В лесу встречаю я дрозда
И зайца на лугу,
Но милой Люси никогда
Я встретить не могу.
— Как там дальше? В детстве я изучал по этой книжке английский язык — она называлась «Английский для начинающих»! Ах, как я хорошо помню те уроки! Мы, маленькие буры, должны были встать и хором декламировать стихотворение. Мы повторяли его снова и снова, пока каждое слово навечно не впечатывалось в нашу память.
Я спросил его, почему он не надевает по утрам шлепанцы. Мой вопрос, казалось, доставил ему удовольствие.
— Очень важно, — начал объяснять мне Мастер Ян, — в начале дня зарядить свое тело электричеством! Каждый человек должен с утра пораньше походить босиком по земле. Вы разве не слышали об этом? Ex Africa semper aliquid novi!
Прикурив сигарету, он продолжил:
— Маргаритки цветут на газоне, в небе жаворонок поет, верный колли дремлет на пледе, ну а жизнь все мимо идет. Боже мой, как давно это было! Как будто голос из прошлого… Я знаю, что такое «плед» (заметьте, я не произношу плэд, как многие), но объясните мне, пожалуйста, что такое «маргаритки» и что такое «колли»?
Затем Мастер Ян переходит к обсуждению иных тем. Это может быть национальная проблема, или положение дел в России, или какой-нибудь поступок доктора Малана, или цитата из фельдмаршала Смэтса, или в конце концов будущее Южной Африки. Но о чем бы ни говорил этот человек, я слушаю его с неослабевающим интересом. Он так много всего знает и так хорошо излагает свои мысли!
Как-то раз он сказал:
— В пору, когда я был еще совсем маленьким мальчиком, все боялись, что буры начинают забывать родной язык. Затем — простите мне маленькую шутку — доктор Джеймсон дал нам хорошего пинка, и событие это (само по себе печальное) сослужило добрую службу языку африкаанс — стало, так сказать, начальным посылом к его возрождению. Это, пожалуй, всем известно. Но есть кое-что, о чем европейцы не догадываются, впрочем, как и многие южноафриканцы английского происхождения. Дело в том, что в последние сорок лет африкаанс развивался так быстро, что уже вполне может конкурировать с английским языком в качестве средства выражения мыслей. Мне так жаль, что вы не понимаете африкаанс, все мои истории звучат гораздо лучше на этом языке. Он более прямой и рационализированный, что ли… В некотором смысле он похож на американский английский.
Вот вы мне скажите, что известно европейцам о языке простых и грубых буров? Ничего! А я не исключаю, что когда-нибудь африкаанс будут изучать в европейских университетах. Ex Africa!.. Должен сказать, что нынешний африкаанс очень сильно отличается от тааля — того диалекта, на котором раньше говорили сельские буры. Примерно так же, как современный английский от языка Чосера. На мой взгляд, то, что произошло на наших глазах с африкаанс — как он вырос, окреп и превратился в первоклассный литературный язык, — самое интересное событие в истории Южной Африки. В процессе своего развития африкаанс поглощал все литературные витамины, какие только существовали в мире. Отсюда и такой бурный рост: за какие-то пятьдесят лет африкаанс проделал путь, для которого английскому языку потребовалось много столетий. Правда, сейчас и времена другие! Если английский ехал на бычьей повозке, то африкаанс несется на воздушном лайнере!
Наш язык, как губка, впитывал то, что создавалось другими народами. В его идиомах отражены все лучшие мысли английской, голландской и немецкой литературы. Причем африкаанс не просто накапливал чужие богатства, но и творчески их перерабатывал — излагал более простым языком и, тем самым, способствовал популяризации. Чтобы пояснить свою мысль, я, с вашего позволения, прибегну к образному сравнению. Скажем так: африкаанс взял прямую ветвь знаний, отсек от нее все лишнее — торчащие корни, боковые побеги; то, что осталось, очистил от коры, ошкурил, отполировал и получил отличный, очень удобный для использования посох. Надеюсь, мне удалось донести до вас свою мысль. Вы спросите, есть ли поэтика в нашем языке? О да… Послушайте хотя бы «Равнины» Яна Селлье, нашего величайшего поэта.
Ek slaap in die rus van die eeuwe gesus,
Ongesien, ongehoor,
En dof en loom in my sonnerdroom
Ongewek, ongestoor…[3]
Ну разве не прекрасно звучит! И скажите, размер стиха не напоминает вам «Облако» Шелли? Но что это я так разболтался?.. Кофе у нас с вами кончился, придется идти на камбуз!
Однако по дороге Мастер Ян останавливается и говорит:
— Вот тоже интересное слово! Как известно, мы, голландцы — нация моряков. Приплыв в Африку мы, так сказать, повернулись спиной к морю и превратились в фермеров. Но тем не менее до сих пор называем свои кухни словечком «камбуз», каким пользовались в семнадцатом веке на кораблях Голландской Ост-Индской компании! И это не единственное выражение, доставшееся нам в наследство от мореходного прошлого. Например, если что-то особо удается — танец какой-нибудь или вечеринка, — то мы говорим: «Гуд афгелуп!», что в переводе означает «хорошо пошел!» В оригинале это звучало как «гуд ван стапел луп», то есть «хорошо пошел со стапелей» — выражение из лексикона голландских корабелов. Естественно, для здешних фермеров слово «стапеля» угратило значение, а потому исчезло из оборота. Вот и получилась усеченная фраза. Ну, ладно, довольно разговоров. Пойдемте-ка лучше на кухню, попробуем разжиться кофе…
Кухня в этот ранний час, когда Ян шлепает по дому босиком, представляет собой интересное зрелище. Пухлая чернокожая матрона разводит огонь в печи. Скоро здесь вовсю будет кипеть чайник. Две-три молодые девушки басуто сидят на полу в ожидании хозяйки. С появлением миссис Бруин вся сцена оживет и придет в движение. Пока же мы спокойно наливаем себе кофе и выходим на веранду. Нет ничего приятнее, чем сидеть на солнышке с чашечкой кофе и наблюдать, как просыпается жизнь на ферме и в вельде.
Если говорить о повседневной жизни в Свободном государстве, то главными ее достопримечательностями являются ступ (или веранда) и ворота. Сначала давайте поговорим о веранде. Голландцы любили строить в старину высокие дома — так, чтобы к входной двери вела длинная каменная лестница. На самом верху ее делалась небольшая площадка, а на ней обязательно устанавливали скамеечку. Так приятно сидеть на крылечке своего дома и смотреть на проплывающие по каналам корабли и баржи. Перебравшись в Южную Африку, голландцы прихватили с собой и любимую скамеечку. Позже она отправилась вместе с бурами в долгий трек по диким степям и стала неотъемлемой частью быта. И хотя фермы здесь в основном одноэтажные и длинных лестниц (ступс) не осталось и в помине, но вот место, где можно посидеть в сумерках, по-прежнему называется ступ. С небольшой поправкой: теперь это название распространилось на все огороженное пространство вдоль бурского дома — то, что мы обычно называем верандой.
Приехав на южноафриканскую ферму, надо первым делом выяснить, где именно на ступе располагаются любимые места хозяина и его супруги. Поверьте, это совсем несложно, но очень, очень важно! И следующее, что надо запомнить: никогда, ни при каких обстоятельствах (даже если сами хозяева будут вас сердечно просить) не садитесь на эти места! Для бура его место на ступе в той же мере священно, как для англичанина любимое кресло возле камина. И со стороны гостя будет настоящим святотатством, если он посягнет на этот трон на веранде.
Южноафриканский ступ можно уподобить юту военного корабля. Это место, принадлежащее капитану и его помощнику: здесь они проводят основную массу времени, здесь же принимают посетителей, когда таковые случаются на судне. А еще ступ можно с полным правом назвать своеобразным сельским парламентом: именно на веранде бурского дома собираются, чтобы обсудить последние новости и принять решения по животрепещущим вопросам. И на каждом южноафриканском ступе (а особенно это справедливо в отношении Свободного государства) обязательно присутствует местный политик.
Сидение на веранде (то есть ступинг) стало уже профессией, едва ли не призванием. И я прекрасно понимаю южноафриканцев, ибо чарам ступа очень трудно противиться. Коли вы обзавелись собственным местечком на веранде, то будете возвращаться туда снова и снова. Это все равно что валяться целый день в постели — осознаешь бесцельность такого времяпрепровождения, но ничего с собой поделать не можешь. Стоит только выйти на веранду, и кто-нибудь обязательно предложит чашечку кофе. И вот вы уже сидите в тенечке, смотрите на залитый солнцем двор и не испытываете никакого желания покидать удобное прохладное кресло («Что? Еще одну чашечку? Конечно, с удовольствием»).
Теперь несколько слов о воротах. Нигде (за исключением, может быть, Ирландии) я не видел такого количества разнообразных ворот, как в Свободном государстве. Попробуйте свернуть с главной дороги, и через каждые сто ярдов вам придется останавливаться, дабы сначала открыть, а затем закрыть очередные ворота. Что характерно, все они различной конструкции! Бывают ворота, связанные железной цепью — над ними бьешься, как над запутанной головоломкой. Одни ворота открываются внутрь, другие, наоборот, наружу. Некоторые из них распахиваются от малейшего толчка, но попадаются и упрямые экземпляры, которые надо растаскивать вручную, оставляя глубокую борозду в земле. А еще бывают агрессивные ворота, которые толкают и пихают вас в ответ. Они так и называются — бексландер хек, что приблизительно переводится как «ворота получи-ка-в-зубы».
Как человек, немало поездивший по отдаленным уголкам Южной Африки, могу с уверенностью утверждать: если у вас в кармане завалялся пенни, нет лучшего способа его потратить, нежели бросить кому-либо из босоногих негритят, которые иногда (но, увы, далеко не всегда!) специально дежурят возле ворот в надежде услужить проезжему автомобилисту.
И еще один полезный совет иностранцам. Оказавшись в южноафриканском вельде, избегайте хвастаться своим умением стрелять из ружья. Вас наверняка попросят продемонстрировать это искусство. Дело в том, что буры глубоко веруют — и убежденность эта сформировалась в стародавние времена, еще до англо-бурской войны, — будто ни один англичанин не способен метко стрелять. Разуверять их бесполезно. Поверьте, выйдет себе дороже! Вам дадут винтовку 22-го калибра и отправят гулять по вельду — пока вы не подстрелите цесарку.
Со стороны может показаться, что нет ничего проще. Все равно что выйти во двор птичника и подстрелить парочку индеек. Но если вы попытаетесь реализовать свой план на практике, то очень скоро убедитесь: это безнадежная затея! Птица, которая представляется безоружному человеку такой крупной и неуклюжей, немедленно превращается в практически неуловимую цель, стоит взять в руки винтовку. Цесарки живут в вельде большими стаями и, едва завидев человека с ружьем в руках, в тот же миг исчезают (попросту растворяются!) в ближайших зарослях маиса или любом другом клочке растительности. Причем речь идет не о паническом, беспорядочном бегстве. Нет, вся стая отступает в результате отлично скоординированного маневра — на редкость плавного и стремительного, почти неуловимого для человеческого глаза. Что удивительно, птицы эти отлично знают диапазон дальности винтовки и дробовика.
Если вы возьмете с собой на охоту собаку или мальчишку-помощника, то получите тот же самый результат, только еще быстрее. Цесарки вычислят, в каком направлении вы намереваетесь стрелять, и затем ринутся в строго противоположную сторону. Стремительная волна неуловимых капелек ртути — вот какое сравнение приходит мне в голову, когда я смотрю на стаю улепетывающих цесарок.
Мы с Яном посетили множество соседних ферм. По нашим европейским меркам все они кажутся просто огромными. В дополнение к обычным стадам и отарам многие фермеры держат таких диких животных, как спрингбоки, лиророгие бубалы и антилопы гну. В одном месте я даже увидел небольшое стадо ланей.
Бурский фермер во многих отношениях похож на английского землевладельца восемнадцатого века, и претензии к нему предъявляются те же самые. Здесь по-прежнему царит потомственный принцип владения: многие фермы переходят от отцов к сыновьям, а от тех к внукам. Однако мне доводилось слышать жалобы на то, что современная молодежь не желает жить в вельде и уезжает в большие города.
— То, что было хорошо для моего отца и меня самого, почему-то не подходит моим сыновьям! — ворчал пожилой фермер. — Нынешние молодые люди хотят жить в городах и делать денежки более легким способом.
— Он прав, — подтвердил Ян. — Такого раньше в Южной Африке не было. Сейчас происходит новый трек — молодежь бежит с земли в промышленность, бизнес, коммерцию.
— Я надеялся, что сыновья унаследуют мою ферму, — продолжал жаловаться фермер, — но они не проявили к тому склонности. Один из них государственный чиновник в Претории, у другого швейный бизнес в Порт-Элизабете. Старые идеалы оказались на свалке!
— Ну и правильно! — заявил Ян. — Мы, буры, не должны отставать от жизни и во всем подражать нашим дедам!
Рядом с каждой фермой можно увидеть маленькую деревню басуто, где проживают сельские рабочие вместе со своими женами, детьми, курами, утками и стадами. Я заглядывал во многие хижины, точные копии тех, что мне попадались в Басутоленде. Помимо ежемесячной платы, чернокожих работников обеспечивают бесплатным жильем и топливом; им выделяют участок земли под огород и посадки маиса. Многие фермеры разрешают басуто пользоваться своими племенными животными. Десятник чернокожих имеет собственную лошадь и двуколку. В общем и целом мне показалось, что живется им совсем неплохо. Что же касается взаимоотношений между нанимателя и рабочими, то я бы определил их как отношения белого хозяина и старых семейных слуг.
Меня удивило отсутствие ездовых лошадей на фермах. Вернее, лошадей-то много (я даже видел, как из вельда приходили дикие жеребчики, привлеченные запахом ручных кобыл), но ездили на них только чернокожие.
— Я думал, что у вас тут лошади на каждом шагу, — признался я Яну. — Что случилось со знаменитыми бурскими пони?
— Случился автомобиль, — с улыбкой ответил он. — Нынешние молодые люди не желают ездить верхом. Они все обзавелись машинами и теперь всюду, даже на короткие расстояния, ездят в них. Между нами говоря, если бы сейчас пришлось собирать новые коммандо, они наверняка оказались бы механизированными!
И еще об одном бурском обычае, который, к сожалению, почти полностью изжил себя. Мне рассказывали, что теперь лишь в самых отдаленных уголках вельда (да и то в беднейших семьях) сохранилась милая традиция опсит-керс, то есть посиделок при свечах. Раньше ведь как бывало… Если молодой человек хотел посвататься к девушке, он надевал выходной костюм, садился верхом на коня и отправлялся наносить визит своей избраннице. Внешность юноши — приглаженные волосы, чисто выбритые щеки и лучшие воскресные одежды — достаточно красноречиво говорила о цели посещения. И тогда вся семья удалялась, оставляя молодых людей посидеть при свечах и побеседовать наедине. Если парень нравился девушке, она зажигала длинную свечу и разговор получался долгим — до тех пор, пока не догорит свеча. В противном случае свечка оказывалась короткой, и незадачливый жених понимал, что шансы его невелики.
Интересно, откуда взялся этот обычай? Я спрашивал у голландцев, но они уверили меня, что не слышали о таком. Д. Дж. Ван дер Вен в своей работе, посвященной обрядности голландских крестьян, тоже ни о чем подобном не пишет. Поэтому я был удивлен, обнаружив в книге Э. В. Лукаса «Странник в Голландии» следующий пассаж: «Если молодой человек намеревается посвататься к девушке, он сначала обращается к ее родителям. Если те благосклонно отнеслись к его намерениям, они приглашали юношу провести вечер с их дочерью. Старшее поколение благоразумно удалялось спать и предоставляло молодежи самостоятельно выяснять отношения. Молодой человек приносил с собой пирог (не обязательно имбирный, годился любой), который и выставлял на стол — со словами или без. Если жених глянулся девушке, она клала в камин большой брикет торфа, и парень понимал, что все идет хорошо. Пирог разрезали на части, и встреча проходила в самой романтичной обстановке. Однако если в камин ничего не подкладывали, юноша понимал, что ему здесь не рады. Тогда он забирал пирог и возвращался домой».
Согласитесь, все это очень напоминает бурский обычай, о котором я рассказывал.
— В наши дни, — вздохнул Ян, — прогулки на автомобиле и биоскоп заменили старый добрый опсит-керс.
Как ни грустно признавать, но это действительно так, по крайней мере среди достаточно обеспеченных буров.
Раннее летнее утро. За окном раскинулись безбрежные степи Свободного государства; откуда-то издалека доносится монотонное «ку-ку, ку-ку»; рыжие коровы бредут на выпас в открытый вельд, за каждой тянется по-утреннему длинная тень.
Трава мокрая от обильной росы, ящерицы уже заняли места на порогах норок, ласточки мельтешат над ручьем — ловко пролетают под мостиком и снова взмывают в воздух. Первоочередная задача каждого дня — выгнать быков из крааля, куда их запирают на ночь, и впрячь в плуги. Чернокожие мальчишки-погонщики отворяют ворота крааля и зовут наперебой: «Вурман! Вурман!» и «Асвул!» Услышав свои имена, два крупных быка выдвигаются вперед из общей рыже-коричневой массы. Их бархатные свисающие подгрудки раскачиваются в такт шагам. Быки медленно бредут к плугам.
Южноафриканские плуги с большими бороздными колесами уже стоят наготове, перед каждым из них лежат вытянутые в длину цепи и ярма. В каждый из плугов запрягается связка из четырнадцати быков, следовательно, всего потребуется восемьдесят четыре животных — целое стадо.
Быки знают, чего от них ждут. Более того, животные, которые старше и опытнее, даже знают свое место в упряжках. Я наблюдал за тем, как они себя ведут. Одни с готовностью шагают к рабочему месту, другие ленятся и тянут до последнего, пока погонщики криками «Хой! Хой! Хой!» не поднимут их с места. Короче, обстановка не сильно отличается от той, что обычно царит в человеческих коллективах. Когда последняя связка из четырнадцати быков занимает место возле плуга, мальчишки начинают выстраивать их в соответствии с ролью, которую животное играет в упряжке. Теперь быки стоят попарно — хвостами к плугу, глядя в затылок друг другу. Можно запрягать! Вначале погонщики проходят вдоль упряжки и прикрепляют сыромятный ремень (рим) ко лбу каждого правого быка. Затем вдвоем поднимают деревянное ярмо и кладут на шею первой пары — так, чтобы оно удобно помещалось на загривке, или скофе, животных. Теперь надо взять рим, свободно свисающий с головы правого быка, и прикрепить к рогам левого напарника. И так проделывается семь раз, пока вся команда из четырнадцати животных не окажется запряженной. Только после этого плуг готов к работе.
На первый взгляд кажется удивительным: столько могучих животных требуется, чтобы тащить один маленький плуг! Но дело в том, что летняя засуха скверно сказалась на вельде — земля стала твердой, как камень. Чернокожие погонщики проявляют чудеса расторопности: они бегают туда-сюда, окликая каждое животное по имени, и ловко проделывают привычную работу — прикрепляют римы, устанавливают ярма, поправляют всю упряжь в целом.
У каждого быка есть свое имя, на которое он откликается. Вот они стоят попарно: Стормберг и Асвул; Красавчик и Аппель; Комендант и Солдат; Понтак и Синквас; Вапад и Вигман; Вурман и Карпентер; Вулбард и Свитвельд. Пахарь окидывает последним взглядом упряжку и поднимает с земли длинный кнут. Он на мгновение отклоняется назад, и в воздухе раздается свистящий звук, затем звонкое щелканье.
— Ком! Ком! Ком! — это означает «Пошел!»
Цепи, которые до того свободно провисали, натягиваются; рыжие лобастые головы склоняются к земле; вся упряжка разворачивается влево (быки задевают рогами друг друга, и раздается сухое костяное постукивание — будто шаловливый мальчишка на бегу ведет палкой вдоль ровного штакетника); плуг трогается с места. На фоне упряжки из четырнадцати африкандеров он выглядит смехотворно маленьким и легким.
— Трой! Трой! Трой! — кричит пахарь.
Плуг начинает прокладывать борозду, и видно, что это нелегкое дело. На несколько томительных мгновений лемех застревает в твердой земле. Плуг уже не кажется легкой игрушкой. Напротив, судя по тому, как напрягаются могучие быки, можно подумать, что в нем нескольких тонн веса. Медленно тянется борозда через все поле, в прозрачном утреннем воздухе далеко разносится щелканье кнута и звонкие крики мальчишек:
— Трек, Вигман! Трек! трек! трек!.. Понтак, Понтак! Трек… трек… трек!..
Вот и второй плуг сдвинулся с места, а за ним следующий, и еще один — пока все восемьдесят четыре быка не приступят к работе. Широко расставленные рога на ходу задевают друг о друга — щелк! щелк! — вверх поднимаются клубы красноватой пыли, и над всем этим разносятся звонкие крики погонщиков:
— Трек… трек… Краса-а-вчик!.. Трек!
Я возвращался на ферму, и на подступах к холму меня накрыло облако соблазнительных ароматов: свежевыпеченные булочки, яичница с беконом, кофе…
И теперь настало время поговорить об южноафриканской еде.
Как я уже неоднократно отмечал, высокое и благородное искусство кулинарии высоко ценится в Южной Африке, и всякая женщина старается превзойти саму себя на кухне. Страна эта является родиной некоторых замечательных блюд, и я считаю, что каждый путешественник просто обязан их попробовать. В самом деле, кто же поверит, что вы побывали в Южной Африке, если вы не в состоянии поддержать разговор на такие темы, как боботи, бильтонг, сосатис, мелктерт или мебос (хотя последний уже сродни экзотике).
Начнем с боботи. Эта восхитительная запеканка готовится из рубленого мяса и сушеных абрикосов, особый вкус ей придают приправа карри и лавровый лист. Считается, что название блюда взято из малайского языка. Вполне возможно, ибо рецепт боботи привезли с собой малайские рабы, и в нем сильно ощущается восточное влияние.
Бильтонг — кусочки вяленого мяса, обычно их подают с тостами или просто с хлебом. В качестве основы годится любое мясо — говядина, баранина, оленина или даже мясо страуса. Я пробовал бильтонг, приготовленный из говядины, баранины, мяса куду и спрингбока, и вне всякого сомнения, отдал бы пальму первенства спрингбоку. Как и все жены фермеров, миссис Бруин ежегодно готовит бильтонг. К сожалению, мне не удалось по достоинству оценить ее мастерство, поскольку я приехал в неподходящий сезон (обычно бильтонг готовят в июле, когда нет надоедливых мух).
Но я все равно поинтересовался рецептом приготовления. Итак, берут мясо и нарезают тонкими полосками, затем натирают смесью крупной соли и желтого сахара. Обработанное таким образом мясо складывают в эмалированную посуду (ни в коем случае не в оцинкованную!) и оставляют на 24–28 часов, в зависимости от толщины кусочков. По истечении этого времени мясо достают, протирают хлопчатобумажной салфеткой, смоченной в уксусе, и вывешивают где-нибудь во дворе под навесом — чтобы оградить от прямых солнечных лучей. Висит оно там до тех пор, пока каждый кусочек не высохнет и не провялится. Должным образом приготовленный билътонг может храниться сколь угодно долго.
Сосатис — еще одно малайское слово! — очень вкусное и популярное в Южной Африке блюдо. По сути оно представляет собой местную разновидность шашлыка. В простейшем случае берутся отбивные котлетки из баранины или телятины, обваливаются в сухом карри и жарятся на шампурах над открытым огнем. Если же вы хотите приготовить сосатис по всем правилам, то придется предварительно вымачивать кусочки баранины или свинины в уксусе и вине, обваливать в приправе из кориандра, перца, кукурмы и тамаринда и лишь затем жарить на шампурах. По сути это более изысканная вариация кебаба — широко распространенного на Ближнем Востоке блюда, которое в Турции продается на всех железнодорожных станциях.
Мелктерт представляет собой великолепный пирог с кастардом, ароматизированный миндальной эссенцией. Обычно он готовится из слоеного теста, и ниже я привожу рецепт такого теста. Возьмите фунт муки, смешайте с фунтом масла, добавьте соли, стакан бренди и стакан воды; дальше поступайте, как обычно: складывайте и раскатывайте.
Мебос — не совсем обычное блюдо. Оно тоже наверняка пришло на Кап с Дальнего Востока. Некоторые полагают, что слово «мебос» происходит от арабского «муш-муш», то есть абрикос. Хотя мне более вероятной видится версия, согласно которой название блюда связывают с японским словом «умебоси», обозначающим консервированные сливы. Мебос готовят из спелых абрикосов: фрукты высушивают, солят, а затем засахаривают. В результате они приобретают весьма специфически вкус — тот самый «сладко-соленый», который так любят китайцы. Выходцы из Китая рассказывали мне, что там очень популярны сливы, приготовленные тем же способом, что и мебос. Для меня это служит лишним доказательством того, что сей необычный цукат был завезен в Южную Африку моряками Ост-Индской компании из Китая и Японии.
Жарким декабрьским утром я попрощался с моими друзьями из Свободного государства.
— Я знаю, что вы никогда больше сюда не вернетесь, — сказал Ян, — и тем не менее, тот сиинз!
Мы обменялись крепким рукопожатием. Остановившись возле первых по счету ворот, я оглянулся и бросил взгляд на дом. Ян по-прежнему стоял на своем ступе и махал рукой. Этот жест стал мне добрым напутствием в путешествии по прекрасной и такой непростой стране.
Тем временем дело шло к Рождеству. Солнце с каждым днем становилось все жарче, все больше георгинов и петуний распускалось в садах. Обстановка, прямо скажем, мало располагала к празднованию Рождества. И — словно для того, чтобы подчеркнуть неуместность сугубо зимнего праздника — в Южной Африке настала пора урожая. Прилавки магазинов буквально ломились от разнообразных фруктов. Здесь были горами навалены спелые персики, сливы, ананасы, дыни, манго, бананы, абрикосы, а также инжир и клубника.
Неудивительно, что меня охватила мучительная и неотвязная тоска по дому. Днем я еще как-то с нею справлялся, но по ночам она набрасывалась на меня с удвоенной силой. Я лежал, прислушиваясь к стрекоту цикад в саду, вспоминал холодные английские рассветы и страстно мечтал оказаться на родине. Там наверняка уже по ночам подмораживает, и, выйдя поутру, вы видите поверхность озера, схваченную тонким ледком. Деревья стоят голыми. По вечерам грачи мечутся на фоне серого ненастного неба, и знающие люди говорят: «Вот увидите, на Рождество выпадет снег».
Казалось очень странным встречать Рождество в летнем саду…
Потчефструм является старейшим городом Трансвааля, в чьем названии увековечена память о суровом старом вуртреккере по имени Хендрик Потгитер. Это небольшой живописный городок, окраины которого утопают в садах, а река Моои несет свои сонные воды под плакучими ивами.
Кроме того, Потчефструм является важным образовательным центром.
Канун Рождества я провел в кругу друзей, в одном очень милом и дружелюбном семействе. Когда я приехал, уже стемнело, но все равно было видно, что дом стоит в окружении цветущего сада. Да и позже, укладываясь спать, я ощущал цветочные ароматы, вплывавшие в спальню через открытое окно. Ну и, конечно же, на столе стояла ваза с красными розами. Вечер выдался на редкость теплым — я бы сказал, удивительно теплым для кануна Рождества! И мне снова подумалось: а дома сейчас все иначе. Холодные звезды подмигивают с небес; люди осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, входят в дома и развешивают подарочные носки на столбиках кроватей; а на освещенной улице стоят рождественские хоры — студеный парок изо рта — и распевают традиционное: «Вести ангельской внемли…»
Что это? Неужели я сплю? Или строчка из рождественского хорала прозвучала наяву: «Вести ангельской внемли…» Ну, конечно, это кто-то из детей включил радио, по которому шла рождественская передача. «Вести ангельской внемли…» из Йоханнесбурга! Уму непостижимо.
Утром я вышел в сад, и мне сразу бросились в глаза ласточки, летавшие на фоне безоблачного летнего неба. Клумбы радовали обилием нарциссов, канн, шток-роз, шалфея, петуний, африканских лилий и французских бархатцев, жасмина и бугенвиллей. Поразительная щедрость для сада в рождественскую пору.
Когда мы направлялись в церковь, на улицах царила торжественная тишина. И я подумал, как похоже на Шотландию: те же самые группки несчастных детей в перчатках; молодые мужчины и женщины в выходных одеждах и старшее поколение, большей частью в строгом черном. Церковные скамьи располагались полукругом вокруг кафедры проповедника. Вот вошли старейшины общины в своих черно-белых одеяниях, затем появился священник в одеянии с белыми лентами. Служба велась на африкаанс. И хотя я не понимал ни слова, но с легкостью мог следить за ходом богослужения, поскольку оно было точной копией шотландской процедуры. По окончании службы мы зашли в ризницу познакомиться со священником и старейшинами, или, как они здесь называются, керкраад. Мне представилась редкая возможность заглянуть за эту ширму из черных сюртуков и белых галстуков. Оказывается, за ней скрывались такие различные жизненные призвания, как солдат, торговец, фермер и прочие.
По возвращении домой нас ждал грандиозный пир. Тот, кто утверждает, что южноафриканское Рождество не имеет ничего общего с английским, очень сильно ошибается. И лучшим доказательством мог бы служить наш праздничный стол. Он был выдержан в совершенно диккенсовских традициях: индейка, свиной рулет, великолепный пирог, сливовый пудинг и мороженое — все сменяло друг друга, причем подавалось в огромных количествах, так что пиршество растянулось на несколько часов. День уже далеко перевалил за середину, когда мы наконец поднялись из-за стола и устало поплелись (я бы даже сказал, поползли, как сытые боа-констрикторы) в соседнюю затененную комнату. Единственное, что мы еще могли, — сидеть в полутьме и слушать неумолчное пение цикад в саду.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |