнтона.
− И что он сказал?
− Такому парню, как я, невозможно встретиться с хозяином. Надсмотрщик приказал мне убираться ко всем чертям.
− Если бы вы встретились с мистером Торнтоном, − сказал мистер Хейл, − он, возможно, не дал бы вам работу, но он не стал бы разговаривать с вами на таком языке.
− Что касается языка, со мной все так говорят. Для меня это не имеет значения. Я не пугаюсь, когда меня выгоняют. Правда в том, что меня не желают видеть ни там, ни где-то еще, как я понял.
− Но если бы вы встретились с мистером Торнтоном, − повторила Маргарет. − Вы не сходите еще раз… слишком трудно просить, я знаю… Но, может, вы пойдете завтра и попросите его? Я была бы рада, если бы вы пошли.
− Боюсь, что это будет бесполезно, − сказал тихо мистер Хейл. − Будет лучше, если я сам поговорю с ним.
Маргарет все еще смотрела на Хиггинса, ожидая ответа. Ему было трудно сопротивляться ее печальному, нежному взгляду. Он тяжело вздохнул.
− Мне придется прищемить хвост своей гордости. Если бы это было нужно мне, я бы продолжал голодать. Я бы скорее ударил его, чем попросил об одолжении. Я бы скорее себя избил. Но вы − необычная девушка, прошу прощения, и не держите свои мысли при себе. Я сделаю постное лицо и так пойду завтра. Не думаете же вы, что он даст мне работу. Этот человек скорее сунет руку в огонь, чем уступит. Я делаю это только ради вас, мисс Хейл, и впервые в своей жизни я уступаю женщине. Ни моя жена, ни Бесс не осмеливались так со мной говорить.
− Все, что я могу сделать, это поблагодарить вас, − сказала Маргарет, улыбаясь. − Хотя я не верю вам: я полагаю, что вы уступали жене и дочери так же часто, как и большинство мужчин.
− А что касается мистера Торнтона, − сказал мистер Хейл, − я передам с вами записку для него, которая, я осмелюсь сказать, гарантирует, что вас выслушают.
− Я сердечно благодарен вам, сэр, но я буду ходить своими ногами. Я не выношу, когда мне покровительствует тот, кто стоит в стороне от дела. Вмешиваться в ссору между хозяином и рабочим все равно, что вмешиваться в ссору между мужем и женой, что бы там ни было. Нужно быть очень мудрым, чтобы сделать человеку добро. Я встану на караул у двери сторожки. И буду стоять там с шести утра пока не смогу поговорить с ним. Но я бы охотнее подметал улицы, если бы нищие не хватались за такую работу. Не надейтесь, мисс. Скорей из камня потечет молоко. Я желаю вам доброй ночи и благодарю вас.
− Вы найдете ваши ботинки у огня в кухне. Я поставила их сушиться, − сказала Маргарет.
Он повернулся и пристально посмотрел на нее, а потом, утерев глаза худой рукой, вышел.
− Какой гордец этот человек! − сказал мистер Хейл, которого немного встревожило то, как Хиггинс отклонил его ходатайство к мистеру Торнтону.
− Да, − согласилась Маргарет, − но гордость и делает его человеком, которого нельзя не уважать.
− Забавно видеть, как он уважает мистера Торнтона за то, что у того похожий характер.
− Во всех северянах есть твердость, папа, разве нет?
− Боюсь, бедному Баучеру ее недоставало, как недостает и его жене.
− Судя по их манере говорить, я могу предположить, что в них есть ирландская кровь. Мне интересно, что у Николаса получится завтра. Если он и мистер Торнтон переговорят, как мужчина с мужчиной…если Хиггинс забудет, что мистер Торнтон − хозяин, и поговорит с ним так же, как с нами… И если мистер Торнтон будет достаточно терпелив, чтобы выслушать его по-человечески, а не как хозяин…
− Наконец ты отдаешь должное мистеру Торнтону, − сказал мистер Хейл, ущипнув ее за ухо.
У Маргарет странно защемило сердце, и она ничего не смогла ответить.
«О! − подумала она, − если бы я была мужчиной, если бы я могла завтра пойти к нему, выслушать его упреки и честно сказать ему, что знаю, что заслужила их. Как тяжело терять его, как друга, именно тогда, когда я начинаю ценить его! Как нежно он относился к моей дорогой маме! Если бы она еще была жива, я бы так хотела, чтобы он пришел, и тогда я наконец узнала бы, как низко пала в его глазах».
Глава XXXVIII
Обещания исполнены
«Потом гордо, гордо она поднялась,
Хотя слезы стояли в глазах,
«Говорите, что угодно, думайте, что хотите,
Вы ни слова от меня не добьетесь»».
Шотландская баллада
Мистера Торнтона более всего мучило не то, что Маргарет солгала − хотя она сама считала, что он изменил свое мнение о ней именно по этой причине − но то, что эта ложь была связана с другим возлюбленным. Он не мог забыть, каким взглядом обменялись она и тот другой человек − любящим и искренним, полным доверия и нежности. Это воспоминание постоянно жалило его, а видение возникало перед глазами, куда бы он ни шел и что бы ни делал. Он скрипел зубами при одной мысли о том, что Маргарет встречалась с возлюбленным в сумерках и в месте, удаленном от дома и довольно редко посещаемом. Поначалу врожденное благородство заставляло его предположить, что все произошедшее могло быть случайным, невинным и заслуживающим оправдания, пока однажды он не признал ее право любить и быть любимой. Разве у него были причины отрицать ее право любить? Разве ее слова не были так жестоко убедительны, когда она отвергла его любовь? Она, без сомнения, могла приятно проводить время, прогуливаясь с кем-то в поздний час. Но эта ложь! Она неизбежно указывала на что-то неправильное, — на нечто, что должно быть скрыто, и это было так непохоже на Маргарет. Мистер Торнтон отдавал должное ее правдивости, хотя для него было бы облегчением поверить в то, что мисс Хейл недостойна его уважения. Но именно это и делало его несчастным − он очень сильно любил ее и, несмотря на все ее ошибки, она представлялась ему совершенной и желанной, как ни одна другая женщина. Однако он полагал, что Маргарет так привязана к тому другому мужчине, так увлечена своим чувством к нему, что переступила через свои принципы. Сама ложь, что запятнала ее, была подтверждением того, как безоглядно она любила другого − этого темноволосого, стройного, элегантного и красивого мужчину, так не похожего на него − грубого, угрюмого верзилу. Мистер Торнтон изводил себя муками жестокой ревности. Он вспоминал тот взгляд, то чувство! Он бы положил свою жизнь к ее ногам за один такой взгляд, за мгновение нежности! Он так дорожил воспоминанием о минуте, когда она бросилась защищать его от ярости толпы. Но теперь он мог только смеяться над собой. Теперь он увидел, какой нежной и очаровательной она могла быть рядом с мужчиной, которого на самом деле любила. А ему она сказала: «Во всей этой толпе не было мужчины, ради которого я не сделала бы то же самое, но более охотно, чем для вас». Она не желала выделять его из толпы. Но этот мужчина, этот тайный возлюбленный мог не делить ее ни с кем. Взгляды, слова, пожатие рук, ложь, тщательно скрываемая тайна − все принадлежало ему одному.
Никогда еще мистер Торнтон не был так раздражен, как сейчас. Он был резок и немногословен, а порою груб со всеми, кто обращался к нему. И это понимание ранило его, ведь он всегда так гордился своим самообладанием. Поэтому он изо всех сил стался подавить свое раздражение, думать о чем-то другом, но мысли его были даже более гнетущими и мрачными, чем обычно. Дома он был более молчаливым, а вечерами обычно ходил взад-вперед по комнате, что весьма рассердило бы его мать, если бы так вел себя кто-то другой. Но Ханна Торнтон не была склонна проявлять снисхождение даже к своему любимому сыну.
− Ты можешь остановиться…можешь присесть на минуту? Мне кое-что нужно сказать тебе, если ты перестанешь без конца ходить, ходить и ходить.
Он тут же сел на стул возле стены.
− Я хочу поговорить с тобой о Бетси. Она говорит, что должна уйти от нас, потому что смерть любимого так потрясла ее, что она не может работать прилежно, как раньше.
− Очень хорошо. Я полагаю, другие кухарки справятся.
− Это так похоже на мужчину. Я переживаю не просто из-за того, что она хорошо готовит, а из-за того, что она давно в нашем доме и прекрасно знает весь уклад. Кроме того, она рассказала мне кое-что о твоем друге мисс Хейл.
− Мисс Хейл − мне не друг. Мой друг − мистер Хейл.
− Я рада слышать, что ты так говоришь, потому что если бы она была твоим другом, то, что сказала Бетси, встревожило бы тебя.
− Расскажи мне, − сказал он спокойно и безразлично − так он разговаривал в последние дни.
− Бетси говорит, что той ночью, когда ее любимый… я забыла его имя − она всегда называла его «он»…
− Леонардс.
− Той ночью, когда Леонардса последний раз видели на станции, когда он в последний раз был на смене, мисс Хейл была там, прогуливалась с молодым человеком, который, как полагает Бетси, убил Леонардса, ударив его или толкнув.
− Леонардс умер не от удара или толчка.
− Откуда ты знаешь?
− Потому что я спрашивал хирурга в лазарете. Он рассказал мне, что у Леонардса были давние внутренние расстройства, вызванные чрезмерным пристрастием к выпивке. Хирург не мог сказать с определенностью, был ли последний приступ вызван излишней выпивкой или падением.
− Падением! Каким падением?
− Которое последовало от удара или толчка, о котором говорила Бесси.
− Его ударили или толкнули?
− Полагаю, что так.
− И кто это сделал?
− Следствия не было, поэтому я не могу сказать.
− Но мисс Хейл была там?
Он не ответил.
− С молодым мужчиной?
Мистер Торнтон опять промолчал. Наконец он сказал:
− Я сказал тебе, мама, − расследования не было… не было следствия. Я имею в виду, судебного расследования.
− Бетси говорит, что Вулмер − она его знает, он работает в бакалейной лавке в Крэмптоне − может поклясться, что мисс Хейл была на станции в тот час, прогуливалась туда-сюда с молодым мужчиной.
− Я не понимаю, почему нас это должно волновать. Мисс Хейл вольна поступать так, как пожелает.
− Я рада, что ты так говоришь, − пылко ответила миссис Торнтон. − Для нас, конечно, это не имеет большого значения, а для тебя − особенно, после всего случившегося. Но я… я обещала миссис Хейл, что не позволю ее дочери поступать неправильно, и не оставлю ее без совета и предостережения. Я, несомненно, выскажу ей свое мнение о ее поведении.
− Я не вижу особого вреда в том, что она сделала в тот вечер, − сказал мистер Торнтон, вставая и подходя к матери.
Он остановился у камина, повернувшись лицом к стене.
− Тебе бы не понравилось, если бы Фанни видели поздно вечером в уединенном месте с молодым мужчиной. Я уж не говорю о том, что ее мать тогда еще не похоронили. Тебе бы понравилось, если бы твою сестру увидел в такой компании помощник бакалейщика?
− Прежде всего, прошло не очень много времени с тех пор, как я сам был помощником в лавке, а то обстоятельство, что помощник бакалейщика заметил какой-то поступок, не изменит для меня самого поступка. А во-вторых, между мисс Хейл и Фанни существует большая разница. Я могу предположить, что у первой могут быть веские причины, из-за которых она вынуждена была так поступить. Я не думаю, что у Фанни есть веские причины для поступков. Другие люди должны опекать ее. А мисс Хейл, я полагаю, сама о себе заботится.
− Действительно, у твоей сестры совсем другой характер! В самом деле, Джон, можно подумать, что мисс Хейл сделала достаточно для того, чтобы ты стал проницательным. Она вынудила тебя сделать ей предложение, бесстыдно выказав свое поддельное расположение к тебе, и в то же время поощряла того молодого мужчину, я не сомневаюсь. Теперь мне все понятно. Я полагаю, ты считаешь, что он − ее возлюбленный… ты согласен с этим.
Он повернулся к матери, его лицо было очень бледным и мрачным.
− Да, мама. Я верю, что он − ее возлюбленный.
Произнеся эти слова, он снова отвернулся. Эта мысль терзала его, как терзает телесная боль. Он склонил голову на руку. И прежде, чем снова заговорить, резко обернулся:
− Мама, он − ее возлюбленный, кем бы он ни был. Но ей нужна помощь и совет женщины. Она может испытывать трудности или подвергаться соблазнам, о которых мне неизвестно. Но боюсь, что они есть. Я не хочу ничего знать о них. Но ты всегда была доброй … Да! Доброй и нежной матерью. Пойди к ней, завоюй ее доверие и скажи ей, как лучше поступить. Я знаю, что что-то не так, — должно быть, она испытывает ужасный страх.
− Ради Бога, Джон! − сказала миссис Торнтон, совершенно потрясенная. − Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь? Что ты знаешь?
Он не ответил ей.
− Джон! Я не знаю, что думать, пока ты не скажешь. Ты не имеешь права говорить, что ты чем-то навредил ей.
− Не ей, мама! Я не смог бы навредить ей.
− Что ж! Ты не обязан говорить, если не считаешь нужным. Но такие недоговоренности часто губят женщин.
− Губят! Мама, ты не смеешь… − он повернулся и пристально посмотрел на нее, его глаза сверкали. Затем, вернув себе самообладание, он произнес:
− Я не скажу больше того, что уже сказал, и это − ни больше, ни меньше, чем правда, и я знаю, ты веришь мне. У меня есть причина полагать, что мисс Хейл находится в затрудненном положении из-за своей преданности, которая, − зная характер мисс Хейл, я уверен − совершенно невинна. Эту причину я не стану тебе называть. Но никогда не говори мне, что кто-то порочит ее и обвиняет в чем-то недостойном. Ей необходим совет доброй и чуткой женщины. Ты обещала миссис Хейл!
− Нет! − ответила миссис Торнтон. − Я рада сказать, что не обещала проявлять доброту и чуткость, поскольку понимала, что это может оказаться выше моих сил. Я обещала дать совет и наставление, которые бы дала своей собственной дочери. Я скажу ей то, что сказала бы Фанни, если бы она бродила с молодым человеком в сумерках. Я буду говорить, ссылаясь на обстоятельства, которые мне известны, а не под влиянием тех или иных «серьезных причин», которые ты мне не доверяешь. Итак, я выполню свое обещание и свой долг.
− Она не выдержит этого, − сказал мистер Торнтон пылко.
− Ей придется это выдержать, если я буду говорить с ней от имени ее умершей матери.
− Что ж, − сказал он с усилием, − больше не говори со мной об этом. Я не выношу даже мысли… В любом случае, будет лучше поговорить с ней, чем просто промолчать…
«О! Этот взгляд, полный любви! − произнес он сквозь зубы, запершись в своей комнате. − И эта отвратительная ложь! У нее есть тайны, которые она должна прятать во мраке, а я думал, что вся ее жизнь − свет. О, Маргарет, Маргарет! Мама, как ты измучила меня! О, Маргарет, разве ты не могла полюбить меня? Я − грубый и суровый, но я бы никогда не заставил тебя лгать ради меня».
Чем больше миссис Торнтон думала над тем, что сказал ее сын, тем тверже она собиралась говорить с мисс Хейл. Она испытывала жестокое удовольствие от того, что «выскажет ей свое мнение» и «исполнит свой долг». Она с наслаждением представляла, как даст понять этой гордячке, что ее не тронуло «обаяние», которым Маргарет покоряла сердца других. Ни густые черные волосы Маргарет, ни ее светлая гладкая кожа, ни ясный взгляд не смягчат справедливых и суровых упреков, которые миссис Торнтон готовила почти полночи.
− Мисс Хейл дома? − спросила миссис Торнтон, зная, что Маргарет дома, потому что видела ее, стоящей у окна. Она шагнула в маленький коридорчик прежде, чем Марта ответила на ее вопрос.
Маргарет писала письмо Эдит, рассказывая ей о последних днях матери. Это облегчало боль, и ей пришлось смахнуть непрошенные слезы, когда сообщили о приходе миссис Торнтон.
Маргарет, встречая гостью, казалась такой кроткой и женственной, что миссис Торнтон была немного обескуражена. Ей стало трудно произнести все те резкие слова, что она заготовила, когда рядом не было той, которой они предназначались. Тихий, бархатный голос Маргарет был более мягким, чем обычно. Ее манеры − более любезными, потому что она чувствовала искреннюю признательность миссис Торнтон за любезность, оказанную им этим визитом. Маргарет попыталась найти интересные темы для разговора, похвалила Марту − служанку, которую миссис Торнтон нашла для них. Сообщила, что попросила Эдит прислать ноты, о которых она рассказывала мисс Торнтон. Миссис Торнтон оказалась в замешательстве. Ее острый дамасский клинок оказался не к месту среди розовых лепестков. Наконец подозрение, которое закралось ей в голову, заставило ее приступить к выполнению своего намерения. Миссис Торнтон подумала, что вся эта приятная беседа была задумана для того, чтобы умилостивить мистера Торнтона. Что так или иначе отношения Маргарет с прежним возлюбленным прекратились, и мисс Хейл решила вернуть своего отвергнутого поклонника. Бедная Маргарет! Возможно, подобное подозрение и было по большей части истинным − миссис Торнтон была матерью того, чье уважение Маргарет ценила и боялась потерять. И поэтому девушка неосознанно старалась угодить нежданной гостье. Миссис Торнтон встала, чтобы уйти, но все же казалось, что она хочет еще что-то сказать. Она откашлялась и произнесла:
− Мисс Хейл, у меня есть долг, который я должна выполнить. Я обещала вашей бедной матери заботиться о вас насколько позволит мне мое скромное разумение. Обещала, что я не позволю вам поступать неправильно или, − она немного смягчила свой тон, − неосторожно, без предостережения. Поэтому я должна дать вам совет, примите вы его или нет.
Маргарет встала перед ней, покраснев как обвиняемая, ее глаза расширились, когда она посмотрела на миссис Торнтон. Она подумала, что та пришла поговорить с ней о ее лжесвидетельстве, что мистер Торнтон попросил мать объяснить опасность, которой Маргарет подвергла себя, если ложь опровергнут в суде. И хотя ее сердце защемило от мысли, что он не захотел сам прийти и, приняв ее раскаяние, снова восстановить свое доброе мнение о ней, все же она была слишком смиренна и могла вытерпеть любой упрек во лжи с терпением и кротостью.
Миссис Торнтон продолжила:
− Сначала, когда я услышала от одной своей служанки, что вас видели прогуливающейся с джентльменом так далеко от дома − у станции Аутвуд − очень поздно вечером, я едва поверила ей. Но мой сын — мне жаль это говорить — подтвердил эти слухи. Это было неблагоразумно, по меньшей мере. Многие молодые девушки потеряли свою репутацию и до сих пор…
Глаза Маргарет вспыхнули огнем. Это новое обвинение было слишком оскорбительным. Если бы миссис Торнтон заговорила о том, что Маргарет солгала, — что ж, она бы сама призналась в этом и согласилась, что она достойна презрения. Но говорить о ее репутации! Миссис Торнтон − совершенно чужой человек − это было слишком дерзко! Она ничего не ответит ей, ни слова. Миссис Торнтон увидела воинственный блеск в глазах Маргарет, что вызвало в ответ ее враждебность.
− Ради вашей матери я подумала, что имею право предостеречь вас от совершения опрометчивых поступков. Они компрометируют вас, даже если на самом деле они не причинят вам никакого вреда.
− Ради моей матери, − ответила Маргарет, готовая расплакаться, − я много вынесу. Но я не могу стерпеть все. Я уверена, она никогда не предполагала, что меня подвергнут такому оскорблению.
− Оскорблению, мисс Хейл?!
− Да, сударыня, − ответила Маргарет спокойнее, − это оскорбление. Что вы знаете обо мне такого, что заставило вас меня подозревать?…О! − сказала она, потеряв самообладание и закрыв лицо руками, − я поняла, мистер Торнтон рассказал вам…
− Нет, мисс Хейл, − ответила миссис Торнтон, порядочность заставила ее удержать Маргарет от признания, хотя любопытство было задето. − Постойте. Мистер Торнтон ничего мне не рассказал. Вы не знаете моего сына. Вы не достойны узнать его. Он сказал следующее. Послушайте, молодая леди, чтобы вы могли понять, если сможете, какого человека вы отвергли. Этот милтонский промышленник, чье огромное, любящее сердце вы отвергли, попросил меня только вчера вечером: «Пойди к ней. У меня есть причины предполагать, что она находится в затруднительном положении, возникшем из-за какой-то преданности. Ей нужен совет женщины». Полагаю, это были его точные слова. Помимо этого − кроме признания того факта, что вы были на станции Аутвуд с джентльменом вечером двадцать шестого, − он ничего не сказал − ни слова против вас. Если он знает что-то, что заставляет вас так рыдать, он никому об этом не расскажет.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |